Текст книги "Неуемный волокита"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Джин Плейди
Неуемный волокита
ФАНФАРЫ В ЧЕСТЬ КОРОЛЯ
Декабрь выдался холодным. Горные перевалы завалило снегом, и маленькое королевство Наварра обрело такую безопасность, какой еще никогда ему не могли обеспечить правители. Однако король, поглядывая на небо, не близится ли рассвет, думал не о спокойствии государства. Он пришпорил лошадь, и на его все еще красивых губах появилась мрачно-веселая улыбка.
– На сей раз… настоящий беарнец, – пробормотал он и, повернувшись к едущему рядом спутнику, крикнул:
– Слышишь, Котен? Я говорю, теперь должен родиться здоровый крепкий малыш. Мне нужен наследник, а не худосочный заморыш.
– Да, сир, думаю, на сей раз родится крепыш, – подобострастно подтвердил спутник.
Король захохотал.
– Жанна позаботится об этом, не волнуйся. Ей известно, что слов на ветер я не бросаю. Как вспомню о детях, которых она потеряла, так, кажется, сам бы оттащил ее за волосы к позорному столбу да собственноручно задал порку. И правильно сделал бы, а, Котен?
Тот неодобрительно кашлянул. Не стоило пренебрежительно говорить о женщине, которая, если с государством ничего не случится, со временем станет королевой Наварры. Более того, каждый, знающий мадам Жанну, относится к ней с почтением. Силой воли она не уступала отцу, и если станет править Наваррой – в этом королевстве нет салического закона [1]1
Свод законов древнегерманского племени салических франков, согласно которым наследование земель и связанных с ними титулов происходило только по мужской линии.
[Закрыть], как в могучем соседнем, – то явно заслужит уважительную покорность подданных. При своих добродетелях Жанна д'Альбре лишена слабостей отца – Генрих Наваррский хоть и великий воин, но раб своей плоти, а каким бы сильным ни был человек, этот порок создает определенные сложности. Да, ответить на этот вопрос Котену было нелегко.
Генрих понял ход мыслей своего слуги и остался доволен. Значит, Жанна сумела внушить почтение окружающим! Отлично. Лишь бы сознавала, что, покуда он жив, власть будет в его руках. Ему не нравился ее муж-красавчик. Сразу видно, что жил при французском дворе. Таким смазливым франтам, как Антуан Бурбон, в Беарне не место. «Мы растим мужчин, – с гневом подумал Генрих. – Клянусь Богом и всеми святыми, мой внук будет настоящим беарнцем, а не парижанином, он станет пахнуть крепким потом, а не духами.
Однако Жанна восхищается красавчиком-муженьком.
Посмотрим, посмотрим», – размышлял Генрих. На сей раз внук должен выжить, он ясно дал понять это Жанне. Она знает, что ее отец – человек слова. Если и этот ребенок умрет, как родившиеся ранее – а он считал, что, если б она сама смотрела за детьми, они были б живы, – ей придется в полной мере на себе испытать его гнев; что это такое, она хорошо представляет.
Король снова пришпорил коня. Надо поспеть к замку вовремя, позаботиться, чтобы Жанна выполнила свою часть уговора.
Но он знает ее хорошо. Она все помнит и будет отстаивать права своего ребенка так же отчаянно, как боролась против уготованного ей брака с герцогом де Клеве.
На свою дочь Жанну король мог положиться.
В замке По Жанна расхаживала взад-вперед по спальне, сложив руки на большом животе, и напряженно прислушивалась, не едет ли отец.
– Ложитесь, мадам, – уговаривали ее служанки, но она пропускала их слова мимо ушей.
– Отец все не едет?
– Нет, мадам.
– Будьте начеку и, когда появится, дайте мне знать. Он должен быть здесь, когда родится ребенок.
Служанки поражались своей госпоже. Любая женщина на ее месте мечтала бы поскорей разрешиться от бремени. Но Жанна Наваррская, прирожденная воительница, уже сражалась за права ребенка, который только должен был появиться на свет, поскольку отец заключил с ней твердый уговор. Ее отец, Генрих д'Альбре, отважный воин – несколько грубоватый по сравнению с таким людьми, как ее муж, – умный правитель, любовник многих женщин, по праву называвший себя «настоящим беарнцем». Будто только беарнцы ведут себя таким образом! Он не походил на любезных, утонченных французских дворян и все же сумел снискать восхищение ее матери, известной своим поэтическим талантом Маргариты Наваррской, сестры Франциска I. Генрих Наваррский – безраздельно господствующий в своем королевстве, где, в отличие от французского двора, остроумие, сатира, образованность и художества не поощрялись и не ценились, – питал крайнее презрение к тем, кого именовал «красавчиками», и ясно давал понять это дочери.
В смерти родившихся ранее сыновей отец винил ее.
– Ты отдала их под присмотр безалаберных нянек, – выговаривал он ей. – Нечего сказать, разумное обращение с моими внуками. Теперь слушай, моя девочка. В следующий раз у тебя должен родиться мальчик, которого мне будет не стыдно называть внуком; и рожать ты будешь в По. Он родится здесь и вырастет среди гор, станет мужчиной, а не жеманным балбесом.
Жанна улыбнулась; она знала, как отец относится к ее любимому всем сердцем мужу – веселому, очаровательному, с изысканными манерами.
Возможно, когда ребенок родится, они смогут жить все вместе; правда, представить Антуана в По нелегко. Его место в Лувре, Амбуазе, Блуа, при том блестящем дворе, к которому она сама так и не привязалась даже при жизни дяди, Франциска I.
Если родится мальчик, отец обещает сделать его наследником трона. Ему было известно о страхах дочери, она боялась, что в беспечную минуту он может прислушаться к просьбам очередной любовницы и составить завещание в ее пользу. Поэтому между ними был заключен уговор. Мальчик появится на свет как избранник судьбы, поэтому Жанна, рожая, должна встретить его появление пением беарнского церковного гимна.
Ей это по силам. Она достаточно мужественна для подобного испытания. Но отцу необходимо быть рядом и слышать ее, иначе он легко усомнится в том, чего не видел и не слышал. Пусть у него не окажется ни малейшей возможности уклониться от выполнения уговора.
Жанна побледнела, когда ее пронзила боль, но губы даже не дрогнули.
– Едет? – выкрикнула она. – Посмотрите.
Дева Мария в конце моста,
Помоги мне в этот час,
Умоли Бога помочь мне быстро родить,
Вплоть до горных вершин все молят Его.
Дева Мария в конце моста,
Помоги мне в этот час.
Голос ее не дрожал. Она рожала и пела.
– Клянусь всеми святыми, – пробормотал король Наварры, – моя дочь мужественная женщина.
Пение прекратилось, послышался крик ребенка.
– Мальчик!
Это слово привело его в восторг.
Он подошел к кровати, посмотрел на дочь и вложил ей в руки золотой ларец. Несмотря на изнеможение, Жанна крепко ухватила его, зная, что в ларце лежит завещание. Отец сдержал слово.
Она добилась королевства для своего ребенка; молитвы ее оказались услышаны. Родился будущий король Наварры.
Генрих, передав ей ларец, крикнул служанкам:
– Дайте сюда мальчика!
Не смея ослушаться, они принесли ребенка. Глаза короля потеплели, когда он стал разглядывать младенца – такого крепкого и складного.
– Сир… – начала было старшая служанка, но он гневным взглядом заставил ее замолчать.
– Женщина, не вздумай советовать, как мне обращаться с внуком, – крикнул он, завернул ребенка в полу своего камзола и вышел из спальни.
Несколько человек отправились за ним в его покои.
– Сегодня великий день, – кричал король. – Видите этого мальчика? Он беарнец. Не красавчик, а мужчина. Мы, беарнцы, умеем растить мужчин. Вот увидите, он будет львом среди людей.
И поднял новорожденного так, чтобы его все видели.
– Эй! Принесите чеснока и хорошего красного вина. Я покажу вам, что он уже мужчина.
Когда принесли то и другое, он натер чесночным зубком губы мальчика и поднес к его рту золотую чашу. Ребенок не выказал недовольства и, к восторгу деда, почмокал губами.
– Что я говорил вам? – вскричал Генрих Наваррский. – Сегодня родился человек, который со временем будет править вами. Этот младенец – мой внук. И смотрите мне, если кто-то посмеет усомниться в его происхождении. Он истинный беарнец.
Мальчика назвали Генрихом в честь деда. Дед решил сам заняться его воспитанием и сказал Жанне, что дитя проведет первые недели жизни не во дворце, а в простом доме кормилицы, которую он выбрал.
И привел к дочери крестьянку с разбухшей от молока грудью.
– Она будет кормить моего внука, он будет находиться в ее доме.
– Отец, здесь ему будет удобнее.
Генрих, прищурившись, поглядел на дочь.
– Удобства не спасли тех моих внуков. Этот ребенок со временем станет королем Наварры. Ему нужны не мягкие шелковые подушки, а хорошее свежее молоко здоровой женщины.
С этими словами он провел рукой по груди крестьянки, и Жанна подумала, не одна ли это из его многочисленных любовниц, и не будет ли ее сын сосать молоко, принадлежащее его дяде.
Эта мысль ее позабавила. Отец, увидя улыбку на лице дочери, одобрительно кивнул.
– Образумилась, – заметил он. – Этого ребенка я не оставлю на попечение безалаберных нянек, думающих только о шалостях с придворными. Эта женщина будет ему матерью, а не нянькой. – Он повернулся и сурово посмотрел на нее. – Иначе ей не поздоровится.
Он взял малыша из люльки и сунул в руки крестьянке.
– Корми его. Здесь. Сейчас.
Женщина выпростала большую грудь и поднесла к ней ребенка. Пока маленький Генрих жадно сосал, дед, не сводя с него глаз, громко смеялся.
– Отлично, – воскликнул он. – Насыщайся, внучек. Королям нужна хорошая пища.
Жанна глядела на них с удовольствием. Она радовалась, что отец так увлечен мальчиком; одобрение его относилось и к ней. Во многом она была с ним согласна; ей не хотелось, чтобы ребенок воспитывался при дворе короля Франции, но ей было любопытно, как Антуан воспринял бы весть, что его ребенка будут вскармливать в крестьянском доме.
Король подошел к кормилице, придвинул ей стул и стоял, пока младенец не насытился.
– Неси его к себе, – приказал он. И схватил женщину за ухо; жест этот был фамильярным, дружелюбным, однако в нем проглядывала угроза. – Помни, у тебя на руках наследник трона Наварры. Хорошенько помни.
Крестьянка с ребенком на руках вышла, и Генрих повернулся к дочери.
– Значит, мне вмешиваться в его воспитание нельзя? – спросила Жанна.
– А ты как думаешь, дочка? У тебя были и другие сыновья, однако он мой единственный внук. Я не забыл, что случилось с последним ребенком.
Лицо Жанны мучительно исказилось. Она никогда не забудет душераздирающих криков малыша, приводивших их всех в ужас, пока не обнаружилось, что у него сломаны ребра; и признания испуганной няни; флиртуя с молодым придворным, она бросила ему ребенка из окна, как мяч, а придворный поймать его не сумел.
Генрих насмешливо глядел на нее.
– Полагаю, дочка, – сказал он, – что ребенку в моих руках будет безопаснее, чем в твоих.
Король ждал протестов. Жанна никогда не отличалась кротостью; он помнил, как упрямо она отказывалась от брака с герцогом де Клеве и с пренебрежением восприняла побои, покрывшие синяками ее нежное тело. Она пошла больше в него, чем в мать, и он понимал ее лучше, чем Маргариту; та была больше привязана к своему брату, Франциску I, чем к нему или к дочери.
Поняв правоту отца, Жанна не стала протестовать. Она всегда тщательно обдумывала проблему и соглашалась с решением, которое ей казалось правильным. Генрих был доволен дочерью. Особенно теперь, когда она подарила ему внука.
Воспитание будущего короля Наварры находилось в его руках.
ЛЮБОВНЫЕ СВЯЗИ ПРИНЦА
Юный Генрих и его небольшая свита со смехом, с песнями ехали верхом в Нерак. У принца служилось хорошо, он был замечательным товарищем. Никто в Наварре не наслаждался жизнью больше его, и он старался, чтобы всем было так же весело, как ему. Невозмутимый, добродушный, он был отчаянным смельчаком и вызывал восхищение друзей, охотясь с ними в горах. Мало что доставляло Генриху большее удовольствие, чем охота на медведя, волка или серну в Пиренеях; еще ребенком он научился босиком взбираться на скалы. Трудности он переносил со смехом, никогда не просил особых уступок, и если в горах еда подходила к концу, охотно делился с самым скромным из слуг. Подошвы ног его отвердели и стали черными, поэтому незнакомцы часто принимали его за слугу. Генриха это только забавляло.
На губах его нередко играла насмешливая улыбка, словно ему нравилось подсмеиваться над жизнью; шуткам в свой адрес он неизменно веселился.
Дед, будь он жив, назвал бы его настоящим мужчиной, потому что внук становился очень на него похожим. Характер у внука, пожалуй, был более спокойный, ум – более острый; как ни нравилось ему развлекаться и охотиться, учеба вызывала у него интерес. Он никогда не станет таким образованным, как его бабушка, Маргарита де Валуа, но кто во Франции мог бы сравниться с нею? Маргарита была исключением, но все же передала внуку часть своей любви к учению и литературе.
От деда он унаследовал увлечение женщинами, проявившееся в раннем возрасте. Они его очаровывали и, словно бы улавливая его интерес, тянулись к нему. Притяжение было обоюдным.
Еще когда Генрих был совсем ребенком, тогда уже взгляд его больших темных глаз из-под высокого, увенчанного черными кудрями лба, неотступно следовал за женщинами; их формы привлекали его; он улыбался им и с любопытством гладил их груди; обладая живым, пытливым умом, он быстро понял, какую роль сыграют женщины в его жизни. Они были даже важнее охоты на волков и серн или уроков Ла Гошери, которому мать поручила приобщить его к реформатской вере. Нередко, сидя за книгами, он поглядывал в окно, надеясь увидеть какую-нибудь очаровательную девушку, и если видел, то выходил к ней; отправляясь в горы, искал взглядом какую-нибудь юную крестьянку, которая б умела карабкаться по скалам не хуже его и была б ему спутницей во время охоты.
Теперь, по пути в Нерак, он думал о Флеретте, дочери главного садовника. Она была двумя годами старше его, понимающей и податливой. Каким наслаждениям они предавались в саду, который так старательно холил ее отец! Какое блаженство ждало их в будущем! Неудивительно, что он смеялся и пел.
– Мой принц рад поездке в Нерак? – спросил едущий рядом Ла Гошери.
– Очень, – ответил Генрих.
– Он вам нравится больше, чем По?
– По мне, лучше ехать туда, чем куда бы то ни было, – пылко ответил принц.
Несколько молодых людей засмеялись. Ла Гошери обернулся и бросил на них сердитый взгляд. Он понял, что в Нераке есть молодая женщина, которую принцу не терпится увидеть.
– В По вы можете с таким же успехом продолжать занятия, – пробурчал он.
– Нет-нет, – серьезным тоном заговорил Генрих. – Уверяю вас, дорогой учитель, в Нераке учеба дается мне гораздо легче.
Снова раздался приглушенный смех.
– Мой дорогой принц, – вновь обратился к нему Ла Гошери, – если вы собираетесь стать одним из вождей гугенотов – до чего мы нуждаемся в вождях! – то вам нужно относиться к занятиям с полной серьезностью.
– Не беспокойтесь, мой друг. Я не шучу.
Ла Гошери замолчал. Какие испытания принесет этот молодой человек своей святой матери? Он, Ла Гошери, приложит все силы, чтобы сын стал ее гордостью – благочестивым и вместе с тем воинственным юным героем, готовым повести гугенотов против католиков, с которыми, он в этом уверен, предстоит борьба по всей стране.
Он внимательно посмотрел на веселое, пышущее здоровьем и жизненной силой лицо принца, на мальчика, рядом с которым французские принцы королевской крови выглядят растениями, выросшими в подземелье, а не на горных склонах; наваррцы должны гордиться таким принцем. Будь он только глубоко верующим; будь он только более серьезным!
Генрих видел, как пристально наставник его разглядывает, и насмешливо улыбался, понимая, что волнует Ла Гошери. Советы его и критику он выслушивал терпеливо, но легко мог, пожав плечами, отвергнуть и то, и другое; непреклонен, однако, он был только в одном – в намерении и дальше вести беззаботную жизнь.
Флеретту Генрих нашел в огражденном садике, где они впервые предавались любви. Услышав о его приезде, она поспешила туда, зная, что он придет.
У пухлой, зрелой Флеретты Генрих был не первым, но лучшим любовником, и она считала, что с ним никто не сможет сравниться. Подобно ему она жила только настоящим. Лишь так дочь садовника могла сойтись с принцем.
Обнявшись, они предались любви под оградой; и лишь потом она сказала ему:
– У нас будет ребенок.
Генрих обомлел. В пятнадцать лет становиться отцом рановато, и часы наслаждений впервые привели к такому последствию.
Приподнявшись на локте, он уставился на семнадцатилетнюю Флеретту.
– Мой отец знает, – сказала она.
Генрих по-прежнему хранил молчание.
– И очень сердится.
– Конечно, отцы всегда сердятся, когда дочери рожают незаконных детей, – уныло сказал Генрих.
– Ты жалеешь об этом, мой принц?
Он покачал головой.
– Пошел бы снова на это?
Принц молча кивнул.
– Ты не отвернешься теперь от меня?
Генрих удивился вопросу. Потом понял, что Флеретта и не сомневалась в нем. И они вновь страстно обнялись.
– Он грозился рассказать королеве, – тихо сказала Флеретта.
Принц молчал.
– Так что приготовься, любимый. Она тоже рассердится.
Генрих подумал о матери – суровой, добродетельной женщине, она бы ни за что не позволила себе связи с кем-то ниже себя по положению.
Но мать трезво смотрела на жизнь. Она знала, как вел себя ее отец, и была вынуждена терпеть это. Муж ей изменял, с чем тоже приходилось мириться. Брат его бабушки был замечательным королем, но, говорят, такого распутника и свет не видывал.
Генрих пожал плечами. Раз все предки подавали такой пример, его нельзя винить. Притом они были взрослыми, а он еще мальчишка. У деда ведь столько незаконных детей, что, как болтают, отпрыск королевской крови есть в каждой наваррской семье; можно ли ожидать, что пятнадцатилетний внук окажется другим?
Флеретта с обожанием глядела на принца.
– Я могла бы сходить в лес к знахарке. Говорят, она заговорами избавляет от нежеланных детей. Но, любимый, ведь это будет твой ребенок… отпрыск будущего короля Наварры. – Флеретта принялась теребить пуговицу на его камзоле. – Он будет очень этим гордиться. Не проси меня идти к знахарке.
– Не ходи, – ответил Генрих. – Не надо.
Флеретта обрадовалась, успокоилась и прижалась к нему, думая о ребенке. Отец простит ее; одно дело родить от принца, другое от слуги, как вполне могло бы случиться.
Она подумала о доме, где ее любовник провел первые месяцы жизни с приемной матерью, крестьянкой Жанной Фуршад. Над дверью там надпись: «Sauve-garde du Roy». [2]2
Охранная грамота короля (фр.).
[Закрыть]Эти слова появились, когда принц был младенцем, и остались, к вящей славе Фуршадов, дабы соседи не забывали, что одна из них вскармливала будущего короля. Как они важничают! Старая Жанна до сих пор держится королевой. «Принц Генрих сосал мое молоко, – напоминает она тем, кто, по ее мнению, мог об этом забыть. – Я помогла принцу стать таким, какой он есть».
И она, маленькая Флеретта, дочь садовника, с гордостью будет носить ребенка будущего короля. Хорошо б у него был такой же длинный нос, заостренный подбородок, густые черные волосы, чтобы все сразу могли догадаться, кто его отец.
Насколько почетнее родить сына будущего короля, чем вскармливать его грудью!
– Монсеньор, монсеньор!
Звали Генриха, прервав ее приятные мысли о будущем. Ла Гошери послал слугу на поиски принца. Тот прямиком отправился в садик, окликая Генриха лишь затем, чтобы не застать его в слишком уж откровенной позе.
Генрих продолжал лежать на траве. Он догадывался, что его вызывает мать, и уже придумывал оправдания: «А мой дед? А брат твоей матери? Я был любовником одной, а они сотен женщин!»
Все же перед матерью принц испытывал легкий трепет. И поймал себя на том, что думает, как бы ее задобрить. Никто больше не мог бы внушить ему такого намерения.
Встав у ворот садика, слуга поклонился принцу, в упор не замечая лежащую рядом с ним Флеретту.
– Монсеньор, королева немедленно требует вас к себе.
Генрих кивнул с легким демонстративным зевком, поднялся и пошел во дворец.
Жанна, королева Наваррская, внимательно посмотрела на входившего сына. От ее сурового взгляда не укрылось благодушное довольство только что утолившего похоть человека. Оно было прекрасно знакомо ей – ее отец, муж и дядя были, наверно, самыми распутными людьми в королевстве. Нет, возразила она себе с душевной болью, Антуан не был распутным. Просто слабым, и они подолгу жили в разлуке. Это другое дело.
И теперь еще этот мальчишка – ему только пятнадцать, а он уже связался с женщиной!
Но все же это лучше, чем быть немощным. Наваррская королева содрогнулась, вспомнив Карла IX, нынешнего короля Франции, лицо которого так легко искажалось от бешенства; она не раз видела эти приступы и сомневалась, что Карл доживет до зрелых лет. Его старший брат, Франциск II, умер, не достигнув двадцати. И хоть другой Генрих, герцог Анжуйский, [3]3
Титул французских принцев.
[Закрыть]которому еще предстоит занять престол вслед за Карлом, здоровее своих братьев, гордиться таким сыном ей было бы стыдно. Жанне не хотелось, чтобы ее Генрих обливался духами, натирался благовониями, как герцог Анжуйский, щеголяя перед друзьями-сверстниками в изящных нарядах, и вертел головой, заставляя искриться серьги в ушах. На ее взгляд, это отвратительно. Лучше уж связь с дочерью садовника.
– Итак, мой сын? – спросила Жанна.
Генрих поцеловал ей руку и, подняв голову, озорно блеснул глазами. Он, конечно, понял, зачем его вызвала мать. Сейчас он начнет оправдываться и станет поразительно похожим на своего отца. Она, гордящаяся своей суровостью, будет тронута, а ей этого не хотелось. Окруженной врагами королеве нельзя давать воли своим чувствам.
– Мама, ты посылала за мной?
– Да, мой сын, и думаю, ты знаешь почему.
– Причин может быть несколько.
Неотесанный, вглядывалась в сына Жанна. Его неуместный юмор вечно проявляется в неподходящее время. Повлиять на него невозможно – таков был вердикт французского двора. Детям Екатерины Медичи это не удалось, хоть они и называли Генриха простолюдином, горным козлом, беарнской канальей, хоть и осуждали его небрежную манеру одеваться, его это совершенно не трогало.
Грубить ей Генрих не собирается, но лишь по той причине, что она его мать, которую он уважает и, возможно, любит; то, что она королева, здесь ни при чем. Да и вообще все это его тоже не особенно трогает.
– Очень жаль слышать.
Опять эта благодушная улыбка.
– И все же ты ожидала этого от внука своего отца.
– Нельзя винить других в собственных недостатках, мой сын. Если ты унаследовал какой-то порок, то должен подавить его в себе, преодолеть.
– Это было б очень жестоко – по отношению не только к себе, но и к партнершам в удовольствиях.
– Генрих, прошу не забывать, с кем говоришь.
– Мама, я никогда не забываю этого; но ты разумная женщина и хорошо меня знаешь.
– Эта связь с дочерью садовника…
– Прелестной Флереттой, – уточнил он.
Лицо Жанны посуровело.
– Оставь свои фривольности. Эта история меня очень огорчает. Ты должен понять, что уже пошли сплетни по дворцу. О тебе болтают по всему Нераку; потом слух дойдет до Беарна, а там и до Парижа.
– Мне льстит мысль, что мои дела могут иметь такое значение для великолепного французского двора.
– Не думай, мой сын, что тебе там станут аплодировать. Все будут насмехаться. Неужели ты не понимаешь этого? Чего еще можно ждать от грубого беарнца? Дочь садовника, какая подходящая пара!
– Мне кажется, я слышу высокомерный тон мадемуазель Марго. Скорее всего она именно так и заявит.
– Это не повод для самодовольства. Принцесса Маргарита – я бы предпочла, чтобы ты называл ее полным именем – со временем вполне может стать твоей женой.
– Король и этот красавчик по имени Генрих называют ее Марго – почему ж нельзя простолюдину, его тезке? А что до женитьбы на ней, то, если она сочтет меня слишком грубым и отвергнет, я больше всех обрадуюсь этому.
– Этот вопрос касается не только тебя и принцессы, мой сын.
– Понимаю, иначе о нем не было б и речи. Хоть Марго и надменная кокетка, кое-что мне в ней нравится. У нее хватает ума быть искренней, и она так же не терпит меня, как я ее.
– Ты говоришь глупости. И пока не время думать о союзе между тобой и Маргаритой. Она католичка, а ты гугенот. Надеюсь, Генрих, ты об этом помнишь.
Генрих кивнул. С матерью и Ла Гошери этого не забудешь. А вообще разница между этими двумя вероисповеданиями казалась ему незначительной. Не все ли равно, как люди молятся Богу? К чему здесь такая неистовость? Странно, что столь умная женщина, как его мать, относится к кальвинизму так ревностно, что способна легко рискнуть жизнью своих подданных ради какой-то догмы. Нет, Генрих считал, что надо самому жить и другим не мешать. Но раз уж его решили воспитать гугенотом, он гугенот.
– Более того, – продолжала Жанна, – ввиду конфликта между нами и католиками в настоящее время…
Генрих не слушал. Ждал, когда они вернутся к разговору о Флеретте. Нужно было убедить мать, что раз у его деда было столько любовниц-крестьянок, то ему нет нужды разрывать связь с дочерью садовника. Он просто не мог бросить Флеретту.
Жанна, глянув на него, поняла, что Генрих не слушает. Как бы ей хотелось, чтобы сын больше походил на нее! Был глубоко верующим, более увлеченным учебой, готовился б стать вождем гугенотов и, когда придет время – а оно уже не так и далеко, – вступить в брак.
Жизнь у Жанны сложилась безотрадно; но она и не ждала счастья. Фанатично верующая наваррская королева считала, что стремиться к земным радостям грешно. Надо быть сильной, способной мужественно выносить уготованные страдания. Такой Жанна была не всегда. В молодости, пожалуй, она слегка походила на сына, хотя никогда не развратничала. Легкие любовные связи не для нее; потому она и страдала так мучительно, когда Антуан изменял ей.
Иногда в ночной тишине она тосковала по нему.
Поначалу он ее любил; Жанна в этом не сомневалась. А как она любила его! Те, кто был на их свадьбе, говорили, что редко видели такую счастливую невесту. Какой юной и глупой была она тогда! Могла б наслаждаться идеальным браком, если б обстоятельства не помешали этому. Хоть она и дочь короля, он, Бурбон, герцог Вандомский, не мог целиком посвятить ей жизнь: они часто расставались и много переписывались; письма, которые она хранила до сих пор, свидетельства его преданности. Некоторые фразы она помнила наизусть: «Теперь я прекрасно понимаю, что не могу жить без тебя, как тело не может жить без души…» Он был искренним, когда писал эти слова.
Однако Антуан был безвольным, а королева-мать, Екатерина Медичи, боялась сильной Жанны, хотела сокрушить ее волю и сердце, разлучив с мужем. Сколько еще людей страдало и страдает из-за интриг этой злобной женщины! Ее коварные планы часто оставались неразгаданными, но Жанна знала, что это она поручила женщине из своего «летучего эскадрона» соблазнить Антуана, чтобы он забыл жену, став игрушкой в руках королевы-матери. Мадемуазель де ла Лимодьер, прозванная Прелестной Пряхой, была повинна в падении Антуана и крушении их счастливого брака.
Это было давно, но стоящий перед Жанной сын, становящийся в пятнадцать лет отцом, остро напомнил ей о минувшем. Как Антуан любил мальчика, называл его Голубчиком и Маленьким Другом! Как гордился сыном, таким здоровым и сильным по сравнению с детьми Екатерины Медичи, исключая принцессу Маргариту. Но в то же время, пока писал ей о своей любви и преданности, о восхищении Голубчиком и их дочуркой Екатериной, жил с женщиной, которую королева-мать выбрала для него из своей шайки шлюх, в чьи обязанности входило соблазнять влиятельных мужчин, чтобы вертеть ими по повелению Екатерины Медичи.
Как мог быть Антуан так слеп! Как мог так глупо играть на руку королеве-матери!
Но Антуан мертв, и скончался он на руках Прелестной Пряхи. Жанна радовалась, что в конце он вновь обратился к реформатской вере. Теперь она понимала, каким он был: нестойким, чувственным, ненадежным, но для нее неизменно самым очаровательным мужчиной на свете.
Смерть Антуана сокрушила б ей сердце, не будь оно уже разбито его неверностью и тем, что ей было не до траура: она оказалась одинокой во враждебном мире с маленькими сыном и дочерью, нуждавшимися в защите.
Жанна, сощурясь, посмотрела на сына и подумала, что сказал бы его дед, если бы присутствовал при этом разговоре. Нетрудно догадаться. Запрокинув голову, он бы смеялся. Потом принялся бы рассказывать о своих приключениях в мальчишеском возрасте, и скорее всего у обоих они оказались бы схожими. Генрих воспитан так, как хотелось бы ее отцу, он грубый, здоровый, истинный беарнец. Ей стало жаль, что отец умер, не увидев Генриха выросшим.
Мальчик пошел в деда, не нужно быть слишком строгой к нему.
Жанна сложила руки на коленях.
– Я позабочусь, – сказала она, – чтобы эта девица получила кое-что в утешение, когда ей придет время рожать.
Генрих улыбнулся. Все хорошо, как он и предвидел. Он вернется к Флеретте и будет с ней предаваться любви; а с рождением ребенка станет гордым отцом.
– А тебе, мой сын, – продолжала королева, – раз становишься отцом, пора становиться и солдатом.
Генрих опешил. Мать твердо продолжала:
– Поэтому готовься к немедленному отъезду в Ла-Рошель.
Принц не произнес ни слова, но сердце его забилось чаще. Ла-Рошель, оплот гугенотов…
– Явишься к адмиралу де Колиньи, он ждет тебя.
По плотно сжатым губам матери Генрих понял, что решение, принятое ею, тщательно продумано.
Жанна сочла, что сын ее уже не мальчик. Через несколько месяцев он станет не только отцом. В Ла-Рошели Генрих будет признан одним из выдающихся вождей гугенотов. Время детских игр позади.
В огражденном стеной садике Генрих сказал Флеретте, что сердце его обливается кровью при мысли о разлуке с ней. Так велела его мать, королева. Но пусть Флеретта не беспокоится, никто не забудет, что ребенок, которого она носит, хоть и внебрачный, но королевской крови.
Глаза Флеретты наполнились слезами, а Генрих обратил свои к Ла-Рошели.
Мать снова вызвала его для серьезного разговора.
– Мой сын, – сказала она, – тебе надо сознавать всю важность стоящей перед тобой задачи. По праву рождения ты вождь гугенотов. Помни об этом.
– Непременно, мадам.
– В Ла-Рошели ты научишься быть вождем…
Но Генрих уже не слушал ее. Воображению его рисовалась Флеретта, лежащая в садике с другим любовником, – или же в лесу, под кустами. Он, конечно же, не станет требовать от нее верности, как и она от него; хоть они и поклялись ждать друг друга, инстинкт, сделавший их прирожденными любовниками еще до того, как они овладели этим искусством, подсказывал, что оба не смогут погасить жар в крови и дожидаться, пока судьба сведет их вновь.
– Учась, ты должен во всем повиноваться адмиралу Гаспару де Колиньи, – говорила мать. – Он великий человек и, что еще более важно, добродетельный…
Возможно, в Ла-Рошели женщины не столь податливы, как в По и Нераке. Колиньи? Не пуританин ли он? Не станет ли пытаться установить определенные правила поведения?
