Текст книги "Избранницы короля"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Внезапно успокоившись, Барбара откинулась на подушки. Значит, Роджер посмел без ее ведома окрестить ребенка по католическому обряду? Пожалуй, он стал чересчур надоедлив; впрочем, он уже выполнил отведенную ему роль. Что же до истории с крестинами, то ее при желании можно еще обратить себе на пользу.
В качестве «подкрепляющего» тетушка Сара принесла ей чай, в котором Барбара в последнее время начала находить немало достоинств.
– Вот, – приговаривала Сара. – Как раз то, что вам нужно.
Барбара послушно поднесла чашку ко рту, думая о том, что скажет Роджеру, когда тот придет.
– Говорят, что король теперь кушает чай каждый день, – сообщила наблюдавшая за хозяйкой тетушка Сара. – И что будто бы весь двор начинает потихоньку привыкать к этому заморскому питью.
– Но король прежде не любил чай, – рассеянно обронила Барбара.
Тетушка Сара никогда не отличалась особой деликатностью. Теперь, решив, что с женитьбой короля золотое время для Барбары миновало и ее хозяйке пора привыкать к этой мысли, она сказала:
– Говорят, что молодая королева пьет его так часто, что приучила и короля.
Барбара вдруг явственно представила, как король, с чашкой в руке, учтиво склоняется к глупенькой жеманной королеве, – и в ту же секунду ее собственная чашка пролетела по комнате и со звоном разбилась о стену.
Пока тетушка Сара укоризненно качала головой, в комнату вошел Роджер с несколькими друзьями и за ними няня с младенцем на руках.
Барбара обратила пылающий взор на супруга.
– Как посмел ты взять мое дитя из колыбели?
– Я решил его окрестить, – отвечал Роджер.
– Да кто ты такой, чтобы принимать подобные решения?
– Я его отец, и это мое право.
– Ах, отец! – воскликнула Барбара. – Ты ему такой же отец, как те недоумки, которых ты привел с собою! Отец!.. Думаешь, я позволю тебе присвоить моего ребенка?
– Барбара, ты совсем потеряла рассудок, – тихо сказал Роджер.
– Не я, а ты!
Роджер обернулся к друзьям.
– Я вынужден просить вас оставить нас вдвоем. Моя супруга, по-видимому, нездорова.
Когда все ушли, Барбара продолжала выказывать признаки величайшего негодования, однако внутри оставалась до странности спокойной.
– Итак, Роджер Палмер, лорд Кастлмейн, ты осмелился совершить обряд католического крещения над сыном короля. Глупец, ты хоть понимаешь всю гнусность своего деяния?
– По закону ты моя жена и этот ребенок мой сын.
– Все знают, что он сын короля!
– А я заявляю, что имею право крестить собственного ребенка в соответствии со своей верой!
– Что же ты не осмелился заявить об этом своем праве, пока я не спала? Боялся, что я тебе помешаю?
– Барбара, – сказал Роджер, – прошу тебя успокоиться хотя бы на несколько минут.
Она замолчала, и он продолжал:
– Взгляни правде в глаза. Когда ты поправишься и встанешь с постели, твое положение при дворе будет уже не то, что прежде. Король женат, и его королева молода и хороша собою; он ею вполне доволен. Ты должна понять, Барбара, что ты уже никто.
Внутри ее все клокотало от гнева, однако усилием воли она сдерживала себя. «Погодите, – думала она. – Дайте мне только встать на ноги, увидите тогда, сможет ли эта жалкая иностранка, эта залетная пигалица с торчащими зубами, ни слова не говорящая по-английски, изгнать меня с моего законного места!..» Но пока что нужно было владеть собою.
Роджер, решивший, что она наконец-то готова внять голосу рассудка и смириться со своей участью, продолжал:
– Так сложились обстоятельства, и ты должна это понять. Думаю, нам следует на какое-то время покинуть Лондон – это несколько облегчит твое положение.
Она молчала; Роджер же продолжал говорить о новой жизни, которую они начнут на новом месте. Конечно, говорил он, глупо притворяться, что он забудет ее непристойное поведение в первые годы замужества; но разве нельзя сделать так, чтобы злые языки перестали о них судачить? В конце концов, не им первым приходится хоронить свои разногласия в деревне.
– В том, что ты говоришь, бесспорно, есть здравое зерно, – с леденящим спокойствием сказала она. – А теперь изволь меня оставить. Я хочу отдыхать.
В последующие дни своего вынужденного пребывания в постели Барбара обдумывала дальнейшие действия. Наконец, вполне оправившись, она дождалась удобного случая, когда Роджер уехал на несколько дней из Лондона, собрала все свои наряды и драгоценности и, прихватив с собою лучших и расторопнейших слуг, покинула дом Роджера Палмера. Направляясь к своему брату в Ричмонд, она заявила, что не может долее проживать с супругом, который посмел окрестить ее сына по папским обрядам.
Король теперь окружал королеву еще большей заботой и вниманием. «Любовь наша крепнет день ото дня, – думала Екатерина, – и Хэмптон-Корт навсегда останется для меня лучшим местом на земле, потому что здесь я познала величайшее счастье».
Часто, проходя по галерее, украшенной охотничьими трофеями, она вглядывалась в стеклянные глаза оленей и антилоп и думала: «Бедные, они смотрят так печально, потому что им – как и всем здесь – недоступно огромное счастье, выпавшее на мою долю». Она дотрагивалась до прекрасных гобеленов, выполненных по замыслу Рафаэля; но не их золотая вышивка, изображающая встречу Авраама и Товита, и не величественный «Триумф Цезаря» работы Андреа Монтеньи услаждали ее сердце. Посреди всего этого великолепия острейшим блаженством пронзало ее сознание того, что ей довелось не только стать королевой великой страны, но познать истинную любовь, какую она до сих пор полагала принадлежностью одних лишь рыцарских легенд. Она смотрелась в золотые зеркала и не могла поверить, что глядящая на нее женщина есть она сама, только расцветшая от счастья. Ее спальня во дворце была украшена так богато, что даже английские леди ахали от восторга, и придворные, шедшие, по обыкновению, толпами приветствовать королеву, не могли оторвать восхищенных глаз от ярких гобеленов и картин на стенах и от шкатулок превосходной работы, привезенных ею из Португалии. Но больше всего восторгов вызывало ложе Ее величества, убранное малиновым бархатом с серебряной вышивкой. Оно стоило восемь тысяч фунтов и было передано Карлу в дар от Голландии; Карл же подарил его Екатерине – и для нее этот подарок был дороже всех богатств.
Прошло лето, кончился медовый месяц, но Карл был Все так же внимателен с нею и готов, казалось, на все, лишь бы ублажить свою королеву.
Докучные государственные вопросы, то и дело требовали решения, и королю приходилось часто отлучаться из Хэмптон-Корта. По возвращении, однако, он всякий раз казался ей еще обходительнее и – если это вообще было возможно – еще неотразимее, чем прежде. «Никогда, – думала Екатерина, – никогда и никому, ни даже пастушке, сошедшейся со своим пастухом по любви, без всяких политических соображений, – никому на свете не доводилось пребывать в таком мире и согласии с любимым, как мне».
Она была бы совершенно счастлива, когда бы не беспокойство за свою страну. Правда, появление английских кораблей в португальских водах отпугнуло испанцев и позволило Португалии вздохнуть несколько свободнее. «Однако, – писала ей Луиза, – Англия слишком далеко, а Испания – увы! – слишком близко».
Наконец король обеспокоенно спросил у Екатерины, что ее удручает.
И тогда, замирая от собственной дерзости – ибо просьба, которую она намеревалась высказать, решительно не могла обрадовать монарха протестантской страны, – она сказала:
– Ваше величество, вы всегда являете такую доброту и участие ко мне, что я осмеливаюсь вас просить...
– Полно, Екатерина, – с улыбкой прервал ее король. – О чем Вы хотите попросить? Смелее!.. Уверен, что не смогу вам отказать.
Мысленно сравнивая королеву со своей любовницей, король поражался тому, как непохожи они друг на друга. Действительно, Екатерина еще ни разу не требовала ничего для себя, в то время как запросы Барбары были нескончаемы. Конечно, глупо с его стороны так часто ездить к ней в Ричмонд, как глупо было признавать себя отцом ее ребенка... Но какой очаровательный малыш этот Карл! Глазенки блестят, а крошечный ротик так забавно кривится, будто уже хитровато ухмыляется. Сразу видно, что Стюарт, – ибо только Стюарт, будучи побочным отпрыском короля, мог так точно подгадать свое появление на свет к отцовской женитьбе... Еще глупее было называться его крестным отцом, когда они, вместе с графом Оксфордом и графиней Суффолк, крестили малыша по англиканскому обряду. Теперь, когда Барбара заявила, что не желает больше жить со своим супругом, а сам Роджер Палмер в бешенстве покинул Англию, следовало ждать новых неприятностей. Право, он бы многое дал за то, чтобы оградить от них бедняжку Екатерину.
Больше всего на свете ему хотелось, чтобы королева не узнала о его взаимоотношениях с леди Кастлмейн. Впрочем, поскольку все его приближенные знали об этом его желании, то и он сам, будучи по природе оптимистом, предпочитал верить, что, так оно и будет.
Итак, Карл всячески угождал Екатерине. Ему нравилось делать ее счастливой – тем более что это было так легко. Теперь, ожидая ее просьбы чуть ли не с нетерпением, он горел желанием ее выполнить.
– Речь идет о моей родной стране, – сказала Екатерина. – Из Португалии доходят до меня плохие вести. Скажите, Карл, вы... ненавидите католиков?
– Как можно, Ваше величество! Ведь это означало бы ненавидеть вас!
– Вы, как всегда, любезны и, как всегда, не говорите того, что думаете. Я хотела спросить: есть ли лично у вас причины питать ненависть к католикам?
– Я многим обязан католикам, – отвечал он. – Французы помогали мне в несчастливые годы моего изгнания – а ведь они католики. Моя младшая сестра католичка – могу ли я ее ненавидеть? Некий господин Жифар, помогавший моему спасению после Вустера, тоже был католиком... Нет, поверьте, я не питаю ненависти в католикам. Сказать по правде, я считаю глупейшим занятием ненавидеть кого бы то ни было, тем более из-за расхождения взглядов. А уж ненавидеть женщин, по-моему, вовсе невозможная вещь.
– Карл, прошу вас, выслушайте меня серьезно.
– Я весь внимание.
– Если папа римский пообещает Португалии свою поддержку и покровительство, ей уже не нужно будет так бояться Испании.
– Друг мой, папа скорее пообещает поддержку Испании. Испания сильна, Португалия слаба – а ведь всегда легче и удобнее поддерживать сильного.
– Но дело в том, что я могла бы обратиться к папе с просьбой о содействии и даже уже придумала – если, конечно, вы не станете возражать, – как лучше всего это сделать.
– И как же?
– Ведь я не просто католичка, живущая в протестантской стране, я королева этой страны; весь мир, должно быть, знает о том, сколь безупречно ваше отношение ко мне...
– О нет, – пробормотал король, отводя глаза. – Мне следовало бы относиться к вам много лучше... и думаю, что весь мир, кроме вас, может с этим согласиться.
Екатерина поцеловала его руку.
– Вы лучший из мужей, а я – счастливейшая из жен. Карл, вы позволите мне написать к папе в Рим? Если да – то счастье мое будет поистине безгранично. Ведь узнав о вашей любви ко мне, папа и все его приближенные сочтут, что я имею некоторое влияние на вас... и на Англию. Если бы я могла ему написать!.. Я уверила бы его, что буду всячески содействовать укреплению католической веры в Англии, и что я прибыла сюда отнюдь не ради короны, но с единственной целью служить всеми силами моей вере... Я думаю, папе это должно понравиться.
– Еще бы! – сказал Карл.
– Но, Карл, я совсем не хочу, чтобы вы поступали против своей совести.
– Прошу вас, не тревожьтесь так о моей совести. Она весьма тщедушная и ленивая особа, любит поспать и – увы! – частенько отлынивает от своих обязанностей.
– Ах, опять вы шутите!.. Я уже не представляю вас без этого вечного подшучивания над самим собою; впрочем, оно ведь и придает общению с вами неотразимую прелесть... Карл, если мне удастся убедить папу, что я намерена посвятить себя служению католической вере, то я ведь смогу попросить его о покровительстве для Португалии?
– Конечно, сможете. Не сомневаюсь, что он, не раздумывая, предоставит его в обмен на такую жертву с вашей стороны.
– О Карл, так вы... согласны? Двумя ладонями он нежно приподнял ее лицо.
– Я король протестантской страны, – сказал он. – Как вы думаете, что скажут мои министры, узнав, что я разрешил вам отправить такое послание?
– Не знаю.
– Друг мой, англичане не желают более видеть католиков на английском престоле. Они твердо решили это для себя более ста лет назад, в год смерти Марии Кровавой, память о которой не скоро изгладится из протестантских сердец.
– Я поняла, Карл. Вы правы. Я не должна была обращаться к вам с такой просьбой. Забудьте об этом.
– Каким образом вы намеревались передать свое письмо в Рим?
– Я хотела послать его с Ричардом Беллингсом. Это один из придворных; я вполне ему доверяю.
– Я вижу, что положение вашей страны очень вас тревожит, – мягко сказал он.
– О да! Знай я, что там все в порядке, моему счастью не было бы предела.
«Какая она славная, милая, – думал он, – и как любит меня...» Ему хотелось что-нибудь сделать для нее. Точнее, он готов был сделать для нее все что угодно. Письмо в Рим? Почему нет? Разве оно кому-то помешает? Никто даже не узнает, что оно отправлено. Зато как она будет довольна!.. А вдруг
благодаря этому посланию королева-регентша и впрямь обретет покровительство папы? Бедная Луиза, она, верно, совсем измучилась там, между своим придурковатым сыном, королем Португалии, и испанцами, грозящими свергнуть их обоих с престола... Ему же от этого не будет никакого вреда. Да и какой вред в обещаниях? Карлу очень хотелось доставить Екатерине радость и тем хотя бы отчасти загладить свою вину перед ней.
– Милая супруга, – с улыбкой сказал он, – я прекрасно понимаю, что не должен сейчас говорить вам «да». Но вы изложили свою просьбу так мило и так смиренно, что мне нелегко вам отказать.
– Довольно, Карл, забудем этот разговор. Мне не следовало его даже начинать.
– Вы ведь просите меня не о деньгах или драгоценностях, как можно было бы ожидать. Вы счастливы уж тем, что дарите мне свою любовь, – и это услаждает мое сердце. Но и я хотел бы хоть что-нибудь дать вам взамен.
– Вы мне... хоть что-нибудь? Но вы уже дали мне огромное счастье, о каком я не могла даже мечтать!..
– Тем не менее я намерен сделать вам еще один подарок. Приняв его, вы доставите мне огромное удовольствие. Итак, пишите свое послание. Но отправьте его так, чтобы ни одна живая душа не знала о моей причастности к делу, иначе вся затея окажется бессмысленной. Расскажите папе о своих благих намерениях, попросите покровительства. Да-да, Екатерина, такова моя воля!.. Ибо я жажду видеть вас счастливой.
– О Карл!.. Я плачу – потому что мне совестно отягощать просьбами того, кто дал мне уже так много... Я плачу, Карл, ибо не могу уразуметь, за что Господь ниспослал такое блаженство именно мне...Он обнял ее и нежно поцеловал.
Когда Екатерина благодарно прильнула к нему, он вспомнил о бумаге, дожидавшейся в его кармане удобного момента, и, ласково потрепав ее по плечу, высвободился.
– Кстати, есть один небольшой вопрос, требующий вашего внимания.
Он извлек небольшой свиток из кармана.
– Что там? – заглядывая ему через плечо, спросила она.
– Изучите это на досуге, – отвечал король, подавая ей бумагу. – Это всего-навсего список дам, коих я рекомендую Вашему величеству принять к себе на службу.
– Хорошо, я его просмотрю.
– Желательно сделать это после, когда супруг уже не будет ласкать ваш взор своим присутствием, – с улыбкой заметил он. – Впрочем, вы убедитесь, что все это весьма достойные дамы, желающие служить своей королеве. Я ведь знаю свой двор гораздо лучше, чем вы могли узнать его за столь короткий срок, а потому уверен, вы с радостью примете все мои предложения.
– О, разумеется!..
Она убрала свиток в выдвижной ящик стола, после чего король и королева, взяв с собою нескольких придворных, отправились бродить по дворцовым садам и паркам.
Лишь несколько часов спустя Екатерине представилась возможность просмотреть предложенный ей список.
Она развернула свиток – и в ту же секунду сердце вдруг замерло у нее в груди, а кровь прилила к лицу и тут же отхлынула от него.
«Этого не может быть!.. – бессмысленно крутилось в голове. – Это дурной сон...»
На первом месте в предложенном королем списке стояло: «Барбара, графиня Кастлмейн».
Через некоторое время, трепеща от страха и отвращения, она окунула перо в чернила и решительно вычеркнула ненавистное имя.
Войдя к королеве, король отослал всех приближенных, чтобы поговорить с нею с глазу на глаз.
– Я заметил, – с подчеркнутой учтивостью начал он, – что из списка дам, рекомендованных мною для службы при королеве, вы вычеркнули одно имя.
– Да, – сказала Екатерина. – То было имя леди Кастлмейн.
– Именно так. Дело в том, что я обещал этой даме место фрейлины.
– Я не приму ее на службу.
– Но ведь я уже сказал вам: я обещал ей это место.
– Я не приму ее на службу, – повторила Екатерина.
– Отчего же, позвольте узнать? – осведомился король с новой, незнакомой Екатерине холодностью в голосе.
– Оттого, что мне известно о ваших прошлых взаимоотношениях с этой дамой, и было бы неприлично после всего принимать ее на службу к королеве.
– Я считаю это приличным; и, кроме того, это назначение уже обещано ей.
– Разве дама может быть назначена фрейлиной королевы против желания королевы?
– Екатерина, вы сами назначите ее своей фрейлиной – потому что я вас об этом прошу.
– Нет.
Глядя на ее красные, заплаканные глаза и опухшее от слез лицо, Карл вспоминал все жертвы, на которые он пошел ради нее. Целых два месяца он изображал из себя любящего супруга – не потому, что она возбуждала в нем какое-то особенное желание как женщина, но единственно из жалости к ней. Щадя ее чувства, он ни разу даже не напомнил ей о том злополучном обмане с приданым. Наконец, не далее как вчера он позволил ей написать в Рим – чего, разумеется, не следовало делать ни в коем случае, но он, ради ее удовольствия, все же согласился на это. И вот теперь, когда он просит ее об одной-единственной услуге – потому что сам в минуту слабости дал опрометчивое обещание женщине, пугавшей его вспышками своей ярости, – Екатерина не желает сделать и шага ему навстречу.
Итак, она знала о его связи с Барбарой, но за все время не обмолвилась об этом ни словом. Стало быть, она не так проста, как он полагал. Ведь он искренне считал ее существом нежным, любящим и наивным, она же, как оказалось, умела хитрить.
Если она добьется сейчас своего, Барбара не преминет отомстить. Она швырнет в лицо этой дурехи правду о своих прошлых – и не только прошлых – взаимоотношениях с королем; она предъявит ей все письма, которые он имел неосторожность ей написать, так что, отказывая Барбаре в должности, Екатерина обречет сама себя на лишние страдания.
Как объяснить все это упрямой королеве? Право, не мог же он ей сказать: «Примите эту женщину мудро и смиренно – тем самым вы принизите ее. Если бы вы сейчас повели себя со спокойным достоинством, если бы помогли мне выйти из затруднительного положения, в котором, признаюсь, я оказался из-за собственной глупости, – я бы полюбил вас по-настоящему, и вы до конца дней могли бы рассчитывать на мою привязанность. Но вы ведете себя как ревнивая дурочка и не желаете внять моей просьбе. Я знаю, что для вас это не безделица, – но ведь и я в эти два месяца пожертвовал для вас многим, о чем вы никогда даже не узнаете; послушайтесь меня, и вы пробудите в моем сердце не мимолетную страсть, но глубокое уважение, какого заслуживает женщина, способная жертвовать собою ради любви».
Вслух же он спросил:
– Зачем вы так упрямы?
– Я знаю, чем была для вас эта... женщина. Он досадливо отвернулся.
– Я обещал ей место фрейлины.
– Я не приму ее на службу.
– Екатерина, – сказал он, – вы должны это сделать.
– Нет. Нет!
– Вы говорили, что готовы сделать для меня все что угодно. Мне угодно, чтобы вы приняли эту даму к себе на службу.
– Только не это! Я не могу видеть... вашу любовницу... в своей опочивальне.
– Но, повторяю, я уже обещал назначить ее фрейлиной – а потому вынужден настаивать на том, чтобы вы утвердили ее в этом звании.
– Никогда! – вскричала Екатерина.
При виде ее страданий сердце короля невольно смягчилось. В конце концов, она молода и неопытна; она испытала тяжелое потрясение. Ему следовало бы хоть как-то ее подготовить – однако она сама лишила его такой возможности: ведь в своем лукавстве она даже не пожелала намекнуть ему, что ей известно о леди Кастлмейн.
И все же он осознавал всю тяжесть перенесенного ею удара. Понятно, что ее просто-напросто терзала ревность, и понятно, что ему следовало настоять на своем, но он искренне хотел облегчить ей, сколько это было возможно, путь к отступлению.
– Екатерина, – сказал он, – сделайте это для меня, и я навек сохраню благодарность к вам. Примите леди Кастлмейн к себе на службу – и, клянусь, стоит ей только проявить в отношении вас хоть малейшую дерзость, я немедленно прогоню ее с глаз.
Он умолк, так как, по его расчету, она должна была сейчас расплакаться – и уступить. «Ведь это так просто, – думал он. – До нее королевам приходилось попадать и в более щекотливые положения. Взять хотя бы Екатерину Медичи, которая много лет терпеливо дожидалась окончания романа ее мужа, Генриха Второго, с Дианой де Пуатье; или Генриха Четвертого со всеми его любовницами... Право, я требую от нее гораздо меньше, чем требовали от своих жен эти достойнейшие монархи!..»
Но он, как видно, ошибся в Екатерине. Вместо нежного, слабого существа, каким она представлялась ему до сих пор, перед ним стояла ревнивая и решительная женщина.
– Я не приму ее к себе на службу, – твердо повторила она.
Удивленный и теперь уже не на шутку раздосадованный король повернулся и покинул ее апартаменты.
Карл Пребывал в растерянности. Страдания Екатерины огорчали его, хотя и не так сильно, как огорчили бы неделю назад; ведь, по его мнению, ее упрямое нежелание понять всю затруднительность его положения ясно показывало, что тщеславие и самолюбие в ней сильнее любви к нему. Довольно скоро он окончательно уверился в своей ошибке – и это помогло ему вести себя с нею так, как он считал должным. Если бы это зависело только от него, он был бы добр и великодушен со всеми и не причинял бы страданий никому, даже тем, кого не любил; месть всегда казалась ему пустой тратой времени – что достаточно доказывала его снисходительность к злодеям, казнившим его отца и обрекшим его самого на многолетние скитания; он желал бы, чтобы
жизнь складывалась из одних только приятностей, со всяким же тягостным делом старался покончить как можно скорее или, еще лучше, препоручить его кому-то другому, отворотившись при этом в сторону.
Однако на сей раз ему, по-видимому, предстояло стать виновником страданий Екатерины; ибо позволить Барбаре открыть королеве интимнейшие подробности их взаимоотношений – а она грозилась это сделать, и Карл, зная Барбару, нимало не сомневался в ее способности исполнить угрозу – означало причинить королеве страдания куда большие, чем те, каких она могла ожидать, взяв Барбару к себе на службу.
Конечно, Екатерина была по-своему права, но все же благоразумнее с ее стороны было бы не углубляться с головою в свои переживания, а подумать хоть немного о том, каково сейчас приходится ее супругу. Это избавило бы всех от множества неприятностей.
Она вела себя как упрямая и недалекая девица, окруженная к тому же целой сворой чопорных церберш. Рассказывали, что ее португальские фрейлины и дуэньи не желали ложиться в постель, пока им не переменяли все простыни и покрывала: а вдруг в той же постели спал до них мужчина, и это осквернит их португальское целомудрие?
Словом, Екатерине пора было взрослеть и учиться жить при дворе, где царят нравы и порядки менее варварские, чем у ее суровой матушки в Португалии.
Нет, он не будет более просить и умолять ее – из этого пока не вышло ничего путного, кроме слез в три ручья. Однако терпеть дальше ее непослушание тоже было бы глупо: ему вполне хватает и строптивой любовницы. Следует проявить твердость хотя бы с одной из двух женщин, и этой одной никак не может оказаться Барбара – не только потому, чтоона пригрозила выложить королеве всю правду, но и по причине ее несравненно большей притягательности.
Посему он решил, что если представить Барбару королеве – а Барбара обещала вести себя в таком случае в высшей степени благопристойно, – Екатерина не станет устраивать сцену на глазах у всего двора; приняв же его любовницу однажды, она убедится, что ничего страшного в этом нет.
Королева в своей зале давала прием, на котором присутствовало множество придворных дам и кавалеров, но не было короля.
Тоскующий взгляд Екатерины то и дело обращался к двери. Она страстно желала видеть его, ей хотелось вернуть его утраченную нежность. Она почти зримо представляла, как он входит к ней, преисполненный раскаяния, и просит у нее прощения за то, что был к ней несправедлив, и объявляет, что отныне оба они не должны ни видеться с леди Кастлмейн, ни упоминать ее имя.
И вот – она увидела его. Он шел в ее сторону между придворными, улыбаясь также ослепительно, как в первые дни их медового месяца. На полпути к ней он засмеялся, и от этого низкого мелодичного смеха по всему ее телу пробежала сладостная дрожь. Наконец он поймал ее взгляд; теперь он шел прямо к Екатерине и улыбался ей.
Он был не один, а вел за руку даму – как всякий раз, когда собирался представить кого-нибудь из придворных дам королеве. Впрочем, Екатерина даже не взглянула на нее, ибо, видя только его, блаженствовала в лучах обращенной к ней улыбки.
Представленная дама присела в реверансе и поцеловала руку Екатерины.
Король смотрел на королеву с нескрываемой радостью; в эту минуту ему казалось, что все их былые разногласия не стоят и выеденного яйца. Он отступил на шаг, и представленная им дама опять оказалась рядом с ним, но он продолжал смотреть на Екатерину, так что посреди шумного приема она ощущала себя словно бы наедине с ним.
Неожиданно она заметила, что все разговоры в зале прекратились, и в воздухе повисло почти осязаемое напряжение; казалось, все дамы и кавалеры одновременно затаили дыхание и ждали чего-то особенного.
Эльвира, стоявшая позади ее стула, наклонилась вперед.
– Ваше величество, – шепнула она, – вы знаете, кто эта дама?
– Что?.. Нет, не знаю.
– Вы не расслышали ее имени потому, что король произнес его недостаточно внятно. Это леди Кастлмейн.
У Екатерины вдруг закружилась голова. Она обвела глазами придворных и заметила их особенные улыбки; все они смотрели на нее так, будто она была героиней какой-то непристойной пьески.
Так вот как он обошелся с нею! Привел леди Кастлмейн к ней на прием, чтобы она, не подозревая подвоха, признала его любовницу на глазах у всех!..
Возможно ли вынести такой позор? Екатерина обратила взор на короля – но Карл уже не смотрел на нее и был, по-видимому, совершенно поглощен разговором с той женщиной.
Она стояла рядом с ним, вся в сверкании изумрудов и бриллиантов, – женщина, красивее которой Екатерина не видела; и красота ее казалась порочной, дерзкой, бесстыдной – и ослепительной; каштановые локоны рассыпались по обнаженным плечам; ее зеленое с золотом платье выделялось из всех более смелым, чем у прочих дам, вырезом. То была торжествующая любовница короля, наглая и надменная.
Нет, вынести всего этого Екатерина не могла. Сердце ее готово было разорваться на части, оно, подобно обезумевшей лошади, скакало и металось в груди, наполняя ее невыносимой болью.
Кровь прилила к ее голове и хлынула носом. Она успела лишь увидеть, как алая струйка поползла по ее платью, и услышать, как вся зала изумленно ахнула.
В следующую секунду она без чувств упала на пол.
Король приказал немедленно перенести ее в опочивальню. Сперва обморок Екатерины не на шутку испугал его, однако вскоре, осознав, что единственной его причиной были недостойные – как он полагал – переживания, он позволил себе даже рассердиться на ее неумение держать себя в руках.
Ему так хотелось поскорее найти какой-нибудь простой выход из неприятного положения, что он гневался все больше и больше.
«Ведь это так просто, – думал он, – принять Барбару и сделать вид, что ничего не знаешь о наших с нею взаимоотношениях!..» Во всяком случае, он сам поступил бы именно так, и так же поступали другие королевы до Екатерины.
Так или иначе, но данное Барбаре обещание придется выполнять – Карл знал, что Барбара от своего не отступится. Надо было как-то урезонить Екатерину, и король, ненавидя всею душою любые выяснения отношений, решил препоручить эту нелегкую миссию Кларендону.
Нарочный поспешил за канцлером.
Король уже не был доволен Эдвардом Гайдом – ныне графом Кларендоном – так, как прежде. Когда-то, в годы изгнания, он не мог чувствовать себя уверенно, не прибегая то и дело к мудрости и совету Гайда; однако по возвращении в Англию положение заметно изменилось. Теперь, когда он был королем, они с канцлером разошлись в мнениях по многим вопросам; впрочем, как было известно Карлу, врагов и завистников у Кларендона от этого отнюдь не убавилось.
Канцлер желал, чтобы в страну вернулись дореволюционные порядки, король имел бы единоличную власть над народным ополчением, а место парламента занял бы личный Королевский совет, правомочный решать все государственные вопросы.
С этим король еще мог согласиться, однако по всем остальным вопросам они решительно не могли найти общего языка. Кларендон без конца сетовал на то, что король вершит свое правление на французский манер, следует во всем французским обычаям и почитает своего деда Генриха Четвертого за образец в делах не только амурных, но и государственных. Он снова и снова указывал королю на то, что Англия и Франция суть две разные страны и к ним нельзя подходить с одной меркой.
Расходились они и в вопросах веры. Кларендон считал политику терпимости, которой придерживался король, глубоко ошибочной и порочной. Чувствуя растущее отчуждение между королем и его самым доверенным министром, многие придворные – в числе которых были герцог Бэкингем и, разумеется, леди Кастлмейн – не упускали случая помочь этому отчуждению.
Кларендон, будучи старым и мудрым политиком, не мог не понимать, что враги затаились и ждут лишь удобного момента, чтобы ускорить его падение, однако продолжал говорить с королем прямо и откровенно. Поэтому, хоть он и был с самого начала против португальского союза, он счел теперь своим долгом вступиться за честь королевы.
– Ваше величество, – сказал он, – вы жестоки к своей королеве. Вы толкаете ее на шаг, противный самой ее природе.
