Текст книги "Сталинский дом. Мемуары (СИ)"

Автор книги: Виктория Тубельская

Зрелища

Еще до приобретения столь чтимых мною «Оперных либретто» я с не меньшим увлечением читала театральные программки – тоненькие книжечки с репертуаром московских театров на неделю, фотографиями актеров и сцен из спектаклей. Попадались мне и совсем старинные – двадцатых годов. Там я вычитала содержание балета «Любовь к трем апельсинам», снабженное черно-белой картинкой – огромный апельсин, разделенный на дольки, а в самой серединке балерина на пуантах. К сожалению, об этом балете мне больше ничего не известно.

Таким образом, сюжет «Лебединого озера» был мне несомненно знаком еще до того, как меня на этот балет повели. Вероятно, именно поэтому я совершенно не помню самого первого увиденного мною спектакля. Он слился с бесчисленным количеством других «Лебединых озер», включая печально прославившийся – его круглосуточно передавали по телевиденью во время путча в августе 1991 года. С тех пор я этот балет невзлюбила: он ассоциируется у меня с танками на улицах.

В Большом шел «Конек-горбунок», тогда еще не Щедрина, а Пуни. С него-то и началось мое знакомство с балетом. Там была сцена в подводном царстве – голубовато-таинственном, где перемещались по вертикали вверх и вниз огромные морские коньки, а из раковин выпархивали балерины, изображавшие жемчужины.

Но главный балет того времени – «Красный мак» Глиэра о революционной борьбе китайских кули против империализма, танцовщице Тао Хоа и капитане советского парохода в белой форме. Пароход помещался тут же на сцене в натуральную величину, занимая весь задний план. На его фоне матросы лихо выкаблучивали яблочко, а Тао Хоа спасала капитана ценой своей жизни от коварных врагов мирового пролетариата. Собственно, это был идеологически выдержанный вариант «Чио-чио-сан», разумеется, с любовью исключительно платонической. Ребенка от советского капитана ни у кого быть не могло. Это совершенно исключалось. Танцевала Тао Хоа с веером и в брючках, выделывая на пуантах якобы китайские движения. Как и у прочих «китайцев», глаза у нее были подведены до самых висков.

«Спящую красавицу» я выдержала мужественно – существовали некоторые опасения, что я испугаюсь феи Карабос. Из всего спектакля запомнился мне легкий прозрачный занавес с огромными выпуклыми кистями сирени и летящая вдоль него добрая фея. Ее так и звали – фея Сирени.

Балетным программкам с либретто я верила безоговорочно. Раз принц, значит, само собой разумеется, прекрасный – это, как в сказке. Хотя, конечно, я не могла не видеть, что принцы порой коренасты и коротконоги, а когда они поднимают балерин, у них из под колета вылезают штаны. Мне было за них стыдно: меня учили, что штаны не должны вылезать ни при каких обстоятельствах. Отдельно принцы появлялись редко, никаких тридцать два фуэте, как положено балеринам, не делали. Раза два подпрыгнут – и сразу за кулисы.

Постоянно озадачивало, что в балетах огромное количество народа ничего не делало, просто сидели по всему периметру сцены. Я думала, они ожидают своей очереди – после главных героев. Но времени всегда не хватало: занавес неизменно опускался под аплодисменты прежде, чем они могли бы вступить

Поэтому меня до сих пор обуревают дерзкие балетмейстерские идеи. Как бы я, например, поставила «Лебединое озеро». У меня бы никто бестолку на сцене не сидел – все бы танцевали беспрерывно: и владетельная принцесса, мама принца, и придворные, и гости на балу. Ах, как бы в моей постановке задвигались поселяне в «Жизели» и всякие разные испанцы в «Дон-Кихоте». Ведь на то и балет, чтобы танцевать, а сидеть можно где-нибудь в другом месте.

Опера мне не нравилась: там все почти были толстые. В «Руслане и Людмиле», например, Людмила не уступала в корпулентности Фарлафу, комическому претенденту на ее руку, а хазарский хан Ратмир и вовсе оказался пышнотелой дамой с явственным бюстом. Поэму Пушкина я к тому времени уже прочла, и все происходящее на сцене с ней никак не вязалось

Телевиденье и радио

Телевизор состоял из очень большого деревянного ящика, крошечного экрана и прямоугольной линзы, в которую наливали не то дистиллированную воду, не то какой-то специальный состав. Линза надевалась на ящик, как очки. Был телевизор еще в ту пору диковинкой, и на него приглашали гостей.

Существовала только одна программа, и передачи часто повторялись: все то же пресловутое «Лебединое озеро», а из опер – «Судьба Тараса» Кабалевского и «В бурю» Хренникова. Обе шли в театре им. Станиславского и Немировича-Данченко. Насколько они были увлекательны, можно судить по моим любимым «Оперным либретто».

Вот в «В бурю» (по мотивам романа Н. Вирты «Одиночество»), сцена из третьего действия. В Кремле, в приемной Владимира Ильича Ленина, встретились Фрол и Андрей с Листратом. Листрат – делегат Десятого съезда партии – недавно вернулся из ледового похода по подавлению контрреволюционного Кронштадтского мятежа. Перед тем как войти в кабинет Ленина, Листрат сообщает землякам о важнейших решениях коммунистической партии и советского правительства: продразверстка заменена продналогом. Героическая Красная армия одерживает победы на фронтах Гражданской войны. Недалек и конец антоновщины. Фрол и Андрей радостно поражены услышанными новостями. Они сначала не верят Листрату, но все, сказанное им, подтверждают и другие посетители приемной. Фрол все же хочет услышать слова правды от самого Ленина. Раскрываются двери кабинета и на пороге – Владимир Ильич. Он приглашает к себе тамбовских ходоков.

Ленин возглавляет обширный список действующих лиц, но без указания голоса. Фрол – бас, Андрей – тенор, Листрат – баритон.

Не менее интересна «Семья Тараса» (по мотивам повести Б. Горбатова «Непокоренные»). Например, второе действие: «Лесная глушь, поздняя осень. Возле полуразрушенной избушки одинокий старый лесник распевает протяжную песню. А в избушке – подпольная явка. Здесь руководитель партизанского движения в районе Степан встречается с руководителями отрядов, дает им боевые задания. Сюда же пришел и комсомолец Павка – Степан поручил ему организовать взрыв фашистского штаба…»

А вот финал: «Старый Тарас обращается к согражданам с горячей патриотической речью. Он призывает советских людей не щадить сил для полной победы над врагом, чтобы потом с еще большей энергией бороться за прочный мир…» Кстати сказать, «борьба за прочный мир» – это из другой оперы, извините за каламбур. «Оперные либретто» изданы уже с послевоенной риторикой, в которой, кроме вышеупомянутой борьбы, фигурировал еще лозунг «Миру – мир!», сопровождаемый испытаниями советских атомных бомб и нагнетанием военной истерии. Наши союзники во Второй мировой войне – Англия, Франция и США – именовались теперь «поджигателями войны», в точном соответствии с советской манией поиска врагов.

Из драматических спектаклей я насмотрелась по телевизору на «Свадьбу с приданым» Дьяконова. Эта комедия из колхозной жизни пользовалась невероятным успехом. Сюжет примерно такой. Руки молодой передовой колхозницы (ее играла Вера Васильева) из богатого колхоза добиваются два претендента. Слегка отрицательный обаятельный шелопай – его играл Николай Доронин, кумир девушек, и безусловно положительный во всех отношениях скромный тихий парень – его играл Ушаков. Пельтцер исполняла роль вездесущей, острой на язык бабки, которая немного занимается сватовством. Песни из «Свадьбы с приданым» сразу стали, как теперь выражаются, хитами. Их распевала вся страна. Слова помню до сих пор. Вот куплеты Доронина:

 
Через вас, моя черешня,
Ссорюсь я с приятелем.
До чего же климат здешний
На любовь влиятельный.
 
 
Про меня все люди скажут
Сердцем мил и не спесив.
Или я в масштабах ваших
Недостаточно красив?
 

А вот сугубо лирическая песня Ушакова:

 
Я люблю тебя так,
Что не сможешь никак
Ты меня, ты меня, ты меня разлюбить.
 
 
До свиданья скажу,
Возвращусь и хожу,
До рассвета хожу
Мимо милых окошек твоих.
 

Что касается драматурга Дьяконова, то его постигла вовсе не комедийная судьба с хэппи эндом. Он спился, не выдержав обрушившейся на него славы, и так и остался в истории советской драматургии автором одной пьесы. Таким образом, он уподобился Руже де Лилю: автор «Марсельезы» тоже ничего больше не создал и плохо кончил.

Из пьес на «международную тему» часто показывали «Седую девушку» – что-то про китаянку (дались им эти китайцы) и американских злодеев-империалистов, и «Поезд можно остановить» – про борьбу за мир. К сожалению, не помню, ни кто их написал, ни содержания.

Для детей предлагалась пьеса С. В. Михалкова про советских пионеров, угнанных фашистами в Германию и после победы оказавшихся в американской зоне оккупации. Они очень хотят домой в СССР, но американские злодеи поджигатели войны, их не пускают и чинят всяческие препятствия. Пьеса так и называлась – «Я хочу домой». Ее очень часто передавали по радио.

Радио еще оставалось главнее телевиденья.

Утром вся страна делала гимнастику. «Поставьте ноги на ширину плеч!» – приказывал диктор, и миллионы советских граждан делали одинаковые движения. Заканчивалась утренняя гимнастика призывом: «А теперь переходите к водным процедурам!» Что, интересно, имелось в виду? Умывание под холодной струей умывальника с черными пятнами от отбитой эмали в коммунальной квартире?

Пионерам полагалось слушать бодрую «Пионерскую зорьку», а юным натуралистам – передачу про животных «Лесная газета» (название заимствовано из знаменитой книги Виталия Бианки). Ее я ожидала с нетерпением. Еще мне очень нравилась передача «Клуб знаменитых капитанов», сделанная по пьесе Клементия Минца. Действие происходило в библиотеке. Герои знаменитых книг, уже прочитанных мною, Гулливер, Робинзон Крузо, Пятнадцатилетний капитан сходили со страниц под таинственный бой часов и тихо пели как-то так: «В полночь сходим со страниц… Встречи час назначенный сумерками скрыт. Все мы капитаны, каждый знаменит…» Увы, не помню. Затем все эти персонажи кому-нибудь помогали, вмешиваясь в современную жизнь. Подозреваю, что китайцам или неграм.

Я вообще очень много узнала благодаря радио. Очень важной идеологически почитаемой фигурой был Мичурин. Что-то он там все время прививал. Какие-то привои-подвои. Бере зимняя. Что это за фрукт? Радио беспрестанно рассказывало и про некий одуванчик, росший в Средней Азии. Назывался он «кок-сагыз». В пику американским империалистам и плантаторам-угнетателям из него порывались извлекать собственный советский каучук. Затея эта провалилась, и бедный кок-сагыз канул в небытие, как и лесозащитные полосы. Их директивно сажали в степях против суховеев. Пропагандировался по радио и квадратно-гнездовой способ посадки картофеля – как главный способ поднять урожайность. Этой самой урожайности вредил колорадский жук, разумеется, подпущенный американскими империалистами. Занималось радио и медициной: рыбьим жиром и гематогеном, бешенством и глистами.

Кино

Первый фильм в своей жизни – «Без вины виноватые» – я посмотрела в доме отдыха «Красная Пахра». Сцена на кладбище так мне понравилась, что я тянула маму в кинозал смотреть это сочинение Островского еще и еще – благо, что его «крутили» чуть ли не каждый вечер. Это никого не удивляло и не возмущало – тогда было принято смотреть один и тот же фильм по многу раз.

В перипетии сюжета я не вдавалась, меня не интересовал ни красавец Дружников – Незнамов, ни великолепный Грибов – Шмага. Скорей, скорей! Но вот из затемнения возникали наконец покосившиеся кресты, заброшенные могилы, и Кручинина (ее играла Тарасова) в узком платье с треном и в шляпе с вуалью ищет, где похоронен ее сын. И тут из-за крестов под зловещее карканье ворон вылезает ужасная старуха в лохмотьях и сообщает, что сын Кручининой жив… Фильм был черно-белым, что как нельзя лучше создавало зловещую атмосферу. Белый ангел с отбитым крылом на забытой могиле, белое лицо Кручининой сквозь квадратики черной вуали, черные кресты, фотографическая четкость морщин на физиономии старой ведьмы, черные летящие тучи…

Но самыми главными фильмами того времени были те, что начинались с титров: «Этот фильм взят в качестве трофея в ходе военных операций советских войск…» Все остальные надписи, обычно предваряющие фильм, в трофейных отсутствовали – они были анонимны, – но, тем не менее, неизвестно откуда люди знали актеров, игравших в них, и выстаивали длинные очереди в кассу на Грету Гарбо, Вивьен Ли, Роберта Тейлора, Эррола Флинна.

Неужели в нацистской Германии показывали фильмы врагов – американцев и англичан? В самом деле, откуда они взялись? Может быть, их показывали на виллах (чуть не написала «дачах») высокопоставленных руководителей Третьего рейха. Ну и что особенного? У нас же именно «на дачах» и смотрели всякие заграничные фильмы, которые простым смертным смотреть запрещалось. Так что скорее всего нашли коробки с пленкой в будке киномеханика в Рейхстаге или в каком-нибудь замке.

Меня на эти фильмы брала собой мама, обычно на дневной сеанс. Маленький дощатый кинотеатр в Дубултах был почти пуст, не считая нескольких мальчишек, сидевших на самых дешевых местах в первом ряду, у самого экрана. Часто фильм шел под шум дождя, барабанившего по крыше, или под шум волн – море было совсем близко.

Дубляжа в то время то ли не существовало, то ли на этих фильмах экономили – и это их собственно спасло. Благодаря тоненькой ленточке субтитров сохранялись голоса актеров, все оттенки игры. Ничто постороннее не вторгалось в их тайну, в их нежный прозрачный универсум.

Ах, какой снег падал в черно-белых трофейных фильмах – медленный, снежинка к снежинке, в конусе света старинных фонарей. Он мерцал на капюшоне плаща, а когда героиня капюшон откидывала – на ее локонах, неподвластным никаким бурям и метелям. Ее лицо крупным планом в профиль и профиль героя. Влажно блестящие губы, шепчущие что-то непонятное, и я читаю на медленно ползущих титрах: «Я люблю вас…»

Кованая решетка дворцовых ворот, кареты, бал, знаменитая танцовщица Фанни Эльслер, влюбленная в герцога Рейхштадтского, сына Наполеона (это фильм «Судьба балерины»). Все кончено, заговор раскрыт, Орленок навсегда останется пленником Шенбрунна. Фанни рыдает, но ей пора на сцену, ее выход. Танцевать, как будто ничего не случилось. Никто не должен догадаться о ее горе. Как потрясающе плакали в трофейных фильмах! Слезы делали актрис еще красивее – у них не распухали носы, не краснели глаза, они не дурнели. Максимум – чуть-чуть дрожали губы, глаза – крупным планом – лучились от влаги, и крупные слезы, безупречно круглые, медленно катились по щекам, не нанося гриму ни малейшего урона.

Разве можно забыть, как горбилась, задыхаясь от кашля Маргарита Готье – великая Грета Гарбо – в «Даме с камелиями»? И как она же в «Королеве Кристине» смотрит на уплывающий корабль, все меньше и меньше становится силуэт ее возлюбленного на палубе, она больше никогда не увидит его – долг королевы вынуждает ее отказаться от счастья.

А Вивьен Ли, танцующая на балу с Робертом Тейлором («Мост Ватерлоо»). Она скоро бросится под машину на этом мосту, и Роберт Тейлор, английский полковник, придет туда перед высадкой союзников в Нормандии. Он вынимает амулет, который подарил Вивьен Ли – маленького китайского божка, подобранного им на мосту в ту трагическую туманную ночь, когда она покончила с собой. Туман туман… Ясно, что полковник не вернется с войны.

У «Приключений Тарзана» были свои, как теперь бы сказали, фаны. Этот фильм совершенно испортил недостаточно идейно выдержанных пионеров, которые, вместо того чтобы играть в «Тимура и его команду» Гайдара, изображали Тарзана, подражая его пронзительному крику и прыгали, раскачавшись на веревках за неимением лиан, с одного дерева на другое. Некоторые храбрые пионеры падали и погибали.

Я любила этот фильм, вернее, фильмы – их было несколько серий – не из-за атлета Тарзана в трусиках. Куда ему было до Эррола Флинна в «Робин Гуде». Я ходила на «Тарзана», чтобы полюбоваться на шимпанзе Читу, которая выделывала всякие трюки. Она не раз выручала Тарзана и его неведомо откуда взявшуюся в джунглях невесту Джейн. На Читу я готова была смотреть сколько угодно, как на Кручинину на кладбище, перетерпевая страх перед племенем туземцев-каннибалов, которые с воплями, потрясая копьями, охотились за Тарзаном и Джейн.

Еще были комедии, скорее всего австрийские, со знаменитой Франческой Гааль. В «Петере» она переодевалась в мальчика, а в «Маленькой маме» у нее на руках случайно оказывался чужой ребенок, что порождало множество смешных ситуаций. Пела и танцевала Франческа Гааль божественно.

В «Петере» тоже был бал, но иной, чем в мелодрамах, где герои, кружась в вальсе, либо объяснялись в любви, либо прощались навсегда. Я с неодобрением отнеслась к проделкам Петера – это было не по правилам: Франческа Гааль во фраке танцевала с долговязой девицей, которой едва доставала до декольте. Когда она роняла бедную партнершу, все смеялись, а я нет.

Остается загадкой, почему советским людям решили показать трофейные фильмы, где не было ни пастухов, ни доярок, ни стахановцев, ни борьбы за перевыполнение плана, ни секретарей парткомов.

Приходилось слышать две версии. Мол, дали народу чуть-чуть расслабиться после тягот войны. Экие гуманисты! И вторая – Сталину, как известно, возили на дачу все фильмы, выпускавшиеся в СССР. Если он одобрял – показывали. Не нравилось – запрещали. Не следует, однако, думать, что Сталин только и делал, что смотрел целый день кино – фильмов тогда снимали мало. «Лучшему другу советских кинематографистов», вероятно, показали какой-нибудь трофейный фильм, скорее всего «Петера» – вождь любил комедии. После просмотра Сталин дрожавшего киноминистра, вопреки его ожиданиям, не расстрелял и произнес кратко и веско: «Это будет посильнее „Фауста“ Гете». На следующий день во всех кинотеатрах шли трофейные фильмы.

Моя же версия сугубо практическая: поступились принципами ради длинного рубля. Прокат этих фильмов, которые ничего не стоили, приносил немалые барыши – смотрели их все от мала до велика и не один раз. Этакая огромная государственная халява.

Но все это досужие домыслы. Правды об этой эпохе нам не узнать никогда, вопреки поговорке, что тайное всегда становится явным.

Кроме трофейных, на экраны попадали фильмы из народно-демократических республик – потрясающий термин, изобретенный сталинскими идеологами для стран Восточной Европы и Балкан – военных трофеев СССР. Один из них, вероятно, чехословацкий, назывался «Голем». Он был цветной, и, должно быть, по контрасту с черно-белыми, казался очень ярким, в жизни таких едких цветов не существовало. По ощущению – хотелось зажмуриться – с ним могли соперничать лишь женские панталоны с начесом китайского производства с этикеткой «Дружба». Салатные и розовые – вырви глаз – они появились в магазинах в конце сороковых и наглядно демонстрировали дружбу Сталина с Мао Цзэдуном, так же как песня Вано Мурадели: «Москва-Пекин, Москва-Пекин, песню поют народы. Москва-Пекин, Москва-Пекин, пусть зеленеют всходы». Кроме вышеупомянутых штанов, продавались и товары экзотические – китайские веера из сандалового дерева, распространявшие пряный аромат, и шелковые зонтики с бамбуковыми спицами.

Действие «Голема» происходит в средневековой Праге. Голем – вылепленный из глины монстр, оживленный алхимиком. Но Голем выходит из-под его власти и принимается крушить все на своем пути. Голем был сделан мастерски. Он походил на огромную печь с ногами-тумбами, с прямоугольной грубо вылепленной головой, короткой неподвижной шеей и едва намеченным чертами физиономии. Алхимик в бархатном берете то ли забыл формулу, при помощи которой повелевают Големом, то ли эту формулу украли.

Еще шла «Дикая Бара», тоже чехословацкого производства, нечто вроде купринской «Колдуньи». Запомнились лишь ее белые рукава фонариком и длинные волосы, развевающиеся на ветру.

В венгерских фильмах царил актер Латабар – изумительный комик с остроугольным и одновременно гуттаперчивым лицом. Собственно, он играл лицом – любое выражение вызывало смех. Из теперешних актеров такой мимикой обладает, пожалуй, только Олег Табаков.

Знаменитый «Багдадский вор» к трофейным не принадлежал. Как это чудо попало на экраны, даже предполагать не берусь. Это был сплав арабских сказок «Тысячи и одной ночи», цветной, с невиданными в ту пору комбинированным съемками (то, что теперь называется спецэффекты). Благодаря им получился потрясающий великан-джин, который, естественно, возникает из бутылки, такой огромный, что мальчик – багдадский вор сидит у него на ладони. Но злой волшебник Джафар в черной чалме, с лицом, укутанным тканью так, что оставались видны только глаза, был еще почище джина. Когда он пристально смотрел с экрана в зал, становилось действительно страшно – сейчас он тебя заколдует.