Текст книги "Брак во спасение (СИ)"
Автор книги: Виктория Лейтон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
========== Пролог ==========
Лондонский Тауэр, 1557 год.
Опустилась ночь. С наступлением темноты вековая твердыня, некогда служившая резиденцией первых королей, а ныне олицетворяющая железную и беспощадную руку правосудия, выглядела ещё более зловеще. С внешней стороны Тауэр казался мертвой громадиной, но за неприступными каменными стенами кипела жизнь. Томились в одиночных камерах узники, кричали и извивались в пыточных застенках преступники и невинно осужденные, коридоры патрулировали гвардейцы в форменных красных мундирах и скользили чёрными тенями церковные сановники.
Стенания и проклятия, эхом доносившееся со всех сторон, давно уже стали частью повседневной жизни обитателей столичной тюрьмы. Звуки, следы и запахи чужих мучений пропитали каждый уголок Тауэра, и на них уже просто не обращали внимания.
Высокий, худощавый мужчина с ещё не старым, но уже расчерченным морщинами лицом шёл по узкому коридору в сопровождении коменданта Джона Бриджеса [1] и двух королевских гвардейцев. Черное одеяние с глухим вырезом и проглядывающим из-под него белым воротником, говорило о принадлежности его владельца к церковному сословию. Скудное освещение не позволяло определить точный возраст посетителя – на вид ему можно было дать как сорок, так и шестьдесят. Но в Тауэре его хорошо знали, он был здесь частым гостем. Добрый и мягкосердечный по натуре комендант Джон Бриджес почти не скрывал своей неприязни к визитеру, но, конечно, не смел говорить об этом в открытую. «Серый человек», так называли посетителя за глаза – кожа его была землисто-серого цвета, губы бледными и тонкими, а маленькие, глубоко посаженные глаза, смотрели на мир холодно и жестко.
Делегаты свернули в узкий коридор, спустились по винтовой лестнице, затем снова двинулись по коридору и остановились у одной из дверей с висячим замком.
Комендант долго возился с ключами, и всё это время Серый Человек терпеливо ждал, однако, в лице его сквозило раздражение. Он прекрасно знал, как относится к нему Бриджес, но чужое мнение его не волновало. Он был уверен, что исполняет великую миссию, возложенную на него Господом и доброй королевой Марией. Всё остальное неважно.
Но, как ни старался Бриджес растянуть время, как ни болела его душа, остановить сановника было не в его власти. Последний оборот ключа открыл замок, и комендант толкнул дверь. По правилам ему следовало пропустить гостя вперёд, но он пренебрег субординацией и сам шагнул в помещение.
В камере было холодно, несмотря на отсутствие нормальных окон – из щелей пробирался сквозняк, капала с потолка вода, пахло гнилой соломой, пóтом и человеческими испражнениями. За годы службы эта смесь запахов стала для Бриджеса частью обыденности, но он так и не смог к ней привыкнуть. Посетитель же, казалось, не замечал её вовсе. Вряд ли ему нравилось лицезреть мучения и смерть – Джон не был уверен, что для Серого Человека вообще существуют понятия «нравится – не нравится».
Сочувствующий взгляд коменданта упал на трех заключённых, сидящих прямо на полу, спина к спине – двух мужчин и одну женщину, точнее, молодую девушку, хотя сейчас, не зная всех фактов, определить пол и возраст узников было невозможно. Стриженные наголо, в грязно-серых рубахах, обессиленные, они безвольно ждали своей участи и смирились с ней. «Нет ничего проще, чем попасть в Тауэр, и ничего сложнее, чем выйти оттуда», говаривали в народе.
Звук открывшейся двери ненадолго привел заключенных в чувство, возвращая к реальности. Пленники вяло зашевелились и инстинктивно попятились к стене, хотя на сей раз пытать их никто не собирался. В этом уже не было нужды.
– Заблудшие души… – Серый Человек остановился в паре футов от узников и прискорбно покачал головой. Руки при этом он держал за спиной.
Женщина подняла голову и затуманенным взглядом посмотрела на вошедшего. Сердце коменданта сжалось при виде ее грязного, избитого личика, но вместе с тем он невольно восхищался её мужеством.
– Знаете ли вы, зачем я здесь? – спросил Серый Человек.
Пленница закрыла глаза, и визитер удовлетворенно кивнул. Он понял, что это означало «да».
– Я пришёл огласить постановление, касающееся вас, мисс Слеттери. Вас и ваших подельников.
Женщина закашлялась и посмотрела на него удивительно ясным взглядом.
– Я всё поняла, милорд, – хрипло отозвалась она, – можете не утруждать себя продолжением.
Если бы в силах коменданта было спасти это хрупкое создание, он сделал бы всё возможное, но, увы – участь юной Джейн Слеттери была предрешена. Он помнил, какой её привезли сюда – её блестящие золотые волосы, сияющую здоровьем кожу и хрупкие ухоженные ручки. И что осталось от всего этого? Несчастное искалеченное тело, вывернутые суставы и сломанные кости. Но даже сейчас дух этой девочки не был сломлен – юная Джейн смело глядела в глаза собственной смерти.
– У вас есть какие-то просьбы, заявления, пожелания? – бесстрастным голосом поинтересовался Серый Человек.
– Скажите моим жене и детям, что я люблю их, – прохрипел второй заключенный.
Третий не мог сказать ничего – бедолаге отрезали язык.
Серый Человек кивнул и перевел взгляд на Джейн. Она закашлялась.
– Молю Господа, чтобы он направил нашу Королеву на путь Истинной Веры, – одними губами прошептала она, – я же с радостью отдам свою жизнь на костре.
Сановник посмотрел на неё так, словно хотел ударить. На памяти Бриджеса это был первый раз, когда он проявил эмоции. «А вот поделом тебе, старый чёрт!», думал комендант, наблюдая, как искривляется лицо посетителя.
– С радостью, говорите? – переспросил Серый Человек. – Вы думаете, что примите смерть достойно? – усмехнулся он.
– Вы не услышите моих криков.
– Услышу, – равнодушно ответил он, взяв себя в руки, – хотя они мне и не нужны.
Серый Человек был прав – на костре кричали даже самые стойкие. И следующим утром, на рассвете, когда весеннее солнце ещё не поднялось над стенами Тауэра, Джейн Слеттери и ещё двое протестантов окончили свои жизни, привязанные к одному столбу. Их провезли на телеге, связанных, как овец на убой. Выстроившиеся по обеим сторонам люди провожали их громкими выкриками, по большей части сочувствующими, вопреки ожиданиям королевы и её советников.
На эшафот бедняг пришлось буквально тащить, ибо двигаться самостоятельно они были уже не в силах. Минувшей ночью прошёл дождь, и заготовленный для костра хворост промок, что означало ещё более жестокие муки. Комендант хорошо помнил, что лично дал распоряжение убрать вязанки под крышу, но этого не сделали.
Юная Джейн держалась до последнего – дрожа от холода, терзающего израненную кожу, она, тем не менее, стояла с гордо поднятой головой, и лишь когда языки пламени коснулись её босых ног, насквозь прокусила губу, но всё равно не закричала. Мужества её, однако, хватило ненадолго. Джон Бриджесс не присутствовал на казни, но слышал мучительные вопли и чувствовал тошнотворный запах горящей плоти, пробирающийся в комнату даже сквозь запертые ставни. Всю свою жизнь комендант был истовым католиком, но в тот день от всей души пожелал смерти той, по чьей воле в стране вновь вспыхнул пожар религиозной войны.
Комментарий к Пролог
[1] Мне стоило довольно больших усилий отыскать имя реального коменданта Тауэра в годы правления Марии I, но я все же сделала это :)
========== Глава 1. От греха подальше ==========
Из приоткрытого окна тянуло зябким ноябрьским холодком, тонкие, расшитые занавеси подрагивали от ветра, и мягко шелестели бумаги на подоконнике. Лондон жил своей жизнью, его звуки и запахи сливались в одно. Вонь сточных канав, терпкий аромат чьих-то дорогих, но безвкусных духов, хлюпанье грязи под колёсами экипажа, ругань торговца дрянным элем, и ещё сотни других звуков и запахов окутывали душным коконом. В низко повисшем сером небе уже маячила бледно-рыжая полоса рассвета. Начинался новый день. Эхо пушечного залпа, извещающее о том, что очередная казнь состоялась, ударило по вискам.
– Это только начало. Дальше будет хуже, ты и сама это знаешь.
Тётушка Эбигейл стояла в дверном проёме, я чувствовала запах розовой воды и слышала её дыхание, но не хотела оборачиваться. Судорожно сглотнула, чтобы не выдать слёз, хотя это бесполезно, она прекрасно знала, каково мне.
– Ты должна радоваться, что Джейн не назвала наших имён.
Платье Эбигейл мягко зашелестело, подошвы домашних туфель скользнули по каменному полу. Она подошла и опустила руку мне на плечо. В этом жесте не было сострадания или сожаления – тётушка лишь соблюдала формальности, ибо привыкла всё делать так, как должнó. Как обещала перед смертью своему брату, моему отцу. «Любить и заботиться до конца своих дней». С любовью как-то не вышло, а о заботе у Эбигейл своё представление.
– Она мертва. – Я сказала это больше самой себе в тщетной попытке смириться с неизбежным.
– Да, мертва, – сухо повторила Эбигейл. – Но мы-то живы, и слава Господу. – Она обвела взглядом комнату. – Впрочем, если бы сюда нагрянули люди королевы, они бы всё равно ничего не нашли.
Ещё бы! Эбигейл выбросила и сожгла все протестантские книги в тот день, когда было объявлено о смерти короля Эдуарда, ибо знала, что последует за всем этим. Теперь в нашем доме снова висели на стенах католические распятия, по воскресеньям мы исправно посещали мессы и соблюдали все римские обряды.
– Ты ведь понимаешь, что это значит? – Эбигейл опустилась в кресло и, не сводя с меня глаз, грациозным жестом пригласила занять место напротив.
Мне не осталось ничего другого, кроме как подчиниться.
– Твой брак с Джорджем невозможен.
Я знала, что Эбигейл это скажет. Откровенно говоря, он никогда мне не нравился. Но ещё больше меня тяготило пребывание в доме родственницы, да и её саму, как нетрудно догадаться, тоже. Справедливости ради стоит отметить, что она всегда относилась ко мне не хуже, чем к родному сыну, и в детстве я практически ни в чём не знала нужды. До тех пор, пока Эбигейл не развеяла по ветру те деньги, что остались мне в наследство.
– Но вы же не станете возражать, если я нанесу им визит?
Эбигейл посмотрела на меня как умалишённую.
– Элизабет! – воскликнула она, и её тонкие ноздри раздулись от гнева. – Его сестру только что сожгли на костре, как еретичку! Ты хоть понимаешь, что это значит?
– Я понимаю, что Джордж и миссис Слеттери убиты горем. А я, как-никак, пока ещё его невеста. Леди Кэтрин всегда была добра ко мне.
А ещё Джейн была моей хорошей приятельницей. Верной, добросердечной, но слишком упрямой, чтобы я могла убедить её отказаться от своих убеждений хотя бы внешне и уберечь себя от ужасной участи.
– Ты хочешь закончить, как она? – спросила Эбигейл, глядя мне в глаза. – На костре? Утащив за собой меня и Томаса? И, кстати, – будто бы невзначай добавила она, – твоя помолвка с Джорджем официально расторгнута ещё месяц назад. Прости, надо было сказать тебе раньше. – Никакого сожаления в её голосе, однако, не слышалось.
На мгновение мне показалось, что я ослышалась. То есть, как это расторгнута? Всё это время я приходила в дом Слеттери, проводила время с Джорджем, не подозревая о том, что уже не являюсь его невестой. Все, в том числе и его семья, знали, но молчали?
Меня захлестнул гнев. Какого чёрта Эбигейл крутит мною, как хочет, не удосужившись хотя бы поставить в известность?
– Не кажется ли вам, что это уже слишком? – я вскочила с кресла в попытке обуздать ярость. – Сперва вы потратили все мои деньги, выдали замуж за старика, а после его смерти снова принялись тратить то, что принадлежит мне по праву?
– Я заботилась о тебе! – закричала Эбигейл, теряя терпение. – О твоем будущем! И сейчас забочусь! – её моложавое, с тонкими чертами лицо нервно подрагивало.
– Заботились? – криво усмехнулась я. – И каким же образом, позвольте спросить? Тем, что оставили меня без гроша, не забывая при этом напоминать, как много для меня делаете?
Я понимала, что зашла слишком далеко и надо остановиться, пока не поздно, но уже не могла. Смерть Джейн, гибельное финансовое положение и крушение последней надежды уехать из этого дома добили меня окончательно.
– Смею напомнить тебе, дорогая племянница, что эти деньги уходили в том числе и на твоё содержание, – отчеканила Эбигейл, из последних сил сдерживая гнев. – Да и потом… ты ведь не любишь Джорджа. И никогда не любила. Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне? Я совсем тебя не узнаю.
Конечно, она не узнавала. Эбигейл привыкла к беспрекословному подчинению с моей стороны – я никогда не спорила с ней и уж тем более не смела дерзить. Но у всего в мире, как известно, есть свой предел. В том числе и у моего терпения. И дело даже не в деньгах. Точнее, не только в них.
– Я благодарна вам за всё, что вы для меня сделали, тётушка, но…
– Присядь, Элизабет.
Эбигейл подозвала служанку и велела девушке налить два бокала вина. В нашем доме не заведено пить с утра пораньше, но разговор, судя по всему, будет не из лёгких. Хотя в тот момент я не могла думать ни о чём другом, кроме как о судьбе бедной Джейн. О том, как пламя терзает её тело, как лопается её кожа и горит плоть. Мне казалось, что я чувствую удушающий запах паленого мяса. К глазам снова подступили слёзы. Бедная Джейн.
– Я знаю, каково тебе, – Эбигейл взяла мою руку, – знаю, что ты чувствуешь, и потому не сержусь. Но и ты должна понимать, – её голос сделался серьёзен, – что теперь любое общение с семьей Слеттери несёт нам угрозу. Я предвидела такой итог, и потому заранее расторгла твою помолвку с Джорджем. Ты сделала всё, чтобы уберечь Джейн от беды, но она была слишком глупа и упряма. А ты умна, я знаю это.
Меня всегда дико раздражала её привычка ходить вокруг да около, но сейчас это было просто невыносимо.
– Что вы хотите?
– Прежде всего, чтобы ты как следует отдохнула. Ступай в свою комнату, а я велю служанке принести тебе успокаивающий настой. И не спорь, – жёстко сказала она, прежде чем, я успела возразить. – Выспись, и мы обо всём поговорим.
Спорить с ней у меня не было сил, ни желания. Нужно ли говорить, что уснуть мне так и не удалось? Стоило закрыть глаза, как я видела корчующуюся в огне Джейн. Мы не были близки, но за пять месяцев нашего знакомства я успела к ней привязаться. И пусть порой меня раздражала её фанатичная привязанность протестантской вере, это никогда не стояло между нами. Но, неужели, она действительно не понимала, к чему идёт? Не думала о том, какие муки ждут её в Тауэре, и в каком положении после её казни окажутся мать и брат? Неудивительно, что Эбигейл расторгла помолвку, хотя, признаться, я, как бы подло это ни звучало, сама не решилась бы связать с Джорджем свою судьбу.
Однако, сорванная помолвка означала, что мне придётся остаться в доме Эбигейл на неопределённый срок. Тётя права, я никогда не любила Джорджа, но, не случись этой беды, он стал бы хорошим мужем, а мне не пришлось бы без конца слушать тётушкины жалобы.
Хотя, её тоже можно понять. Мои родители, которых я никогда не знала, были достойными людьми, но слишком рано ушли из жизни. Матушку унесла в могилу потница, когда мне не было и года, а отец безвестно сгинул во Франции ещё при короле Генрихе. У меня почти не осталось чётких воспоминаний о папе, лишь смутные обрывки, что никак не сложатся в единый образ. Я помню деревянную лошадь, которую он подарил мне на Рождество; запах его одежды; фиалки у пруда, где мы однажды гуляли; и то, как блестел на солнце его мушкет в день, когда он уезжал на войну. Я помню все эти детали, но не помню его самого – и сколько бы ни смотрела на портрет в своём медальоне, не нахожу в нём знакомых черт.
Так я и попала в дом тётушки Эбигейл. Не скажу, что она плохо ко мне относилась, но и душевной близости между нами так и не возникло. Моё воспитание и содержание было для неё скорее тягостной необходимостью, нежели зовом сердца. От отца мне досталось неплохое наследство, но, однако, в финансовых делах Эбигейл ничего не смыслила, и очень скоро мы остались почти банкротами. Когда дело едва не дошло до продажи фамильных драгоценностей, я приглянулась барону Рочфорду, старше меня на сорок три года. Эбигейл, конечно, не могла упустить такой шанс.
Барон был стар и болен, порой невыносимо капризным, как это часто бывает в преклонном возрасте, но в целом относился ко мне с теплотой, и даже больше как к дочери, нежели жене. Мои супружеские обязанности в большинстве своем сводились к присмотру за фактически немощным человеком. Спустя два года он тихо и без мучений отошёл в мир иной. Сохранив добрые отношения с его детьми от двух первых браков, я получила полагающиеся мне по договору деньги, и вновь вернулась под крышу тётиного дома в Патни. Будь у меня такая возможность, я приобрела бы собственный дом и зажила самостоятельной жизнью, но, увы, на такую роскошь моего наследства не хватало. Зато за это время, как выяснилось, тётушка набрала долгов, а кузен проигрался в карты, едва не доведя семью до полного разорения. Первым моим желанием было послать нерадивого братца ко всем чертям, но Томми, находясь в пьяном угаре, грозился свести счёты с жизнью, стоя в гостиной с отцовским мушкетом у виска, и одному лишь Богу ведомо, чем бы это кончилось.
– Я всё отдам, Бесси, – клялся Томас, стоя на коленях и целуя мне руки – отдам до последнего пенни, да не сойти мне с места, если я совру!
Стоит ли говорить, что земля не разверзлась под его ногами, и, вскоре этот толстый, неповоротливый увалень взялся за старое?
…Настали долгие безрадостные дни. Денег катастрофически не хватало, и лишь благодушием юного короля Эдуарда мы худо-бедно оставались на плаву. Тогда ещё было возможно оставаться при дворе, хотя и слепой видел, что слабый болезненный монарх долго не протянет. И когда в возрасте пятнадцати лет Эдуард последовал за отцом, началось то, чего боялась вся страна.
Юная Джейн Грей провела на троне всего девять дней, затем ещё год томилась в тюрьме, пока новая королева не решилась отправить шестнадцатилетнюю девочку на плаху. Над страной вновь раскинулось знамя католической Церкви.
Супруг Марии, король Филипп привёл с собой несколько тысяч испанцев, заполонивших Лондон подобно крысам. Гордые и надменные, они расхаживали по улицам, устанавливая свои порядки, что в конечном итоге привело к кровавым стычкам и последующими за ними расправами над протестантами. Взошли на костер Томас Кранмер и Хью Латимер, сложил голову на плахе Эдвард Сеймур… С маниакальной тщательностью Мария разрушала все, что создал её отец, король Генрих, когда-то также вытравивший под корень католическую веру, заменив её англиканской.
Оставаться при дворе, на глазах у фанатичной королевы и её советников, было равносильно самоубийству. Да и двор нынче стал не то, что прежде. Балы и рыцарские турниры почти не устраивались, роскошь и блеск сменились жёстким аскетизмом, и Уайтхолл застыл в тревожном напряжении. Казна пуста, в стране разруха и вот-вот вспыхнет восстание, на площадях полыхают костры, а на улицах, в тавернах и постоялых дворах не прекращаются стычки с испанцами.
В таких обстоятельствах лучше держаться подальше от двора, и, как бы ни относилась я к тёте Эбигейл, она была права, когда убедила нас покинуть королевский дворец.
…Я лежала с открытыми глазами, разглядывая балдахин над кроватью, но сон не шел. Джейн не была моей близкой подругой, но она понимала меня и всегда относилась с добротой. Бедные Джордж и миссис Слеттери – плевать на запрет Эбигейл, завтра же нанесу им визит. И всё-таки она явно что-то недоговаривала. И я понимала, что, кажется, знаю, что именно.
В очередной раз перевернулась на бок и закрыла глаза. Нужно попытаться уснуть, иначе голова разорвётся от мыслей. Утренние новости вкупе с нахлынувшими воспоминаниями сводили с ума. Я привыкла быть сильной и просчитывать всё на два хода вперёд, прежде, чем сделать шаг, но сейчас мне хотелось запереться в спальне, свернуться калачиком и снова стать маленькой девочкой. Чтобы папа был жив, целовал перед сном и дарил деревянные игрушки.
В какой-то момент усталость взяла своё, и я забылась глубоким сном, а когда открыла глаза, за окнами уже сгущались сумерки – стало быть, проспала весь день. Рядом с кроватью, на тумбочке, тускло коптила масляная лампа, оставленная служанкой, а в кресле лежало её рукоделие. Голова гудела, мышцы затекли, и вместо привычной бодрости, которую должен приносить сон, я чувствовала лишь ещё большую усталость.
– Мисс Элизабет, – дверь открылась, и в комнату зашла Мэгги с подносом, – проснулись, наконец. Вот, – она поставила поднос на тумбочку, – Боб приготовил ягнёнка в меду и тушёную репу. Пальчики оближешь!
Я никогда не страдала отсутствием аппетита, но сейчас одно лишь упоминание еды вызвало тошноту. Мэгги смотрела на меня с осуждением, качала головой и почти подсовывала под нос тарелку.
– Надо есть, мисс Элизабет, – строго сказала она. – Голодом себя заморить хотите? И так прозрачная, как русалка, того и гляди ветром унесёт.
Понимая, что она не успокоится, пока я не съем хотя бы половину того, что лежит на подносе, взяла тарелку и прибор. Наш повар Боб настоящий кудесник – одна из тётушкиных подруг даже пыталась переманить его себе, после чего Эбигейл, больше не звала её к нам в дом, но в тот день я была физически не в силах оценить плоды его стараний. Послушно забрасывала в рот куски, жевала, но не чувствовала вкуса.
– Мужчинам нравится, когда у женщины хороший аппетит, – философски заметила Мэгги. – В Нортумберленде говорят, что если жена хорошо ест, значит, родит сильного и крепкого наследника.
– Но мы-то не в Нортумберленде, – сказала я. – И, слава Богу.
Мэгги опустила глаза, и спешно попыталась увести разговор в другое русло повседневной болтовней, чем и выдала себя с потрохами.
– Мэгги, – строго сказала я, откладывая тарелку, – а ну-ка, посмотри мне в глаза.
Девушка виновато подняла голову.
– С чего это ты заговорила про Нортумберленд?
Я точно помнила, как несколько дней назад Эбигейл тоже болтала что-то о северном графстве, будто бы невзначай, но тогда пропустила это мимо ушей. Смутная догадка ещё не успела обрести форму, когда в спальню зашла тётушка. Мэгги было достаточно одного её короткого взгляда, чтобы всё понять и выйти из комнаты, оставив нас наедине.
Эбигейл закрыла дверь, плавно, точно кошка, подошла к кровати и присела на край. Мягко улыбнулась и взяла меня за руку. Она очень хотела показаться заботливой, но эта несвойственная ласка вызвала прямо противоположную реакцию.
– Я надеюсь, ты хоть немного отдохнула, – с той же заискивающей улыбкой сказала Эбигейл, поглаживая мою ладонь.
– Почему Мэгги говорила о Нортумберленде? – спросила я напрямую.
В отличие от служанки Эбигейл посмотрела мне в глаза.
– Потому, что скоро тебе предстоит туда отправиться, – спокойно ответила она. – Ты ведь так хотела уехать, – последнюю фразу тётушка произнесла почти с откровенной издёвкой.
Неясные домыслы, наконец, сложились в чёткую картинку. Эбигейл было совсем не обязательно продолжать, чтобы я всё поняла.
– Ты когда-нибудь слышала о Стенсбери из Фитфилд-Холла? – спросила она.
Стенсбери… Что-то знакомое. Хотя по большому счёту эта фамилия мне ни о чём мне не говорила – возможно, когда-то я слышала её при дворе, но точно сказать не могла.
– Вы нашли ещё одного богатого вдовца, дышащего на ладан? – я изо всех сил старалась, чтобы голос звучал спокойно, но получилось откровенно плохо. – Надеюсь, ему меньше восьмидесяти лет, а во рту остался хотя бы один зуб.
– Твой сарказм сейчас совершенно не уместен, Элизабет, – тётушка обиженно вздёрнула острый нос. – Но я рада, что ты воспринимаешь это как должное.
Эбигейл скверно разбиралась в людях, и уж тем более, не умела читать по лицам, хотя сама была убеждена в обратном. Я не воспринимала это как должное. Просто моя усталая, измотанная голова в тот момент ещё плохо соображает. Но одно было совершенно ясно – в скором времени мне вновь предстоит идти под венец.
Тётушка истолковала моё молчание на свой лад, и потому с энтузиазмом продолжила
– Ричард Стенсбери – виконт, – последнее она произнесла таким голосом, что здесь уместнее было бы слово «король». – Он владеет старинным имением и тремя сотнями акров земли впридачу.
Стенсбери, Стенсбери… Уж не тот ли, чьего отца отправили на эшафот ещё при короле Генрихе, а за три года до этого уличили в связи с женой собственного брата? Вот только я ничего не знаю о его сыне.
– Да, конечно, его отец был распутником и мятежником, но Ричард, говорят, совсем не похож на него.
На совести Эбигейл было много грехов, но она дорожила репутацией семьи и ни за что не отдала бы меня замуж за того, чьё имя покрыто позором.
– Я не стану выгонять тебя силой, но подумай сама, Элизабет: мы на грани разорения, в Лондоне каждый день полыхают костры, а тебе надо устраивать собственную жизнь. Я не могу и дальше содержать тебя, – тихо сказала она.
– Кто он такой? Чем живёт и какой у него нрав?
– Ему тридцать лет, он вдовец, и у него есть дочь, – отчеканила она, словно читала «Отче Наш», – живёт уединенно, в столице не бывает. А что же до характера… Я слышала, он довольно нелюдим, но не жесток и… – тётушка выдержала паузу, – говорят, весьма недурен собой. А, впрочем, что я тебе тут рассказываю… Вот, держи, – она протянула мне серебряный медальон на потемневшей цепочке. – Это прислала его кузина. Открой.
Внутри оказался портрет. Слишком маленький, чтобы разглядеть черты, да и художник, что писал его, судя по всему, не обладал особым талантом. И, честно говоря, выглядел этот Стенсбери… не очень. Впрочем, и моего первого супруга сложно было назвать эталоном красоты.
– А если я откажусь?
– Ты не откажешься, – Эбигейл посмотрела мне в глаза.
И она была права. Чёрт возьми, тысячу раз права.
– А что думает на этот счёт сам виконт?
– Думаю, ему всё равно. Но его дочери нужна мать, а Фитфилд-Холлу хозяйка. Его кузина, да хранит Господь эту женщину, взялась устроить ваш брак.
Иными словами, с самим Стенсбери Эбигейл так и не общалась. Собственно, в этом нет ничего удивительного – каждый второй союз заключается по такому сценарию. В таком важном вопросе, как объединение двух семей и их имущества, нет места любви. И, идя к алтарю с престарелым бароном, я не чувствовала себя несчастной, как, впрочем, и счастливой. Быть может, это далось мне так легко потому, что я ничего не знала о любви – во всяком случае, не более того, о чем писали в книгах. Но благородные рыцари и прекрасные дамы существуют лишь на страницах романов, а в реальной жизни все решают деньги и земли.
– Когда будет готов наш брачный контракт?
Эбигейл довольно улыбнулась.
– Он уже готов. Стряпчий Стенсбери доставил его на прошлой неделе. Тебе осталось лишь прочитать и подписать.
Интересно, как давно она затеяла это мероприятие? Но еще более занимательный вопрос – зачем виконту, судя по всему располагающему если не большим, то, как минимум приличным состоянием, брать в жену разорившуюся вдову?
Ответ нашелся быстро. Со слов тетушки семья виконта с недавних пор попала под пристальное внимание властей – полгода назад кузен Ричарда был обвинен в ереси, доставлен в Тауэр и вскоре казнен. И в такой ситуации брак с доброй католичкой помог бы существенно снизить риски.
– Я много лет знакома с Маргарет, его сестрой, – сказала Эбигейл за ужином. – Она достойная женщина.
– Однако, замуж мне предстоит выйти не за нее, – не удержалась я, но тетушка пропустила это мимо ушей.
– Ты уже изучила договор? – спросила она. – По-моему, условия вполне приемлемые.
– Я бы сказала, они даже слишком хороши. Но если он так рвется вступить в брак, нет ли опасности, что его тоже в скором времени собираются арестовать?
– Нортумберленд находится далеко, – успокоила Эбигейл, – а кузен Ричарда жил в Лондоне. Ну, так как? Что мне сообщить Маргарет?
В столовой повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине да храпом старой собаки.
– Что я согласна.
========== Глава 2. Добро пожаловать ==========
Все формальности были улажены за две недели. Эбигейл, так и не раскололась, когда именно она начала подготовку к этому мероприятию, но, то с какой быстротой все решилось, наталкивало на определенного рода мысли. Через три дня после нашего разговора из Нортумберленда пришло еще одно письмо – Маргарет писала, что приготовления к свадьбе уже начались, и это лишь убедило меня в том, что Эбигейл с самого начала знала, что я соглашусь.
По большому счету меня мало что связывало с Лондоном, а все детали будущего союза были четко прописаны в брачном контракте. Из личной прислуги у меня была только Мэгги, и я предложила ей отправиться со мной. Родственников у девушки не осталось, приданого тоже не было, а потому она с легкостью согласилась. Эбигейл даже не скрывала, что довольна таким раскладом – деньги заканчивались, и платить Мэгги жалованье с каждым месяцем становилось все труднее.
Доставить нас в Нортумберленд поручили дальнему родственнику со стороны матери, приходившегося мне, кажется, троюродным дядей. Все дорожные расходы, как и полагается в таких случаях взял на себя виконт Стенсбери. На те пять фунтов, что прислала Маргарет, купили провизии, лекарств и наняли карету с охраной.
Вещей у меня было немного, в основном те, что пошили еще года три назад, когда финансовое состояние еще позволяло баловать себя нарядами, да несколько платьев оставшихся от матери. Справедливости ради стоит отметить, что все они были добротного качества, ибо тогда мы еще жили при дворе, что само по себе обязывало выглядеть соответствующе. Все украшения поместились в две шкатулки среднего размера, самое же любимое – жемчужную подвеску, подаренную бабке самóй Анной Болейн, я носила практически не снимая и считала своим талисманом. Таким образом, все движимое имущество, которым я располагала, поместилось в пять сундуков – по нынешним меркам скромно почти до неприличия.
Оставляя тетушкин дом, я не испытывала ни тоски, ни сожаления, ровно как и не стыдилась этого – в конце концов, мы обе в какой-то мере испытывали облегчение. В путь двинулись ранним утром, Мэгги, уже полностью одетая, разбудила меня в половине пятого, принесла завтрак и помогла умыться.
Сидя в полутьме на кровати, я зябко ежилась от осеннего холодка, пробравшегося в комнату, даже сквозь запертые ставни. Поленья в камине почти догорели и уже не давали никакого тепла. Билл постарался на славу, очевидно, желая приготовить мне напоследок нечто особенно вкусное, но даже любимый омлет с вяленым мясом и нежнейшая булочка с медом не могли развеять тревогу. Я так жаждала покинуть дом Эбигейл, но страшилась будущего – что за человек этот Стенсбери? Будет ли он добр или жесток ко мне? Как примет меня его дочь и, как, в конце концов, сложится дальнейшая жизнь?
