Текст книги "Дети атома"

Автор книги: Вильма Ширас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Вот почему ты выбрал рыбу Агассиза и семечко Ванна, – сказал Фред.

– Ну, я как раз думал, что поскольку они были один для другого, они должны были помочь одному или другому. Переживание противоположно мышлению, поэтому это будет немного труднее. Если я тебе дам одно упражнение для этого, трудное, постараешься ты на самом деле?

– Я хочу познать суть, – упрямо сказал Фред, – и со всех сторон.

Поэтому спустя несколько дней Тим пришел как-то днем в зал с картонной коробкой, которую он поставил перед Фредом.

– Это – твое новое упражнение, – сказал он. – Отойди назад, послушайте – это принадлежит Фреду.

Фред взглянул на Тима, затем на коробку. Из нее послышался какой-то звук.

Фред присел, перерезал веревку перочинным ножиком и отогнул края. Забившись в угол коробки, сидел маленький скулящий белый щенок.

– О, господи! – вскрикнул Фред.

– Она твоя, – пояснил Тим. – Она – дворняжка, и никому не нужна. Она озябла и напугана, и, вероятнее всего, голодна. Доктор Уэллес говорит, что ты можешь позаботиться о ней, пока не узнаешь, почему люди любят собак. Больше никто не должен с ней заниматься.

– Но... я не хочу... – Фред поспешил исправиться. – Я не знаю как обращаться с щенком.

– Джей и Куртисы могут тебе рассказать.

Фред беспомощно взглянул на Джея.

– Сначала ты лучше вытащи ее из коробки, – сказал Джей. – Она приучена проситься, Тим?

– Я не мог бы гарантировать это, – сказал Тим. – Вытащи ее, Фред.

Фред неловко сгреб щенка и поставил его на пол, а затем направился к двери, зовя щенка, который припал дрожа к полу и скулил. Фред вернулся, подобрал щенка и понес его к выходу; все пошли следом.

– Чего она боится? – спросил Фред.

– Вероятно, за этим щенком был хороший уход, пока его не отняли от матери, а затем, из-за того, что он женского рода и к тому же дворняжка, его не удалось продать, поэтому его взяли и куда-то выбросили. Вероятно, с ним грубо обращались и прогоняли, и дети взяли его домой, но им пришлось его снова выставить, пока кто-то не сжалился и не принес его в загон для скота. Я взял его оттуда.

– Погладь ее, что ты стоишь, – возмущенно воскликнула Элси. Посмотри, как она напугана.

Фред нагнулся и начал гладить щенка, который робко лизнул его руку.

– Джей, какая порода у щенка?

– Вероятнее всего, фокстерьер, должен сказать, – критически произнес Джей. – Эти уши и глаза вроде бы такие же, как у чи-ва-ва [очень маленькая собака старинной мексиканской породы], вот о хвосте я не могу сказать. Об этих породах мелких собак я знаю немного. Ты бы лучше покормил ее, Фред.

– Костями?

– Теплым молоком. И проверь его пальцем, оно должно быть немного выше температуры тела. И я достану тебе немного галет для щенков; думаю, у нас осталось немного, – сказал Джей, который пополнил запас в преддверии этого события.

На этот раз щенок пошел за Фредом, немного неуверенно, сделав несколько шагов; но когда Фред продолжал идти, щенок сел и начал скулить. Фред остановился, вернулся и взял щенка.

– Не понимаю, что тут такого забавного, – сказал он, – просто у меня раньше никогда не было собаки.

– Если ты будешь хорошо о ней заботиться, ты, вероятно, узнаешь, почему люди любят собак, – сказал Джей.

– Ты имеешь в виду всю эту чепуху, если ты работаешь для кого-нибудь, ты его потом полюбишь? – презрительно спросил Фред. – Должно быть что-то еще, кроме этого.

– Должно быть, – сказал Джей.

Тим и доктор Уэллес, и Джей уже проинструктировали всех. Хотя все всегда готовы дать совет, никто не помогал заботиться о щенке, кормить или ласкать его. Мягко, но твердо все отталкивали щенка и звали Фреда.

Фред покорно кормил щенка и готовил в коробке для него постель. Когда щенок скулил и жалобно тявкал ночью, именно Фред сонно подходил неслышными шагами и, когда не помогало ничего, в отчаянии брал щенка к себе в постель. И это был Фред, который в мрачном молчании мыл за щенком...

– Она приучена, – объяснял Фред, – но она еще ужасно маленькая, и ты должен ее часто выводить, особенно в такую дождливую погоду.

И это был Фред, кто говорил: "Нет, нет! и "Эй", когда щенок, становясь все резвее и увереннее, жевал что-нибудь, что можно было жевать, прыгал в кресла, пытаясь лизать лица и дурачился с вечерней газетой. И это был Фред, кто наказывал его за это скверное поведение, согласно указаниям Джея, сложенной газетой – пробуя сначала на своей собственной руке, чтобы убедиться, что это не очень больно.

И это был Фред, за кем ходил щенок, и именно на его колени он хотел забраться, у его ног он всегда желал спать, кладя свою голову на его ботинок; и именно тапочки и носки Фреда он предпочитал жевать. Он следил за ним яркими карими глазами и скулил, когда он его оставлял, пока Фред, в раздражении, не спросил Джея, будет ли это продолжаться вечно.

– Он ведь только еще щенок, – успокаивал Джей. – Он еще так мало у тебя; он еще не уверен в тебе.

– Эй! – сердито закричал Фред, и щенок бросил карандаш, который жевал, и бросился в другой конец комнаты, тревожно оглядываясь назад, а затем он быстро к нему, прыгал на колени и лизал в лицо. Фред сбрасывал его, но он запрыгивал снова. Он спускал его и гладил.

– Успокойся, Пап-Дог, – сказал он. – Ну конечно, я все еще люблю тебя... когда бываешь хорошей девочкой. Жуй свою резиновую крысу.

– Э... узнал ты, почему люди любят собак? – спросил Джей, немного неуверенно.

– Я не знаю, почему ты любишь своих. Но эта маленькая язва, эта подлизывающаяся зануда начинает мне нравиться.

– Это потому, что она льстит твоему это тем, что любит тебя?

– Нет, – сказал Фред. Мне бы больше нравилось, если бы меня любил кто-нибудь с большей разборчивостью. Но когда я ругаю ее за что-нибудь, она сразу же перестает это делать и бросается мне навстречу так, словно говорит: "Ты на самом деле ведь не сердишься на меня, так ведь? Сделала я что-то такое, за что ты не можешь простить меня? Ты все еще любишь меня, правда?" И если голос у меня действительно сердитый или я не глажу ее, она выглядит такой несчастной. Она так сильно старается угодить мне и быть хорошим щенком... Конечно, у нее немного здравого смысла, но она учится так быстро, как может. Она так ужасно нуждается в ком-то, чтобы ее любили, и чтобы что-бы она могла довериться кому-нибудь. Так ведь, Пап-Дог? Никого нет в мире кроме старины Фреда, вот такая она дурашка, и если Фред не будет ее любить, то кто же будет?

Щенок катался по полу в порыве восторга от того, что к нему обращаются таким ласковым голосом, и Фред тыкнул пальцем в его розовый животик.

– Собираешься оставить ее?

– Думаю, что должен, – сказал Фред.

– Ты мог бы отправить ее обратно в загон.

– Тогда они убьют ее, – сказал Фред. – Я должен оставить ее. Что еще могу я сделать? Я точно не хочу ее – на нее уходит больше времени, чем она того стоит. Но она нуждается во мне и она доверяет мне, и поэтому я должен оставить ее.

– Не потому, что она любит тебя, а потому, что она заставляет тебя любить ее?

– Да, это так.

– Ну, должен я сказать Тиму, что ты закончил это упражнение?

Фред усмехнулся.

– Я забыл это. Я так сильно старался быть хорошей нянькой для щенка, что забыл, зачем я это делал. Вот здорово, думаю, что моя душа поживает совсем неплохо. Послушай, а что случилось с тем правилом, что всех щенков надо держать в клетке?

– Мы временно исключили его, потому что этот щенок был таким маленьким, чтобы его сажать в клетку без мамы. Ты можешь посадить ее в клетку в любое время, когда захочешь.

– Пап-Догу клетка совсем не по нраву, – сказал Фред. Если она будет хорошей, мы не посадим ее в клетку, вряд ли. Может быть, посадить меня в одну так, чтобы она не добралась до меня и не сжевала все мои пальцы.

А когда Джей сообщил обо всем этом своим старшим, Питер Уэллес прокомментировал: "Вы должны оставить это Фреду, то, что он обязуется сделать, он сделает!

Этот вечер начался так же, как и любой другой вечер. Одна группа детей, которую Роза вызвала назвать восемнадцать видов млекопитающих, или животных – типичных представителей от каждого вида, потерпела неудачу ужасно, потому что, несмотря на свою обширную начитанность, которая включала в себя много из естествознания, никто официально не изучал зоологию.

– Хочешь ли ты сказать мне, что тюлени и моржи принадлежат к тому же виду, что и собаки, кошки, лисы? – вскричал Фред.

– Я всегда считала кроликов грызунами, – с воплем сказала Элис.

– Что ставит меня в тупик, – признался Тим. – Так это то, что покрытые иглами муравьеды, покрытые чешуей муравьеды и муравьеды а Южно-Африканской Республике принадлежат, заметь, к четырем разным видам!

– Никто как раз и не получил больше шестнадцати, – с удовлетворением сказала Роза. – Я так рада. Все, что я получила – это четырнадцать, и я думала, что я, должно быть, слишком тупая, чтобы существовать.

Как раз после этого в зал вошла тетя Стеллы и, поскольку она редко делала это, дети прекратили свои разговоры, чтобы приветствовать ее.

– Я пришла узнать, можно ли посмотреть по телевидению Томми Манди, доктор Уэллес, сказала она. – Я могла бы услышать его по радио, но мне хотелось бы посмотреть на него, если вы не против, в виде исключения.

– Конечно, миссис Уэллес, – сказал Питер, предлагая ей стул. – Он начинает в восемь, не так ли?

– Да... в сегодняшних утренних газетах было объявление. В нем говорилось, что он собирался этим вечером сообщить что-то особенно важное, и, поскольку я никогда раньше не слышала его, я подумала, что это была бы неплохая возможность.

Питер Уэллес нахмурился, нажимая кнопки телевизора. Растущее умение Томми Манди добиваться гласности было одной из сторон современной жизни, которую он находил трудной для понимания.

– Кто такой Томми Манди? – спросила Стелла, чье очень большое безразличие к звездам радио, телевидения и кино было таким крайним, что она действительно не слышала имен большинства из них.

– Он – что-то вроде проповедника профессий, – объяснила миссис Уотерс. – Я на самом деле не знаю о нем многое, но он очень популярен.

– Я слышал, что он учился, чтобы стать священником, – сказал Джей. Он не очень молод – он посещал одну из тех духовных семинарий по запоздалым склонностям. Но бросил; некоторые говорят, что его исключили. Как бы то ни было, он ушел из семинарии несколько лет назад, и с тех пор он проповедовал самостоятельно, распространяя свои неортодоксальные идеи. Он имеет сенсации. В церкви нас предупредили, что у него нет полномочий, чтобы проповедовать.

– Был он отлучен от церкви? – спросила Элис. – Нет... это бы придало ему слишком уж большое значение. Может быть ему удалось остаться как раз в определенных пределах. Вы не можете считать его на самом деле католиком, он так явно независим от церкви, и у него много некатолических последователей. Нам не запрещали слушать его; я слушал его один раз и он утомил меня, но я могу понять, где он мог взволновать определенного рода людей, которые всю свою жизнь живут на уровне переживания, и им удается обойтись без логики.

Большая волна органной музыки из телевизионного приемника возвестила программу. Доктор Уэллес отметил, что музыка, смутно напоминая несколько хорошо известных пьес духовной музыки, была на самом деле топорно состряпанной мешаниной.

На экране показался тусклого цвета занавес, искусно освещенный, чтобы подчеркнуть вертикальные тени его складок. Как только началась программа, камера стала двигаться вперед, сосредотачиваясь на самой глубокой впадине самой большой складки. Доктор Уэллес улыбнулся. Если это программа определенного рода, то тогда в любой момент он мог ожидать прожектор.

И он появился, луч, направленный немного сверху, чтобы тени заполнили глазные впадины и заострили черты маленького и сильного человека, который стоял без движения, вытянувшись во весь рост, ясно видимый для своей аудитории. Огромная волна звуков прокатилась через зрителей в зал и одновременно угасла, и Томми Манди начал говорить.

– Сегодня вечером, – сказал он, сначала с осторожной сдержанностью, я прерываю мою обычную серию бесед, чтобы сказать вам что-то чрезвычайно важное для общества.

Новый шорох прошел сквозь его зрителей. Он сделал шаг вперед, искусно придуманные тень и свет следовали за ним, по мере того, как он все ближе подходил к своим зрителям. Уэллес мог понять, почему он был способен произвести впечатление на такое большое количество своих слушателей этим тщательно управляемым представлением.

Неожиданно показалось, что Томми Манди вырос на два дюйма, так как он поднялся на цыпочки и простер руки к небу.

– Общество в смертельной опасности! – неожиданно завизжал он. При этом неожиданном контрасте со своей предыдущей ролью воздействие на зрителей было подобно взрыву. Он начал ходить с места на место на помосте, ударяя кулаком по ладони, крича и шепча поочередно, жестикулируя и топая ногой.

– Люди мои! – закричал он, – послушайте меня! Послушайте, все вы люди нации, и особенно вы, мои уважаемые сограждане города Окли в штате Калифорния. – Его голос понизился до шепота, набирая высоту и силу по мере того, как он продолжал.

– На холмах, как раз за чертой нашего города, прячась от бдительных глаз общества, погрязши в злодействе, ужасном, богохульном, отвратительном находится сборище нечеловеческих монстров! Зарожденные в результате взрыва атомной станции в Хильем-Сити шестнадцать лет назад, эти гадины внешне похожие на обычных, невинных, человеческих детей, собираются из своих скрытых берлог со всей страны, так как они готовятся принести гибель и разорение человечеству! – Его крики эхом разносились по огромному залу.

Марк Фоксвелл с ревом вскочил со своего сидения, но Питер Уэллес толкнул его обратно и сурово приказал:

– Тихо! Мы должны выслушать все это.

– Спрятавшись под видом школы для одаренных детей, они построили лаборатории позади крепкого и высокого забора. Там они занимаются изготовлением секретного и смертоносного оружия, которое они будут использовать против нас, проводя ужасные опыты над беззащитными животными при его изготовлении! – верещал Манди.

– А единственный ли это план, который они вынашивают против нас? голос Манди снова обрел видимость спокойствия, затем опять подскочил до своего самого высокого, самого истеричного уровня.

– Нет, люди мои, нет! Эти "Дети Атома" уже проникли в каждую сферу нашей жизни под ловким использованием фальшивых имен, заставляя услышать о себе везде, распространяя свою ядовитую пропаганду через издания, которые все вы наивно приносите в свои дома!

– Их громадный, нечеловеческий интеллект угрожает сегодня целому миру! Позвольте мне сказать вам, люди мои, что они такое! – Напыщенным жестом своей правой руки Томми Манди длинным пальцем указал в сторону неба, и его истеричный голос продолжал.

– Они – это ужасное мутационное порождение смерти и разрушения Хильем-Сити с помощью освобожденных сил атома! Сил, которые Бог подразумевал оставить под Своим контролем в кружащихся мирах атомов, сил, которые Сатана для своих собственных целей направил на общество! Под личной плоти и крови эти Дети Атома входят в общество и строят казни о вашей смерти и моей!

Томми Манди вздохнул, и люди в огромном зале наклонились вперед, чтобы послушать его следующие слова. – Они говорят, что они больше, чем люди! Они говорят, что обладают большим интеллектом, чем любой другой когда-либо живущий человек! Но эти Дети Атома не имеют представления о моральных или духовных качествах, потому что единственным благом, которое они знают, является способность к технике, умение при изготовлении денег, и силу над нами, которых они считают низшей расой! Они судят и принимают или отвергают людей, с которыми сталкиваются, только на этом основании. Но, вот богохульство! Может ли всякая мутация быть истинным человеком, человеком, которого Бог создал на шестой день? Кто создал этих монстров? Их создала слепая сила! Я считаю и знаю, что человек, каким его создал Бог, является единственно истинным человеком! Эти Дети Атома совершенно чужды Богу и всем творениям Его.

С открытыми ртами дети пристально смотрели на экран телевизора, следя за жестикуляцией и гримасами Томми Манди с недоверчивым ужасом.

– Они находятся за пределами уз любви и милосердия! – кричал Манди. Что есть любящего или привлекательного в существах, которые считают самих себя выше и непохожими на любых других членов общества? И это превосходство вызвано не любовью, а слепой разрушающей силой? Сам Сатана, испорченный, как он есть, является более привлекательным, чем эти, поскольку он был создан Богом, чтобы быть ангелом света, даже если он отказался от своего высокого назначения. Но как мы в любом случае можем любить или даже терпеть этих Детей Атома, которые заявляют, что их природа, созданная физической силой ужасного взрыва, который принес человечеству только большое несчастье, выше природы людей, созданных Богом.

Томми Манди встал в позу, сделал глубокий вздох и бросился к высшей точке в своей речи.

– Молитесь, люди мои, ну пожалуйста! Это гнездо гадин, это порождение атома, это огражденное забором и тайное сборище монстров, чуждых всему человечеству и всему, созданному Богом... – искусно он довел свой голос до точки срыва, дал ему стать бессвязным от истерического возбуждения, и спрятал свое лицо в вытянутые руки. Он издал театральный стон. – О, люди мои... люди мои... – Он поднял лицо о огни рампы осветили его редким контрастом, так что в центре всеобщего внимания зрителей были его губы.

– Ты не должен позволить ведьме жить!

Снова грянул орган, и Томми Манди отступил назад; бархатные занавески раздвинулись и поглотили его. Гонг возвестил о конце программы.

Джей выключил телевизор и спотыкаясь повернулся к оцепенелой группе, затем бросился из комнаты.

Миссис Уотерс была первой, кто восстановил возможность связной речи.

– Вот те раз! – сказала она. – Безусловно, мы услышали гораздо больше, чем ожидали, не так ли! Полагаю, что мне лучше закрыть ворота на замок. Должна надеяться, что этот человек не представляет никакой церкви, но он, должно очень сильно возбудил своих слушателей.

Она поспешила выйти, и некоторые из детей расплакались. Прежде, чем они смогли успокоиться, Джей влетел снова, за ним следовало остальное население школы.

– Идите реветь куда-нибудь еще, – приказал он. – Остальные должны услышать передачу, записанную на ленту, прямо сейчас!

Оба доктора вывели взволнованных детей из комнаты, и Джей, подпрыгивая от ярости, пошел за ними.

– Как Вы считаете, неприятности будут? – спросил доктор Фоксвелл тихим голосом у доктора Уэллеса.

– Могут быть. Тот... тот подстрекатель толпы не указал наше точное положение, но людям не потребуется много времени, чтобы узнать. Сообщения и фотографии о нас были во всех местных газетах. Мы дали наши заявления и не делали тайн, и этот... этот искатель сенсаций собрал все это вместе в ведьмину кашу, что... ладно, кто знает, как люди могут реагировать?

– Элси высморкалась и вновь приобрела внешний вид спокойствия.

– Следует ли нам позвать полицию или что? – спросила она. – Если бы я не знала нас, то, прослушав это выступление, я бы пришла и стерла нас всех сразу же с лица земли!

– Но ни в чем из этого совершенно нет смысла, – крикнул Джей. – Это чистое богохульство от начала до конца. И он противоречил сам себе раз пятьдесят.

– Никогда в своей жизни я не слышал подобной путаницы бессмыслиц, сказал Фред. – Мне хотелось бы проанализировать ее семантически. На самом деле собиралось, как только успокоюсь.

– Что неладно с тем человеком, доктор Уэллес? – спросил Джайлз.

– Он является чувствительным типом, сошедшим с ума, – объяснил Питер. – Ты можешь сказать это по тому, как он презирает и отвергает интеллект, который я должен добавить, является даром Бога и не должен подавляться или отвергаться. Подобный ему человек лезет вон из кожи в любви и ненависти, без малейшего применения разума или без остановки на мгновение, чтобы подумать о правде и лжи – или в своем богословии, или в действительности. Чувствительный человек считает тяжелой работой думать логически, тяжелой, или даже невозможной, но они могут ориентировать самих себя на правду посредством ощущения или с чувствами, или с интуицией, в зависимости от того, что на самом деле является предметом их любви и ненависти. Хм! Я потерял след моих местоимений в волнении... нет прощения за это!

– Да, он мог бы, по меньшей мере, придти и посмотреть на нас, прежде чем подобным образом растрезвонить на весь мир, – сказал доктор Фоксвелл. – Ну, живо! Дети, идите умываться... примите аспирин... возьмите себя в руки! Ваша маленькая лекция действительно помогла успокоить их, Пит, добавил он, когда дети послушно вышли.

– А сейчас, если бы только кто-нибудь мог успокоить меня, – заметил Питер, вытирая свой лоб.

К тому времени, когда магнитофонная лента воспроизвела всю речь и остальные вышли из зала, кипя от негодования, у ворот уже начала собираться разъяренная толпа.

– Я определенно должна подать жалобу, – горячо говорила миссис Куртис. – Разрешить продолжить подобную телепередачу было непростительно!

– Пожалуйста, выключите здесь свет, – сказал мистер Геррольд мистеру Уотерсу, когда мимо них просвистел первый камень.

– Включите прожекторы у ворот. Тогда сможем видеть их, но они не смогут видеть нас.

– Если ворота заперты, не вижу, какой вред они могут причинить нам, сказал мистер Куртис. – Прошу прощения, мистер Геррольд, но боюсь, что Вы обманываетесь, считая это случайным происшествием.

– То выступление было достаточно случайным происшествием, – горячо сказал мистер Геррольд. – Ну вот! – когда в доме погасли огни и зажглись над воротами. – Им не удастся взять нас на мушку, даже если они принесли с собой ружья. И что сейчас? Стоит мне попытаться электризовать забор?

– Я бы не стала, – посоветовала мисс Пейдж твердо. – Если только один из этой толпы получит легкий удар, они будут убеждены, что мы применили лучевое оружие или секретное. Надежда на колючую проволоку. Ребята говорят, что через забор нельзя перелезть.

– С лестницами... – начал мистер Геррольд, но Питер заставил его замолчать.

– Непохоже, что они принесли лестницы, – сказал он.

– Они перерезали телефонные провода, – сообщила миссис Уотерс.

– У нас есть бдительная и отвечающая требованиям полиция, – сказал доктор Уэллес. – Они не могут не знать о том, что происходит.

– Что обычно делает толпа? – спросила Элис.

– О, они бросают камни, – ответил доктор Фоксвелл, – а если им удастся пробраться внутрь, то они могут разломать вещи или устроить пожары, или попытаться ранить кого-нибудь из нас. В этой части света не было линчевания в течение ста лет или больше, и трудно сразу же обеспечить успех самосуду вымазыванием дегтем обваливанием в перьях. Если нам удастся удержать их снаружи... а вот и оконное стекло!.. Я не верю, что они нанесут какой-нибудь большой вред сегодня вечером.

– Да, думаю, что по отношению к выступлению это сборище будет спадом, – сказал доктор Уэллес. – Однако будущее может быть более беспокойным. Это ядовитое выступление прошло везде, и может быть трудно не доверять ему полностью.

– Меня не удивляет, что его исключили из семинарии, – громко прозвучал голос Джея, – но он мог некоторым людям показаться правым... говоря о Боге и о любви, и обо всем...

– У нас есть несколько влиятельных друзей, кто знает о нас правду, сказал его дядя. – Архиепископу будет что сказать, без сомненья. Мы можем предъявить иск Манди за клевету злословие, его выгонят с радио и телевидения...

– Почему эта группа людей не делает что-нибудь? – волновалась Элси.

– Я пойду, проскользну, как змейка на охоте, и попробую послушать, предложил Робин.

Вскоре Робин вернулся, усмехаясь.

– По-видимому там небольшое недоразумение, – сказал он. – Большинство людей предполагало, что Томми Манди подойдет сюда и поведет их в атаку на нас. Но не пришел. Он только сказал им молиться, вы помните. А сейчас, это – толпа без лидера.

– Толпа без лидера, – сказал Тим. – Это – как змея без головы.

Спокойно он вышел на освещенную площадку и стоял с вытянутыми безоружными руками.

– Что вам здесь надо? – спросил он.

– Мы хотим узнать, что здесь происходит, – прокричал мужской голос в ответ и толпа приветствовала его одобрительными возгласами.

– Томми Манди рассказал нам о вас, – закричал другой. – И теперь мы знаем.

– Вы уже знаете больше, чем он, спокойно и ясно ответил Тим. – Вы смотрите сейчас на меня. Он никогда не видел ни этого места, ни кого-либо из нас. Он не знает фактов. Мы только что прослушали его речь, так что мы знаем, что он сказал. Он...

– Мы хотим, чтобы вы убрались с этой земли и из этого города!

– Эта земля принадлежит мистеру и миссис Герберт Дэвис из Окли, ответил Тим, – Они дали нам ее. Вы знаете, кто они, не так ли? Они прожили в этом городе достаточно долго! Они являются уважаемыми гражданами Окли. Зачем же им давать землю людям, которые будто бы навредят вам?

– Они не знают, кто вы такие, – хрипло выкрикнула женщина в толпе.

– Но они знают, кто я, – в ответ прокричал Тим. – Они знают меня всю мою жизнь. Я прожил здесь всю свою жизнь и ходил в школу Макартура. Если я пойду поближе так, чтобы вы могли увидеть мое лицо при свете, думаю, что некоторые из вас тоже узнают меня. Если узнаете, скажите!

Откинув голову слегка назад, так чтобы его черты были ясно видны в свете прожекторов, Тим медленно зашагал вперед.

Из толпы раздался мальчишеский голос.

– Это не порождение атома. Я ходил с ним в школу несколько лет. Это только Тимоти Пол!

– Эй, Грэг! – спокойно ответил Тим, махнув рукой. – Тогда скажи им, кто я.

– Я забыл, что он был здесь. В газетах сообщалось об этом, сказал Грэг. – Он – внук Дэвисов. Я знаю их тоже... я был у них дома. Тим – не монстр. Он в моем скаутском отряде. Где все эти монстры, Тим?

– Я не знаю никаких монстров, – сказал Тим. – Но ты знаешь меня, Грэг. Если бы наши телефонные провода не были перерезаны, я мог бы позвонить уйме народу, чтобы они подтвердили, кто я, тем людям, которые знают мою семью в течение пятидесяти лет, людям, которые знают меня с того времени, когда я родился прямо здесь в больнице Мертона, который руководит доктор Франк Робертс.

– Тогда, кто остальные из них? – прокричал пронзительно мужской голос.

– Некоторых из них вы тоже можете знать. Сколько из вас ходило в школу Макартура в любое время в течение последних тридцати лет? Или в качестве учеников, или посещали как родители?

Из толпы донеслось несколько утвердительных возгласов.

Мисс Пейдж живо вышла вперед и стала рядом с Тимом, и несколько человек назвали ее имя.

– Некоторые из вас вероятно знают и нашего доктора, – продолжал Тим. – Он был психологом всех школ нашего города довольно долго. Вы слышали его, читающего лекции, вы видели его портрет в газете, может быть вы говорили с ним о трудностях своих детей.

Питер Уэллес вышел вперед.

– Конечно, я знаю его. Он тоже парень в порядке, – объявил какой-то мужчина. – Послушай, док, что здесь происходит?

– То, что здесь происходит, это то, что многие из вас, друзья, видели ту же передачу, что и мы, и пришли посмотреть, что происходит, – весело сказал доктор Уэллес. – После того, как мы услышали его выступление, и услышали, что вы пришли, мы не знали, что некоторые из вас были нашими старыми друзьями, поэтому мы и закрыли ворота. Мы не знаем Томми Манди и он не знает нас. Но вы знаете некоторых из нас, и можем быть вы хотите встретиться с остальными? Мистер Куртис, будьте добры, выйдете вперед?

Вы можете заметить, что мистер Куртис пользуется собакой-поводырем.

Друзья, это – Джон Куртис, историк. Думаю, что вы знаете его имя и его книги. Миссис Куртис, его жена. Джей, их сын. Эти люди дрессируют собак-поводырей. Доктор Фоксвелл – это наш врач, живущий при школе... выходи, Марк!.. он и я – самые главные здесь. Мистер Геррольд – наш учитель по науке; же из вас, кто учился в Калифорнийском технологическом институте в течение любых последних восьми лет, мог встречать его там. О, я вижу, что вы знает его. А это – миссис Уотерс, мистер Уотерс, их племянница Элси – он быстро назвал по имени других детей.

– А сейчас, Элси детям уже давно пора спать, и поэтому мне хотелось бы попросить вас всех придти вновь в какое-нибудь другое время, в дневное время, и все посмотреть, и встретиться, и побеседовать со всеми нами, как с людьми. Мистер Манди приглашается тоже, если он захочет. Но уже становится поздно, и для нас был напряженный вечер; поэтому, доброй ночи всем!

Раздалось несколько ворчаний на это, послышалось несколько голосов. Но вот на освещенной площадке перед воротами появился одетый в форму помощник шерифа.

– Шериф послал нас, несколько человек, чтобы поддержать порядок, когда он услышал передачу, – сказал помощник. – Насколько я могу сейчас судить, порядок сохраняется. Но если кто-то не хочет спокойно отправится сейчас домой, и оставить этих детишек в покое, мы посмотрим, что сможем с этим поделать.

– Шериф знает этих людей? – спросила женщина.

– Конечно, знает.

При виде вооруженных помощников шерифа толпа успокоилась.

– А... мы просто пришли сюда узнать, что происходит, – ответил человек уверенным голосом. – Ничего страшного, насколько я могу видеть. Во всяком случае, Манди – сумасшедший. Я иду домой.

Вскоре толпа разошлась; телефон быстро отремонтировали; миссис Уотерс накормила детей кокосовым кексом и горячим шоколадом, и отправила их всех спать. Шериф приказал помощнику остаться для охраны на всю ночь, поскольку речь шла о безопасности детей. В ответ на телефонный звонок от местной ведущей газеты – поскольку репортер был в толпе и поспешил с рассказам обратно – Питер Уэллес сделал заявление, и обещал подготовить на следующий день полное опровержение.

– Слишком много сейчас вышло наружу, – объявил он своим коллегам. Слишком много и недостаточно. Выступление Манди может циркулировать в обществе всегда и наши отрицания и заявления никогда не смогут рассеять его. Но сейчас мы должны сделать искреннее заявление, как можно полнее. Мы не можем раскрыть все достижения детей и их псевдонимы, но мы можем и должны рассказать обо всем остальном и приготовиться к реальной инспекции.

– Я собираюсь разделаться с тем негодяем Манди с самого утра, торжественно заявил доктор Фоксвелл. – Он может быть признан невменяемым!

– Думаю, что мы должны предложить полное расследование, – сказала мисс Пейдж, – и выпустить официальные заявления от опекунов, учителей, друзей и соседей каждого ребенка. Опекуны должны подготовить их и собрать свидетельские показания под присягой от тех, кто знал детей на протяжении всей их жизни. Я написала телеграмму и мы можем отправить копию каждому опекуну.