Текст книги "Гостеприимная Арктика"

Автор книги: Вильялмур Стефанссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

30 октября мы прибыли на базу к «Белому Медведю» и с огорчением узнали, что за время нашего отсутствия три собаки погибли от какой-то заразной болезни.

Заболевания, наблюдаемые у собак в Арктике, до сих пор остаются загадочными. Насколько мне известно, по вопросу о причинах этого бедствия не высказывался ни один из полярных авторитетов, за исключением Свердрупа, который в своей книге «Новая Земля» (стр. 288) утверждает, что причиной подобных болезней является плохой уход и что от них никогда не страдают собаки, которых хорошо кормят и защищают от непогоды. Однако я видел, что собаки погибали в любых условиях. Некоторые из этих собак были откормленными, а другие – тощими; одних оставляли спать под открытом небом, других держали в специальных сараях, а третьим позволяли входить в людские жилища и выходить из них, как это принято в отношении домашних собак в цивилизованных странах. Для лечения собак мы перепробовали много средств, но не помогли даже те, которые были нам рекомендованы с гарантией успешности. Некоторые из предложенных нам средств были явно основаны на суеверии (например, обрубание кончика хвоста собаки или надрезывание ее уха), а другие – на недоразумении (например, утверждали, будто болезнь вызывается загрязнением крови, которую якобы можно очистить большой дозой серы).

Я могу лишь констатировать, что у нас никогда не погибали собаки, питавшиеся исключительно наземной дичью, и самая болезнь, по-видимому, была мало распространена на суше. Однако, на островах собаки иногда погибали, если они питались, главным образом, тюленьим мясом, доставленным с побережья. Поэтому можно предположить, что эта болезнь вызывается тюленьим мясом, разумеется, не всяким (в противном случае вымерли бы все собаки на севере), а содержащим особую инфекцию, подобно тому как свиное мясо иногда содержит трихины.

Нуттаиток и Таптуна никогда до того не видели ни корабля, ни деревянного дома, ни оконного стекла, ни печей, ни граммофонов. Назначение всех этих предметов, за исключением граммофонов, я с грехом пополам смог им объяснить. Металлические предметы такого рода, как, например, ножи или кастрюли, представляли наибольший интерес для наших гостей, так как не только были вполне понятны, но и явились бы весьма заманчивым приобретением для их собственного хозяйства. Я убежден, что если бы им предложили в подарок весь корабль, то им бы и в голову не пришло спросить, как управлять этим кораблем и как его использовать в качестве средства передвижения. Для них представляло бы ценность лишь то железо и дерево, которое можно было бы из него выломать. Что касается дома, то оба эскимоса интересовались, как его части скреплены железными гвоздями; но, пробыв у нас несколько часов, они уже начали обмениваться замечаниями о том, как сыро в этом доме и как быстро испортилась бы одежда из шкур, если бы ее здесь хранили. Убедившись, что наши оконные стекла лучше тех кусков прозрачного льда, которые вставляются в окна эскимосами, они спросили, нельзя ли им купить у нас несколько таких стекол; но видно было, что для них стекла являются лишь курьезом, а не предметом первой необходимости. Граммофон, что бы он ни играл, – песни или оркестровую музыку, не смог привлечь их внимания больше чем на несколько секунд. Я попробовал заинтересовать их тем, что звуки граммофона слышатся из рупора; но как только я перестал говорить на эту тему, оба туземца сразу же заговорили между собою о кастрюлях, стоявших на печке.

Для этих эскимосов разница между граммофоном и прочими показанными им предметами заключалась в том, что прочие предметы можно было понять, тогда как граммофон был чудом, размышлять над которым бесполезно. Известно, что примитивному человеку понятны лишь очень немногие явления и что все остальное представляется ему чудом. Встречаясь с «чудесами» на каждом шагу, он привык относиться к ним, как к чему-то совершенно неинтересному и банальному.

Для того, чтобы наши гости в любое время могли иметь привычную пищу, для них постоянно варилось оленье и тюленье мясо. Но вместе с тем Леви всячески старался придумать другие блюда, которые могли бы им понравиться. Он пробовал угощать их консервированными фруктами, пудингами, пирогами, супом, сахаром и сластями. Гости вежливо пробовали все; кое-что они проглотили, но большей частью просили разрешения выплюнуть. «Наименее невкусным» им показался слабый чай без молока и сахара. Убедившись, что они в состоянии его пить, они были очень горды этим. Ко времени их отъезда один из них уже сделал такие успехи, что мог выпить целую чашку обыкновенного чая; тогда он пожелал купить у нас немного чая и чайник, чтобы продемонстрировать свое искусство по возвращении в поселок.

Интересно, что, даже научившись пить чай, наши гости пили его еле теплым. Эскимосы вообще не любят очень горячей пищи и питья, причем летом они едят пищу более горячей, чем зимой, так как летом легче готовить. За последние 20–30 лет эскимосы на северном побережье Канады и Аляски, к западу от мыса Батэрст, научились от белых пить горячий чай, но, по словам стариков, первое время его пили тепловатым. В районе р. Маккензи лет сорок назад эскимосы в течение всей полярной зимней ночи вообще не готовили никакой пищи и ели ее лишь в сыром виде.

ГЛАВА XXXIX. КОНФЛИКТ С МЕДНЫМИ ЭСКИМОСАМИ

Ввиду того, что мне предстояла поездка на мыс Келлетт (где я хотел навестить капитана Бернарда, получить изготовленные им сани и узнать, нет ли известий от Уилкинса), я решил не сопровождать наших гостей при их возвращении в поселок, к заливу Минто, и поручил это капитану Гонзалесу, с тем, чтобы он закупил в поселке еще некоторое количество этнографических материалов. Джим Фиджи и Пикалу должны были совершить с Гонзалесом весь путь туда и обратно, а Эмиу должен был идти с ними лишь до охотничьего лагеря Иллуна, чтобы доставить оттуда на базу медвежье мясо.

Эта группа выступила с базы 2 ноября. Через 2 дня Эмиу вернулся с мясом, причем сообщил известие, которое сильно встревожило меня. Перед уходом Гонзалеса я его предупредил, чтобы он хорошо обращался с посетившими нас эскимосами. Но Гонзалес придерживался теории (кстати сказать, довольно распространенной среди китобоев), согласно которой «туземец должен знать свое место», а белый должен с самого начала обращаться с ним, как с низшим существом. Аналогичного мнения обычно придерживаются в южных штатах относительно обращения с неграми. От старожилов Аляски я слышал, что в 1889 г., когда китобои впервые прибыли на о. Гершеля и применили к эскимосам этот метод, результаты оказались весьма плохими; но команды китобойных судов, зимовавших тогда у о. Гершеля, составляли в общей сложности около 500 человек и действовали солидарно, так что попытки эскимосов оказывать сопротивление были подавлены силой. Я лично никогда не мог обращаться с эскимосами иначе, как с равными. Когда я в первый раз прибыл к ним, не имея средств к существованию, эскимосы приняли меня хорошо и гостеприимно; большинство из них так же относилось ко мне и в дальнейшем, хотя среди них встречались исключения, как и среди других народов.

Итак, капитан Гонзалес был предупрежден, что наши гости не похожи на туземцев, с которыми он имел дело на о. Гершеля, и требуют такого же обращения, как белые люди, находящиеся в аналогичных условиях. Но, очевидно, капитан не согласился с этим указанием, так как, по словам Эмиу, произошло следующее.

Вскоре после того как группа выступила в путь, капитан присел на сани. Увидев это, Нуттаиток и Таптуна тоже сели на сани. Три человека, конечно, составляют гораздо большую нагрузку, чем один, а потому ход саней сильно замедлился. Капитан велел эскимосам встать с саней и заявил, что он намерен ехать один. Но он умел говорить лишь на жаргоне, применяемом при торговых сношениях с гренландскими или аляскинскими эскимосами, а потому оба медных эскимоса не поняли ни слова.

Тогда Гонзалес велел Эмиу и Пикалу перевести свое приказание. Но те не осмелились это сделать, боясь оскорбить медных эскимосов, и вместо того стали их убеждать сойти с саней, чтобы можно было быстрее двигаться. Нуттаиток и Таптуна послушались и некоторое время шли пешком, но затем снова присели на сани (вероятно, не вследствие усталости, но потому, что Гонзалес ехал, и они решили, что гости должны следовать примеру хозяина).

Гонзалес подумал, что они нарочно поступают наперекор его приказанию, тогда как в действительности они об этом приказании ничего не знали. Капитан не представлял себе, что его жаргон для них совсем непонятен, и два-три раза обращался к ним с повторением приказания, но в ответ ему они лишь усмехались самым дружелюбным образом. Приняв это за дерзость, Гонзалес соскочил с саней и опрокинул их, сбросив обоих эскимосов в снег. Сначала они подумали, что это шутка, и спокойно влезли на сани; но капитан снова опрокинул сани и, по-видимому, жестами дал понять эскимосам, что он рассержен и требует повиновения.

Пикалу и Эмиу, сильно испугавшиеся, пытались объяснить обоим туземцам, что таков характер белых людей и что этому не следует придавать значения. Однако Нуттаиток и Таптуна обиделись и в дальнейшем шли отдельно, позади группы. Вечером они пришли на стоянку лишь тогда, когда ужин был почти готов. Гонзалес, отличавшийся гостеприимством и жалевший о том, что произошло, пригласил их ужинать. Пикалу и Эмиу снова пытались уладить конфликт объяснениями, но, хотя туземцы и отвечали вежливо, видно было, что им не по себе. Ночью они разговаривали между собою и мало спали. На следующее утро они уложили в свои мешки предметы, купленные ими у нас на базе, и пошли вперед. Теперь и сам Гонзалес был огорчен, но уже ничего нельзя было поделать. На следующую ночь он пытался убедить их переночевать на стоянке вместе с остальной группой, но они отказались и заявили, что, вероятно, будут идти безостановочно до самого поселка. Расстояние, которое им оставалось пройти, составляло около 4 дней пути при нормальной скорости передвижения. Наши эскимосы уговаривали туземцев остановиться на этом пути в охотничьем лагере Иллуна, уверяя, что им там будет оказан хороший прием. Но впоследствии, когда группа капитана прибыла в лагерь Иллуна, оказалось, что они туда не заходили. Очевидно, они направились домой по иному, кратчайшему пути.

Как я уже сказал выше, эта история меня очень огорчила, так как она могла нарушить наши дружественные отношения с туземцами. В связи с тем, что жена Куллака, по-видимому,должна была умереть, у медных эскимосов могли возникнуть два серьезных повода для вражды к нам.

Татуированная женщина из племени медных эскимосов.

16 ноября я выступил в путь к мысу Келлетт в сопровождении Нойса, Мартина Килиана и Эмиу, с двумя санями и девятью собаками. Мы рассчитывали встретить по пути группу Гонзалеса при ее возвращении от медных эскимосов и получить от нее еще несколько собак. На следующий день мы действительно встретили эту группу, причем Гонзалес рассказал мне про свои дальнейшие приключения у медных эскимосов; оказалось, что дело приняло даже худший оборот, чем я опасался. На пути в поселок группа капитана остановилась на несколько дней в охотничьем лагере Иллуна и лишь после этого продолжала путь к заливу Минто. Таким образом медные эскимосы имели достаточно времени, чтобы выслушать и обдумать историю Нуттаитока и Таптуны. В поселок капитан прибыл днем и сразу же расположился в той снежной хижине, которая была перед этим построена для меня эскимосами. Население поселка сначала не проявляло открыто враждебного отношения, но держалось на некотором расстоянии с необычной для этих эскимосов неразговорчивостью и необщительностью. После, когда капитан пытался начать товарообмен, собралась, толпа. Обычно в таких случаях эскимосы осматривают каждый предлагаемый предмет и вежливо возвращают, спрашивая о цене; но на этот раз предметы передавались в толпе из рук в руки и в конце концов исчезали, так как последний, кто получал какой-нибудь предмет, убегал с ним. Когда же у капитана осталось лишь немного вещей, то началась свалка, причем каждый эскимос хватал, что попадалось под руку, и убегал. В отдельных случаях несколько эскимосов вступали между собою в драку из-за какой-нибудь вещи; но эти драки не были серьезными. В течение нескольких минут группу капитана совершенно обобрали, причем унесли не только предметы, привезенные для товарообмена, но и вещи, предназначенные для собственного употребления группы. Забрали все, что представлялось ценным для туземцев; к счастью, они в то время еще не интересовались огнестрельным оружием, а потому не тронули ружей. Точно так же не забрали собак, упряжки, саней, пищи и одежды, так как все это туземцы не считали ценным, за исключением лишь железной оковки саней; но о ней, по-видимому, забыли или же не решились сорвать ее с саней, полагая, что это значило бы зайти слишком далеко.

Во время этого переполоха никто не угрожал насилием ни капитану, ни его спутникам. Однако оба сопровождавшие его эскимоса, Палайяк и Пикалу, были очень испуганы. Капитан хотел было взять ружье и потребовать возвращения унесенных предметов, угрожая стрельбой; но Палайяку и Пикалу удалось отговорить его от этого намерения. Они сказали, что обойдут поселок и постараются уговорить туземцев заплатить за взятые вещи, напомнив о тех дружеских отношениях, которые перед этим установились у меня с жителями поселка, а также намекнув, что я – могущественный волшебник, который может покарать их эпидемией или каким-нибудь другим грозным чудом, если они меня разгневают.

Впоследствии Пикалу и Палайяк очень гордились той храбростью и хитростью, которую они проявили в этом случае. Вследствие обычного для эскимосов предубеждения против чужого племени, они воображали, что их жизнь подвергалась большой опасности. Но, по-видимому, когда они начали обход поселка, их там встретили вполне миролюбиво и дали понять, что виновником конфликта считают капитана и, до некоторой степени, меня; их спрашивали, не приказал ли я капитану так грубо обращаться с туземцами. Наши эскимосы заявили, что сам я всегда отношусь к туземцам хорошо (в чем жители поселка могли убедиться во время моего пребывания у них) и что я приказал Гонзалесу действовать так же; но Гонзалес привык обращаться с эскимосами так, как это принято на о. Гершеля, где эскимосы давно привыкли к подобным поступкам белых и не придают этому значения.

По-видимому, в течение ночи жители поселка совещались между собою. На следующее утро каждый из них принес что-нибудь в уплату за унесенные вещи. Некоторые сообщили при этом, что именно было ими взято, и честно расплатились; но другие отказались назвать взятые предметы и лишь утверждали, что больше, чем они принесли, они не в состоянии заплатить. В общем, капитан получил столько этнографического материала, что им нагрузили двое саней; но качество этого материала оказалось довольно невысоким, так как вместо того, чтобы выбирать и покупать отдельные предметы по своему усмотрению, капитану пришлось взять без разбора все, что принесли сами туземцы.

Эскимосская женщина.

До инцидента я всегда старался уговорить как можно больше туземцев посещать наше судно; но теперь приходилось опасаться, что если их придет много, то они могут обобрать нас, как это было сделано с Гонзалесом. Поэтому я приказал Гонзалесу, чтобы в случае приближения к нашей базе сколько-нибудь значительной толпы туземцев, их не допускали к базе ближе, чем на пару сот метров; подобное расстояние я считал необходимым, чтобы обеспечить нашим ружьям перевес над луками и стрелами туземцев, так как в случае рукопашной схватки они могли бы действовать ножами не менее успешно, чем мы револьверами (тем более, что револьверов у нас было немного, всего 2–3 штуки). Вместе с тем необходимо было предупредить туземцев, что им разрешается приходить к нам на базу лишь небольшими группами. Остановившись в охотничьем лагере Иллуна, я велел Палайяку и Эмиу отправиться в поселок и пригласить ко мне нескольких туземцев для товарообмена, но предупредить, чтобы пришли не более 6 человек, так как для большой группы у нас в хижине не хватит места для ночлега. Это приглашение я послал, главным образом, для того, чтобы попробовать уладить конфликт путем личных переговоров.

Медные эскимосы.

Палайяк и Эмиу отправились без особого удовольствия. В качестве меры предосторожности я им рекомендовал не брать с собою таких предметов, которые считаются ценными у туземцев.

На следующий день наши послы вернулись в сопровождении двух медных эскимосов – старика Алланака и его внука, которые пришли не для товарообмена, а принесли некоторые вещи в подарок. При переговорах обнаружилась новая неприятная история. В нее нас невольно впутали Пи-калу и Палайяк, так как в тот день, когда был ограблен Гонзалес, они «находчиво» пригрозили туземцам, что я могу наслать болезнь на поселок. Оказалось, что в настоящее время все жители поселка действительно больны: они сильно простудились (вероятно, заразившись от нас). Читать туземцам лекцию о микробах, как носителях заразы, или же вообще отрицать мою «ответственность» за эту болезнь, очевидно, было бы бесполезно. Поэтому я поручил моим эскимосам объяснить туземцам, что по возвращении из поселка капитан Гонзалес сильно очернил их в моих глазах, так что я тогда разгневался и наслал на поселок болезнь; но теперь я убедился, что туземцы – миролюбивые люди и что их до некоторой степени оправдывает вызывающее поведение Гонзалеса, а потому я согласен, чтобы болезнь постепенно прекратилась и не причинила никаких серьезных последствий. Выслушав это, старик несколько раз переспросил меня, не умрет ли кто-нибудь из жителей поселка, и в течение целого вечераприводил все смягчающие обстоятельства, какие только мог придумать: говорил о том, как меня почитают в поселке и как меня с Наткусяком там полюбили, когда мы жили в поселке несколько лет тому назад. Вся эта лесть должна была побудить меня избавить поселок от болезни.

Мы старались принять старика и мальчика как можно лучше. Принесенные стариком подарки мы приняли и ничего не дали ему в обмен за них, так как, по его понятиям, такой обмен означал бы, что мы отказываемся от подарков. Но мы купили у старика по очень выгодной для него цене некоторые вещи, которые он имел при себе и не предполагал продавать, например его верхнее платье. Ввиду того, что нижнее платье старика было недостаточно теплым, я ссудил его другим верхним платьем, которое он обещал отослать мне обратно по возвращении в поселок.

Перед уходом старика я поручил ему передать туземцам, что избавлю их от болезни, но все же вынужден наказать их за плохое обращение с капитаном. Наказание будет заключаться в запрещении посещать нас большими группами. В каждой приходящей к нам группе должно быть не больше людей, чем имеется пальцев на обеих руках одного человека [26]26
  Как уже упоминалось выше, на языке этих эскимосов нет названий для чисел больше шести; но числа до тридцати или пятидесяти можно выразить, если сказать, например, «столько, сколько пальцев на руках и ногах у двух людей и еще на руках у одного человека» и т. п.


[Закрыть]; в противном случае она не будет допущена на базу.

ГЛАВА XL. ПОЕЗДКА НА ЗЕМЛЮ БЭНКСА

Прождав неделю в лагере Иллуна, чтобы попасть на Землю Бэнкса во время полнолуния, 30 ноября мы переправились по льду через пролив.

Первый наш ночлег на Земле Бэнкса происходил в довольно оригинальных условиях. Мы нашли три или четыре покинутых снежных хижины, построенных группой эскимоса Куллака во время перехода от мыса Келлетт к заливу Минто. Очевидно, эти хижины были построены из слишком мягкого снега, и, как только они были, готовы, их купола начали прогибаться внутрь. Однако, благодаря пластичности мягкого снега, хижины не обрушились, и строители, по-видимому, смогли провести в них одну ночь. Но на следующее утро крыши очень сильно осели, а еще через несколько дней центры куполов уже касались пола.

Только одна из этих хижин была в сколько-нибудь сносном состоянии; но и здесь в куполе образовалась коническая вогнутость, опустившаяся до уровня примерно в 3/4 м над полом. Полагая, что мои спутники устали, я спросил, предпочитают ли они забраться в эту старую хижину или же построить новую; при этом я предупредил, что новая хижина может осесть подобным же образом. Все высказались за то, чтобы строить новую хижину, вероятно потому, что эта операция еще была для них непривычной и, следовательно, представляла интерес. Найти более плотный снег, чем тот, из которого состояли старые хижины, мне не удалось. Когда мы приступили к постройке, я допустил ошибку, а именно – сделал эту хижину слишком большой. Чем мягче снег, тем легче строить, и, несмотря на всю неопытность моих сотрудников, хижина была готова чрезвычайно быстро. К этому времени разыгралась вьюга, и температура наружного воздуха начала подниматься. Мы стали готовить ужин. Нагрев воздуха внутри хижины и повышение наружной температуры еще больше размягчили снежные глыбы. Когда к концу ужина кто-то из нас взглянул вверх, то оказалось, что крыша, за час до того представлявшая собой купол, уже сделалась почти плоской, как обыкновенный потолок, и в одном месте возле центра заметно начинала прогибаться вниз. Мы спешно собрали все наши ящики (в одном из них мы возили пищу, в другом – посуду, а в третьем – письменные принадлежности) и, поставив их друг на друга, образовали из них опору для крыши, но она продолжала оседать по обе стороны от опоры, и было очевидно, что через какие-нибудь полчаса верхний ящик вырежет из крыши квадратный кусок, а остальная крыша опустится на нас.

У нас оставался только один выход из положения. Покинутая эскимосская хижина с вогнутым куполом представляла, по крайней мере, то преимущество, что благодаря прежнему нагреву внутри этой хижины образовалась ледяная кора. Мы наскоро одели верхнее платье и едва успели вытащить вещи из-под оседавшего свода, пока под ним еще можно было двигаться. Затем прорыли туннель в старую хижину. Оказалось, что ее прогнувшийся купол очень низко навис над полом, а потому нам пришлось улечься в виде кольца, в котором ноги каждого человека примыкали к голове следующего. Боясь, что крыша, размягченная теплом наших тел, осядет под тяжестью снега, наносимого вьюгой, мы снова устроили из ящиков опору для крыши. На этот раз благодаря ледяной коре, покрывавшей купол изнутри, наша опора успешно выполнила свое назначение, и мы провели ночь довольно сносно, хотя некоторые из наших спальных мешков сильно промокли, так как нам пришлось лежать вплотную к стенам. Однако содержание зимой наших постелей в сухом виде является для нас делом чести, и еще задолго до того, как мы прибыли на мыс Келлетт, все мешки уже были сухими, причем нам совершенно не понадобилось их развешивать. Они никогда не промокали насквозь, а их наружные слои постепенно высушивались изнутри теплом наших тел; пар, образующийся во время этой сушки, поднимался к крыше и оседал на ней в виде инея.

На мысе Келлетт мы застали всех здоровыми. Здесь нам сообщили, что группа Уилкинса благополучно добралась до залива Коронации; там Кроуфорд покинул нашу экспедицию, а Уилкинс, согласно моему приказанию, получил от нашей южной партии «Полярную Звезду» (причем снова имел очень бурное объяснение с д-ром Андерсеном), отплыл на ней вместе с Наткусяком обратно на север и, после безуспешной попытки добраться до о. Мельвиль, зазимовал с ней у Норвежского острова. Тогда я послал на «Полярную Звезду» Томсена и Эмиу, чтобы они пригласили ко мне Уилкинса на совещание.

1 января 1916 г. Уилкинс прибыл на мыс Келлетт. Посоветовавшись, мы наметили следующий план действий: Томсен, Нойс и Найт с двумя упряжками отправятся обратно к «Белому Медведю» и по дороге захватят с собою людей и имущество из охотничьего лагеря Иллуна. Томсен передаст Стуркерсону мое приказание идти в конце января через северную оконечность Земли Бэнкса к мысу Альфреда, где я с ним встречусь в феврале. Тем временем, используя запасы, имеющиеся на мысе Келлетт и на «Полярной Звезде», мы приготовим все необходимое для того, чтобы в начале марта Стуркерсон смог отправиться в экспедицию на северо-запад от мыса Альфреда. Я лично займусь дальнейшим исследованием о. Бордэн.

Я решил предоставить Стуркерсону наших лучших людей, собак и сани, а самому использовать лишь то, что останется. Зная, что о. Мельвиль и открытая нами земля изобилуют дичью, я был уверен, что моя группа, хотя и гораздо хуже экипированная, сможет успешно вести там работу весной и летом. Если существовать за счет местных ресурсов, то можно предпринимать путешествия на любое расстояние даже со скудным снаряжением, так как при этом методе оно лишь несколько затрудняет и замедляет исследования, но не делает их невозможными. Исключения составляют только такие случаи, как серьезная болезнь людей, гибель большей части собак или поломка всех саней.