Текст книги "Единственная любовь королевы"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Ради меня вы готовы были пожертвовать жизнью, Альберт. Я никогда не забуду, как вы сразу заслонили меня.

– Это то, что я буду делать до конца моих дней.

– Ах, Альберт, какой вы замечательный. Я не заслуживаю такого хорошего, доброго мужа.

Альберт сказал, что они, конечно же, постараются быть достойными друг друга.

– Я не должна плакать, правда же? – успокаивалась она. – Я должна помнить, что я королева. Мне нужно учиться быть спокойной и держать себя в руках, что бы ни случилось. Я знаю, что мой дед умел это.

– Вы тоже вели себя замечательно, любовь моя. У вас хватило сил доехать обратно до дворца. Многие женщины лишились бы чувств. Разве вы не слышали, как люди вас приветствовали?

– Я нашла в себе силы, мой дорогой Альберт, потому что рядом со мной были вы.

Когда лорд Мельбурн примчался во дворец, королева отдыхала. На этом настоял принц. Он сам принял лорда Мельбурна.

Премьер-министр выразил озабоченность здоровьем королевы.

– Я тоже очень беспокоился, – сказал принц, – что пережитое потрясение скажется на ее состоянии, но она как будто бы здорова, хотя шок, разумеется, еще не прошел.

– Вполне естественно, – сказал лорд Мельбурн, – и Ваше Высочество поступили мудро, настояв на ее отдыхе.

– Она будет весьма признательна, что вы посетили ее. Я сообщу ей об этом при первой же возможности.

Лорд Мельбурн пытливо смотрел на молодого человека. Хороший парень, думал он; разве что чересчур серьезен, а Виктории бы нужен спутник повеселее. Сомнительно, чтобы они так же много смеялись, оставаясь вместе, как он с королевой. Но, возможно, немного серьезности будет весьма кстати. Она в нем души не чает, это было очевидно. Но она заслужила это счастье, и премьер-министр надеялся, что оно ей не изменит. Она такая любящая, привязчивая, она так стремится быть добродетельной, хотя и любит удовольствия – а почему бы и нет? Возможно, она немного растормошит этого серьезного молодого джентельмена ему же на благо.

Но ее счастье прочно связано с принцем. В браке уже появились сложности, и это понятно, учитывая положение, довольно властную натуру и холерический темперамент Ее Величества.

Лорд Мельбурн любил ее. Тремя годами раньше, став королевой, она изменила его жизнь. Он в некоторой степени был причастен к тому, что она стала такой, какой теперь была, и ее свежая молодость, бьющая через край жизнерадостность ее добросердечной натуры казались ему просто очаровательными. Но теперь он вынужден уступить свое место: он больше не может рассчитывать на прежние отношения, ибо время, когда он был самым важным мужчиной в ее жизни, миновало. Будучи лордом Мельбурном, он достойно отступит в сторону и приложит усилия к тому, чтобы жизнь этой молодой четы ничем не омрачалась.

– Это ужасное происшествие нуждается в расследовании, – сказал он. – Вопрос довольно сложный, но, как бы это ни было неприятно ввиду положения Ее Величества, он должен быть решен.

Альберт кивнул. Он был согласен с тем, что говорит лорд Мельбурн.

– Королева могла сегодня лишиться жизни.

Альберт побледнел. А он действительно ее любит, подумал лорд Мельбурн: не таким, конечно, сильным чувством, какое питает она к нему, но он любит ее по-своему, спокойно, сдержанно, иначе он просто не может. И тут уже ничего не поделаешь.

– Страшно даже подумать о такой вероятности, – продолжал лорд Мельбурн. – Тут ведь есть еще и другая сторона, и ее следует учесть. В скором времени королева станет матерью. Ей предстоит тяжелое испытание, которое иногда заканчивается смертью. Вы уж меня простите, но подобную вероятность – спешу добавить, в данном случае чрезвычайно незначительную – надо обсудить.

– Согласен, – сказал Альберт.

– Должен быть назначен регент, и, как вы знаете, подобные дела всегда нужно готовить загодя.

– Кого бы вы предложили в регенты?

– Я считаю – уверен, что королева согласится со мной, – лучшей кандидатурой на этот пост был бы муж королевы.

– Хотелось бы верить, что небходимости в подобном обстоятельстве не возникнет.

– Аминь, – сказал Мельбурн.

Вскоре стали поступать письма от возмущенных покушением людей.

Лорд Мельбурн написал королеве, как его встревожило прoисшедшее с Ее Величествoм и как oн рад был узнать, что в настоящее время она уже чувствует себя гораздо лучше.

«Невозможно не содрогаться при мысли об этом событии», – писал он.

Виконт Пальмерстон в письме поздравил королеву с благополучным исходом покушения на нее и выразил уверенность, что Ее Величеством будет понятно все то негодование, которое охватило его, когда он узнал об этом дьявольском нападении.

В письме дяди Леопольда говорилось, что он не находит достаточно сильных слов, чтобы выразить свое величайшее возмущение случившимся, а также те счастье и восторг, которые он испытал, узнав, что ей удалось избежать столь близкой опасности.

Приходили многочисленные письма и от совсем незнакомых людей; их трогательные сочувствием слова приносили Виктории истинное утешение.

Когда лорд Мельбурн приехал, он целовал и целовал ей руки, и на глазах у него были слезы.

– Это было ужасно… ужасно… – повторял он.

– Ну, ну, теперь все хорошо.

– За что мне никогда не выразить всей благодарности Всевышнему.

– А что с человеком, который пытался меня убить?

– Его схватили. Это бармен по имени Эдуард Оксфорд. Он безумен и проведет остаток своих дней в сумасшедшем доме.

– Бедняга! Но я рада, что он был не в своем уме, когда пытался меня убить.

– Предпринять новые попытки у него уже не будет возможности.

– Милый лорд Мельбурн, – сказала королева. – Вас это происшествие потрясло, верно, больше, чем меня.

Лорд Мельбурн ответил, что скорее всего так оно и есть.

СТАРШАЯ ДОЧЬ КОРОЛЕВЫ

Баронесса Лецен была в тревоге. Становилось очевидным, что принц все больше утверждается при дворе, и чем ближе он станет королеве, тем скорее, как представлялось баронессе, постарается лишить ее всякого влияния на Ее Величество.

Виктория, как и прежде, безгранично ей доверяла: Луиза Лецен властвовала благодаря полной преданности, огромной привязанности и былому авторитету старой гувернантки, который она использовала весьма умело с тех самых пор, как Виктория была еще ребенком. Появление в жизни королевы лорда Мельбурна на положении Лецен нисколько не отразилось. Она по-прежнему заправляла двором. Но муж – это не премьер-министр, и антагонизм между нею и Альбертом с каждым днем возрастал.

Она смертельно боялась, что в один прекрасный день он попросит королеву удалить ее. Виктория очень привязана к ней, а Лецен лучше любого другого знала, какая сильная воля стоит за ее ласковостью и нежностью. Но ведь Альберт – ее муж, а у мужа есть свои возможности влиять на жену. А теперь еще и лорд Мельбурн стал его союзником.

Совсем другое дело, когда премьер-министр относился к принцу как к человеку, с которым можно особенно и не считаться, просто привезенному в страну, чтобы быть красивым мужем Ее Величества и, разумеется, для того, чтобы обеспечить появление наследника. Но если лорд Мельбурн начнет относиться к нему все более серьезно, а сам Альберт будет приобретать все больший вес в государственных делах – что не могло не иметь отношения к делам двора, – тогда баронессе несдобровать.

– Ибо, – сказала она себе, безутешно жуя тминное семя, – мы с самого начала были антагонистами.

Они слишком хорошо понимали один другого. Два немца, живущих в чужой стране: они, по-своему, были узнаваемыми типами. Дисциплина Альберта, его любовь к порядку, его серьезность и отсутствие чувства юмора были характерными чертами, которые баронесса столь часто встречала у соотечественников. Ее стремление удержать то, чем она обладала, ее неизменную преданность и нежелание делить с кем бы то ни было свое влияние на воспитанницу – все это Альберту было нетрудно понять.

Беда заключалась в другом: каждый из них чувствовал, что единственный способ преуспеть – это избавиться от соперника.

Вначале, когда баронесса увидела, что самое большее, что доверено Альберту, – это возможность промокать подпись королевы на указах, она обрадовалась; она-то была человеком, которому королева доверяла гораздо большее; время от времени она читала государственные бумаги и высказывала свое мнение; и досточтимая королева слушала так же внимательно, как и в те дни, когда Лецен рассказывала ей всякие истории, пока та причесывалась.

Однако секретарь Альберта Энсон, барон Штокмар и лорд Мельбурн начали все это соединенными усилиями менять.

А теперь еще и последняя капля – назначение его регентом.

От Виктории не укрылась ее озабоченность.

– Милая Дейзи, что с вами? – спросила она. – Вы стали какой-то рассеянной, вы знаете.

– Придется мне, пожалуй, признаться. Вы так все подмечаете. Я всегда говорила, что от вас ничего невозможно утаить. Я чувствую себя выбитой из колеи.

– Но почему?

– Да все из-за этого регентства. Только представить себе!

– Ах, вон оно что, – сказала королева. – Это всего лишь мера предосторожности, вы знаете, на случай…

Лецен отвернулась.

– И кому это только в голову взбрело?

Виктория обняла баронессу и прижала к себе.

– Глупенькая моя Лецен, – сказала она, – то, что они все это затеяли, вовсе не означает, что я умру.

– Мне это не нравится.

– Ах, дорогая Дейзи, мне тоже. Когда я думаю о том, что меня ожидает… и о милой бедной леди Рассел…

– Любовь моя, я же буду рядом с вами. Боюсь, кое-кому не поздоровится, если меня попробуют к вам не подпускать.

– Вот этого вам вовсе не надо бояться. Яникогда бы ничего подобного не позволила.

– Вы меня утешили, мне уже лучше.

– Ах, Дейзи, Дейзи! Вам и думать ни о чем таком не следовало.

– Ничего не могу с собой поделать. Не нравится мне эта мысль, и все.

– Тут ведь дело не столько в будущем ребенке, сколько в том, что в меня стреляли. И это может повториться, а коли так… вдруг не стало бы королевы, и тогда на какое-то время понадобился бы регент.

– Я и мысли такой не держу. Эх, добраться бы мне до того негодяя, который злоумышлял против вас…

– Он сумасшедший, Дейзи. Лорд Мельбурн говорит, его отправят в сумасшедший дом.

– Вот что самое страшное! И потому я хочу всегда быть у вас под рукой: мало ли что!

– Вы и так всегда будете при мне. Только не надо так волноваться, Дейзи. Мне ведь постоянно что-нибудь угрожает. Вспомните, как вы все перепугались, когда мой дядя Камберленд пытался со мной разделаться?

– Еще бы!

– О-о, дядя Камберленд очень злой человек. Я в этом нисколько не сомневаюсь. И даже теперь, когда он король Ганновера, он, вполне возможно, по-прежнему мечтает о том, как бы заграбастать корону Англии. Он, наверное, скрипит зубами, особенно теперь, когда знает, что я ожидаю ребенка. Ах, Лецен, вы не думаете, что именно он… Я хочу сказать, вы не думаете, что этому злодею заплатил мой дядя…

– Он же сумасшедший, – напомнила ей Лецен.

– Ах да. Дядя Камберленд не посмел бы. Хотелось бы мне знать, почему дядья всегда предстают в образе злодеев. Наверное, потому, что после убийства принцев в Тауэре виновным в этом деянии подозревали их дядю, Ричарда Третьего.

– Дядья иногда оказываются в таком положении, что могут получить выгоду от смерти своих племянников или племянниц. Как тот же Ричард Третий или король Ганновера. Но выбудете в безопасности. Я об этом позабочусь.

– В детстве у меня было смутное представление, что мне угрожает опасность, и легко понять, почему. Мне не разрешали оставаться в комнате одной, кто-то все время должен был сопровождать меня, даже когда я спускалась по лестнице.

– Таковы были указания вашей матери. – Лецен вдруг замолчала. Тут ведь тоже произошли перемены. Виктория теперь стала встречаться с матерью гораздо чаще, чем до замужества, и, разумеется, не без влияния принца, у которого были прекрасные отношения с тещей.

– Господи, Дейзи, – сказала королева, – вы плачете?

– О-о, я вспомнила о тех прошлых днях. Я как сейчас вижу: вы занимаетесь, скачете на лошади, играете с куклами. Мне никогда не забыть, как вы сэкономили шесть шиллингов на новую куклу, а потом отдали эти деньги нищему. Вы были очень доброй девочкой.

– Не всегда, Дейзи. Вспомните-ка мои вспышки гнева.

– А это уж у вас такой характер.

Баронесса шмыгнула носом и подошла к комоду.

– У меня тут носовой платок, – пробормотала она, но вместо платка вытащила какой-то листок газеты. Она поспешно сунула его обратно в ящик, что в королеве невольно взыграло любопытство.

– Что это вы там прячете, Дейзи? – спросила она.

Баронесса мгновенно смутилась.

– Да так, ничего…

Но Виктория потянула газету к себе.

На рисунке был изображен – довольно похоже – Альберт, стоявший перед зеркалом и примерявший корону. Внизу была подпись: «регент».

Виктория рассмеялась.

– Какие, однако, прыткие. Как будто стоит мне серьезно заболеть, и он уже станет регентом. А-а, что это? Еще одна карикатура?

Так и есть. На рисунке Альберт целился из пистолета в корону. «Ах, mein [10]10
  Mein ( нем.) – моя.


[Закрыть]дорогая, – гласила подпись, – посмотрим, попаду ли я в тебя с первого выстрела».

Виктория вдруг разозлилась.

– Да как они смеют! Они что же, намекают на то, что Альберт жаждет моей смерти? Какой вздор! Он не получил бы короны, даже если бы я умерла. Ах, Дейзи, люди могут быть просто ужасными! Ведь ни один здравомыслящий человек не говорит, что Альберт на такое способен.

– Честолюбие заставляет людей вытворять Бог знает что.

– Людей вроде дяди Камберленда, но не Альберта. Альберт такой чистый, Лецен. Никто, кроме меня, не знает, насколько он добродетелен. – Порванные пополам карикатуры разлетелись в стороны по полу. – Они годятся только на то, чтобы их сжечь.

– Карикатуры действительно безобразны, – согласилась баронесса. – Мы все прекрасно знаем, что для подлинного честолюбия принц недостаточно энергичен. Он никогда бы не смог столько сделать, сколько делает Ваше Величество. Господи, да он же уснет во время долгих, продолжительных обсуждений государственных дел.

– Нет, нет, я думаю, он бы заинтересовался. У него очень хорошая голова. Утомляют его танцы, пустые разговоры и тому подобное.

– Ему придется измениться, – сказала Лецен, стараясь говорить непринужденно. Желания королевы должны быть для него законом. – Как вы всегда любили танцевать! Вы могли танцевать всю ночь без устали.

Виктория вздохнула.

– Хорошо, если бы Альберт получал от танцев большее удовольствие. Но ему они кажутся легкомысленными.

– Никто не смог бы относиться к своим обязанностям серьезней, чем относитесь к ним вы, – поспешно сказала Лецен.

Виктория рассмеялась.

– На днях я опять слышала, как вы расхваливали меня за обедом соседу по столу.

– Я не сказала ничего, кроме правды, и считаю, что люди просто обязаны думать о том, как бы доставить Вашему Величеству удовольствие.

Виктория вздохнула. Она подумала, как же было бы весело, если бы Альберт так же любил танцы, как и она.

В августе долгом королевы было назначить пророгацию, то есть перерыв в работе парламента. Это была такая обязанность, которой она предпочла бы избежать охотней всего, особенно в ее положении. Будь рядом с ней Альберт, она бы только радовалась его поддержке. В последние месяцы она стала полагаться на него гораздо больше, чем когда-либо предполагала.

Она обсудила эту проблему с лордом Мельбурном в голубом кабинете.

– Он, разумеется, может приехать, но не в вашей карете, – ответил премьер-министр. – Иначе выйдет скандал. Ваши дядья поднимут крик, что он-де сел не в свои сани.

– Как я жалею, что не сделала его королем.

– И правильно поступили. Если бы парламенту хоть раз позволили присваивать королевское звание, он вскоре стал бы и лишать его по своему желанию, как я и указывал вам, когда обсуждал титул принца. Вы помните, что случилось с вашим предком, с Карлом Первым?

Виктория кивнула.

– Бедный Карл. Он так хотел быть добрым для всех.

– Порой одного желания недостаточно. Так с ним и случилось.

– Зато с какой радостью приветствовал народ возвращение в Англию его! Один из периодов истории, который мне нравится больше всего, это возвращение Карла II, когда звонили во все колокола, а люди пели на улицах: все были счастливы, потому что у них снова появился король.

– А вот Нолл Кромвель был слишком серьезен. Этот никому не давал смеяться.

– Меня удивляет, что люди предпочитают грешников святым.

– Прошу прощения у Вашего Величества, но весельчаки не обязательно грешники, как и не всегда лишенные чувства юмора – святые… разве что таковыми они считают себя сами, а это не всегда соответствует истине.

– Вероятно, наши собственные мнения о себе редко могут быть истинными.

– Зачастую они бывают предвзятыми и склоняются к нашей собственной выгоде, – согласился лорд Мельбурн.

– Но мы знаем, что нами движет, – ответила королева, – тогда как другие этого не знают. Ах, если бы люди стали чуточку добреек Альберту, если бы они поняли его.

– Станут, дайте только срок. Сначала ему нужно себя показать. Он уже делает шаги в нужном направлении. – Виктория, казалось, была рада это слышать. – И народ счастлив, – продолжал лорд Мельбурн, – видя, что их королева довольна браком. Вам нужно чаще показываться вместе, а когда родится ребенок, все и подавно возликуют.

– Что возвращает нас к тому, с чего мы начали. Мне бы так хотелось, чтобы Альберт мог приехать на пророгацию в моейкарете. – Уверен, это доставило бы ему громадное удовольствие.

– Мне тоже, – ответила королева.

Она сидела за завтраком, когда принесли послание от лорда Мельбурна. Должно быть, очень важное, решила она, если послано в такое раннее время.

Дрожащими пальцами она вскрыла конверт.

Выходило, что Мельбурн сделал открытие. Оказывается, муж королевы Анны, принц Георг из Дании, однажды в схожей ситуации уже приезжал на пророгацию парламента в карете своей жены.

Прецедент был установлен, и следовательно, Альберт имел все основания ехать на объявление пророгации в королевской карете.

– У вас хорошая новость? – спросил Альберт, глядя на нее.

Сияя от счастья, она протянула ему письмо.

Они поехали вместе в парламент: Альберт был с ней рядом, и тогда, когда она зачитала свою речь.

– Дражайший Альберт, – сказала она, когда они возвратились во дворец, – мне было так спокойно от вашего присутствия.

– Мое место всегда должно быть рядом с вами, – сказал Альберт.

Он тоже был несказанно доволен.

Как это удивительно, подумала она, состоять в браке и глубоко любить мужа. Единственная беда в том, что месяца через три ей предстоит такое тяжелое испытание. Чувствовала она себя хорошо, много гуляла и почти совершенно избавилась от недомоганий первых месяцев. Когда ей удавалось забыть об ужасах предстоящих родов – а королевам, как известно, рожать гораздо хуже, чем всем прочим, поскольку это привлекает всеобщее внимание, – она бывала бесконечно счастлива.

Она сообщила баронессе, с каким успехом прошла пророгация.

– Для меня это почему-то было тяжелым испытанием, – сказала она. – Это и еще открытие заседаний парламента. Но на этот раз все оказалось совсем по-другому, потому что со мною был Альберт, такой гордый и такой красивый, что прочесть речь лучше мне еще никогда не удавалось.

– Вы всегда читали свои речи безукоризненно, – кисло ответила Лецен.

Время родов приближалось. Ребенок должен был родиться в начале декабря. Лецен была занята тем, что собирала приданое для младенца; она очень не хотела, чтобы этим занимался кто-нибудь другой. Она предпочла бы запереть королеву на замок и никого к ней не подпускать. Об этом, разумеется, и речи не могло быть, и Викторию даже немного бесило то, что она называла суетливостью Лецен. Она предпочитала не думать о предстоящем испытании.

Отвлекали ее от мрачных мыслей многочисленные события в политической жизни страны.

– Беда за бедой, – повторил лорд Мельбурн. – Причем в дальних владениях Вашего Величества гораздо больше, чем когда-либо внутри страны.

– Хорошо хоть билль об объединении двух Канад прошел спокойно, однако большинство всего в девять голосов при обсуждении нашей политики в Китае – это настораживает.

– Это так, но вам всегда нужно быть готовой к победе оппозиции. Я полагаю, Ваше Величество отдает себе отчет в том, насколько она реальна.

Лицо королевы стало жестким.

– Я молю Бога о том, чтобы этого никогда не случилось.

– Вы же знаете, нелегко принимать законы при незначительном большинстве в парламенте.

– Но ведь какое-то время вам это удавалось.

Лорд Мельбурн скорчил гримасу.

– С помощью Вашего Величества. Если бы не ваш отказ поменять фрейлин, сейчас здесь сидел бы сэр Роберт Пиль.

– Очень и очень в этом сомневаюсь. Он никогдане будет приглашен в голубой кабинет.

Лорд Мельбурн засмеялся.

– Нет, серьезно, – сказал он, – вам следует готовиться к смене правительства. Обсудите это с принцем.

– Альберт склонен восхищаться сэром Робертом Пилем. Я и говорить о нем с Альбертом не хочу, поскольку сразу же начинаю выходить из себя.

– Надо преодолеть эту неприязнь. Нехорошо, когда у королевы неприязнь к известному государственному деятелю.

– Я никогда не полюблю сэра Роберта Пиля, – твердо заявила королева.

Тетя Августа серьезно заболела, и все близкие поняли, что ее дни сочтены. На королеву, которая любила ее семью, это глубоко подействовало. Она была любимицей теток и постоянно их навещала. Они с нетерпением ее ожидали, и она, вступив на престол, была и впредь намерена поддерживать с ними дружбу.

Бедная тетя София! Вокруг ее имени все еще витал скандал, хотя ее незаконнорожденный сын был уже давно взрослым. В последнее время у нее из-за катаракты быстро слабело зрение, отчего она страдала, поскольку любила плести кружева и вышивать, и не одна сумка, расшитая руками тети Софии, была подарена ею Виктории. Для тети Софии визиты ее маленькой племянницы, которая сделалась самой важной леди в стране, были одним из величайших удовольствий. Третьей тетушкой была старенькая Глостер, о которой Виктория всегда думала как о бабушке. Но сейчас все мысли Виктории были заняты бедной Августой.

Виктория всегда была «ее золотцем», и, говоря о ней, тетушка называла ее так.

«Это мое золотце снова здесь?» – говорила она приехавшей навестить ее племяннице. Или: «Я слышала, мое золотце, ты опять блистала на недавнем приеме».

Виктория находила это обращение к ней очень трогательным.

Приезжая к ней в гости, Виктория нередко ей пела – зачастую что-нибудь из собственных сочинений тети Августы, ибо в юности та была весьма талантлива. Не будь она принцессой, она, возможно, стала бы музыкантшей или артисткой. «Но меня не поощряли, – сказала она как-то раз Виктории. – Моя мать, твоя бабушка, королева Шарлотта, считала, что мой долг – гулять с собакой и следить за тем, чтобы ее табакерка была полная. Большая была охотница до нюхания табаку. А твой дедушка, король Георг Третий, считал, что на свете есть только один человек, достойный называться музыкантом, – Гендель».

Бедная тетя Августа! Она, по сути, никогда не занималась тем, чем ей хотелось.

Виктория с интересом слушала рассказы тетушек об их детстве, о бабушках. Кстати, одним из огромных достоинств и лорда Мельбурна в ее глазах было то, что он прожил так долго и мог увлечь ее рассказами о прошлом – причем многие из них касались членов его семьи, отличавшихся чудаковатостью.

Вот почему Виктория с такой грустью ожидала разрыва с еще одним из звеньев, связывавших ее с прошлым.

Как всегда в подобных случаях, за тетей Августой ухаживала вдовствующая королева тетя Аделаида. Было в ней что-то очень уж некоролевское, и Виктория до сих пор помнила, как та подарила ей большую куклу, как значительно позже старалась завлечь ее на вечера, которых не одобряла мать будущей королевы.

– Вы бы остереглись, любовь моя, так утомлять себя этими посещениями, – сказал Альберт.

– Но ей же так хочется меня видеть, Альберт. Я не могу обмануть ее ожиданий.

Альберт прекрасно понимал, что значит долг.

22 сентября тетя Августа умерла, что было воспринято скорее с облегчением. В комнате покойной собралась вся семья. До последнего часа она держалась за руку ходившей за ней вдовствующей королевы Аделаиды.

Альберт отвез жену обратно во дворец, где сумел настоять на том, чтобы она как следует отдохнула. Сразу же после похорон он намеревался увезти ее в Клермонт.

Лецен сказала, что Клермонт, пожалуй, не очень удачная выдумка; но королева, поскольку предложение исходило от Альберта, решила, что поедет именно туда.

Однако, оказавшись в старом особняке, она поняла, что совершила ошибку. Лецен оказалась права. Виндзор подошел бы больше.

Она поймала себя на том, что то и дело проходит мимо комнаты, в которой умерла Шарлотта, и тягостные мысли о собственном тяжелом испытании, которое неумолимо приближалось, уже не давали ей покоя.

Лецен наконец настояла на их возвращении. Пошли слухи, что королева якобы одержима предчувствием, что она, как и ее кузина Шарлотта, умрет при попытке дать Англии наследника. По этой-то, мол, причине она и отправилась в Клермонт. Согласно одной из сплетен она распорядилась обставить комнату, в которой собиралась рожать, точно так же, как у несчастной Шарлотты.

– Любовь моя, – сказала Лецен, – оставаться здесь по меньшей мере неразумно для вас. Вам надо ехать в Лондон. Там вы почувствуете себя гораздо лучше. Это же надо было придумать – приехать сюда.

Виктория промолчала, не желая обсуждать, чья это была идея. Но она обрадовалась возможности вернуться в Лондон.

Правительство переживало далеко не лучшие времена, и страх Виктории, что оно падет, был до того велик, что она позабыла о своих личных неприятностях.

Положение на Востоке оказалось очень серьезным. В Афганистане начались беспорядки, в Китае – боевые действия, а лорд Джон Рассел и лорд Пальмерстон, хотя и были в одной партии, никак не могли прийти к согласию.

– Раскол в наших собственных рядах гораздо опасней, чем любые происки оппозиции, – говорил лорд Мельбурн. – Он может привести к падению правительства.

Озабоченная сложившейся ситуацией королева написала своему премьер-министру:

«Ради Бога, не доводите дело до кризиса; королева, право, не вынесла бы этого сейчас; если все время держать ее в напряжении, она может серьезно заболеть; она уже и без того настрадалась из-за болезни ее бедной тети…»

Альберт распорядился, чтобы в ее кабинет принесли еще один письменный стол и поставили рядом с ее столом. Теперь он читал документы, прибывшие во дворец, и она обнаружила, что успокаивается, когда обсуждает с ним различные дела.

– Вот теперь, – сказал он, – я и впрямь могу быть вам полезен.

– Дорогой Альберт, – пробормотала она, – для меня это громадное утешение.

Было удивительно, какой зависимой делала ее беременность и какое удовольствие доставляло ей видеть совсем рядом красивое лицо мужа. Она могла делиться с ним своими опасениями о возможном падении правительства, а он успокаивал ее, отвечая, что, если оно и падет, ее долг – быть справедливой к любому новому правительству, которого может пожелать страна.

– Мне кажется, я бы никогда не смогла принять этого ужасного Пиля, – сказала Виктория.

– Но моя любовь как-никак королева и, надеюсь, никогда этого не забудет. Как бы трудно вам ни было, помните о моей готовности всегда помочь вам.

– Спасибо, Альберт, – покорно ответила она.

Виктория не раз заводила с Альбертом разговор о Мехемете Али [11]11
  Мехемет Али, также Мохаммед Али, (ок. 1769–1849) – турецкий солдат, паша Египта (1805–1849). Прошел путь от простого солдата до командующего турецкой армией в Египте и стал пашой Египта, в то время Османской провинции. В конце 1830-х гг. напал на Турцию. Европейские державы навязали им мир, в результате которого род Мехемета стал наследственным в Египте.


[Закрыть], из-за которого и разгорелся сыр-бор. Однако договориться с Францией было, как всегда, трудно, и дядя Леопольд опять выражал сожаление, что Англия относится к этой стране неподобающим образом.

Совместно с Россией, Пруссией и Австрией она предъявила Мехемету Али ультиматум, требуя, чтобы он ушел из северной Сирии, иначе его заставят это сделать. Франция, втянутая в эту историю и обязавшаяся помогать, держалась, однако, в стороне, из-за чего положение стало очень опасным, а возможный конфликт в Европе вызывал, разумеется, большую тревогу, чем события на Востоке.

Дядя Леопольд писал, что хотя, по его мнению, Франция поступила мудро, нельзя не сожалеть, что Англия не сумела этого оценить и повела себя резко и оскорбительно по отношению к Франции. Виктория на это ответила, что за столь неудачно занятую позицию Франция пусть винит только себя, поскольку эта страна вначале намеревалась присоединиться к союзникам, а потом отказалась.

«И все же, – писала она, – хотя Франция и не права, причем совершенноне права, я лично очень хочу, как, я уверена, хочет того и мое правительство, чтобы она наконец образумилась и снова заняла свое место среди пяти великих держав… Альберт передает вам привет. Он усердно занимается восточными делами и полностью согласен с моим мнением…»

От этих слов у него стало легко на душе. Дяде Леопольду всегда хотелось, чтобы Альберт имел возможность давать ей советы. Теперь эта возможность у него есть, и, что очень важно, он на ее стороне. Не то, чтобы мнение Альберта обладало каким-то весом по сравнению с мнением лордов Мельбурна и Пальмерстона; но Виктория уже нисколько не сомневалась в том, что предположения Альберта заслужили внимания и, по словам лорда Мельбурна, были хорошо продуманными и толковыми.

Итак, время шло, депеши от премьер-министра и министра иностранных дел продолжали поступать, да и сами они, как и другие министры, частенько наведывались во дворец. Восточный конфликт, углубленный непримиримой позицией Франции, не давал забыть о себе ни на минуту.

– Когда родится дитя, – мрачно пошутила королева, – его следует назвать Турко-Египто.

Стоял ноябрь, и, хотя ребенка ожидали не раньше начала следующего месяца, три врача – сэр Джеймс Кларк, доктор Локок и доктор Блэгден вместе с акушеркой миссис Лилли поселились во дворце. Поскольку барон Штокмар тоже находился в Англии, Альберт попросил его быть наготове, если вдруг в его услугах возникнет необходимость.

За три недели до ожидаемого срока у королевы начались схватки. Несмотря на былые опасения, она оставалась совершенно спокойна. Альберт находился в комнате с докторами, а миссис Лилли с Викторией ломали голову над тем, как избежать криков, неизбежных при такой сильной боли. По мнению королевы, кричать было бы исключительно неприлично, так как в соседней комнате собрались архиепископ Кентерберийский, премьер-министр, лорд Пальмерстон и другие важные министры и именитые джентльмены. Рядом, в отдельной комнате, ожидали ее придворные. Именно открытый характер данной процедуры казался Виктории несколько постыдным, однако это-то и придало ей решимости проявить предельную выдержку.

Альберт был рядом. Она ощущала его беспокойство. Милый Альберт, все должно окончиться хорошо, хотя бы ради него.

Ах, если бы родившийся младенец унаследовал красоту отца и – что еще важнее – его добродетели.

Через двенадцать часов после начала схваток ребенок родился на свет. Королева лежала, откинувшись на подушки, измученная, но довольная. Альберт подошел к кровати и взял ее за руку.