Текст книги "Единственная любовь королевы"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
– Королева ненавидит его.
Штокмар рассмеялся.
– Пиль – блестящий государственный деятель. Примерно с год назад его ощутимо задела история с королевской спальней. Да и кого бы она не задела? Королева вела себя отнюдь не в конституционной манере. Почитайте соответствующие отчеты. Я позабочусь о том, чтобы вам их представили. Если бы не благородство Мельбурна и не чувство собственного достоинства Пиля, королева могла бы оказаться в весьма трудном положении. А поскольку эта история последовала почти сразу же за скандалом с Флорой Гастингс, она очень повредила репутации Ее величества. Эти материалы вы, конечно, изучите. Королева, как и большинство молодых монархов, еще не сознает, как важно бывает угодить людям. А ведь от этого может зависеть ее корона. Я думаю, вы сможете ее этому научить. А пока подбирайте людей, которые, хотя они и не управляют страной сейчас, будут управлять ею в недалеком будущем. Кстати, вы знаете, что падение правительства Мельбурна предрешено? Когда оно падет, к власти придут тори. Тут уже не должно быть повторения истории с королевской опочивальней. Вам придется уберечь королеву от подобного безрассудства. А когда появится новое правительство, вы окажетесь в дружеских отношениях с новым премьер-министром, сэром Робертом Пилем.
– А не покажется это предательством по отношению к Виктории? – Мой дорогой Альберт, у нас нет в голове других мыслей, кроме как служить королеве. Это самое лучшее, что мы можем для нее сделать. В свое время ей придется пересмотреть свое отношение к сэру Роберту, и она это сделает, потому что вы объясните ей ее долг перед правительством и страной. Вы даже – тоже в свое время – поможете ей преодолеть эту нелепую и, между нами говоря, детскую – неприязнь к одному из величайших государственных деятелей нашего времени.
– Барон, у меня, кажется, появилась надежда.
– Ни у кого еще будущее не было столь светлым и полным надежд, – отвечал барон.
Завязать дружбу с сэром Робертом Пилем оказалось вовсе нетрудно, и, к своему великому удовольствию, Альберт обнаружил, что лидер оппозиции – человек, которого он вполне понимает. Он даже заметил сходство в их характерах. Пиль был совершенно непохож на лорда Мельбурна, этого добившегося успеха в обществе красавца мужчину. Он не был красив и не обладал особой обходительностью. Говорил он прямо и по делу; чувствовалось, что в отличие от несколько циничного лорда Мельбурна у него есть идеалы, которым он глубоко предан.
Знакомясь с политикой, Альберт узнал, что Пиль – реформатор. Он внес на обсуждение парламента законопроект о равноправии католиков и предложил пересмотреть законы о преступлениях против личности, а также о подлоге. Он создал Столичную полицию [7]7
Официальное название полиции Лондона.
[Закрыть]. Человек, вне всякого сомнения, мыслящий и смелый, сэр Роберт Пиль славился своей неподкупностью; чувство долга он ставил выше личной славы; такого человека Альберт мог не только понимать, он мог им восхищаться. Более того – и этот фактор имел в глазах Альберта особое значение, – его личная жизнь была достойна подражания. Лорду Мельбурну в этом смысле было до него далеко. Хотя все, похоже, об этом забыли, супружеская жизнь Мельбурна с первой женой леди Каролиной Лэм вызывала в обществе немало нареканий, да и после ее смерти он уже успел дважды развестись. Фигурировать в одном бракоразводном процессе – и то уже, по мнению Альберта, было страшным стыдом, а тут целых два! Вряд ли в них нет вины самого лорда Мельбурна. Люди редко оказываются замешанными в подобные дела случайно. И этому человеку Виктория доверяла так, как не доверяла никому другому!
А вот сэр Роберт Пиль был предан жене, которая разделяла с ним все его заботы и честолюбивые устремления, что вообще-то следовало бы делать всем женам; у них было пять сыновей и две дочери – очень приятная семья.
Кроме того, сэру Роберту доставляло удовольствие беседовать с принцем. Тут и не пахло той слегка покровительственной манерой, которая, как ему представлялось, сквозила в разговорах с лордом Мельбурном. Совет Штокмара оказался чрезвычайно полезным: политика была интересным делом – более того, теперь у него появилось хоть какое-то занятие.
С королевой он старался не заговаривать о сэре Роберте, поскольку она до небес превозносила лорда Мельбурна, считая его чуть не оракулом.
Альберт много думал о политической ситуации. Приближались выборы, и Пиль в качестве нового премьер-министра казался принцу отличной перспективой. Впрочем, то, что виделось столь желанным ему самому, могло быть последним, чего бы желала королева, и это его огорчало.
Альберт полагал, что ему следует попытаться как-то повлиять на нее, тонко внушить ей, что неприязнь к Пилю недостойна ее, и он решил предпринять эту попытку, когда они сидели рядом за чаем. Виктория получала удовольствие, сидя рядом с заварным чайником, «как обыкновенная домашняя хозяйка». Ей нравилось наливать чай «именно так, как вы любите, мой дорогой Альберт». Это просто замечательно, говорила она, что он усвоил английскую привычку пить чай. Ведь это признак цивилизованности.
Он улыбнулся, глядя на нее со своей стороны стола, и сказал:
– Вы выглядите усталой, моя дорогая. Вам нельзя так поздно ложиться по многу ночей подряд.
Ее тронула его заботливость, но ей было неприятно слышать о своем усталом виде, поскольку это напоминало ей совсем о другом. «Беременна она все-таки или нет?» Уверенности не было, но она считала, что, скорей всего да. Однако ей не хотелось, чтобы об этом постоянно напоминали; к тому же, своим замечанием он косвенно порицал ее за любовь к танцам, которые по ее настоянию устраиваются когда только возможно; и накануне она танцевала до двух часов. Сам Альберт во время танцев не находил себе места, и вид у него был такой, будто он вот-вот упадет и заснет. Ах, как бы ей хотелось, чтобы он не был по вечерам таким соней. Танцевать-то он мог хорошо, но она чувствовала, что делает он это с явной неохотой, что не могло не портить ей настроения.
Поэтому сейчас она испытывала легкое раздражение.
Ей кажется, сказала она, что лорд Мельбурн встревожен. Этот несносный Пиль для него как заноза в теле.
– Но, дорогая моя, он же лидер оппозиции. Вполне естественно, что они могут расходиться во мнениях.
– Тоже мне, лидер оппозиции! Надеюсь, он им и останется, хотя ему очень хотелось бы стать премьер-министром. Однажды он уже было решил, что он премьер, но я его быстро поставила на место. Мое правительство подало в отставку, потому что лорд Мельбурн был бессилен принимать законы с таким незначительным меньшинством, и тут этот несносный Пиль решил прийти на смену. Он явился ко мне и предложил сформировать новый кабинет. Он ужасно непривлекателен, а когда разговаривает, выделывает такие курбеты, точно он учитель танцев.
– У него прекрасная репутация.
– Что значит прекрасная репутация, Альберт? Что вы хотите этим сказать?
– Он сделал для страны столько хорошего.
– Кто это наговорил вам такой чепухи, Альберт?
– Чепухи? Вы это серьезно, любовь моя? Возьмите хотя бы английскую полицию, которой завидует весь мир. Чья это была идея? И кто ее осуществил?
– Ах, это!
– Ну же, любовь моя, будьте справедливой. Ответьте мне.
– Полиция действительно стала лучше.
– Разве не следует признать заслуги, когда они налицо?
– Отчего же? Я всегда готова похвалить, если похвала заслужена…
– В таком случае…
– Но никто не заставит меня полюбить вашего любезного учителя танцев.
Это уже был сигнал тревоги, но Альберт решил пропустить его мимо ушей. Она побаивалась будущего. Ей был неприятен этот разговор о политике. С Альбертом ей хотелось смеяться и говорить о всяких пустяках.
– А теперь, дорогой Альберт, – обратилась она к нему, – я хочу попросить вас помочь мне выбрать материал для нового халата.
– Что я охотно сделаю, – ответил Альберт, – но я очень хочу, чтобы вы отчетливо представляли себе, что происходит.
– Что я отчетливо себе представляла? Что вы имеете в виду? Что происходит в этой стране, Альберт, я знаю гораздо лучше, чем вы. Вы, верно, забываете, что мой премьер-министр бывает у меня каждый день. Мы с ним совещаемся. Так уж вышло, что я королева этой страны.
– Как государственный деятель лорд Мельбурн не сравнится с сэром Робертом Пилем.
Она в недоумении уставилась на него. Неужели она ослышалась? Он решительно бросал ей вызов. Он говорил о политике, когда ей этого вовсе не хотелось; он открыто хулил ее любимого премьер-министра лорда Мельбурна и расхваливал человека, которого она ненавидела, как никого другого.
Она задрожала от ярости. Пальцы ее сомкнулись на ручке стоящей перед ней чашки с чаем: она как раз собиралась сделать глоток, когда он затеял этот неприятный для нее разговор.
Она подняла чашку и выплеснула чай ему в лицо.
Реакция Альберта была удивительной.
Он встал из-за стола и бросил изумленной служанке, которая подошла к нему:
– Ну, что вы на это скажете? – Потом поклонился жене. – Я пойду переоденусь.
Он оставил ее за столом, разгневанной, но жалкой.
О Боже, что она натворила! И все из-за своего буйного характера. Но Альберту, право, не следовало бы так ее взвинчивать похвалами этому ужасному человеку. Как он мог восхищаться сэром Робертом Пилем, когда она его терпеть не могла? Но выплеснуть чашку чая в лицо ее любимому Альберту! Он сидел за столом, такой красивый, и тут этот чай, стекающий с его лица на костюм, – мысль об этом была ужасна. И он еще так спокойно все это воспринял. Другой бы на его месте взорвался от возмущения, а он лишь встал и пошел переодеваться.
Она не будет счастлива, пока они с Альбертом не помирятся.
Она подбежала к его комнате. Дверь была заперта.
– Альберт, – крикнула она, стуча.
– Это вы, Виктория? – Голос его звучал так же на удивление спокойно, как будто ничего не произошло.
– Альберт, я хочу поговорить с вами. Можно мне войти? – В голосе ее была робость. Она и чувствовала себя робко. Даже Лецен и лорд Мельбурн не раз говорили, что у нее горячий темперамент. Лорд Мельбурн называл его «холерическим» и говорил, что ей неоходимо его сдерживать.
Альберт уже успел переодеться. Он стоял у окна и смотрел во двор.
– Альберт. – Она подбежала к нему и бросилась в его объятия.
Он нежно улыбнулся. – Ну-ну, все прошло, – принялся он ее утешать.
– Нет, не прошло. И я могла такое сделать! С вами!
– Чай был чуть теплый, – сказал Альберт с улыбкой, – а чашка очень маленькая.
– Альберт вы мой бесценный! Как вы добры, как умеете прощать!
– Может, забудем об этом?
– О да, Альберт. Но, боюсь, самой мне этого никогда не забыть. Я вела себя непростительно. Как невоспитанная.
– Согласитесь, моя дорогая, вы же никогда не хотели слушаться матери, как себя вести, вы слушали лишь гувернантку, и, боюсь, она вам льстила, потому что ей очень хотелось сохранить вашу благосклонность.
Он затаил дыхание. Как-то она воспримет откровенную критику ее идола?
Она хотела было тут же взять под защиту свою любимую баронессу, но ее снедали угрызения совести, и она ничего не ответила.
– Мне бы не следовало выходить из себя, Альберт.
– Да, любовь моя, выходить из себя всегда плохо.
– Но вы меня вынудили.
– А следует ли так горячиться только потому, что выражается мнение, противоположное нашему собственному? Если кто-то и не хочет соглашаться с другими, ему, например… не следует обливать другого чаем.
Она засмеялась.
– Больше я на вас чай выплескивать не буду.
– Да, пожалуйста, выплесните, если уж вам так захочется, но только если он будет не слишком горячим, а чашка – не очень большой.
Она опять засмеялась и он вслед за нею. Она прижалась к нему, осыпая его страстными поцелуями.
– Ах, ангел мой милый, вы слишком хороши для меня, – воскликнула она.
Альберт, утонув лицом в ее волосах, довольно улыбался. Он чувствовал, что кое-чего он сегодня добился.
ВЫСТРЕЛЫ НА КОНСТИТЬЮШН-ХИЛЛ
Город полнился слухами. Почти каждый день в газетах появлялись карикатуры, в которых центральными фигурами были Виктория и Альберт. «Альберт у Виктории под каблуком», – весело говорили друг другу люди. Подобная расстановка сил во дворце не могла их не радовать. В конце концов, рассуждали все, ну что из себя представляет этот принц Кобургский? Какой-то нищий немец, облагодетельствованный их королевой! Его можно было бы назвать красивым, но это была какая-то женская красота. Альберт вовсе не походил на идеального англичанина, скорее уж на смазливую девушку, одетую мужчиной. Он и на лошади сидел как-то не так. А что с его братом? Эрнест почему-то задержался при дворе. Он что, надеялся, что и ему что-нибудь перепадет? Эрнест стал фигурировать в карикатурах то с протянутой рукой, то роющимся у Альберта в карманах. «Не забывай меня, братец, – гласила подпись. – Подкинь и мне немного».
Видеть подобное было очень неприятно.
Но, что еще хуже, просочились сведения о природе хвори Эрнеста. Слышался сдавленный смех. Ох уж эти Кобурги! Любят весело провести время… желательно за чужой счет. Мало того, кто-то вспомнил, что мать Альберта развелась с отцом, старый скандал оживили. У нее был любовник – еврей. Еще до рождения Альберта? В таком случае, их принц Кобургский и не принц вовсе, а уж скорее какой-то бастард.
Эта последняя сплетня в печати не появилась. Как слишком опасная. Но она передавалась из уст в уста. Лорд Мельбурн делал все, что в его силах, чтобы она не дошла до ушей королевы.
После инцидента с чашкой чая Альберт стремился закрепиться на занятых позициях и повести новое наступление. То, что королева не посвящает его в государственные дела, он объяснял для себя влиянием на нее Лецен: и самым большим его желанием было развенчать эту особу в глазах жены.
Пресса жаловала баронессу не более, чем принца. Ее имя постоянно мелькало на газетных страницах, и ей зачастую приписывали чуть ли не зловещую власть. Альберт, который теперь жадно читал газеты, постоянно узнавал о ней что-то новое. Например, то, что без ее согласия не производится ни одно назначение: причем это касалось не только двора королевы. Неужели это правда, думал он, но, поскольку королева не доверяла ему, как он мог быть уверен.
В одном он только не сомневался: придворный штат королевы управлялся из рук вон плохо. Поскольку он обладал подлинно тевтонской способностью к организации, это вскоре стало для него ясно. Будь его воля, он бы давно обустроил все иначе.
Часто он уже готов был затронуть этот вопрос в разговоре с королевой, но, хоть однажды он и вышел победителем, он слегка побаивался Виктории. Под ее трепещущей женственностью таилась огромная сила, и он уже успел узнать, какой она может быть упрямой. В тот миг, когда она выплеснула ему в лицо чай, в этих горящих голубых глазах не было ни капли любви к нему. А что, если она так ожесточилась от того, что она называла его вмешательством, что перестала любить его! Штокмар намекал, что его козырная карта – это ее любовь к нему, и эта любовь не должна слабеть. Наоборот, любовь должна стать еще сильнее, чтобы Виктория в конечном счете ни в чем не могла отказать ему. В том, что это время придет, он не сомневался; однако все ведь могло повернуться по-другому.
А может, лучше осуществить задуманное через своего секретаря, Джорджа Энсона, который мог передать его желание лорду Мельбурну, а через него оно дойдет до королевы. Какой долгий путь для человека, желающего попросить об одолжении – нет, оговорить свои права – у собственной жены! Но, само собой, жена была далеко не обычная.
Он обнаружил, что его секретарь Джордж Энсон весьма способный молодой человек. Сначала Альберт не хотел его брать, но теперь он видел, что кандидатура была не такой уж и плохой. Мистер Энсон показал себя человеком внимательным и преданным, и тот факт, что он одновременно был секретарем премьер-министра, не является недостатком, как опасался Альберт. Он даже считал, что мистер Энсон весьма сочувственно говорил о нем лорду Мельбурну, ибо в последние недели манера поведения этого джентльмена с Альбертом изменилась. Ему показалось, что к нему стали относиться с большим уважением.
Он рассказал Джорджу Энсону о своих пожеланиях и попросил, чтобы тот передал их при случае лорду Мельбурну – не навязчиво, а скорее несколько небрежно, и больше как предложение, а не просьбу.
Мистер Энсон прекрасно все понял, как понял и лорд Мельбурн, сказавший при первой же встрече с королевой в присущей ему легкой небрежной манере, которой он так прекрасно владел, что принц желал бы, чтобы – образно говоря – ключи от двора были в его руках.
– Но этим же всегда занималась баронесса Лецен, – ответила королева.
Лорд Мельбурн улыбнулся той странной улыбкой, которой королева всегда восхищалась.
– То было в прошлом. Десятого февраля при дворе Вашего Величества произошла довольно заметная перемена.
Виктория хихикнула – как она часто делала, когда оставалась наедине со своим дорогим лордом М. Никто не мог рассмешить ее подобным образом – даже Альберт.
– Почему бы вам не подумать об этом? – предложил лорд Мельбурн.
– Подобной перемены я особенно не жажду.
– Не так, выходит, как той, другой, – сказал неисправимый лорд М. – Я полагаю, тоговы и впрямь жаждали.
– Альберт – ангел, – сказала Виктория.
– Даже ангелам нужно какое-то занятие. Вот почему их всегда изображают играющими на арфе.
Виктория громко рассмеялась.
– Право, вы слишком непочтительны, лорд М.
– Боюсь, что так, – согласился он. – И еще я боюсь, что вы можете выбросить это дело из головы… но, пожалуйста, рассмотрите его.
Рассмотрение различных вопросов обычно означало обсуждение их с баронессой.
– Дейзи, дорогая, – сказала Виктория, когда они оказались одни. – Боюсь, мой милый Альберт становится несколько беспокойным.
Взгляд баронессы сразу сделался жестким.
– Быть того не может. Казалось бы, живи да радуйся.
– О, в браке он счастлив, Дейзи, но его очень огорчает, что он не находит применения своим талантам.
– Ему понадобятся его таланты, чтобы сделаться хорошим мужем лучшей в мире жены.
– Ах, дорогая Дейзи, я уверена, что это он знает. Но он хочет чем-нибудь заниматься.
– Сомневаюсь, что лорд Мельбурн захочет, чтобы он вмешивалсяв политику.
– Я имела в виду не политику. Но, я думаю, он был бы, допустим, не прочь получить ключи от двора.
– Ключи от двора?! – Это была ее сфера. Стоит только принцу ступить в нее, как он изгонит ее насовсем: она чувствовала неприязнь, которую он к ней испытывал. Она заправляла домом со времени вступления королевы на престол. Слуги любили ее за беспечность, им вряд ли захочется перемен. Кроме того, от этой должности зависели все назначения, а это, что ни говори, очень приятно. Поэтому она не на шутку встревожилась, когда упомянули о ключах ко двору.
– Это снимет бремя с ваших плеч, Дейзи.
– Бремя?! Какое же это бремя? Ничего, что я делаю для моего бесценного дитяти, не может быть бременем. А что начнут говорить, если принц возьмет на себя заботы по двору? Это ведь женская работа. Представьте себе, как это распишут в прессе. Появится его изображение в юбке.
– Альберту бы это очень не понравилось.
– И, что еще важнее, любовь моя, вам тоже. Что мы все должны помнить, так это то, что наш долг и удовольствие – служить королеве… в каком бы качестве нас ни призывали это делать. Что такое титулы? Вы помните, как при восхождении на престол вы говорили о посте для меня, а я сказала, нет, пусть не будет никакого поста. Тогда вы ответили, что я буду здесь как ваш друг. И до сих пор это всех устраивало. Пусть принц довольствуется тем, что он ваш муж. Я уверена, что в конечном счете он сам этому только рад.
Виктория была уверена, что ее дорогая баронесса права.
В конце апреля Эрнест покинул Англию, прощание братьев вышло очень грустным. Виктория тихо сидела и слушала, как они пели университетскую песню – Abschied [8]8
Abschied ( нем.) – прощание.
[Закрыть], студенческую прощальную: в глазах у нее стояли слезы.
– Вы будете не так уж и далеко, дорогой Эрнест, – сказала она, когда пение смолкло. – Навещайте нас почаще.
Альберт был слишком расстроен, чтобы еще что-нибудь говорить.
– Понимаете, – сказал Эрнест, – мы ведь почти всю жизнь прожили вместе.
Виктория понимающе кивнула, но Альберт вдруг резко отвернулся и посмотрел в окно. Когда Эрнест уезжал, Альберт стоял у окна, наблюдая за экипажем, пока тот не скрылся из виду. Виктория подошла и стала рядом, сплетя с ним руки, но он не обратил на нее никакого внимания. «Он даже не знает, что я здесь», – подумала она.
После отъезда Эрнеста Альберт долго чувствовал себя одиноко. Он спокойно относился к создавшемуся положению. Виктория любила его – гораздо больше, чем он ее, хотя он и испытывал к ней сильную привязанность. Возможно, в ней было больше страсти, чем в нем, – но что это за страсть? Показная, безусловно, но насколько она глубока, если Виктория ни за что не хочет дать ему возможность разделить с ней государственные обязанности? А ведь знает, как он этого жаждет. Следуя совету барона, он изучал политику, отчего злился еще больше, поскольку обнаруживал, какое это увлекательное занятие.
Теперь, когда и отец, и брат уехали, он чувствовал себя очень одиноким в чужой стране, и это чувство заставило его еще больше сблизиться с бароном Штокмаром и сэром Робертом Пилем. После инцидента с чашкой чая они с королевой больше не говорили о сэре Роберте, и он очень хорошо знал, что она не одобрит этой дружбы. Состояние дел было весьма плачевным.
Теперь уже невозможно было отрицать, что англичанам он не нравится. Он был немец, по-английски говорил с явным акцентом, был слишком серьезен, в общении – сух, не обладал обходительностью: он по-прежнему не чувствовал себя раскованным в обществе и особенно в обществе женщин. Внешность его тоже не вызывала восхищения, поскольку, как говорили англичане, у него был недостаточно мужественный вид.
Впрочем, не любил его не только народ. Королевская семья, над членами которой, по королевскому указу Виктории, ему было дано старшинство, была зла на него. Почему, спрашивали герцоги королевской крови и их жены, этому выскочке – германскому князьку – должно отдаваться предпочтение перед ними на всех официальных церемониях?
Особенно были обозлены Кембриджи, поскольку они надеялись, что королева выйдет замуж за их сына Джорджа. Джордж провел большую часть детства в Виндзорском замке с королем Вильгельмом и королевой Аделаидой, поскольку его родители находились за границей, и оба, король и королева, только приветствовали бы бракосочетание между Джорджем и Викторией. Это давало Кембриджам большую надежду, однако герцогиня Кентская и король Леопольд думали иначе, и Виктория, конечно же, предпочла своего кобургского кузена. Альберт был красив, а Джордж – Джордж был одиозный молодой человек с шокирующим цветом лица, как однажды отозвалась о нем Виктория. Так что Кембриджи всячески старались усложнить Альберту жизнь.
Прослышав о том, что герцогиня Кембриджская не встала, когда пили за здоровье Альберта, Виктория разгневалась.
– Да как она смеет! – кричала Виктория баронессе Лецен. – Это оскорбление короны.
– Она, вероятно, полагает, что принц – если не считать его родства с Вашим Величеством – ниже ее по старшинству.
– Но принц – мой муж. – Глаза Виктории метали громы и молнии, и Лецен тут же сообразила, что нужно быть осторожнее, когда приходится говорить о принце, ибо, хотя Виктория не допускала никакого вмешательства мужа в дела королевства, она очень любила Альберта.
– Разумеется, – успокаивала ее баронесса, – герцогиня поступила очень нехорошо.
– Да уж, я думаю, – ответила Виктория, – и я выкажу ей мое неудовольствие, когда не приглашу Кембриджей на очередной бал – пусть все знают, как я недовольна.
Альберт прекрасно был осведомлен об этом пренебрежении и оскорблениях, но считал, что, если бы Виктория позволила ему разделить с нею ее обязанности, англичане сразу бы начали уважать его.
Если бы только люди не были так утомительны, думала Виктория, все было бы просто замечательно. С нею ее муж, которого она обожает, с нею премьер-министр, ее милейший друг, которому она полностью доверяет, с нею ее дорогая Дейзи, которая ей как мать, а сама она королева. Но Альберту хотелось разделить с ней престол – а это уже было нечто такое, чего она никак не могла позволить, ибо, в конце концов, она королева, а он – всего лишь принц из небольшого немецкого герцогства; этот несносный сэр Роберт Пиль пытался изгнать лорда Мельбурна, а тот, по сути, относился к этому совершенно равнодушно и смирился с тем, что правительство тори неизбежно придет к власти; а теперь еще ее дорогая Лецен и Альберт невзлюбили друг друга.
И как невзлюбили! Просто не выносят друг друга. Неудивительно, что время от времени, общаясь с ними, приходится выходить из себя. А эти газеты, постоянно выдумывающие о ней с Альбертом не только всякий вздор, но и – что было еще хуже – самые настоящие гадости. Никому-то он не нравился, его называли «немцем». Все это раздражало – не говоря уже о семье, откровенно не любившей его; только мама, которой Альберт постоянно наносил визиты, души в нем не чаяла. Ну почему Альберту непременно надо было противоречить Виктории, подружившись с герцогиней и выказывая неприязнь к баронессе?! Виктория предпочла бы, чтобы все было как раз наоборот. Дяди возненавидели Альберта с самого начала, когда поднялась эта суматоха из-за табели о рангах. Дядя Камберленд, к счастью, находился далеко отсюда, в Ганновере, но он делал все, чтобы его существование ощущалось. Он громко заявлял о своих правах и о том, что ему принадлежит. Бушевал он, собственно, потому, что не стал королем Англии, что могло бы иметь место, если бы английские законы, подобно законам некоторых стран, не разрешали женщинам вступать на престол.
А теперь еще и дядя Кембридж – вероятно, обозленный тем, что Виктория не пригласила его с герцогиней на один из своих балов, отпустил как-то на банкете грубую шутку о ней с Альбертом.
Альберт терпеть не мог банкеты, и Виктория всегда опасалась, как бы он не заснул на одном из них. Зачастую ей приходилось подталкивать его локтем во время какого-нибудь приема. В данном конкретном случае Альберт воспользовался возможностью уйти с банкета пораньше, не обратив, очевидно, внимания на то, что речи еще не произносились. И когда свою речь произносил дядя Кембридж, он сказал следующее: принц ушел потому, что ему не терпелось поскорее добраться домой, где его ожидала прекрасная девушка, с которой он собирался провести ночь.
Альберт пришел в ужас, потому что, как ему доложили, на этих словах герцога все гости так и покатились со смеху.
– Подобное высказывание откровенно вульгарно, – сказал Альберт.
Прежде Викторию скорее обрадовали бы дядины слова: Альберту так не терпелось вернуться к ней, что он рано ушел с банкета. Однако негодование Альберта заставило ее взглянуть на все его глазами.
– Это роняет нас в общественном мнении, – сказал Альберт. – Это создает в умах людей непристойные образы.
Вот тут она страшно разозлилась на дядю Кемриджа и на все королевское семейство.
– Это все потому, что не сбылось его желание – женить на мне своего Джорджа, – сказала она.
– Они всегда будут болтать о нас подобным образом, – грустно сказал Альберт, – потому что мне позволительно делить с вами лишь эмоциональную сторону вашей жизни.
Итак, они снова вернулись к тому же!
Виктории казалось, что нормальные отношения у нее могут быть только с лордом Мельбурном.
Она часто раздумывала о прежних днях, когда они с лордом Мельбурном были так нужны друг другу. Если какой-нибудь день проходил без него, она чувствовала себя по-настоящему несчастной; и она не находила себе места, когда он, к примеру, обедал в доме леди Холленд. Она не могла понять – и не раз говорила ему об этом, – что такого нашел он в этой женщине: у нее прямо-таки вульгарный рот. Лорд Мельбурн всегда смеялся над тем, что он называл «холерическими вспышками проявления королевского нрава»; и очень скоро она тоже стала смеяться вместе с ним.
Он был рад, что она довольна браком (но, возможно, она не совсем довольна из-за того, что Альберта никак не удается убедить не вмешиваться в их дела), и часто он так и говорил ей об этом. Но это означало, что ее отношения с лордом Мельбурном несколько изменились. Он уже не был для нее важен, как прежде, и, возможно, именно поэтому она то и дело подчеркивала, что он всегда останется одним из самых дорогих ее друзей.
Однако, несмотря на тот факт, что положение менялось и возраст лорда Мельбурна начинал уже сказываться, развлечь ее ему по-прежнему удавалось легче, чем кому-либо другому. Лорд Мельбурн любил посплетничать, он знал столько интересного о людях. Альберт же считал сплетни предосудительными. Альберт был, разумеется, прав. О Боже, Альберт был до того добродетелен, что категорически отвергал многое из того, что ей прежде нравилось – танцы, засиживание допоздна, пересуды. По сравнению с Альбертом лорда Мельбурна можно было назвать безнравственным, но если кому-то он и казался таким, то она-то прекрасно знала, какой это чистыйи славный человек. Альберт сказал бы, что она нелогична, но факт оставался фактом: она все-таки получала удовольствие от тех совещаний наедине с лордом Мельбурном в голубом кабинете, когда он, начав, например, говорить о Китае или Канаде – эти страны, находившиеся в разных концах земли, в то время давали повод для беспокойства, – переходил вдруг к чему-то совершенно легкомысленному, почти таким образом, который в прошлом – да и сейчас еще – она находила очень остроумным.
Именно лорд Мельбурн первым сообщил ей о лорде Уильяме Расселе, которого нашли убитым в его доме, где он жил один – не считая, разумеется, многочисленных слуг.
– Это какая-то загадка, – сказал лорд Мельбурн, устраиваясь поудобнее в кресле. – Лорда Уильяма нашли в спальне, уже окоченевшим. Вся постель была залита кровью. Горло ему перерезали так, что голова висела на ниточке.
– Какой ужас!
– Подробности слишком неприятны, чтобы я осмелился сообщить их Вашему Величеству, – сказал лорд Мельбурн. – Такие дела лучше поскорее забыть.
– О нет, – сказала королева, – я хочу слышать все. Бедный лорд Уильям, и какой удар для бедного лорда Джона. Какая трагедия! Кажется, только совсем недавно умерла бедная леди Рассел, оставив сиротами своих дорогих крошек.
Виктория всегда испытывала тревогу, думая о леди Рассел, умершей при родах. Теперь уже было точно установлено, что она сама беременна, и она уже начинала побаиваться последствий. Вынашивать ребенка еще куда ни шло, но когда она думала о неизбежных родах – ей становилось по-настоящему страшно.
Лорд Мельбурн, который прекрасно понимал, в каком направлении ее мысли, снова вернулся к убийству, как к более безопасному предмету разговора, чем рождение детей.
