Текст книги "Избранницы короля"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Услышав о таком ответе, Барбара встревожилась еще больше. Она все яснее видела, что власть ее над королем в значительной мере уже утрачена.
Бэкингем получил полную отставку у Фрэнсис Стюарт. Она не желала его более видеть, ибо он осмелился сделать ей недостойное предложение. Фрэнсис при всей ее детской наивности отнюдь не растерялась и живо поставила на место развратного герцога.
Посрамленный Бэкингем вернулся в Петушиную Арену.
– Похоже, эта весталка твердо решила хранить свое целомудрие, – пожаловался он Барбаре.
Допытал счастья и Беннет; однако в тот момент, когда он, с высокопарностью, так точно скопированной недавно Бэкингемом, предлагал ей свою любовь, та не смогла удержаться от смеха – поскольку, как она объяснила впоследствии, невозможно было понять, стоит ли перед нею Беннет собственной персоной или же Бэкингем, изображающий Беннета.
Король также подступился к юной красавице, однако она печально отстранилась от него и заявила, что не считает подобные предложения достойными Его величества и просит, пусть даже рискуя вызвать его неудовольствие, никогда более не заговаривать с нею об этом.
Король в расстройстве отправился ужинать к леди Кастлмейн.
Барбара, обрадованная его приходом, постаралась напомнить ему обо всех усладах, что им довелось вместе вкусить за эти годы.
Это ей определенно удалось, потому что и на другой вечер, и на третий король снова ужинал у нее.
Мало-помалу надежды Барбары начали возрождаться. Выбросив из головы опостылевшего священника, вместе с его католическими догматами, она приказала зажарить для короля огромный кусок телятины; однако тетушка Сара заявила, что это невозможно, потому что вода в реке поднялась слишком высоко и затопила их кухню.
– Черт возьми! – раздраженно воскликнула Барбара. – Делайте, что хотите, хоть поджигайте дворец, но чтобы к приходу короля мясо было зажарено!
На что тетушка Сара, дрожавшая перед хозяйкой гораздо меньше остальной челяди, посоветовала хозяйке не говорить ерунды и пообещала снести телятину на кухню к своему мужу; а поскольку муж ее служил поваром у милорда Сандвича, то, заверила она, мясо там приготовят как надо.
Так и сделали. Король с леди Кастлмейн счастливо отужинали, но на другой день весь Лондон знал о куске телятины, зажаренном на кухне у лорда Сандвича, а также о том, что король ушел от леди Кастлмейн только под утро.
Екатерина, удалившаяся от дворцовых сплетен и суеты в свои покои, ожидала рождения наследника. Ей верилось, что, когда младенец появится на свет, они с Карлом обратят наконец счастливые взоры друг на друга. Конечно, Карл не на шутку увлекся прекрасной госпожой Стюарт но, с другой стороны, юная Фрэнсис вела себя достойно и с полной определенностью заявила королю, чтобы он оставил все надежды на ее совращение.
Когда родится малыш, убеждала себя Екатерина, король забудет Фрэнсис и целиком посвятит себя радостям семейной жизни. Он весел, терпелив и любит детей, из него должен получиться прекрасный отец. У них будет много детей, и они заживут так же счастливо, как когда-то ее родители. Впрочем, нет – счастливее: ведь у них не будет тех забот, что так омрачали жизнь герцога Браганского.
Да, думала она, теперь, когда он освободился от этой порочной женщины, все должно перемениться. Конечно, она еще долго будет вздрагивать при упоминании леди Кастлмейн: ей снова и снова будет мерещиться та страшная минута, когда она увидела ее имя первым в списке фрейлин, или та, когда она подала руку для поцелуя незнакомой даме, не расслышав, кто она такая, или последовавшая за этим позорная сцена.
Но пройдут годы, и имя леди Кастлмейн сделается для нее лишь воспоминанием; пусть даже вызывающим дрожь, но воспоминанием – не более.
Сейчас она старалась думать только о малыше, о своем будущем сыне; а если родится девочка – что ж, они с Карлом еще молоды и, как всем уже теперь ясно, способны иметь детей.
«Я знала, что в конце концов мы будем счастливы, – говорила она себе. – Нужно было только, чтобы он вырвался из-под власти этой развратной женщины».
Под окном захихикали служанки. Прислушавшись, Екатерина разобрала, что говорят о каком-то куске телятины. «Господи, – подумала она, – о каких только глупостях не сплетничают во дворце!»
Она отвернулась от окна и стала ждать Карла.
Ей часто хотелось излить перед ним душу, рассказать о самых заветных своих желаниях, но она не решалась. Как ни заботился он о ней и о ее здоровье – все же она боялась, что ее наивные мечты вызовут у него лишь насмешливую улыбку.
Нет, она не станет ему ни о чем рассказывать, решила она, пусть сперва мечты ее станут явью.
Вошла заплаканная донна Мария. Здесь, вдали от милой родины, под низким ненавистным небом, она быстро состарилась и одряхлела; но ни за что на свете не согласилась бы она уехать, оставив инфанту совсем одну среди этих чужих людей, ведущих себя так скверно и непонятно.
«Бедная донна Мария! – думала Екатерина. – Всегда и во всем видит одни только темные стороны; можно подумать, что светлые ей неприятны».
– Вы уже слыхали про кусок телятины? – спросила донна Мария.
– Я слышала, женщины смеялись сейчас под окном и говорили о какой-то телятине... Что за история?
– Телятина нужна была для королевского ужина, но кухню затопило, и, чтобы зажарить мясо, пришлось нести его аж на кухню милорда Сандвича.
– И все? Отчего же это так всех занимает?
– Так ведь мадам Кастлмейн кричала во все горло – приказывала слугам хоть спалить дворец дотла, но телятину зажарить.
– Мадам... Кастлмейн?
– Ну да. Король вернулся к ней – вы разве не слышали? Опять ужинает у нее каждый вечер, души в ней не чает...
Екатерина поднялась, не в силах совладать со своими чувствами – точно так же, как тогда, когда король, без ее ведома и согласия, подвел к ней леди Кастлмейн...
Значит, все ее мечтания были напрасны!.. Он не расстался со своей любовницей, и всю жизнь, стучало в мозгу Екатерины, всю жизнь эта женщина, как злой рок, будет преследовать ее... и короля!– Ай-ай! – вскрикнула вдруг донна Мария. – Деточка, что такое, болит что-нибудь?
Кровь хлынула из носа Екатерины, как в тот раз; она качнулась вперед, и в последнюю секунду донна Мария успела ее подхватить...
...Стоявший у постели Карл смотрел на Екатерину – хрупкую, маленькую и беззащитную.
Она металась в бреду, не осознавая еще, что потеряла своего ребенка.
Донна Мария рассказала королю все и полностью повторила свой последний разговор с Екатериной.
«Это я довел ее до выкидыша, – думал король. – Я причинил ей боль, какую она не смогла вынести. Смерть нашего с нею ребенка – моя вина».
Опустившись на колени около кровати, он закрыл лицо руками.
– Карл, – позвала Екатерина. – Где вы, Карл?
– Я здесь, – ответил он. – Я с вами.
– Вы плачете, Карл. Это слезы!.. Так странно видеть слезы в ваших глазах...
– Я плачу потому, что хочу видеть вас здоровой. Вы должны выздороветь, Екатерина.
По ее лицу он видел, что она не догадывается о природе своей болезни. Вероятно, она забыла, что должна была скоро рожать. «Что ж, – подумал он, – так даже лучше; пусть она будет избавлена хотя бы от этих мук».
– Карл, – опять позвала она. – Карл, возьмите меня за руку!
Он с готовностью взял ее руку и поднес к своим губам.
– Я рада, что вы здесь и не уходите от меня, – сказала она.
– Я не уйду. Я буду с вами... сколько вы захотите.
– Я так мечтала услышать от вас эти слова. – Легкая тень набежала на ее чело. – Но ведь вы говорите так, потому что я больна, – продолжала она. – Я знаю, я очень больна. Я умру, Карл?
– Нет! – поспешно крикнул он. – Нет, вы не умрете!
– Мне не больно будет уходить, – сказала она. – Я с легкостью оставляю все, что было в этой жизни, кроме... кроме вас, Карл. Мне жаль расставаться только с вами.
– Мы не расстанемся! – воскликнул он.
– Но не горюйте обо мне; ведь, когда я умру, вы сможете жениться на той, которая будет достойнее меня.
– Прошу вас, не говорите таких слов!
– Я была недостойна вас... Заурядная принцесса маленькой страны... вечно просившей вас о помощи... И вы. помогли ее стране и подарили принцессе великое счастье, о каком она не могла даже мечтать...
– О, мне стыдно!.. – простонал Карл, не в силах сдержать катившиеся градом слезы. В эту минуту он поклялся себе до конца жизни помнить о тех унижениях, что он ей причинил.
– Карл... Карл... – шептала она. – Я не знаю, плакать мне или радоваться... Вы так заботливы ко мне – могла ли я надеяться?.. Но ваша печаль... и ваши слезы – они огорчают меня... Карл.
Король, подавленный и мучимый сознанием своей вины, не мог говорить. Все еще стоя на коленях, он низко опустил голову и прижался лицом к безвольной руке Екатерины. Уже впадая в беспамятство, она ощущала его слезы на своей руке.
Сзади подошла донна Мария.
– Ваше величество, вы ничем не сможете помочь королеве... теперь, – произнесла она.
Король с тоскою отвернулся.
День и ночь он оставался у ее постели. Хлопотавшие около Екатерины женщины дивились: неужто это тот же самый человек, который каждый вечер ужинал у леди Кастлмейн и изнывал от любви к прекрасной госпоже Стюарт? Он желал, чтобы подушки королевы поправляла только его рука и чтобы, возвращаясь из забытья, они видела его лицо и слышала его голос.
Екатерина бредила, и в бреду ей мерещилось, что она произвела на свет сына.
Вероятно, в памяти ее всплывали рассказы Марии Генриетты о детстве Карла, потому что она бормотала:
– Такой хороший, крепкий мальчик... Жалко только, что совсем не красивый.
– Нет-нет, – отвечал король, пытаясь подавить дрожь в голосе. – Мне кажется, он очень мил.
– Карл... – слабо произнесла она. – Вы здесь, Карл?
– Да, я здесь, любовь моя.
– Любовь... – повторила она. – Как хорошо вы это сказали... Как раньше, когда мы жили в Хэмптон-Корте... Мы ведь дадим ему имя Карл, да?
– Да, – сказал Король. – Мы дадим ему имя Карл.
– Это неважно, что он некрасив, – сказала она – Главное, чтобы он был похож на вас... Тогда он будет самым славным мальчиком на свете.
– Надеюсь, – сказал король, – что он будет лучше меня.
– Лучше вас?.. Как же он сможет быть лучше вас?
От волнения король не мог отвечать, лишь попросил ее закрыть глаза и отдохнуть.
Но тоска по материнству не давала ей покоя.
– Карл, сколько у нас с вами детей? Трое, да?..
Да... У нас с вами трое детей... А наша малышка такая хорошенькая, ведь правда?
– Очень хорошенькая, – отозвался Карл.
– Я рада. Плохо, если бы ваша дочь не вышла лицом... или фигурой. Красота ведь так важна для вас... Жаль, что Господь не наделил меня большой красотой…
– Екатерина, – сказал король, – не мучьте себя понапрасну. Отдохните, я буду рядом. И помните: я люблю вас такой, какая вы есть, и не желал бы в вас никаких изменений... Нет, только одно: чтобы вы выздоровели.
Кровотечение все не прекращалось. К ногам королевы клали только что забитых голубей, на голову надевали чепец, в который вплетены были драгоценнейшие реликвии; однако было ясно, что больше всех святых реликвий ей помогало присутствие короля около ее постели.
Весь Лондон обсуждал тяжкий недуг королевы, который, по-видимому, должен был закончиться смертельным исходом. Все были уверены, что тогда король женится на прекрасной Фрэнсис Стюарт, которую добродетельность иначе не допускала в его постель.
Разговоры эти, по разным причинам, волновали многих, – в частности, герцога Бэкингема. После того как он предложил Фрэнсис сделаться его любовницей и был по этому поводу выдворен из ее апартаментов, она уже простила его. В конце Концов, никто не умел так терпеливо, как он, возводить карточные домики, так хорошо петь и так уморительно изображать известных всем государственных мужей. А потому, заручившись его обещанием не возобновлять своего волокитства, госпожа Стюарт решилась вернуть ему свое расположение. Бэкингем, вынашивавший, как всегда, самые смелые планы, уже предвкушал, как король, после кончины королевы, женится на Фрэнсис, а ближайшим другом и советником последней будет, разумеется, он, герцог Бэкингем.
Знавшая об этих его планах Барбара внимательно следила за своим кузеном. Бэкингем, конечно, был ее другом, но легко мог превратиться и в злейшего врага. Посему Барбара оставалась среди тех, кто возносил к небесам молитвы за здоровье королевы.
Что же до самого короля, то он так усердно заботился о Екатерине и так корил себя за все причиненные ей несчастья, что мог мечтать только о ее выздоровлении.
Герцог и герцогиня Йоркские также молились за здоровье королевы – потому что многие поговаривали, что она уже не сможет иметь детей. Они знали, что, если эти слухи подтвердятся и если Екатерина выживет, король уже не женится во второй раз, и, стало быть, английский престол перейдет к детям Йорков.
Словом, двор – да и вся Англия – пребывали в немалом возбуждении, пока наконец выздоровление королевы не поставило все на свои места.
Однажды утром пелена беспамятства спала с глаз Екатерины, и она поняла, что ее воображаемое материнство было порождено горячечным бредом. Но все же сознание того, что муж находится рядом с нею и что она может надеяться на его любовь, смягчало для нее тяжесть пережитого удара.
Он продолжал так же нежно заботиться о ней, и дни выздоровления наполнились для нее светом истинного счастья. За время ее болезни волосы короля так поседели, что однажды он со смехом объявил ей о своем решении облачиться в новомодный парик.
– Не проистекают ли эти седины из вашего беспокойства о моей судьбе? – спросила Екатерина.
– Разумеется, проистекают!
– Тогда, думаю, мне приятнее будет видеть вас без парика.
Он улыбнулся, но на следующий день явился к ней уже в парике. Роскошные лежащие на плечах локоны и впрямь делали его значительно моложе, хотя морщины на лице – следы его разгульной жизни – оставались. Глядя на него – высокого, стройного и оживленного, – Екатерина с ужасом вспомнила, что ее собственные прекрасные волосы были отрезаны во время болезни, и теперь она, вероятно, выглядит хуже, чем когда бы то ни было.
Однако Карл не отворачивался от нее; поэтому, когда ей говорили, что она обязана своим выздоровлением святым реликвиям, привезенным нарочно для нее во время ее болезни, она отвечала: «Нет. Я знаю, что поправилась только благодаря молитвам моего мужа и тому, что он был со мною от начала до конца».
ГЛАВА ПЯТАЯ
Увы! Одновременно с тем, как здоровье Екатерины крепло, заботливость короля быстро шла на убыль. Нельзя сказать, чтобы он стал менее внимателен к ней, когда они бывали вместе, – нет; но теперь они уже бывали вместе гораздо меньше, ибо многие соблазны непреодолимо влекли короля прочь.
Барбара между тем благополучно разрешилась от бремени мальчиком, которому дала имя Генрих. Карл отказался от отцовства, но Екатерина знала, что он продолжал навещать детей Барбары, которых признал своими, и при этом подолгу засматривался на новорожденного, так что Барбара не теряла надежды.
«Какая жестокая судьба!» – думала Екатерина. Барбара рожает младенцев без перерыва: не успел один появиться на свет, как во чреве ее уж зачинается другой; она же, которая так страстно желает родить ребенка, более того, которая должна его родить, не смогла выносить свое единственное дитя и к тому же так ослабела после болезни, что в ближайшее время, вероятно, должна будет воздерживаться от новых попыток.
Известие о том, что Барбара так о ней беспокоилась, уязвило Екатерину до глубины души. Оказывается, леди Кастлмейн истово молилась о ее выздоровлении, – разумеется, не из любви к ней, а потому, что считала ее соперницей, не стоящей внимания, к которой даже не было нужды ревновать короля.
Теперь все взоры, одни любопытные, другие завистливые, обратились на Фрэнсис Стюарт. Король день ото дня пленялся ею все больше, и ее похвальная решимость хранить свое целомудрие начала уже казаться кое-кому чрезмерной.
Особенно взбудоражила всех история с французской коляской.
Посол Людовика, желая укрепить отношения между двумя странами и снискать расположение короля, подарил ему изящную застекленную коляску, какие только-только входили в моду во Франции. Весь двор сбежался полюбоваться на диковинку. Поскольку почти все подарки Карла вскоре как-то сами собою перекочевывали к его любовницам, то леди Кастлмейн, естественно, тут же объявила о своем намерении первой прокатиться в коляске.
Ей уже явственно представлялось, как она, во всем своем великолепии, въезжает в аллеи Гайд-парка. Наверняка лондонцы уже прослышали о новой коляске; теперь же, видя восседающую в ней Барбару, они убедятся, что она пользуется таким же благорасположением короля, как и всегда.
Они с Карлом опять примирились: в самом деле, не мог же он при всей его любви к Фрэнсис хранить верность женщине, упорно отказывающей ему в своих милостях. И он продолжал ужинать у леди Кастлмейн – хотя нередко, чтобы залучить его к себе, ей приходилось приглашать в свои апартаменты и Фрэнсис Стюарт.
Барбара опять была беременна, и хотя король до сих пор еще не признал предыдущего ребенка, она уже не сомневалась в том, что он скоро это сделает, и горячо уверяла его, что ее новое дитя, вне всякого сомнения, от него.
В тот день, когда посол Грамон преподнес Карлу свой изысканный подарок, король и Барбара остались одни только поздно вечером. Вспоминая теперь, какими глазами король глядел на эту юную лицемерку с ее карточными домиками, как покорно играл в ее глупые жмурки, Барбара ощущала особенно непреодолимую потребность доказать двору и всему миру, что она по-прежнему крепко держит короля в руках.
– Завтра неплохо было бы показать лондонцам вашу новую коляску, – заметила она.
– Что?.. Да, – рассеянно отвечал король. Он думал о том, что, кажется, Фрэнсис была с ним сегодня чуть мягче обыкновенного. Когда во время игры в жмурки он поцеловал ее, она не отпрянула от него, как всегда, лишь укоризненно – или даже не очень укоризненно? – рассмеялась.
– Вы же знаете, как они любят, чтобы им без промедления показывали все новинки. Об этой коляске они наверняка уже слышали и теперь ждут, что в первый же погожий день она появится в Гайд-парке.
– Пожалуй, – сказал король.
– Мне хотелось бы ее обновить.
– Не думаю, что это возможно, – сказал король.– Невозможно? Отчего же?
– Королева сообщила мне, что сама желает выехать в коляске, вместе с женою моего брата. Она считает, что этого ждет народ.
– Народ?! Народ не ждет ничего подобного.
– Вы правы, – невесело заметил Карл. – И это только говорит о нашем недостойном поведении в прошлом.
– При чем тут наше недостойное поведение? – фыркнула Барбара. – Людей интересует коляска, а не королева.
– А если дело только в том, чтобы показать горожанам новую коляску, то какая разница, кто в ней будет сидеть? Пусть это будут королева и герцогиня Йоркская.
Сверкая глазами, Барбара поднялась.
– Меня удивляет ваше отношение ко мне. Вы не желаете исполнить ни одну мою просьбу!
– А меня всегда удивляет стремление подменить истину заведомой ложью! – возразил король. – Я почти никогда и ни в чем вам не отказываю, и вы это прекрасно знаете – и все же пытаетесь уверить меня в обратном. Для чего?
Здравый смысл подсказывал Барбаре несколько умерить пыл: ведь ее влияние на короля было уже не безгранично. Даже ее щедрая чувственность всякий, раз привязывала его к ней лишь ненадолго. Увы! – первое место в сердце короля бесспорно принадлежало Фрэнсис Стюарт. Однако мысль о том, что, быть может, именно Фрэнсис уговорила короля предоставить королеве право обновить коляску, приводила Барбару в ярость. Эта притворщица так упорно твердит о своей преданности королеве, что наверняка за этим стоит тонкий расчет.
Однако она не собиралась так просто уступать право первой прокатиться в роскошной коляске кому бы то ни было.
– Я попросту наскучила вам! – воскликнула она. – Вы... вы забрали мою молодость... лучшие годы моей жизни!.. И вот теперь, после того как я нарожала столько детей...
– Еще неизвестно, чьи это дети.
– Они ваши, сир! Да, ваши!.. И не пытайтесь делать вид, что вы тут ни при чем! Я посвятила вам всю свою жизнь – потому что вы король, и я старалась служить вам, как могла.
– Барбара, умоляю вас, обойдемся без сцен! У нас их и так уже было довольно.
– Не затыкайте мне рот! Я ношу под сердцем ребенка... Нашего с вами ребенка! И если только вы не позволите мне первой сесть в эту вашу коляску, то... у меня будет выкидыш!.. И клянусь, весь свет узнает о том, что это произошло по вашей вине, сир!
– Вряд ли вам удастся его в этом убедить, – небрежно заметил Карл.
– Не смейте насмехаться надо мною, не то я убью себя... вместе с ребенком!
– Не думаю. Для этого вы слишком себя любите.
– Ах, не думаете?! – Оглянувшись по сторонам, она пронзительно крикнула: – Нож! Живо! Подайте мне нож! Сара, слышишь ты меня или нет?
Король быстро шагнул к ней и зажал ей рот рукой.
– Барбара, я не смогу бывать у вас, если вы и впредь намерены устраивать мне такие безобразные сцены.
– Глядите, как бы не пришлось потом каяться!
– Каются праведники, у меня нет такой привычки.
– А я постараюсь, чтобы она у вас появилась! Я расскажу всему свету о наших с вами отношениях!
– Успокойтесь, Барбара! Половину свет и так уже знает, а о другой половине догадывается.
– Не смейте так со мною разговаривать!– Мне надоели эти бессмысленные скандалы!
– О да, разумеется! Вам надоело все, кроме этой самодовольной дурочки! Думаете, ваш интерес к ней продержался бы дольше недели? Да никогда! Даже она сама это понимает – поэтому и жеманничает так, и оберегает свою хваленую девственность. Она знает: стоит ей вам уступить, как тут же её глупость наскучит вам до смерти. Безмозглая курица!.. «Сир, не желаете ли сыграть с нами в жмурки? – с деланной скромностью пропищала она, приседая в почтительнейшем реверансе. – Ах, как я люблю жмурки!.. Потому что я умею прелестно взвизгивать и говорить «Нет-нет-нет!», когда Ваше величество меня догоняет!..» Тьфу!
Карл, несмотря на досаду, не мог удержаться от улыбки, потому что Барбара хоть и сильно преувеличивала, но изображала госпожу Стюарт довольно похоже.
– Карл! – опять вкрадчиво начала она. – Ну что вам стоит? Позвольте мне проехать в коляске... один только разочек! И пусть потом королева с герцогиней хоть целыми днями катаются по Гайд-парку. Ваши подданные гораздо больше любят смотреть на меня, чем на королеву или на герцогиню... Вот, взгляните сами! – Она гордо тряхнула головой, откидывая назад волосы, и выпрямилась во весь свой внушительный рост. – Неужто я буду плохо смотреться в вашей коляске? Право, жаль будет, если она впервые выедет из дворца без той, которая достойна в ней сидеть.
– Барбара, вы, кажется, выпросили бы у меня и английскую корону!
«И выпросила бы, – подумала Барбара, – если бы не Роджер Палмер. Проклятье!.. Я связана по рукам и ногам цепями супружества, а Стюарт, эта юная скромница, полна надежд. При всей ее добропорядочности и любви к королеве она наверняка молится о ее скорейшей кончине».
Впрочем, французская коляска беспокоила сейчас Барбару больше английской короны, и, по некоторым едва заметным признакам, ей показалось, что Карл уже готов уступить.
Поэтому она внезапно прервала занимавший ее разговор и перешла к ласкам столь бурным, что они не могли не вызвать в нем ответного желания.
Однако под утро, когда он уходил, обещания относительно французской коляски звучали, на ее взгляд, слишком неопределенно.
Громкая ссора Барбары с Карлом долетела до многих ушей, и теперь придворные передавали друг другу, что Барбара грозилась выкинуть младенца – зачатого, как она уверяла, от самого короля! – если ей не будет позволено первой сесть в коляску.
Слышавшая об этом королева со стыдом вспоминала, что ведь и она просила короля предоставить коляску ей и герцогине.
«Какая разница, – думала она теперь, – кто в ней будет сидеть? Разве в этом дело?»
Король все тянул с окончательным ответом. Ему хотелось угодить королеве, но, с другой стороны, пугала воинственность Барбары. Кто знает, на что она в действительности способна? Правда, он уже привык к ее безумным угрозам: она то и дело собиралась то задушить очередного ребенка, то убить какую-нибудь служанку. Насколько ему было известно, до убийства дело пока что не доходило, но при ее неуравновешенности мало ли чем могла закончиться каждая следующая угроза?
Весь двор... да что двор! – весь Лондон уже хихикал по поводу злополучной коляски. История с коляской превратилась в своего рода анекдот, какими король так часто развлекал своих подданных. Однако сама коляска все не появлялась на аллеях парка – по той простой причине, что Карл не хотел обижать королеву и опасался обидеть Барбару.
Спустя несколько дней в апартаментах Фрэнсис Стюарт, где в тот вечер ужинал король, состоялся знаменательный разговор.
Они сидели рядом за одним столом: темные страстные глаза короля были устремлены на хозяйку, а прекрасные голубые глаза хозяйки – на хрупкое сооружение, возводимое ею из игральных карт.
Но вот, неожиданно обернувшись к королю, она сказала:
– Ваше величество, вы не раз говорили, что рады были бы выполнить любое мое желание.
– Назовите его, – сказал король, – и можете считать, что оно уже выполнено.
Все замерли в предвкушении скорой развязки: неужели Фрэнсис наконец-то решилась стать любовницей короля?
– Я хочу первая выехать в вашей новой коляске, – сказала Фрэнсис.
Король, никак не ожидавший такого оборота, смутился. «Лучше бы этой коляски вовсе не было», – подумал он.
Поодаль предостерегающе, мерцали глаза Барбары.
Фрэнсис, с тою же невинной улыбкой, продолжала:
– Ваше величество, новый экипаж следует показать подданным – ведь они ждут. И я сочту за честь, если вы позволите мне в нем проехать.
В этот момент Барбара шагнула к столу и одним щелчком разрушила старательно возводимый хозяйкой карточный домик. Фрэнсис ахнула и обернулась, однако ее небесно-голубые глаза посмотрели на Барбару неожиданно дерзко и спокойно.
– Я предупредила короля, что, если я не сяду в его коляску первая, его ребенок не родится живым, – тихо произнесла Барбара. Фрэнсис улыбнулась.
– Какая жалость, – сказала она. – А если я не сяду в нее первая, боюсь, у меня вовсе не будет ребенка.
Три претендентки на одну коляску? Придворные веселились от души.
Впрочем, главными соперницами все, конечно же, признавали Барбару и Фрэнсис.
– Будто свет клином сошелся на этой коляске, – заметил король, видимо, раздосадованный неприятной сценой. – Да где же, наконец, герцог Бэкингем? Герцог, друг мой, спойте нам что-нибудь! Пойте о чем угодно – о любви, о ненависти, – но только, ради всего святого, ни слова о колясках!..
Герцог подчинился, и пока он пел, Барбара не сводила горящего взора с прелестной девичьей фигурки Фрэнсис Стюарт.
История с коляской наконец завершилась.
Королева тосковала в своих апартаментах. «Лучше бы я вовсе не выздоравливала, – думала она. – Пока я была больна, он любил меня. Умри я тогда – я умерла бы счастливой. Тогда он плакал из-за меня, и поправлял мне подушки, и даже поседел... А как он сожалел о причиненных мне страданиях и муках ревности! Его сердце было полно раскаяния. Теперь же ко мне вернулось здоровье, а с ним вместе все мои тогдашние муки».
Барбара страдала по-своему: она металась по своим комнатам, пиная ногами все, что попадалось ей на пути. Ни одна служанка, кроме тетушки Сары, не смела показываться ей на глаза, и даже тетушка Сара старалась держаться от нее на почтительном расстоянии.
Все окружающие – кто с беспокойством, кто с надеждой – ждали, что она что-нибудь с собою сделает; она же то в ярости раздирала собственное платье, то рвала на себе волосы и призывала Господа в свидетели ее чудовищного унижения.
Тем временем Фрэнсис Стюарт преспокойно разъезжала по Гайд-парку, и новая королевская коляска казалась всем идеальной оправой для этого сверкающего бриллианта.
Когда она проезжала мимо, лондонцы долго провожали ее глазами и говорили, что никогда, даже в дни наивысшего торжества леди Кастлмейн, английский двор не знал столь дивной красоты.
Наблюдая за отношениями Карла с его фаворитками, Екатерина часто спрашивала себя, способен ли он на истинно глубокое чувство. Барбара, бесстыдно сменявшая одного возлюбленного за другим, в то же время оставалась его любовницей; при этом ее бесчисленные интрижки, ставшие уже притчей во языцех, как будто вовсе не смущали его: он заботился лишь о том, чтобы она готова была принять его всегда, когда у него возникала в том потребность.
Фрэнсис по завершении истории с коляской снова отошла на прежние позиции. Она заявила, что не давала никаких обещаний и что ее совесть никогда не позволит ей сделаться любовницей короля.
«Может, она и впрямь записная кокетка и только притворяется невинной овечкой?» – спрашивала себя Екатерина. Во всяком случае, леди Кастлмейн, не делавшая уже секрета из своей вражды с госпожой Стюарт, считала именно так.
Впрочем, Екатерина все же склонна была верить в добродетельность девушки, и, когда та признавалась королеве, что желала бы поскорее выйти замуж и удалиться от развращенного двора, ее слова казались Екатерине вполне искренними.
– Поверьте, Ваше величество, – говорила ей
Фрэнсис, – не моя вина, что я оказалась в столь сложном положении.
И Екатерина верила и старалась поддержать Фрэнсис при всякой возможности.
Размышляя о том, что толкает короля в объятия то одной, то другой женщины, Екатерина припомнила также историю супружеских отношений Честерфилдов. По слухам, после отъезда в деревню граф отнюдь не охладел к своей жене, однако она отвечала ему тем же презрительным равнодушием, что и прежде.
Фрэнсис Стюарт, с которой Екатерина обсуждала превратности любви, заметила:
– Он начал проявлять интерес к ней, только убедившись, что ею восхищаются другие. Мужчины все таковы!
«А я, – подумала Екатерина, – была так бесхитростна! Я полюбила Карла всем сердцем и, не задумываясь, выказывала свою любовь. Какие уж тут другие мужчины!..»
Впрочем, был все же один мужчина, которого в последнее время нередко видели рядом с королевой: Эдвард Монтагью.
При всяком новом выпадавшем на долю Екатерины испытании – вроде этого скандала с французской коляской – он смотрел на нее с нескрываемым сочувствием, а во время прогулок неизменно находился подле нее. Последнее, конечно, отчасти объяснялось его обязанностями шталмейстера, однако Екатерина чувствовала, что он заботится о ней не только по долгу службы.
Она внимательнее присмотрелась к нему. Эдвард Монтагью был молод и хорош собою; ухаживания такого кавалера польстили бы, пожалуй, любой женщине. И Екатерина все чаще улыбалась ему, а придворные все чаще замечали, что дружба между королевой и молодым шталмейстером крепнет. Екатерина видела, что к ним присматриваются, но не делала никаких попыток разубедить сплетников: в конце концов, ведь именно этого она и добивалась.
