Текст книги "К новому берегу"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 48 страниц)

7

Когда в колхозном центре загорелись Яновы огни, Стелп решил, что пора начать нападение.

– Сейчас все будут смотреть только на смоляную бочку, – сказал он Тауриню, сидевшему рядом с ним у опушки леса. – Пока мы не подойдем к ним вплотную, нас никто не заметит, а мы их будем видеть еще издали. Стелп только несколько дней как прибыл в «батальон» Тауриня с заданием активизировать деятельность банды. Узнав про арест Марциса Кикрейзиса, он страшно рассердился на Тауриня.

– Разве это настоящая борьба – возиться около жалкой канавы? – набросился он на него. – Чистое мальчишество и больше ничего! Даже дурак понял бы, что нельзя одну и ту же диверсию повторять три раза подряд.

– Я отговаривал его, но разве этому лопоухому втемяшишь! – оправдывался Тауринь.

– Какой вы командир, если подчиненные вас не слушают! – сердился Стелп. – В таких случаях непослушных расстреливают, чтобы сохранить в войсковой части дисциплину.

– Много ли у меня этого войска – пять-шесть человек. Если начнем расстреливать своих, скоро некем будет командовать. Что касается этой канавы, то дело совсем не в мальчишестве. Это был ответ на разрушение моей мельницы. Если они разбирают запруду, как я могу оставить это без ответа, господин Стелп? Сомневаюсь, чтобы вы на моем месте удержались.

– Отвечать надо так, чтоб почувствовали. Подорвали бы экскаватор, покончили бы с кем-нибудь из работников – вот это дело. Те несколько метров крепления, которые молодому Кикрейзису удалось выломать, ничего не стоят.

– Так-то оно так, господин Стелп, так что же делать… пролитую воду не соберешь…

Вместе со Стелпом их было семь вооруженных бандитов. Восьмой с разрешения Стелпа ушел накануне к родным в уездный город и должен был вернуться только после праздника. Стелп и не подозревал, что тот уже давно явился к Регуту и рассказал о планах банды. Вожак банды надеялся, что предстоящее нападение на колхозный центр поднимет воинственное настроение бандитов, а то в последнее время, по мнению Стелпа, они больше походили на мокрых куриц. Может быть, кое-кто втихомолку подумывал о легализации; если они сейчас не обагрят руки кровью большевиков, навряд ли удастся удержать их в лесу. Стелп решил не только сжечь колхозный центр и расстроить праздник «Лиго», но и убить всех ведущих работников колхоза, коммунистов, которых он захватит врасплох на празднике. Приготовленные к празднику продукты и прочее добро им пригодятся. А когда будет пролита кровь советских людей, участники банды сожгут за собой все мосты и никому из них не придет в голову уходить из лесу.

«Батальон» разбили на две группы. Четверо во главе со Стелпом должны были пробраться со стороны сада, а Тауринь с двумя бандитами получил приказание приблизиться к колхозному центру со стороны дороги и отрезать колхозникам путь к отступлению; когда те, услышав первые выстрелы, побегут к двору, их остановят пули. Поднимется паника, Тауринь крикнет: «Руки вверх! Ложись лицом к земле!» – и тогда семеро бандитов смогут сделать с ними все, что только вздумают. За малейшую попытку сопротивляться – пуля. Некоторых можно будет пристрелить на месте, а самых главных взять с собой в лес и постепенно замучить. Стелп жаждал крови, да и Тауринь не отставал от него. Сегодня ночью они надеялись утолить эту жажду.

В каждой группе один из бандитов хорошо знал местность. Тауринь, подождав, когда Стелп со своей командой исчез в полумраке летней ночи, медленно пошел к дороге, пролегающей между двумя большими полями. Достигнув дороги, он внимательно прислушался, но ничего подозрительного не заметил. Впереди на пригорке, за домом правления колхоза, раздались песни – наверно, собрались вокруг Яновых огней, а до остального им и дела нет.

– Пошли… – шепнул Тауринь и первым выполз из ржи на дорогу.

Медленными, бесшумными, воровскими шагами приближались бандиты к строениям колхоза. Проскользнули мимо машинного сарая на широкий двор. Один бандит ушел к северному концу жилого дома, второй следовал за Тауринем к воротам, которые вели в сад. Это были последние согласованные шаги группы.

– Стой! – прорезал тишину повелительный окрик. – Руки вверх!

В ту же минуту раздались выстрелы из-за дома правления колхоза и еще дальше, в поле, по которому Стелп приближался к саду. Позади Тауриня раздался стон, и когда бандит оглянулся, то увидел, что двое колхозников разоружали его спутника. Мысль о дальнейшей борьбе в один миг вылетела из головы Тауриня. Он вбежал в сад, бросился на землю и пополз.

Автомат мешал; забросив его в густую траву, Тауринь, подобно громадному насекомому, полз на четвереньках вдоль забора, пока не нашел щель, через которую с трудом выбрался из сада. Погони не было. Тауринь пролежал несколько минут, встал и бросился в колосившуюся рожь.

«Вот будет взбучка от Стелпа за брошенный автомат…» – озабоченно подумал он, но быстро забыл об этом, стараясь уйти как можно дальше от места стычки.

В колхозном центре вновь наступила тишина. Выстрелы прекратились, на верхушке шеста ярко горел смоляной бочонок.

Напрасно опасался Тауринь упреков Стелпа: нарвавшись на истребителей и не послушав их окрика, он был ранен в ногу и взят в плен, даже не успев выстрелить. Кроме Стелпа, поймали еще двух бандитов; троих бойцы майора Регута убили во время стычки. За всю перестрелку только один истребитель был ранен в плечо.

Седьмого бандита, оружие которого нашли в саду у забора, поймать не удалось. Разбившись на несколько групп, истребители, бойцы и колхозники почти до свету искали его по всем закоулкам. Следы убежавшего были видны в истоптанной ржи, но затем он вышел на дорогу, и дождь, непременный спутник Яновой ночи, сделал невозможными дальнейшие поиски.

Среди убитых бандитов колхозники опознали младшего сына Стабулниека, из живых они знали только Стелпа, остальные, видимо, были издалека. Когда Индрик Регут спросил Стелпа, кто был убежавший, тот поспешил ответить, что это один латгалец по фамилии Спрудзан.

Догорали Яновы огни. Женщины убрали со столов посуду. Участники праздника с песнями расходились по домам.

Артур с Валентиной уехали в город. Индрик Регут решил задержаться еще на несколько часов, в надежде поймать скрывшегося бандита. Айвар ушел с Анной, Жаном и Гайдой Римша, так как им было по пути; немного погодя направились домой Ян Лидум, Драва и Финогенов. Пиво ударило Драве в голову, и он громко рассказывал, как, по его мнению, следовало бы организовать охрану колхозного центра; по временам он останавливался и пытался показать, как расставлять посты.

– Почему они не поговорили со мной, старым фронтовиком? – сердился он. – Теперь одного из наших ранили в плечо, а можно было сделать так, чтобы из своих никто не пострадал.

8

Выбравшись на дорогу, Тауринь торопливо зашагал в сторону Змеиного болота. Вскоре пошел дождь.

«Теперь они не найдут меня и с собаками, – подумал он. – Пусть льет, чем сильнее, тем лучше».

Он не знал об участи, постигшей остальных бандитов, но понимал, что нападение на колхозный центр провалилось. Может, Стелпу удалось добраться до леса и он сейчас бродит в темноте, а возможно, один из выстрелов, раздавшихся за садом колхозного центра, уложил его на месте. Трудно сказать, что больше пришлось бы по душе Тауриню…

«Куда деваться? Идти обратно в лесную землянку? Если кто-нибудь из наших схвачен, в землянку ночью нагрянут непрошеные гости. Нет, туда возвращаться нельзя. Завтра истребители и бойцы обыщут все окрестные леса и кустарники. В этой стороне спрятаться невозможно, а до ближайшего пункта связи тридцать километров – до утра не доберешься. Что делать?»

Как загнанный зверь, Тауринь сверлил взглядом темноту, останавливался и прислушивался. Казалось, каждый придорожный куст грозил ему, каждый звук нагонял на него ужас. Тауриню чудилось, что рядом раздаются шаги: то здесь, то там что-то шевелилось в темноте. Вдруг он увидел шагах в двадцати трех мужчин, стоявших у самой дороги. Тауринь ясно расслышал, как один из них тихо сказал:

– Ты, Клуга, останься здесь, а мы пойдем по той тропинке и посмотрим, не помята ли рожь.

Тауринь бросился в другую сторону и стал ползком пробираться по канаве, чтоб удалиться от дороги. Добравшись до кустарника, он встал и осмотрелся. Снова по обе стороны от него послышались шаги. Невдалеке двигался темный силуэт.

«Окружают… – сообразил Тауринь. – Напали на след. Неужели конец?»

Он, продолжая прятаться, перебежал небольшой луг, некоторое время полз по картофельным бороздам, а когда поднялся на колени и посмотрел вокруг, страх снова прижал его к земле: слева и за спиной двигались человеческие фигуры; только вправо – в сторону усадьбы Урги – путь оставался свободным.

«Конец…» – подумал он, и ему казалось, что кто-то громким голосом сказал это слово. Он полз дальше, шаг за шагом приближаясь к Ургам. Вот и большой машинный сарай и дом рабочих; Тауринь некоторое время смотрел туда и о чем-то думал, насколько он в состоянии был связно мыслить. Из рассказов Марциса Кикрейзиса он знал, что Айвар жил в прежней своей комнате. Окно выходит в сад… если ставни не закрыты, выдавить стекло пустячное дело…

Последняя надежда… последняя отчаянная попытка ускользнуть от преследователей…

«Может, в сердце Айвара еще тлеет искра благодарности? Укрыться только на день… до вечера… может быть, даже на несколько часов, пока преследователи обыщут все углы в Ургах… Может, Айвар пожалеет… приютит на несколько часов… такая небольшая услуга в знак признательности…»

Другого выхода у Тауриня не было, только этот последний сулил ему спасение или западню. Он пробрался в сад усадьбы и на цыпочках приблизился к окну комнаты Айвара. Прижавшись лицом к мокрому стеклу, Тауринь силился разглядеть что-нибудь в комнате. На дворе послышались чьи-то шаги. В доме рабочих пели.

Тауринь больше не мешкал. Он выдавил стекло, отворил окно и пролез в комнату. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел кровать, стол и несколько стульев. В углу, рядом с дверью, висел дождевой плащ и рабочий костюм Айвара.

Тауринь задернул окно занавеской и, присев на край кровати, стал ждать. От намокшей одежды и сапог на полу натекла лужа.

Прошел час, может быть больше, когда наконец хлопнула наружная дверь и в коридоре раздались осторожные шаги – видимо, кто-то шел на цыпочках, опасаясь разбудить соседей. У двери, за которой тихо, словно мышь, сидел Тауринь, человек остановился, и слышно было, как он возится с ключом. Через несколько секунд двери отворились. Щелкнул выключатель, маленькую комнату озарил яркий свет.

Тауринь встал, выдавил на лице подобие улыбки и тихо сказал:

– Здравствуй, Айвар… Извини, что без твоего ведома вломился в комнату. На дворе такая ужасная погода. Не хотелось будить чужих людей, поэтому…

И он показал на окно.

Айвар остолбенел от неожиданности.

– Что вам надо здесь, Тауринь? – спросил он, немного придя в себя. Он сделал вид, что не замечает протянутой ему руки.

– Искал тебя… – ответил Тауринь. – Надеюсь, что не откажешь в ночлеге. Мне сегодня некуда деваться.

Его глаза настойчиво изучали лицо Айвара, ища ответа на вопрос, мучивший его все время, пока он сидел в этой комнате. И он нашел его. Мрачный, отчужденный взгляд, крепко сомкнутые губы и сжатые кулаки показали яснее всяких слов, что Айвар не пощадит его. Правая рука Тауриня нырнула в карман пиджака и нащупала револьвер.

Айвар понял: Тауринь готов на все и без борьбы в руки не дастся. Только крайнее отчаяние привело его в Урги, в эту комнату. «Если я сейчас выскочу в дверь и запру его, – думал Айвар, – удастся ли поднять людей и окружить сад, прежде чем он удерет?»

На дворе уже рассвело. «Скоро должен прийти отец вместе с Дравой и Финогеновым. Как предупредить их, чтобы не входили?» – Айвар опасался за жизнь отца.

– Почему вам некуда деваться? – спросил он, остановившись у двери и откидывая назад пряди мокрых волос, упрямо спадавших на глаза. – У всех людей есть пристанище, только у вас его нет.

– Потому что они… – Тауринь кивнул в сторону коридора, – отняли у меня все. У меня нет больше ни дома, ни семьи. Приходится, как зверю, скрываться в чаще леса.

– Не надо было становиться зверем, тогда не пришлось бы скрываться! – сурово ответил Айвар.

– И это говоришь ты, кому я сделал столько добра! – плачущим голосом сказал Тауринь, но его глаза горели по-волчьи. – Так ты благодаришь за то, что я тебя вырастил, дал образование, сделал человеком!

– Вы старались воспитать меня не человеком, а зверем, – ответил Айвар. – Если сегодня я действительно человек и мне не стыдно смотреть в глаза народу, я обязан этим не вам, а честным людям, которые вовремя вырвали меня из-под вашего влияния.

– Что я тебе сделал плохого? – удивился Тауринь. Пальцы его правой руки судорожно сжимали револьвер.

– Вы искалечили мою юность, старались замарать меня в глазах моих товарищей! – воскликнул Айвар. – Я вас ненавижу, Рейнис Тауринь! Запомните это навсегда!

– Я воспитал тебя в духе лучших традиций нашего народа, – шипел Тауринь. – Какое мне дело, что большевики не признают моей правды? Я вот тоже не признаю их правды. Я был и всегда останусь в своих глазах правым.

– Правда может быть только одна, и ей я отдаю всего себя, до последней капли крови, до последней искорки моего разума, – ответил Айвар. Он был так взволнован, что не слышал шума в передней. Не расслышал его и Тауринь.

– Если хотите обманывать себя, – продолжал Айвар, – убеждайте себя, что вы с вашей черной душой, с обагренными кровью руками правы и невинны, но не пытайтесь заставить так думать других. Для меня вы – преступник!

Сверкающими от ярости глазами Тауринь смотрел на Айвара, а в уголках его тонких, жестоких губ скользила усмешка.

– Итак… ты не позволяешь мне спрятаться здесь ненадолго? – спросил он.

– Нет, но я и уйти не позволю, – ответил Айвар. Сделав несколько шагов, он встал у окна и заслонил собою Темную дыру, через которую в комнату врывался сырой ночной воздух. Теперь они стояли в нескольких шагах друг от друга и смотрели мрачно, угрожающе. У обоих от волнения кровь прилила к вискам, в ушах звенело.

– Не дашь уйти? – злобно спросил Тауринь. – Еще неизвестно, кто из нас уйдет и кому придется остаться на месте. Получай, проклятый!

Лицо Тауриня страшно перекосилось. Он хотел вытащить револьвер, но Айвар на несколько десятых секунды опередил его. Сильные пальцы тисками сжали руки Тауриня повыше кистей. Пальцы бандита разжались, револьвер упал на пол. Отбросив его ногой, Айвар повалил Тауриня на пол. Тот, вырываясь, кусался, царапался, старался ткнуть пальцами в глаза. В борьбе они опрокинули стул и сдвинули стол. Наконец Айвару снова удалось схватить Тауриня за обе руки, и он прижал его к полу.

Приотворилась дверь, и появилось лицо Яна Лидума, голубые глаза его серьезно и напряженно глядели в комнату.

– Что здесь такое? – заговорил он, переступив порог. Заметив валявшийся на полу револьвер, он понял, что происходит что-то очень серьезное.

– Возьми полотенце, отец!.. – крикнул Айвар. – Надо связать ему руки.

Спрятав револьвер и связав руки Тауриня полотенцем, Ян Лидум спросил:

– Кто этот человек, Айвар?

– Это он – Рейнис Тауринь…

Ян Лидум долго смотрел на скорчившегося бандита, который, сощурившись, исподлобья наблюдал за ним.

– Так вот ты каков… – прошептал Лидум. – Тебе мало того, что ты раз уже ограбил меня, отнял сына. Теперь ты хотел убить его. Ах ты… презренная гадина…

Второй раз в жизни встретился он с этим человеком. Много лет прошло с того зимнего вечера у железнодорожной станции, когда батрак Лавера Ян Лидум поспорил с крупным землевладельцем Рейнисом Тауринем. Много лет они боролись не на жизнь, а на смерть, всю жизнь были непримиримыми противниками. Один из них отдал многие годы борьбе за счастье народа и за великую, единственную правду, которая победила и в этой стране; другой прожил свой век как враг народа: злой, кровожадный, ненасытный. Долгие годы не видя один другого, они все время мерились силами, обмениваясь сокрушительными ударами, и даже сейчас, когда у обоих давно поседели головы, не иссяк боевой дух Яна Лидума и не улеглась злоба Рейниса Тауриня.

В воображении Яна Лидума проходили картины воспоминаний, полные потрясающего драматизма и величавой красоты, но самой драматической из них была последняя, свидетелем и участником которой снова стал Лидум. У его ног, точно раздавленная змея, у которой вырвано жало, наконец-то лежал навсегда побежденный враг. Борьба завершилась полной победой Яна Лидума. За такую победу стоило отдать всего себя, но Ян Лидум знал, что самая лучшая пора его жизни впереди.

Еще раз взглянув на Тауриня, он обратился к Айвару: – Пойди позвони в правление колхоза. Может, молодой Регут еще не уехал с теми тремя бандитами. Пусть заедет сюда и заодно захватит в город и этого.

Глава восьмая

1

Неподалеку от машинно-тракторной станции находился сухой и ровный участок земли площадью гектара в два. Прежде здесь был загон для лошадей усадьбы Урги. Финогенов обратил внимание на этот участок с первых дней своей работы в МТС.

Каждый раз, проходя мимо, он останавливался и подолгу смотрел на него, а иногда даже перелезал через изгородь и обходил полянку, проверяя, тверд ли грунт.

Машинно-тракторная станция не нуждалась в этом старом загоне. Весной Драва хотел было вспахать его и разбить на маленькие участки под огороды для рабочих и, наверно, сделал бы это, если бы не вмешались старший агроном Римша и Финогенов. Римша доказал директору, что под огороды куда больше годится обработанное поле рядом с домом рабочих, а Финогенов удивил всех неожиданным предложением: оборудовать старый загон под спортивную площадку.

– Спортивная площадка? – протянул Драва. В последнее время он стал осторожнее в своих выражениях, не высказывал скоропалительных выводов, потому что извиняться за оброненные в горячке слова было не особенно-то приятно. – Для чего она нам? Где у нас спортсмены?

– Хотя бы мы, например! – пошутил Финогенов. – Чем не спортсмены? Время от времени будем разминать по вечерам кости. Неплохо бы на старости лет сдать нормы ГТО и получить значок.

– Ну уж меня ты оставь в покое! – засмеялся Драва. – Я лучше запишусь в зрители. Пусть бегают да прыгают молодые. Мое время прошло.

Финогенов посвятил его во все подробности своего плана.

– Площадь ровная, земля так утрамбована, что ее легко приспособить для спортивных целей. Только кое-где надо сровнять маленькие бугорки и кочки, убрать камни, устроить беговую дорожку. С левой стороны, у «трибун», надо обязательно сделать несколько дорожек для бега на стометровую дистанцию, а по концам поля площадки для прыжков и метания. Поставим футбольные ворота, купим кое-какой спортивный инвентарь, измерительную ленту, секундомер – и спортивная жизнь начата.

– Но спортсмены-то, спортсмены, Финогенов, где ты их наберешь? На пустую спортплощадку скучно глядеть!

– Будет спортивная площадка – будут и спортсмены. В волости молодежи хоть отбавляй, а где молодежь, там и дух соревнования. Общими усилиями всей волости за несколько воскресников построим стадион. А через месяц уже устроим первые состязания. Когда наши молодые чемпионы подрастут, пригласим для них достойных противников из других мест. Чтобы дело двигалось успешнее, тебе придется взять на себя обязанности шефа и главного судьи.

– Разреши мне еще немного подумать об этом, – сказал Драва; заметно было, что предложение Финогенова его заинтересовало.

После этого разговора события стали развертываться чрезвычайно быстро. Всего за две недели, работая по вечерам и устроив два воскресника с большим количеством участников, закончили все земляные работы, проложили беговую дорожку, разбили секторы для прыжков и метания, разметили футбольное поле. Столяр МТС сделал футбольные ворота, скамейки для «почетных гостей», а комсомольцы изготовили круги для метания диска, толкания ядра и барьеры для прыжков в высоту. МТС, правление колхоза и волостной Народный дом приобрели сообща несколько ядер, большой и малый диски, копье и измерительную, ленту. Гайда съездила в Ригу и договорилась с республиканским комитетом физкультуры и спорта о том, что к ним в день открытия Пурвайского стадиона приедут опытные легкоатлеты на показательные соревнования.

Однажды, в воскресенье, произошло торжественное открытие стадиона. В «центральной ложе», у финиша стометровой беговой дорожки, сидели на почетном месте председатель организационного комитета Драва и члены – Регут, Финогенов, Анна и Гайда Римша. Зрителей набралось больше, чем иногда в Риге на республиканские состязания по легкой атлетике. Деревенские люди не были избалованы подобными зрелищами и пока еще не считали футбол единственным достойным внимания видом спорта, что, к сожалению, наблюдается в некоторых больших городах.

Играл духовой оркестр, участники состязаний прошли парадным маршем вокруг стадиона; после этого Драва выступил с речью и под торжественные звуки государственного гимна был поднят флаг.

Финогенову и Гайде не удалось найти среди местной молодежи более трех желающих участвовать в состязаниях по легкой атлетике: деревенские парни и девушки робели, боялись попасть в смешное положение. Сначала они хотели посмотреть выступления настоящих спортсменов, запомнить их приемы и только потом, без зрителей, испробовать свои силы. Иное дело велокросс, который весьма кстати был включен в программу состязаний: пурвайские парни и девушки с малолетства исколесили на велосипедах все проселки, узкие лесные, полевые тропинки и чувствовали себя на велосипедах, как рыба в воде, поэтому без всяких увещеваний чуть ли не все выехали участвовать в велокроссе. Для парней установили примерно двадцатикилометровую дистанцию вокруг Змеиного болота, для девушек – восьмикилометровую по пересеченной местности от стадиона до волостного исполкома и обратно.

Первой стартовала женская команда – двенадцать девушек на обычных велосипедах во главе с Гайдой Римша. Минут через пять, когда девушки скрылись за первым пригорком, дали старт мужской команде. После того как парни исчезли в лесу, начались легкоатлетические состязания с участием рижских гостей. С большим интересом следили юноши и девушки, как стартовали хорошо натренированные столичные спортсмены в беге на сто метров, как прыгали в высоту и длину, как дискоболы, раскачивая диск и повернувшись вокруг оси, красиво выбрасывали его вверх, а особенный интерес вызвало появление двух скороходов – один из них был чемпионом Советского Союза.

Пятка – носок, пятка – носок… быстро мелькали перед глазами зрителей ноги скороходов. Только что они были у «трибуны», а вот уже на той стороне поля. Многие зрители думали про себя: «Ничего, это и у меня пойдет…»

Жан Пацеплис очень жалел, что не участвует в кроссе. Когда Гайда вышла со своим велосипедом на старт и сразу после взмаха флажка вырвалась вперед, глаза его восторженно заблестели, а сердце защемило от досады: ну почему он сидит среди зрителей, когда у него дома ржавеет купленный прошлой осенью прекрасный велосипед. Он ведь тоже мог бы сейчас показать свое мастерство перед всей волостью.

Жан очень обрадовался, когда на опушке леса у Змеиного болота показалась далеко оторвавшаяся от своих соперниц девушка. Зрители гадали – кто же кандидатка в победительницы, но Жан с первого взгляда узнал Гайду. Метров за тридцать до финиша у нее что-то случилось с цепью, но девушка не растерялась. Спрыгнув с велосипеда, она пустилась бежать и на полминуты раньше следовавшей за ней соперницы коснулась ленточки финиша.

Гайда стартовала от коллектива МТС, Драва был очень доволен ее успехом и так хвастался, будто сам был победителем в женском велокроссе.

– Вот что значит правильно поставленная физкультурная работа! – восклицал он. – Мы с Финогеновым днем я ночью заботились об этом. Само собою ничего не дается. Самый лучший талант может заглохнуть, если не создать ему подходящих условий.

Он еще больше возгордился, когда узнал, что достижение Гайды можно считать республиканским рекордом.

– Берегитесь, рижане, в будущем году мы отнимем у вас звание чемпиона в женском велокроссе! – ликовал Драва.

Финогенов улыбался, добродушно наблюдая за Дравой; теперь физкультура пойдет в гору, если самого директора так волнуют успехи спортсменов. Воспользовавшись настроением Дравы, он заметил, что машинно-тракторной станции не мешало бы организовать свою футбольную команду.

– Конечно, не мешает! – отозвался Драва. – Обязательно надо создать команду. Кое-когда и я соглашусь быть судьей.

– Тогда придется обзавестись двумя футбольными мячами и по крайней мере одной парой бутсов.

– Ну и что же? У нас ведь еще осталось несколько тысяч рублей от премиальной суммы за победу в социалистическом соревновании. Как хорошо, что не истратили все сразу. Теперь как раз пригодятся.

В мужском кроссе победил с хорошим результатом представитель колхоза «Ленинский путь» – сын завхоза Эвальд Индриксон. Теперь настала очередь радоваться Регуту и всей колхозной семье. Председатель уездного комитета физкультуры и спорта, присутствовавший на торжественном открытии стадиона, обещал послать молодого Индриксона и Гайду в Ригу на республиканский велокросс.

«Но ведь я с ручательством обгоню его, – думал Жан Пацеплис – Если б я принимал участие в кроссе, не Эвальда, а меня послали бы в Ригу… вместе с Гайдой…»

У парня испортилось настроение, и состязания уже не доставляли ему никакого удовольствия. Он оживился, лишь когда закончилась официальная часть и на стадионе осталась одна молодежь. Предоставленные самим себе, молодые люди стали пробовать свои силы. Одним лучше удавалось толкание ядра, другим прыжки в высоту, но в беге на сто метров у некоторых парней оказались настолько равные силы, что трудно было решить, чьи показатели лучше.

С того дня на бывшем загоне каждый вечер царило оживление. Босиком, в одних трусах, тренировалась дотемна местная молодежь. Часто на большаке можно было видеть парней, упражняющихся в ходьбе, а маршрут кросса проделали почти все, у кого был велосипед.

В волости организовались две футбольные команды: колхоз не хотел отстать от МТС. Нередко по воскресеньям, когда происходили товарищеские встречи между командами пурвайцев и соседних волостей, на футбольном поле можно было видеть Драву с судейским свистком в руке. Но ему было трудновато поспевать за резвой молодежью, поэтому он скоро окончательно утвердился в роли зрителя. Радоваться или рвать на себе волосы по случаю забитых и пропущенных в ворота мячей все-таки было легче, чем бегать по полю и руководить игрой. Если побеждала команда МТС, Драва весь вечер просиживал с футболистами, пророчил им славную будущность – чуть ли не победу в состязаниях на кубок республики, но если им случалось проиграть, он заболевал от огорчения и ни с кем не хотел разговаривать.

Гайда Римша и Эвальд Индриксон участвовали в республиканских состязаниях, и не только в кроссе, но и в шоссейных гонках. В одной из шоссейных гонок Гайда вышла на третье место, а в кроссе очутилась в числе первых пяти. Молодой Индриксон в последнем круге кросса, идя позади велосипедиста, занявшего второе место, наехал на сосну и сломал руль. Остальной путь – около двух километров – он пробежал пешком, но попасть в первый десяток ему все же не удалось.

Узнав об этой неудаче, Жан плюнул с досады:

– Несется, как шальной! Не видит, куда едет! Со мной никогда бы этого не случилось. Подожди, Эвалдынь, в будущем году увидим, о ком из нас будут говорить…

Вечерами, если Жан не работал во второй смене и Гайда была свободна, они вместе ездили по лесам и полям, выбирая самую труднопроходимую местность и самые тяжелые маршруты. Много разговаривать в таких случаях не удавалось, но Жану было достаточно и того, что Гайда здесь же, рядом.