Текст книги "К новому берегу"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 48 страниц)

– И что ты не даешь мне молиться? Что тебе нужно? В колхоз я все равно не пойду, хоть ты до утра сиди.

– Отец… – тихо и взволнованно заговорила Анна. – Почему ты позоришь и себя и своих детей? Неужели гы не понимаешь, что мы с Жаном желаем тебе добра?

– Я свободный советский гражданин и делаю так, как мне нравится! – ответил отец. – Вы еще молоды, чтобы учить меня. Я прожил всю жизнь на своей земле и был сам себе хозяин, а вы хотите, чтобы теперь, на старости лет, я стал батраком какого-то Клуги и Регута? Теперь они мною будут командовать, давать по утрам распоряжения, что делать и как быть. И слышать я об этом не желаю! Лучше грызть сухую корку и запивать холодной водой, чем плясать под чужую дудку. Я не из такой породы.

– Ты неправильно понимаешь это, – ответила Анна. – В колхозе нет ни батраков, ни господ. В колхозе у всех одинаковые права…

– Довольно, хватит, оставь меня в покое! – не выдержав, крикнул Пацеплис – Здесь у тебя ничего не выйдет. С такими делами больше ко мне не приходи.

Анна встала.

– Ладно, отец, сейчас я уйду, но в покое тебя не оставлю.

Вместо ответа Пацеплис снова запел. Когда он кончил стих, Анны в избе уже не было. Тогда Пацеплис поднялся, подошел к шкафу и достал бутылку водки, которая была хорошо спрятана от Лавизы за старым тряпьем. Вытерев тыльной стороной ладони губы, он отпил несколько глотков, усмехнулся и заговорил сам с собой:

– После слова божьего не грех и хлебнуть. Сам спаситель пил вино и угощал своих учеников, неужели я должен жить всухую.

Он хлебнул еще раз и, спрятав бутылку, вышел во двор. Сев на скамейку перед домом, он долго глядел на свои поля и луга. Большая часть земли осенью не была вспахана – кому же пахать, если Жан ушел на курсы, вздумал учиться на какого-то там механика. Вдали, на колхозных полях, работали люди, спешили вывезти навоз, пока не стаял снег.

«Вот так жизнь… – думал Пацеплис. – Суетятся, как муравьи, не глядя на погоду, а я делаю, что хочу. Если выглянет солнышко, выхожу из избы и работаю сколько вздумается, а когда валит снег, сижу в комнате у окна и спокойно гляжу на божий мир. Никто меня не гонит, ни перед кем не надо отвечать. Хозяин!»

Но у хозяина давно протерлись брюки так, что местами проглядывало голое тело – Лавиза не любила возиться с иглой и нитками. Как пережиток старины, с погнившими венцами, серая и покосившаяся, стояла у дороги изба Пацеплиса. Все рушилось. И Антон это видел, но подняться, начать борьбу и сопротивляться беде, надвигавшейся на него, подобно черной туче, не хватало ни силы, ни воли. Вздыхать, сетовать на плохие времена и неблагодарных детей, бросивших отца на старости лет, – вот все, что оставалось делать хозяину Сурумов.

За углом дома послышались шаги. Вскоре показалась плотная фигура Марциса Кикрейзиса.

– Чего прохлаждаешься? – еще издали крикнул он. – Сидит, как блаженный, да на небо посматривает.

– А что мне еще делать? – проворчал Пацеплис. – Такова судьба человеческая, Марцис. Приходится смиренно нести свой крест.

Марцис присел рядом с Пацеплисом. Молча уставился вдаль – в сторону колхозных полей. Затем прохрипел:

– Ну и гонят, ну и неистовствуют… все делают по указке мудрецов-агрономов. Раньше времени хотят яровое посеять в холодную землю. А ну как пойдет прахом… а ну как придется переборонить, засеивать сверху хотя бы гречихой – вот порадуются!

– Дай боже, дай боже, Марцис…

– Давно ли сошлись вместе, а уже, слыхать, началась потасовка, – рассказывал Марцис – Мурниека прогнали с должности завхоза – уже успел провороваться. Недолго придется ждать, когда и Регут замарает руки. Вот я посмеюсь, когда придет прокурор забирать его в кутузку.

– Куда он денется… – поддакнул Пацеплис – Как только дорвется до артельного добра, сразу замарается.

– Сущий цирк, Сурум… Ну и молодчина ты, что на послушался Анны. А знаешь, что говорят сейчас умные люди?

– Ну, ну?

– Говорят, что твоя Анна всех согнала в колхоз, а тебе не позволила вступить, потому что сама знает, что там ждет разорение. Пусть чужие разоряются, лишь бы уцелела отцовская усадьба. Вот как теперь говорят.

– Кто говорит?

– Многие говорят… и мой старик… и еще разные люди.

– Ну, запрещать-то она не запрещала, – не согласился Пацеплис – Еще, наоборот, уговаривала, да я сам не хочу.

– Я ведь знаю, Сурум, но что плохого в том, если люди высказывают правду с другого конца! Так на так и выходит – что уговаривай, что запрещай. Ну, чего там болтать – не нам их учить. Пусть поживут с годик и, когда нечего будет жевать, тогда поймут, в какое пекло бросились.

– Тогда-то поймут, да будет поздно… – заметил Пацеплис.

Марцис хитро подмигнул, вытащил из кармана бутылку водки и круг домашней колбасы.

– На, освежись, тестюшка…

– Это можно… Мы этого дела никогда не боялись.

Когда Пацеплис отнял от губ горлышко бутылки, уровень водки в ней заметно понизился. Марцис глотнул несколько раз, поставил бутылку рядом на скамейку, и оба молча стали грызть колбасу.

– Отец говорит, что с тебя можно брать пример, – после продолжительного молчания заговорил Марцис. – Вот это настоящая выдержка, а там пусть весь свет делает, что хочет. И правильно, Сурум. Тебе не стоит связываться с ними. Держись вместе с нами, и ты всегда будешь на верном пути. Настанут другие времена, мы снова заживем, и ты будешь уважаемым человеком в своей округе.

– Разве меня когда не уважали? – усмехнулся Пацеплис.

– Ну, конечно, разве я что говорю. Только вот Анна… эх, эта Анна… испортит она тебе жизнь, если ей дать волю…

Молодой Кикрейзис спаивал Пацеплиса и науськивал, науськивал… Для кулаков Пурвайской волости не было большей потехи, как напоить Сурума, а потом слушать, как он ругает дочь – парторга волости. А Пацеплису по-прежнему казалось куда как лестно выпить с кулаками – тогда он чувствовал себя с ними на равной ноге.

Когда бутылка Марциса опустела, Пацеплис притащил свою. Скоро опорожнили и ее. Марцис опьянел окончательно, а Пацеплис только начал разогреваться: такой пустяк не мог свалить его с ног. Бормоча что-то невнятное, шатаясь и спотыкаясь, как спутанная лошадь, молодой Кикрейзис заковылял к своей усадьбе, а Пацеплис убрал пустые бутылки и снова сел на скамью. Он долго сидел так – дородный, плечистый, похожий на монумент. В хлеву ржала лошадь, мычали коровы и жалобно визжали свиньи, в ожидании, когда хозяйка принесет им корм; но хозяину Сурумов не было дела до скотины. Как маленький король, он сидел на своем троне и обдумывал великие и важные дела…

На другой день, под вечер, приехал Жан. Лицо парня было мрачное, как осенний вечер. Он без всяких подходов спросил отца:

– Скажи мне прямо, вступаешь ты или не вступаешь в колхоз? Мне нужно знать твой окончательный ответ.

– Я уже давно сказал, что буду делать, и все так ясно, что яснее некуда, – ответил Пацеплис.

– Значит, нет? – переспросил Жан.

– Ни в коем случае. Раз я решил – так тому и быть.

– В таком случае мне больше здесь делать нечего. Дольше я не буду терпеть, чтобы надо мной все смеялись!

– Отчего же им так смешно?

– Из-за тебя смеются! Дочь коммунистка, сын комсомолец, а вдвоем не могут переубедить отца и вывести его на верпую дорогу.

– Пусть смеются… – пожал плечами Пацеплис. – Наплюй ты на них, а меня оставь в покое со своей агитацией.

– Я и наплюю, только не на них… Они смеются поделом. Плюну на Сурумы, понимаешь? Ни одного дня больше не останусь.

Жан пошел в свою комнату и собрал вещи. Он решил перебраться в МТС, в общежитие трактористов, там для него уже была приготовлена койка.

Пацеплис позвал Лавизу, и они оба сели петь молитвы. Вскоре раздался мощный дуэт. Немного погодя с узлом и вещевым мешком вышел из своей каморки Жан.

– Будьте здоровы, – сказал он. – Пока не вступите в колхоз, ноги моей здесь не будет, – и ушел.

– Изверг… собака! – крикнула Лавиза. – Побойся бога, греховодник! Так-то ты почитаешь и любишь своих родителей?

– Чего ты так лаешь? – пробурчал Пацеплис. – Пусть бежит, пусть поскитается по свету. Когда-нибудь завизжит у порога. Подтягивай.

И снова зазвучало пение.

Но только низкий потолок и бурые, покосившиеся стены слышали их. Собака на дворе, прислушавшись к заунывным звукам, начала жалобно подвывать – наверно, решила, что следует поддержать хозяев.

4

В ту зиму Валентина часто навещала Яна и Айвара Лидумов. Ильза просила ее заглядывать к ним, узнавать, как они живут, и, если нужно, вмешиваться в хозяйство брата.

– Мужчины в этих вопросах беспечный народ, если им дать волю, то самую лучшую квартиру так запустят, что нельзя будет никого пригласить.

Возможно, что мнение это было преувеличенным, так как Лидум с Айваром заботились о своем жилище: два раза в неделю жена дворника вытирала пыль, проветривала комнаты и выбивала дорожки. Но этого было мало для того, чтобы в доме всегда царили чистота и уют, поэтому вмешательство Валентины пришлось как нельзя более кстати.

Она не довольствовалась тем, что оконные занавески были вовремя выстираны и не чувствовалось во всех углах запаха застоявшегося табачного дыма; она интересовалась и кухней, регулярно ли они едят, что едят? Заметив на ком-нибудь из них плохо выглаженные брюки, Валентина сердилась, говорила, что это ни на что не похоже, тем более что тут же, в нижнем этаже, есть мастерская бытового обслуживания. Больше всего она была недовольна тем, как ее «подопечные» отдыхали: собственно, здесь ни о каком отдыхе не могло быть и речи. После напряженной недели Айвар и Ян Лидум хотя и оставались дома, но с утрa до вечера просиживали за книгами или деловыми бумагами.

– Так жить нельзя… – решительно заявила Валентина. – Так вы быстро заплесневеете. Каждый человек нуждается в отдыхе, и это не только наше право, но и обязанность.

В первое же воскресенье после окончания зимней экзаменационной сессии она с самого утра пришла к Лидумам и объявила, что сегодня всем троим придется провести день по разработанному ею плану.

– Одевайтесь и поедем за город. Обедать будем в лесу. Айвар, покажите, где у вас продукты и приготовьте термосы и корзину. Вы, товарищ Лидум, оставьте свою трубку дома, а если уж без нее не можете жить, то возьмите в кисет топлива не больше, чем на три зарядки.

– Слишком мало… – озабоченно промолвил Ян. – Нельзя ли немного добавить? Пожалейте старика, дорогая Валентина.

– Ну ладно, еще одну порцию можно добавить, но больше ни-ни… – великодушно разрешила Валентина.

В темно-синем лыжном костюме, в пестрой вязаной шапочке, она весело суетилась по квартире, как мальчишка, задумавший шалость. Ее веселость и жизнерадостность передались и мужчинам, и они изо всех сил старались побыстрее и поаккуратнее выполнить каждое ее приказание. Пока отец с сыном брились, а Валентина варила кофе и готовила еду, прошло около часа. К тому времени подъехала машина, и они тронулись в путь. Валентина прикрепила поверх кузова две пары лыж.

Лидум подозрительно покосился на лыжи, потом заглянул в машину и облегченно вздохнул:

– Господь миловал – только две пары… Я могу остаться зрителем.

– Почему? – засмеялась Валентина. – Лыжами будем пользоваться по очереди. Неужели вы думаете, что мы с Айваром такие эгоисты и не дадим вам поразмять ноги?

– Н-да… – задумчиво протянул Лидум. – Боюсь, что из этого ничего не выйдет. К вашему сведению, я на редкость консервативный старик. Меня никак не приучить к некоторым широко признанным вещам. Наверно, потому, что в молодости они были мне недоступны.

– Например? – спросила Валентина.

– Расскажу по пути, – ответил Лидум. – А куда мы, собственно говоря, направимся?

– Туда, где есть лес, холмы и много снега. Неплохо, если там будет река или озеро. Назовите что-нибудь подходящее – ведь вы лучше знаете окрестности Риги, чем я.

– Айвар, что ты скажешь? – Лидум посмотрел на сына.

– Поедем в сторону Саулкраста, – сказал Айвар. – Там за Гауей, не доезжая Лиласте, есть такие места.

– Ладно, поехали.

Лидум сел рядом с шофером, Валентина с Айваром позади.

Когда машина набрала скорость, Лидум начал рассказывать:

– Перед войной, когда я работал в Н-ском уезде, некоторые товарищи решили во что бы то ни стало сделать из меня охотника. Старались убедить, так же вот как сейчас вы, Валентина, что мне нужен отдых, свежий воздух, что надо рассеяться и тому подобное, и охота все это якобы обеспечивает вполне. Я, конечно, отговаривался, что у меня нет времени, что стрелять я умею только из боевой винтовки, к тому же страдаю ревматизмом, но разве таким что докажешь! «Только разок попробуйте, и вас не вытащишь из лесу…» – уговаривали они. Ладно, если уж так, попробуем. И вот однажды, в начале зимы, я поехал с ними в лес. Местность прекрасная: красивый хвойный лес, снег по щиколотку, воздух – как на курорте. Поставили меня на просеку, в некотором отдалении от других, а загонщики криками и шумом выгоняли прямо на нас лесных обитателей: козуль, зайцев и лисиц. Зверей там было, что в охотном ряду на базаре, – можно было настрелять хоть целый воз, но верите ли, за весь день я выстрелил только раз – и то для того, чтобы отпугнуть красивого самца козули, который бежал прямо на моего соседа и неминуемо бы погиб, если бы я не предупредил его. Весь день я ужасно скучал и нетерпеливо ожидал отъезда домой, но мне еще пришлось участвовать в общей трапезе охотников, слушать, как они хвалятся своими успехами и врут друг другу в глаза. Может, я человек ограниченный, может, у меня чего-нибудь не хватает, но я никак не могу понять одного, какая радость без нужды уничтожить живое существо? Я понимаю промысловых охотников: они зарабатывают себе на жизнь, стреляют в зайца или птицу, чтоб приготовить себе обед, – это имеет определенный смысл; но в моем мозгу никак не укладывается то, что люди убивают безвредных лесных зверей только для того, чтобы видеть кровь, – свою добычу от такой охоты они чаще всего отдают друзьям и знакомым. Нет, охотник из меня не вышел, да и навряд ли когда-нибудь выйдет.

– Вам все равно придется научиться отдыхать, – сказала Валентина. – Это необходимо.

– Слишком я непоседлив, – продолжал Лидум. – Лежать в гамаке могу не больше десяти минут, потом должен встать и походить. Прошлым летом наш министр Земдег потащил меня на озеро – он страстный рыболов и может простоять с утра до вечера на одном месте, поджидая, когда клюнет рыба. Я и на это оказался неспособным. Мне все равно, клюет пли не клюет. Собирать ягоды, ходить по грибы – вот это я понимаю. Тогда человек может прогуляться, всласть подумать, помечтать, а заодно надышаться свежим воздухом. Мне нужно движение, деятельность, напряжение, иначе я конченый человек.

– Жаль, что мы не взяли с собой третьей пары лыж… – заметила Валентина. – Ведь вы по своему характеру настоящий кроссист, товарищ Лидум.

– Какой из меня сейчас кроссист…

– Об этом поговорим вечером. Иногда вечер бывает мудренее утра.

…Там был прекрасный сосновый бор, горы и холмы, отлогие подъемы и крутые спуски для смельчаков, а внизу, справа от шоссе, замерзшее озеро. И такая тишина, что слышно было, как падали в снег сосновые шишки. Посредине озера сидел на своем ящичке одинокий рыболов и не спускал глаз с маленькой проруби, как кот, стерегущий щель в ожидании мыши.

Валентина и Айвар до полного изнеможения ходили на лыжах. Ян Лидум прохаживался по берегу озера в теплых фетровых сапогах и выкурил первую трубку. Он все еще никак не мог примириться с тем, что ничего не делает, просто так прогуливается по опушке леса, дышит свежим воздухом и любуется природой. Почему он не может, как Земдег, выключаться, целый день совсем не думать о фабриках и производственном плане, бездумно отдаться своему хорошему настроению?… Почему у министра по понедельникам, а иногда и в середине недели, красные глаза и воспаленные веки? Выпивает, такой-сякой, больше положенного, портит здоровье и теряет работоспособность… После этого плохое настроение, все виноваты и никто ему не угодит. Книг не читает, в журналах смотрит только картинки, о содержании газет судит только по заголовкам статей, полагаясь на старый багаж, хотя от него давно уже ничего не осталось.

Ян силился отогнать эти непрошеные думы, но заботы не покидали его, навязчиво лезли в голову всякие неприятные мысли. Тогда он начал собирать сухие сучья, хворост, наносил огромный ворох и развел огонь. На старом пне он приготовил обеденный стол. Впрочем, немного погодя Валентина несколько изменила «сервировку» по своему вкусу: накрыла пень чистой бумагой, вилки и стаканы велела взять в руки, а «стол» уставила термосами и бутербродами. Каждый сам накалывал на деревянный вертелочек охотничью колбасу и поджаривал ее над костром. Лидум удивлялся – он уже давно не ел с таким аппетитом, как сейчас.

– Так можно проесть всю свою зарплату! – смеялся он, уплетая четвертый бутерброд и поджаривая неизвестно какую по счету колбаску. – Валентина, наверно, прибавила к еде какого-нибудь зелья.

– Не иначе, товарищ Лидум! – Валентина взмахом руки показала на окрестность. – Прибавила все это – солнечный свет, запах хвои, дым костра и лесной ветерок, – такие витамины еще не изготовляют ни в одной лаборатории.

Кончилось тем, что они запели. Как серебряный колокольчик, звенел голос Валентины, которому вторили густой бас Лидума и баритон Айвара. Грустную песню сменила удалая, и вместе со словами песен лица певцов отражали разнообразнейшие чувства: грусть, нежность, упорство, боль и светлую радость. Певцы не заметили, как потемнело небо и внезапно наступил глубокий сумрак, не слышали они, как налетел ветер и закачались верхушки сосен; они пришли в себя, только когда порыв ветра бросил в их лица горький дым костра и одежду осыпало хлопьями золы. Тотчас же посыпался мелкий колючий снег, будто кто-то высыпал огромный мешок крупы.

– Спасайся кто может! – вскрикнула Валентина. Все бросились собирать посуду и скрылись в машине. Только там, схоронившись от непогоды, Ян Лидум что-то вспомнил и сердито проворчал:

– Леший тебя возьми! Ведь я еще не выкурил второй трубки! Как можно стать таким забывчивым…

Все рассмеялись. Смеялся и Лидум. Но когда закурил трубку, признался, что никогда раньше не пробовал такого душистого курева.

– Впредь придется чаще ездить в лес – дело стоящее…

– И реже курить… – заметила Валентина. – Тоже дело стоящее.

Айвар весь день вспоминал Анну: вот бы и она была здесь, вместе с ними… Все, что они сегодня делали, было бы тогда еще лучше, прекраснее, полнее…

Приехав домой, Ян Лидум сказал Валентине:

– Я очень признателен, что вытащили старого барсука из норы. Согласен провести так еще не один выходной день. Большое спасибо, девушка!

– Вам спасибо, что согласились… – улыбнулась Валентина. – На следующее воскресенье придумаем что-нибудь другое – соревнования, театр, концерт или кино… может, все вместе.

– Гм… – Лидум задумался. – День все равно пропал. Что вы скажете, если мы сегодня все втроем отправимся в оперу? Право, не мешает послушать хорошую музыку и помечтать.

Предложение Лидума было принято с большой радостью.

5

Через несколько дней Яна Лидума впервые в жизни вызвали на партийную коллегию не как свидетеля, а как обвиняемого. В дивизии он участвовал в работе партийной комиссии, поэтому с первого же заданного ему вопроса он понял, что его подозревают в каких-то проступках.

Лидум спокойно отвечал на все вопросы и совсем не чувствовал себя обиженным. Скоро из разговора стало ясно, что его и Айвара кто-то подло оклеветал.

– Прости, что тебя оторвали от дела, – сказал член коллегии, когда они кончили разговор, – но мы иначе поступить не могли. Нам прислали на тебя и твоего сына материал, несколько писем. Ты, как старый партийный работник, отлично знаешь, что мы не можем оставить без внимания ни одного сигнала.

– Это мне хорошо известно, – ответил Лидум. Член коллегии был ему давно знаком, они несколько лет просидели в одной камере рижской Центральной тюрьмы. – У меня только одна просьба к партийной коллегии: строго проверить все факты. Я не желаю, чтобы даже малейший пустяк, если он вызывает подозрение, остался непроверенным. Ты сам понимаешь почему. Почти тридцать лет я в партии, и до сего дня на моей совести нет ни одного пятнышка. Хочу верить, что этого не будет и в будущем.

Яна Лидума и Айвара обвиняли в разных преступлениях: в присвоении государственных средств, во взяточничестве и спекуляции промышленными товарами; Лидум якобы присваивал промтоварные ордера, предназначенные для сотрудников министерства и лучших производственников предприятий, а полученные по ним товары продавал на рынке через посредников. Айвара обвиняли в том, что он, демобилизовавшись из армии, присвоил трофейный мотоцикл и путем разных махинаций зарегистрировал его в автоинспекции как собственный.

Все выдвинутые обвинения можно было опровергнуть без особых усилий. Когда специальная комиссия произвела проверку, оказалось, что все от начала до конца выдумано, но доносчики отчасти достигли своей цели: на честных советских людей была брошена тень, несколько занятых работников были на продолжительное время оторваны от работы, занимаясь проверкой злостной лжи. И хотя Ян и Айвар в конце концов были полностью реабилитированы, одно то обстоятельство, что их делом занималась специальная следственная комиссия, дало обывателям повод для ядовитого шепота и злобных сплетен. Клеветник, выдававший себя за члена партии и честного советского патриота, оплевав избранную им жертву, спрятался за углом и злорадно наблюдал, как оплеванный очищал себя от грязи.

«Докажи, что ты не верблюд… – издевался он втихомолку. – Теперь утирайся и оправдывайся. А пока ты занят этим, работа у тебя стоит».

Айвар в первое время ходил подавленный. Как хорошо, что рядом с ним стоял отец – сильный, закаленный, не теряющий хладнокровия человек.

– Не вешай головы, Айвар, – подбадривал сына Ян Лидум. – Мы имеем дело с особым приемом борьбы. Нужны спокойные нервы и ясный взгляд, и мы победим, разобьем их. Не падай духом, сынок…

Когда первая атака была отбита, неизвестный враг перешел в новое наступление. За всевозможными подписями, то написанные явно измененным почерком, то напечатанные на пишущей машинке, в разные учреждения плыли бесконечным потоком письма. Попутно со старыми, давно опровергнутыми фактами приводились новые, некоторые из них касались времени, когда Лидум был в тюрьме; чтобы их проверить, приходилось рыться в архивах, доставать свидетельские показания старых подпольщиков. Опять люди, которые в другом месте принесли бы большую пользу, занимались расследованием гнусной клеветы, а Лидум и Айвар вооружились терпением и снова и снова ходили по вызовам в разные учреждения, чтобы давать объяснения по поводу новых выдвинутых против них обвинений.

– Очень уж крепко взялись за нас, – рассуждал Лидум. – Видать, здорово озлоблены. Так взъелись, что не могут уняться.

– Мне кажется, все происходит из-за меня, – как-то сказал Айвар. – Это та же рука, которая тревожила меня прошлым летом, – Пикол и компания. Пикол сидит, а его единомышленники на свободе. Они не могут простить, что не удалось заманить меня в их преступную банду. Выходит, ты страдаешь из-за меня.

– Во-первых, мы не страдальцы, а борцы, Айвар, – указал отец. – Борясь за свою честь, мы боремся за честь советского общества. Это не только наше частное дело, и мы не имеем права уставать и падать духом. А те, кто по вечерам орут из радиостудий «Би-Би-Си» и «Голос Америки» или в своей безумной ненависти заполняют полосы желтой прессы всяческой ложью по адресу Советского Союза, разве они отличаются от тех, кто сейчас беснуется вокруг нас? Отличаются только масштабом. И было бы неправильно, если бы мы просто плюнули на них и не обращали внимания на их злобные крики. Лжи всегда надо противопоставлять правду и только правдой побеждать злобную силу лжи, чтобы народам стало ясно: кто, как и зачем их обманывает.

Второе нападение врага было отбито так же, как первое. К концу зимы органы государственной безопасности раскрыли и арестовали значительную террористическую группу буржуазных националистов. После этого поток клеветы прекратился. Лидум и Айвар снова могли спокойно заняться своими делами. Айвару надо было подтянуться, чтобы к лету сдать все экзамены за второй курс.

Сразу после организации колхоза «Ленинский путь» Айвар по приглашению Анны приступил к разработке трехлетнего плана новой сельскохозяйственной артели. Он не успел еще закончить его, когда технический проект осушения Змеиного болота был готов и с ним можно было познакомить колхозников. Договорившись с Анной и Регутом, Айвар в конце зимы приехал в Пурвайскую волость и пробыл в колхозе несколько дней. Он предложил организовать из колхозников бригаду мелиораторов, во главе с новым председателем мелиоративного товарищества Алкснисом. Бригада должна была заготовить крепежный лес, плетенки из прутьев и хвороста, камни. Материалы эти начали подвозить к трассам будущих каналов, пользуясь последними днями санного пути.