Текст книги "К новому берегу"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 48 страниц)

5

Жилой дом в Кукажах был разделен на хозяйскую и батрацкую половины. Дверь хозяйской половины выходила в сторону фруктового сада, а в батрацкую попадали через общую кухню. Мимо кухонной двери проходила дорога.

Приехав в Кукажи, Ольга Лидум поставила свою кровать в углу большой людской комнаты. Старый платяной шкаф теперь отгораживал пожитки Ольги и Айвара от остальных обитателей людской. Это был работник Судмал с женой и тремя детьми; младший еще лежал в люльке, подвешенной к тонкому концу гибкой еловой жерди, прикрепленной к почерневшей потолочной балке. Был еще старый, слабоумный батрак – хромой Микель, он прожил здесь лет двадцать и работал на хозяина лишь за еду и одежду. В отдельной избушке по другую сторону проезжей дороги ютился пожилой бобыль с женой.

Уже в первый вечер Ольга убедилась, что настоящим хозяином в усадьбе была властная и энергичная хозяйка. Ее муж был примаком и боялся в чем-либо перечить жене. Дебелая, высоченная и грубая, хозяйка Кукажей, даже не дав Ольге устроиться, отправила доить коров, и, пока Ольга доила, она стояла и наблюдала, как новая батрачка справляется с работой. За этим последовали другие дела: Ольга нарубила картофель и кормовую свеклу, наполнила водой большой котел для варки пойла скоту, затопила печку на хозяйской половине и притащила из клети мотовило и веретено.

Со следующего дня рабочее время Ольги начиналось до зари и кончалось глубокой ночью. Мучная болтушка на завтрак, синеватая похлебка на снятом молоке с кусочком селедки и ломтем черствого ржаного хлеба в обед, вареная картошка, немного соленого творога и кружка простокваши на ужин – вот каково было питание Ольги и Айвара. К вечеру Ольга так уставала, что у нее не хватало даже сил поболтать с Айваром, но, ложась в постель, она подолгу не могла уснуть. Мрачные, полные отчаяния мысли мучили ее. Временами хотелось плакать, чуть ли не выть, или наложить на себя руки; удерживал Айвар.

Однажды вечером Айвар, набегавшись на дворе с детьми Судмала, подошел в кухне к матери, варившей пойло для скота, приласкался, а потом так грустно и долго глядел на огонь очага, что сердце Ольги чуть не разорвалось от жалости.

– Что с тобой, сынок? – спросила она. – Отчего ты такой грустный?

– Где сейчас папа? – тихо заговорил Айвар. – Почему он не приходит домой?

Кровь отхлынула от лица Ольги, и она дрожащими руками принялась гладить голову, плечи и руки сына, глядя затуманенными глазами куда-то вдаль.

– Он не может, сыночек, прийти к нам… – шептала она. – Твой папа в тюрьме. Возможно, он навсегда оторван от нас. Тебе придется самому заботиться о себе… тяжелое у тебя будет детство.

– А почему он не пришлет письма? – не успокаивался Айвар.

– Наверно, нет возможности написать, – ответила мать. – Ведь он не знает, где мы живем.

– А почему ты ему не напишешь, где мы с тобой живем?

Вопрос Айвара, высказанный с детской непосредственностью, словно заставил Ольгу очнуться: и вправду, почему она до сих пор не написала Яну? Как это она не догадалась известить его о своем уходе из усадьбы Лаверы, попытаться что-нибудь выяснить о его судьбе?

– Я обязательно напишу, Айвар, отцу… – пообещала мать. – И от тебя передам привет. Только ты никому не говори, что папа сидит в тюрьме, иначе хозяин нас прогонит отсюда.

– Не скажу, мамочка, – обещал Айвар. – А письмо папе ты напишешь сегодня?

– Нет, мой сыночек, времени сегодня не будет, – ответила Ольга. – Напишу в воскресенье. Ведь еще надо купить бумагу и конверт.

– И папа тогда получит письмо и напишет ответ, правда? Он скажет, когда вернется к нам?

– Конечно, сыночек, может, и об этом напишет… – прошептала Ольга и тайком от Айвара смахнула рукавом слезы. – Только ты никому ничего не говори… ни детям, ни взрослым… Иди теперь в комнату, посмотри книжку с картинками. Сейчас понесу скотине пойло.

Айвар ушел, а Ольга опять принялась за работу. Она много раз выходила из кухни в хлев, отнесла коровам пойло и все время думала про Яна: что-то сулит ему судьба? Она любила Яна по-прежнему, только одного не могло простить ее сердце: как это он тайно от нее занимался такими делами, которые довели его до тюрьмы.

«Ах, Ян, милый, зачем ты так поступил? – мысленно корила она его. – Разве тебе было плохо со мной и Айваром?»

Не будучи в состоянии по своему развитию подняться до Яна, она не могла понять ни смысла, ни величия его борьбы. В ее представлении Ян в лучшем случае был мечтателем, вообразившим, что, безумно дерзая, человек может изменить незыблемый порядок жизни, установившийся испокон века. Понятно, что из этого ничего не выйдет, – ведь тогда люди могли бы заставить воду потечь вверх на гору. Почему Яну надо было подвергать себя опасности? Разве его совсем не беспокоило, что будет с семьей, если случится беда? Теперь эта беда пришла, а все остальное на свете осталось неизменным. Так не лучше ли Яну и тем, кто поступал так, как он, забыть мечты и жить тихо, смирно, довольствуясь тем, что у них есть, как большинство людей? Может, со временем посчастливилось бы приобрести небольшой клочок земли, свой уголок, и на старости лет своей семьей спокойно закончить жизненный путь…

Только такую малость требовала она от жизни и за эту малость готова была бороться неистово, упорно.

В воскресенье Ольге не удалось сходить в лавку за бумагой и конвертами, потому что к хозяину приехали гости и она весь день проработала на кухне. Хозяйка не осталась в долгу: за эту работу она принесла Ольге и Айвару мисочку куриного супа с клецками, недоеденного на хозяйской половине. Вечером, подоив коров, Ольга вырвала из тетрадки Айвара листок и написала Яну письмо. Она рассказала о переменах в ее жизни, спросила про его здоровье и в конце добавила:

«Айвар постоянно вспоминает Тебя, каждый день спрашивает, когда вернешься. Трудно ребенку расти без отца. Другие дети спрашивают, где папа Айвара, но мы не хотим, чтобы они узнали правду, тогда они станут дразнить и высмеивать Айвара. Милый Ян, не можешь ли сделать так, чтобы Тебя освободили и Ты мог бы снова жить с нами? Повинись от всего сердца, обещай больше такими делами не заниматься – может, тогда они простят и выпустят на свободу. Ты ведь можешь жить так же, как все честные люди. Тогда никто Тебя не тронет и Твоему сыну не придется расти без отца. Я Тебя очень прошу подумать об этом.

Жду от Тебя хоть несколько строчек. Если что нужно, напиши, я сделаю все, что будет в моих силах. Сердечный привет от меня и Айвара. Не забывай, что мы очень ждем Твоего возвращения домой. Ольга».

Листок она сложила вдвое и спрятала в одну из немногих книг, привезенных из Лаверов. На днях она пойдет в лавку, купит конверт и заодно опустит письмо в почтовый ящик – тогда в Кукажах никто не узнает, что она посылала письмо в тюрьму.

6

В понедельник утром, сразу же после того как Ольга подоила корову, хозяин велел ей ехать в лес, помогать батраку Судмалу. Кукажа недавно купил на торгах несколько кубометров пней, их надо было привезти домой, тогда хромому Микелю хватит работы на несколько недель, пока он их расколет.

Судмал и Ольга поехали в лес на двух подводах. Около полудня они достигли вырубки, где на краю дороги были сложены пни.

– Попробуй, взвали таких чертяк на подводу! – сердился Судмал. – Подохнешь, пока справишься с ними.

Он все время чертыхался, накладывая воз. Если бы только Кукажа слышал, какими словами честил его батрак!

– Скупердяй, хоть бы разок купил для людской настоящих дров. За десять сантимов готов черту душу продать. В прошлом году навез в усадьбу трухи да мокрой ольхи, сейчас – набросился на пни. В будущем году разыщет еще какую-нибудь дрянь. Сам только пухнет от нашего пота. До тех пор будет пухнуть, пока не лопнет.

Ольга хотела помочь, но Судмал не дал ей дотронуться до пней.

– Это не бабье дело. В два счета надорвешься, и тогда уж ты больше не человек – покойник. Я и один как-нибудь справлюсь.

Прошло больше часу, пока нагрузили обе подводы. Поев хлеба и немного передохнув, они поехали домой – Судмал впереди, за ним, шагах в двадцати, Ольга. На пнях сидеть было нельзя, поэтому весь путь пришлось пройти пешком. Шагая рядом с возом, Ольга задумалась.

«Вот так и проходят лучшие мои годы – в одних мучениях и тяготах. Незаметно подойдет и старость, и не останется у меня радостных, хороших воспоминании. Всю жизнь только тяжелый труд, нужда да вечные издевательства хозяев. А когда Айвар вырастет, разве его ждет лучшая доля? Чего может ждать от жизни сын батрака? Три-четыре зимы школа, а потом впрягайся в ту же лямку, которую тянули твой отец и дед. Чужие люди будут распоряжаться тобой, выматывать твои силы, а платой за это будет скудный кусок хлеба. Стоит ли тогда жить? Нет, не стоит. Ян тоже думал, что не стоит, но он вообразил, что можно изменить эту жизнь. Ах, если бы все эти тяготы были только сном и можно было утром проснуться в довольстве и счастье… Если бы произошло чудо…»

Нет, ни в какие чудеса Ольга больше не верила. Сердце постоянно переполняли мрачные предчувствия: ей казалось, что со времени ареста Яна жизнь превратилась в непрестанное страдание.

«Только бы Ян попросил прощения и обещал господам исправиться… Это совсем не так трудно, надо только превозмочь свою гордость. Из-за одного Айвара стоит это сделать. Завтра обязательно надо отнести письмо и бросить в почтовый ящик… обязательно».

Так размышляла она, меся холодную грязь и совсем не чувствуя, что начинают мерзнуть ноги.

До усадьбы оставалось еще около полутора километров, когда Судмал услышал за своей спиной отчаянный крик. Остановив лошадь и оглянувшись, он увидел накренившуюся набок подводу, а под ней, в придорожной грязи, придавленную пнями Ольгу. Судмал бросился на помощь, но прошло несколько минут, прежде чем удалось откатить в сторону тяжелые пни и освободить Ольгу.

Она лежала, не открывая глаз, в груди ее что-то страшно хрипело и из уголков рта текли струйки крови.

– Что с тобой? – встревоженно спросил Судмал. – Ты сильно разбилась? Наверно, лошадь чего-нибудь испугалась и бросилась в сторону?

Но Ольга была в глубоком обмороке. Судмал тяжело вздохнул:

– Ох, беда, ох, несчастье…

Он откатил пни к придорожным кустам, поднял телегу, уложил на нее Ольгу, подсунув под голову мешочек с овсом; Ольга даже не стонала, только в груди хрипело по-прежнему да из уголков рта тоненькой струйкой бежала кровь. Судмал снял пиджак, накрыл им Ольгу и, взяв лошадь под уздцы, повел ее по раскисшей дороге, стараясь избегать рытвин.

– Ох, несчастье, ох, беда… – все время повторял батрак. – Что теперь будет?

Управляясь с обеими подводами, он через полчаса достиг Кукажей. На пустой подводе лежала неподвижная и безгласная Ольга. Ехать за врачом не было смысла – каждому было ясно, что никакой помощи ей уже не надо.

– Едут, как скоты! – закричал хозяин, узнав о случившемся. – Сами себе ломают шею, а мне теперь отвечать!

Старого бобыля сразу же послали за полицейским. Надо было составить акт о смерти Ольги. Покойницу внесли в каретник и временно, пока не были оформлены все нужные в таких случаях документы, никого туда не пускали.

Айвар узнал о смерти матери только поздно вечером, но и ему не разрешили войти в каретник. Растерянный и испуганный, сидел он на кровати и долго-долго плакал. Старшие дети Судмала старались успокоить своего товарища.

На следующий день, когда судебный врач осмотрел покойницу и были закончены все формальности, Судмала послали к столяру за гробом. Судмалиене с женой бобыля обмыли и одели покойницу в лучшую одежду, какую нашли среди ее вещей, затем гроб внесли в батрацкую клеть, и обитатели этой половины побыли несколько часов с покойницей. Айвару в тот вечер тоже разрешили посидеть у гроба матери.

В среду под вечер гроб с телом Ольги Лидум вынесли из клети и поставили на телегу, покрытую пестрой попоной. Батрак Судмал отвез гроб на кладбище, несколько работниц и жен батраков проводили покойницу до могилы и вместе со старым причетником, заменившим пастора, пропели заупокойные псалмы. Айвара оставили дома с детьми Судмала, чтоб он хоть сегодня не чувствовал себя одиноким и брошенным.

7

Мрачным и озабоченным был хозяин усадьбы Кукажи. Жена сердилась и не давала ему покоя ни утром, ни вечером.

– Как на беду привез чужого ребенка. Заботься теперь о нем, будто своих не хватает.

– Что ты все ворчишь? – возражал хозяин. – О нем позаботится волость…

– Волость… волость… – кипятилась жена. – Где ж у тебя эта волость? Видишь, никто и знать его не хочет. Если сам не позаботишься, никто тебя искать не станет. Но имей в виду: кормить я его не буду и ухаживать за ним не стану. Я не прислуга для чужого ребенка. Постарайся скорее убрать его из дому.

– Дай мне подумать и посоветоваться с волостным писарем Друкисом, – сказал он. – Тот знает все законы.

На следующее утро он запряг лошадь в рессорную тележку и поехал в волостное правление. Почти час совещался Кукажа с волостным писарем Друкисом, который по всей округе славился как «подпольный» адвокат и большой мастер по составлению всяких прошений. Когда хозяин возвращался домой, настроение его было гораздо бодрее. От радости, что неприятное дело можно будет уладить в ближайшие дни, он по дороге завернул в трактир, подкрепился и домой вернулся только поздно вечером в таком состоянии, что не было никакого смысла разговаривать с ним о результатах поездки.

Жена сейчас же уложила его спать, стащив с него только сапоги и вынув из кармана кошелек.

– Свинья свиньей… – сердилась она. – Ты его весь день ждешь, думаешь, что все выяснит, а он нажрался, что боров. Теперь до утра будет дрыхнуть, как мертвец.

Айвар чувствовал, что хозяйка его ненавидит, и поэтому боялся попадаться ей на глаза. С утра он забивался в угол за шкаф, молча, как мышонок, просиживал там целыми часами и выходил лишь тогда, когда сердобольная Судмалиене звала к столу. Разливая крупяную похлебку, сваренную на снятом молоке, она никогда не забывала маленького сироту и делила ее всем поровну.

– Ах ты, бедный цыпленочек, – приговаривала она, гладя заскорузлой рукой голову ребенка. – Тяжело тебе будет жить теперь. Не дай бог, чтобы моим детям выпала такая доля. Ешь, мальчик, ешь, тебе нужно много сил.

Судмалиене стирала штанишки и рубашку Айвара, а по вечерам, постелив ему постельку, сидела рядом, пока он не засыпал. Айвар ждал отца с утра до вечера, но никому о своих надеждах ничего не говорил. Но шли дни, а отец так и не приходил. На сердце у Айвара становилось все грустнее, иногда его охватывала такая тоска, что он, забившись в укромный уголок, тихо плакал.

Стояла поздняя осень. Дорогу затопила непролазная грязь, а дождь все лил и лил под завывание холодного ветра. В такую пору нечего было и думать о прогулке: Айвар целыми днями сидел в избе вместе с детьми батрака. Когда до его слуха доносился скрип колес проезжающей повозки, Айвар бросался к окну и взволнованно глядел, не приехал ли отец.

Как-то утром в людскую вошли двое мужчин; один был хозяин Кукажей, другой – член волостного суда. Они осмотрели оставшиеся после Ольги вещи и составили акт.

– Пока пусть все остается на месте, – сказал член суда. – Только смотрите, чтобы ничего не пропало, а то вам придется отвечать перед судом, потому что это имущество сироты. На аукционе каждый сможет приобрести то, что ему понравится.

Дня через два, рано утром, в людскую вошел хозяин и велел одеть Айвара потеплее, а жене Судмала сказал, чтобы она вещи мальчика связала в узел и снесла на телегу.

Когда все было сделано, Кукажа вывел Айвара во двор.

Моросил дождь, и дул сильный ветер. Посадив Айвара на телегу, хозяин уселся рядом, закрыл колени кожаным фартуком, и лошадь тронулась. Дети Судмала. взобравшись на подоконник, смотрели, как увозят Айвара, и на прощание махали ему рукой. Но он так растерялся, что забыл ответить друзьям. Айвар боялся хозяина, поэтому не осмелился спросить, куда они едут.

Через некоторое время телега остановилась у большого двухэтажного каменного дома. Во дворе уже стояло много повозок. К головам лошадей были подвязаны торбы с овсом или мешки с сеном; привязанные к коновязи, животные дрожали от холода. Поставив свою лошадь и накинув на нее попону, Кукажа сказал Айвару:

– А теперь слезай. Дальше не поедем.

Он помог мальчику слезть с телеги, взял его за руку и повел в дом. В большой комнате, где толпилось много людей, их встретил тот же член волостного суда, который два дня тому назад описывал вещи покойной Ольги Лидум. Поздоровавшись с хозяином Кукажей, он увел Айвара в другой конец комнаты и посадил на скамью рядом с четырьмя другими детьми. Самому старшему можно было дать лет десять, рядом с ним сидела сестренка, года на два моложе его, и еще два мальчика: один лет семи, другой – девяти. Притихшие и взволнованные, глядели они на чужих людей. Когда подошел Айвар, они немного потеснились, чтобы дать ему место на скамье. Справа стоял большой стол с письменными принадлежностями и деревянным молотком.

Довольно молодой человек в пенсне, сидевший за столом, писал в толстой конторской книге. Член волостного суда что-то тихо спросил у писавшего. Тот так же тихо ответил. После этого член волостного суда повернулся к собравшимся.

– Господа, кто желает участвовать в аукционе, прошу сесть ближе. Мы скоро начнем. Пока еще есть время, прошу осмотреть детей. Если будут какие-нибудь вопросы, господин писарь даст пояснения.

Люди зашевелились. То были местные крестьяне, главным образом кулаки, явилось также несколько середняков, которым нужен был даровой пастух. Некоторые приехали с женами. Один за другим они подходили к скамье, на которой сидели дети, и бесцеремонно осматривали их. Какой-то хозяин велел старшему мальчику подняться и повернуться к нему спиной, а на его сестренку он бросил лишь мимолетный взгляд. Какая-то кулацкая супружеская чета долго обследовала мальчика, наконец жена велела ему раскрыть рот и показать зубы.

– Кажется, здоров, – пробормотала она, видимо довольная результатами обследования. – А вшей нет?

Паренек отрицательно покачал головой и смущенно опустил глаза.

Айваром пока никто не интересовался. Промокнув в дороге, он сидел, сжавшись в комок, и весь дрожал, исподлобья рассматривая чужих людей.

Вскоре начался сиротский аукцион. Член волостного суда велел брату и сестре встать, чтобы их лучше могли разглядеть, и, назвав имена, сказал, сколько кому лет.

– Дюжий парень, он скоро сможет ходить за плугом, а лучшего пастуха и желать нечего. Сестра его тоже девочка сильная – ей восемь лет. Может пригодиться в подпаски и на легкие работы по дому. Желательно, чтобы оба попали в одну семью. Есть ли желающие? Наивысшая сумма, которую можем платить их воспитателям, – тридцать латов в месяц за обоих. Кто желает взять за меньшую сумму?

– Двадцать пять латов! – раздается голос в зале.

– Двадцать пять латов – первый раз! – выкрикнул аукционер, член суда.

– Двадцать латов!

– Восемнадцать!

– Пятнадцать!

– Пятнадцать латов – раз! – снова выкрикнул член суда. – Пятнадцать латов – два! Кто меньше? Такого крепыша можно взять даром и еще приплатить.

– Двенадцать латов и ни сантима меньше!

– Десять латов!

За десять латов брата и сестру приобрел какой-то крупный кулак, владелец самого большого стада в волости, которому нужны были пастух и подпасок.

Девятилетний мальчик довольно быстро перешел за десять латов в месяц к супружеской паре, которая при первом осмотре велела ему показать зубы. Какой-то хозяин за двенадцать латов взял себе семилетнего мальчугана. После этого большинство крестьян разошлось.

Дети, точно пойманные зверьки, смотрели на чужих людей, во власть которых их теперь отдали. Старшие старались прочесть на лицах чужих, добрые ли они люди, друзья или враги? Во взгляде младших были откровенный страх и глубокое, неудержимое отчаяние. Они жались друг к другу, а маленькая девочка ухватила своими судорожно сжатыми пальчиками руку брата и не отступала от него ни на шаг.

Подошла очередь Айвара. Он ничего не понимал в этой странной игре, у него не было даже туманного представления о смысле происходящего. Когда член волостного суда велел ему встать, он медленно поднялся со скамьи и, как бы ища спасения, с отчаянием оглянулся кругом.

– Айвар Лидум… – начал член суда. – Семи лет. Мать умерла, отца… нет. Высшая плата – пятнадцать латов в месяц. Кто меньше?

Некоторое время в помещении царила тишина. Мальчик был слишком мал. Пройдет год, прежде чем его можно будет использовать в хозяйстве; это казалось слишком долгим сроком для собравшихся здесь людей, которых занимало только одно – выгодная сделка.

– Ну, если желающих нет, за пятнадцать латов в месяц я готов его взять! – произнес наконец какой-то бородач. Лицо его раскраснелось и язык слегка заплетался. На ногах он держался нетвердо. – Пятнадцать латов и ни сантима меньше. Иначе не стоит.

– Пятнадцать латов – раз!.. – объявил член суда и, словно нехотя, продолжил: – Пятнадцать латов – два! – Затем внезапно, точно испугавшись, как бы охмелевший крестьянин не передумал и не отказался от своего предложения, крикнул: – Пятнадцать латов – три! – и громко ударил деревянным молотком по столу. На этом детский аукцион закончился.

– Господин Коцинь, подойдите расписаться! – Друкис жестом подозвал бородача. Тот, шатаясь, подошел к столу и трясущимися пальцами нацарапал свое имя.

– Ну, теперь все? – спросил он.

– Пока все, – ответил писарь. – Удостоверение получите через несколько дней вместе с первым платежом.

– Быть по сему! – Коцинь ударил кулаком по столу с такой силой, что подскочила чернильница. Член волостного суда неодобрительно покосился в его сторону, но ничего не сказал: с пьяным связываться не стоит. – Значит, я этого молодчика могу сразу забирать домой?

– Да, можете… – сказал писарь.

Крестьянин подошел к Айвару, поглядел на него с минуту, потом громко рассмеялся и, положив свою тяжелую руку на плечо мальчика, слегка встряхнул его.

– Небось, испугался. Ну, соберись с духом и подыми повыше нос. Я неженок не люблю.

Подталкивая идущего впереди Айвара, он вышел из комнаты, держа в руке узелок с одеждой ребенка. Немного погодя они уже сидели в телеге и ехали по грязной дороге. Лошаденка была малорослая, худая и еле вытягивала повозку из попадавшихся на дороге рытвин. Коцинь нещадно колотил ее кнутовищем и обзывал бранными словами.

И снова, как утром, когда Кукажа вез его к дому волостного правления, Айвар не осмелился спросить у этого чужого, от которого за версту разило водкой, куда они едут. А бородач только икал да иногда, ухмыляясь, поглядывал на своего маленького спутника. Раз он спросил:

– А что, мать тебя порола?

Айвар вздрогнул, с ужасом посмотрел на бородача и отодвинулся. Но тот только посмеялся и тыльной стороной ладони вытер себе нос.

– Значит, ты все-таки не знаешь, что такое розги. Ничего, парень, скоро познакомишься. У нас, в Коцинях, порядки строгие – слушаться надо с первого слова. Если что-нибудь не так, розги тут как тут. У моей старухи удивительно легкая рука на это. Да что я тебе рассказываю, сам скоро увидишь.

Всю дорогу не переставал дождь, и ветер бросал в лицо путникам холодную изморось. Айвар начал мерзнуть.