Текст книги "Тайна поместья"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

После обеда, который прошел в обществе Рут и Люка, так как сэр Мэттью и его сестра ели каждый у себя в комнате, я пошла к себе и занялась составлением списка вещей, которые мне нужно будет купить. На самом деле с этим можно было подождать еще, по крайней мере, несколько недель, а то и месяцев, но мое нетерпение было так велико, что ждать я не хотела. Я села за стол у окна и начала писать, но тут в дверь постучали, и вошла тетя Сара.

– Я хочу показать тебе детскую, – сказала она с заговорщицким видом. – Пойдем со мной.

Я охотно пошла за ней, потому что мне было интересно увидеть детскую, в которой будет жить мой ребенок.

– Она в моем крыле, – говорила тетя Сара по дороге. – Я часто захожу туда. Потому все и говорят, что я впала в детство.

– Я уверена, что никто так не говорит.

– Говорят, я знаю. И мне это даже нравится – ведь если невозможно снова стать ребенком, остается только впасть в детство, чтобы забыть о своей старости.

Тем временем мы поднялись на верхний этаж и пошли по коридору, ведущему к переходу в восточное крыло дома. Когда мы проходили мимо двери, ведущей в нашу с Габриэлем спальню, у меня защемило сердце, но тетя Сара даже не взглянула на нее.

Как только мы оказались в восточной части дома, с ней снова произошла магическая перемена – она действительно словно впала в детство, и ее движения стали более живыми и энергичными, а на лице появилась безмятежная младенческая улыбка.

– Нам еще выше, – сказала она, открыв дверь, за которой я увидела короткий лестничный пролет. – Там, на самом верху, и есть детские комнаты: классная, дневная детская, спальня, комнаты няни и комната горничной.

Мы поднялись по лестнице, и тетя Сара открыла первую дверь.

– Это – классная, – сообщила она мне почти шепотом.

Я увидела просторную светлую комнату с тремя окнами и покатым потолком. Я поняла, что мы находимся под самой крышей. Я невольно посмотрела на окна и с облегчением увидела, что по традиции, распространяющейся на большинство детских комнат в Англии, они были заделаны металлическими перекладинами. Значит, мне не надо будет бояться, что мой ребенок выпадет из окна.

У одного из окон стоял большой стол, а рядом с ним – длинная скамья. Я подошла к нему и увидела, что его поверхность была покрыта царапинами, говорящими о том, что за ним училось не одно поколение Рокуэллов.

– Смотри, что здесь написано! – воскликнула тетя Сара.

Я пригляделась и прочла: «Хейгэр Рокуэлл».

– Она повсюду писала и вырезала свое имя. Если вы пройдетесь по дому, заглядывая в разные шкафы и тому подобное, вы сами в этом убедитесь. Отец говорил, что ей надо было родиться мальчиком, а не девочкой. Она всеми нами командовала, особенно Мэттью. Она не могла ему простить, что он – мальчик. Ведь, если бы было наоборот, она была сейчас здесь, а не в Келли Грейндж, а Саймон Редверс… Но что сейчас говорить – как бы ей не хотелось поменяться с Мэттью местами, этому не бывать.

– Саймон Редверс – ее внук?

– Да. Она души в нем не чает. – Тетя Сара подошла ко мне ближе. – Ей бы очень хотелось увидеть его хозяином этого дома, но это ведь невозможно, правда? Перед ним на очереди твой ребенок, а потом Люк. Но сначала твой ребенок… Мне надо послать купить еще шелка.

– Вы хотите, чтобы мой ребенок тоже занял место в ваших гобеленах?

– Ты ведь назовешь его Габриэлем? – спросила она, не отвечая на мой вопрос.

Меня поразило то, как она угадала мои недавние мысли.

– Но ведь у меня может родиться девочка.

Она покачала головой, будто это было совершенно исключено.

– Маленький Габриэль займет место большого Габриэля, – сказала она. – Никто не может ему помешать – Ее лицо вдруг сморщилось в обиженную гримасу. – А вдруг помешают?

– Если родится мальчик, никто не сможет помешать ему занять место его отца, – твердо сказала я, хотя от ее вопроса мне вдруг стало очень не по себе.

– Но его отец погиб. Все говорят, он убил себя… Это правда?

Она схватила меня за руку у локтя и крепко сжала ее.

– Это правда? – повторила она. – Ты ведь сказала, что он не убивал себя. Тогда кто же это сделал? Скажи мне, кто?

– Тетя Сара, – быстро сказала я, – когда Габриэль погиб, я была вне себя от горя. Возможно, я сама не понимала, что говорила. Он покончил с собой, вы же знаете.

Она отпустила мою руку и бросила на меня укоризненный взгляд.

– Ты меня разочаровала, – сказала она. И тут же, словно забыв о своем огорчении, вновь просияла и заговорила: – Мы все сидели за этим столом. Хейгэр была из нас самой умной, хотя гувернантка ее недолюбливала – ее любимцем был Мэттью. Его все любили и баловали, я же считалась дурочкой, потому что мне не давались уроки.

– Зато вы научились прекрасно рисовать и вышивать гобелены, – утешила я ее.

– Да, а у Хейгэр как раз получалось все, кроме этого. Но уж что она вытворяла, ты и представить себе не можешь. Как-то раз она вылезла из окна верхнего этажа на карниз, а слезть оттуда не смогла. Ее сняли оттуда садовники. После этого ее на целый день в наказание заперли в ее комнате на хлебе и воде, но ей было хоть бы что. Она сказала, что ее приключение того стоило. Она мне говорила: «Если очень хочешь что-нибудь сделать, так делай это, а думать о расплате будешь потом. Если что-то стоит сделать, так, значит, это стоит и того, чтобы потом расплатиться».

– Судя по всему, у вашей сестры был очень сильный характер.

– Да, за это ее очень любил отец. Ему было жаль, когда она вышла замуж за Джона Редверса и переехала к нему в Келли Грейндж. А тут еще начались неприятности с Мэттью. Его исключили из Оксфорда из-за какой-то истории с женщиной. Так она приехала сюда поговорить с отцом. Я ее видела из галереи менестрелей.

Она села за стол и несколько секунд просидела молча, сложив на нем руки, как образцовая школьница. Я поняла, почему в этой части дома она всегда кажется моложе своего возраста – она действительно впадает в детство, в том смысле, что переживает его заново в своем сознании.

– Неприятности, – продолжала она задумчиво, как бы вспоминая вслух, – вечные неприятности из-за женщин. Ему было уже за тридцать, когда он женился, и целых десять лет у них не было детей. Потом появилась Рут. Все это время Хейгэр была уверена, что ее сын Питер станет хозяином Киркландского Веселья, но потом родился Марк, а за ним Габриэль. Бедный Марк умер, но Габриэль оставался… А потом появился Люк, так что Хейгэр пришлось распрощаться со своими надеждами…

С этими словами она встала из-за стола и пошла к двери.

– Пойдем, я покажу тебе детские, – сказала она уже у выхода.

Вместе с ней я осмотрела комнаты, в которых столетиями играли, ели и спали маленькие Рокуэллы. В одной из детских стоял большой комод, который тетя Сара открыла, чтобы показать мне хранящиеся там крестильные рубашечки.

– Мне нужно как следует отсмотреть их, – сказала она, осторожно доставая из ящика комода нечто, похожее на облако из белого шелка с дорогими кружевами, – может, нужно кое-где заштопать кружева. Последний раз их надевали на Люка, а это уж было почти восемнадцать лет назад. Я возьму их к себе в комнату и никому не разрешу к ним прикасаться. К тому времени, как они понадобятся для твоего ребенка, я приведу их в порядок.

– Спасибо вам, тетя Сара. – Я посмотрела на свои часы, приколотые к блузке, и увидела, что уже четыре. – Пора пить чай, – сказала я. – Я и не представляла, что уже так поздно.

Тетя Сара словно не слышала меня. Закрыв глаза, она стояла, прижав к груди крестильные рубашки, и я подумала, что ей представляется, что она держит на руках младенца – того, который еще не успел появиться на свет, или кого-то из тех, которых она нянчила в прошлом: Рут, Марка, Габриэля или Люка.

– Я иду пить чай, тетя Сара, – сказала я, но она мне не ответила.

* * *

Спустя несколько дней ко мне в комнату зашла Рут с письмом в руке.

– Слуга из Келли Грейндж принес это письмо, – сказала она.

– Мне? – удивилась я.

– В этом нет сомнений. Посмотрите, здесь написано: «Миссис Габриэль Рокуэлл». Это можете быть только вы.

Она протянула мне письмо, после чего осталась стоять, явно ожидая, что я поделюсь с ней его содержанием.

Я открыла конверт и прочла следующее:

«Если миссис Габриэль Рокуэлл приедет в Келли Грейндж в пятницу в 3.30, миссис Хейгэр Рокуэлл-Редверс будет рада ее принять».

Меня поразил нарочито официальный и почти приказной тон записки.

Рут, видимо, поняла это по выражению моего лица, потому что улыбнулась и спросила:

– Что, королевский эдикт?

Я протянула ей приглашение.

– Ну что ж, вполне в духе тети Хейгэр, – сказала она, прочитав его. По-моему, она считает себя главой семьи, и поэтому хочет самолично проинспектировать вас.

– Я совершенно не хочу, чтобы меня инспектировали, – ответила я не без раздражения, – тем более, что на этой стадии инспекция вообще не имеет смысла.

– Не стоит на нее обижаться, она ведь очень стара – еще старше, чем мой отец. Ей недалеко до девяноста лет. К ней надо относиться снисходительно.

– Как бы то ни было, – заявила я, – я решила, что не поеду к ней в пятницу.

Рут пожала плечами.

– Ее слуга ждет внизу – она наверняка рассчитывает на ответ.

– Она его получит, – сказала я и, сев за стол, написала:

«Миссис Габриэль Рокуэлл сожалеет, что она не сможет нанести визит миссис Хейгэр Рокуэлл-Редверс в Келли Грейндж в пятницу в 3.30».

Рут взяла мой ответ и прочла его. Было очевидно, что ситуация ее очень забавляет и она будет с интересом ждать продолжения.

Из окна своей комнаты я увидела, как слуга из Келли Грейндж поскакал с моей запиской домой, и подумала: «Значит, свою заносчивость он унаследовал от бабушки».

* * *

В начале следующей недели, гуляя по лужайке перед домом, я увидела Саймона Редверса, едущего верхом в мою сторону. Подъехав ко мне, он соскочил с лошади, приподнял в знак приветствия шляпу и крикнул появившемуся на лужайке конюху, чтобы тот забрал у него коня.

– Миссис Кэтрин, – сказал он мне, вручив подбежавшему конюху поводья, – я рад, что застал вас дома, потому что я приехал для того, чтобы поговорить с вами.

С момента моего возвращения в Киркландское Веселье я видела его в первый раз, и мне показалось, что у него стал еще более высокомерный вид, чем раньше.

– О чем же вы намеревались со мной говорить? – спросила я, стараясь говорить как можно более холодно и равнодушно.

– Прежде всего, я хотел бы сказать, что я рад вас видеть.

– Вы приехали, чтобы это сказать?

– Так… понятно. Вы все еще сердитесь на меня.

– Я не забыла некоторые замечания, высказанные вами перед моим отъездом.

– Значит, вы злопамятны?

– Оскорбления, подобные тем, что я услышала от вас, забыть нелегко.

– Мне очень жаль это слышать, потому что я приехал как раз для того, чтобы просить у вас прощения.

– Неужели!

– Миссис Кэтрин, – мы с вами оба – настоящие йоркширцы, а значит, мы оба прямолинейны и откровенны и нам не свойственно изящное красноречие южан, за которым они так ловко умеют прятать свои истинные мысли. Я не пытаюсь претендовать на отточенность манер, свойственное лондонским джентльменам.

– Очень разумно, так как эти претензии были бы совершенно безосновательны.

Он рассмеялся.

– Миссис Кэтрин, у вас очень острый язык.

Надо сказать, мне нравилось, как он ко мне обращался. «Миссис Рокуэлл» мне всегда казалось слишком официальным, а просто «Кэтрин» внесло бы в наши отношения фамильярность, которой я вовсе не желала.

– Так что же вы хотели мне сказать? – спросила я.

– Я хотел бы попросить у вас прощения за некоторые недостойные замечания, которые я адресовал вам во время нашей последней встречи, а также поздравить вас с вашей замечательной новостью и пожелать вам доброго здоровья и счастья.

– Значит, ваше мнение обо мне изменилось.

– Я надеюсь, что этого никогда не произойдет, так как я с самого начала восхищался вами и восхищаюсь до сих пор. Но я искренне прошу у вас прощения за свою резкость. Позвольте мне объяснить вам, чем она была вызвана. Я был вне себя оттого, что потерял человека, к которому относился как к родному брату, а я их тех людей, кто в минуты гнева теряют контроль над тем, что говорят. Это лишь один из моих многочисленных недостатков.

– Ну что ж, в таком случае не будем больше возвращаться к этому инциденту.

– Значит, вы готовы простить и забыть?

– Первое гораздо легче, чем второе. Прощение я вам обещаю, ну а для того, чтобы забыть, нужно время.

– Благодарю вас. Вы добры ко мне больше, чем я этого заслуживаю. А теперь я хотел бы просить вас об одолжении.

– Так сразу?

– Да, но не для себя, а для моей бабушки. Она просила вас навестить ее.

– То, что я получила, было не очень похоже на просьбу.

Саймон засмеялся.

– Вы должны извинить ее прямолинейность. Она привыкла распоряжаться. Но она действительно огорчена, что до сих пор не знакома с вами, и была бы очень рада, если бы вы все-таки навестили ее. Не забудьте, что она очень стара и почти не выходит из дома.

– Она послала вас ко мне с повторным приказом?

– Она даже не знает, что я поехал сюда. Она очень расстроена тем, что вы отказались посетить ее, и я прошу вас позволить мне завтра заехать за вами и отвезти к нам в Келли Грейндж. Что вы на это скажете?

Я колебалась.

– Прошу вас, – уговаривал он меня, – помните, что она – старая, одинокая женщина и что ее очень интересует все, что касается ее семьи, членом которой вы тоже теперь являетесь. Поэтому естественно, что она хочет с вами познакомиться, разве не так? Пожалуйста, скажите «да», миссис Кэтрин.

Он вдруг показался мне очень привлекательным – его глаза потеряли свою обычную высокомерную холодность, и он стал похож на Габриэля, только без характерной для Габриэля хрупкой утонченности черт. Чем дольше я смотрела на него, тем слабее становилась моя решимость сопротивляться диктаторским замашкам его бабушки.

Он сразу почувствовал, что мое настроение изменилось в его пользу.

– Благодарю вас! – воскликнул он, хотя я еще не успела ничего сказать. Его лицо просияло такой радостной улыбкой, какой я до того никогда у него не видела. Значит, он действительно очень любит свою бабку, подумала я, чувствуя, что уже почти готова изменить свое мнение об этом человеке, которого до сих пор считала не способной на теплые чувства в адрес других людей.

– Она вам понравится, я уверен в этом, – возбужденно продолжал он, – а вы обязательно понравитесь ей, хотя она, может быть, это не сразу покажет.

– Хорошо, я поеду с вами, – сказала я.

– Чудесно, я заеду за вами в два часа, а сейчас я сразу поеду домой, чтобы порадовать бабку вашим согласием ее навестить.

И он действительно заторопился домой – тут же крикнул конюху, чтобы тот подвел лошадь, и, вскочив на нее, чуть не с места пустил ее в галоп и поскакал прочь, даже не оглянувшись на меня, чтобы по всей форме попрощаться.

Как ни странно, мне это понравилось, так как в этой торопливости был искренний порыв, какое-то мальчишеское нетерпение, вызванное желанием поскорее обрадовать близкого человека.

Да, он мне этим понравился, а раз так, то и я о его бабке начала думать без прежнего предубеждения и стала настраивать себя на то, что она мне тоже может понравиться.

* * *

Назавтра, ровно в два часа дня, Саймон Редверс подкатил к нашему дому, правя элегантным фаэтоном, в который была запряжена пара изумительных лошадей. Я села рядом с ним, и мы отправились в Келли Грейндж. Наш путь оказался гораздо короче, чем я предполагала, – не более двух миль, и я сказала Саймону, что, знай я дорогу, я вполне могла бы дойти пешком.

– И таким образом лишили бы меня удовольствия довезти вас? – спросил он. В его тоне мне послышалась прежняя ироничность, однако враждебности в нем уже не было. Вообще я чувствовала, что наш взаимный антагонизм существенно ослаб – Саймон был мне признателен за то, что я согласилась нанести визит его бабушке, я же потеплела к нему из-за того, что он относился к ней с такой любовью.

Очень скоро мы подъехали к массивным кованым воротам, сквозь которые я увидела широкую, обсаженную каштанами аллею, ведущую к дому. Из сторожки вышла молодая женщина, которая открыла нам ворота. Саймон в знак благодарности дотронулся хлыстом до своей шляпы, она же в ответ сделала реверанс. Заметив, что женщина в положении, я спросила Саймона, как ее зовут.

– Этти Хардкасл, – ответил он. – Ее муж работает у нас в поместье.

– Значит, это и есть сестра Мэри-Джейн, моей горничной, – сказала я. – Мэри-Джейн мне рассказывала о ней.

В это время впереди показался дом. По сравнению с Киркландским Весельем он был вполне современным – судя по его виду, он был построен меньше ста лет назад.

– Ну, что вы думаете о Келли Грейндж? Всего-навсего бледная тень Киркландского Веселья, не так ли?

– Зря вы так говорите – дом очень красивый.

– В общем-то у него даже есть свои преимущества. Во всяком случае, в отношении уюта и жилкомфорта Киркландское Веселье ему уступает. Вы в этом убедитесь, когда начнется зима, и вы станете мерзнуть в своем замке, а мы здесь будем нежиться в тепле. Чтобы как следует прогреть Киркландскую громаду, не хватило бы, наверное, и целой горы угля.

– Да, конечно, отапливать небольшой дом гораздо легче.

– Только вы уж не думайте, пожалуйста, что мы тут ютимся в тесноте. Впрочем, вы сейчас сами увидите.

Колеса фаэтона проскрипели по гравию аллеи, и мы остановились перед парадной дверью дома, по обе стороны которой стояли мраморные статуи женщин с корзинами в руках. В корзинах росли герань и лобелии. Рядом с каждой из скульптур была длинная мраморная скамейка.

Не успели мы подойти к двери, как изнутри ее открыла горничная, которая, видимо, услышала, как мы подъехали.

Мы вошли в холл, пол которого был выложен цветными плитками и в конце которого я увидела широкую лестницу. Взглянув вверх, я поняла, что холл был построен на всю высоту дома, который мог показаться небольшим только по сравнению с Киркландским Весельем.

– Подождите, пожалуйста, здесь, – попросил меня Саймон. – Я пойду и скажу бабушке, что мы приехали.

Он поднялся на галерею второго этажа, постучал в какую-то дверь и вошел в нее. Через пару минут он появился и жестом пригласил меня подняться.

Пропустив меня впереди себя в дверь, Саймон торжественно объявил:

– Миссис Габриэль Рокуэлл!

Комната, в которую я вошла, была тесно заставлена тяжелой мебелью. На окнах висели плотные бархатные шторы и кружевные гардины, которые по случаю дневного времени были раздвинуты и присобраны по обе стороны каждого окна с помощью причудливых бронзовых держателей. В центре комнаты стоял стол, и еще несколько небольших столов располагались около стен. Там были также диван, множество стульев и кресел, стеклянный шкаф с фарфоровой посудой, этажерка, заставленная безделушками и, наконец, большая ваза с красными и белыми розами.

Все это я охватила одним быстрым взглядом, потому что мое внимание сразу привлекла к себе женщина, сидящая в кресле с высокой спинкой.

Хотя она и сидела, было ясно, что она высокого роста. Она удивительно прямо держала спину, и я невольно обратила внимание на то, что из всех кресел, стоящих в комнате, она выбрала самое, на мой взгляд, неудобное – жесткое, без всяких подушек и с резной деревянной спинкой. Ее совершенно седые волосы были собраны в высокую прическу, увенчанную белым кружевным чепцом. В ушах у нее краснели крупные гранатовые серьги, ее бледно-лиловое платье было украшено кружевным воротником, заколотым гранатовой же брошью. Рядом с ее креслом лежала трость из черного дерева с золотым набалдашником, которой она, должно быть, пользовалась при ходьбе. У нее были живые, ярко-синие глаза, выдававшие ее родство с Габриэлем, в которых, однако, не было и следа той мягкости, которой мне запомнился его взгляд. Ее руки, лежащие на деревянных подлокотниках кресла, в молодости должны были быть очень красивы: они и сейчас сохранили свою форму, хотя и покрылись морщинами.

Несколько секунд мы молча изучали друг друга, затем я сказала:

– Добрый день, миссис Рокуэлл-Редверс.

Она протянула мне руку, словно королева своей подданной, и у меня мелькнуло ощущение, что она ожидает, что я преклоню перед ней колени, – так надменен и неприступен был ее вид. Я взяла ее руку, слегка наклонила над ней голову и тут же выпустила.

– С вашей стороны было очень любезно приехать ко мне сегодня, – сказала она, – хотя я надеялась вас увидеть еще на прошлой неделе.

– Это ваш внук предложил, чтобы я приехала сегодня, – ответила я.

– Вот как… – произнесла она, скривив губы в подобие улыбки. – Но мы не должны держать вас на ногах, – добавила она.

Саймон принес для меня стул и поставил его перед креслом Хейгэр.

– Вам, наверное, хочется пить с дороги, – сказала она, глядя на меня пронзительным взглядом своих синих глаз. – Для чая вообще-то еще рановато, но ради такого случая мы нарушим наш обычный распорядок.

– Прошу вас, не надо, – возразила я.

Она улыбнулась мне и повернулась к Саймону. – Позвони горничной, мой мальчик.

Он немедленно повиновался.

– Нам с вами есть о чем поговорить, – продолжала Хейгэр, снова обращаясь ко мне, – и это гораздо приятнее делать за чашкой чая.

В комнату вошла та самая горничная, которая впустила нас в дом, и старуха сказала:

– Доусон, чаю… пожалуйста.

– Да, мадам, – ответила горничная и вышла, бесшумно притворив за собой дверь.

– Тебе будет скучно с нами, Саймон, так что мы простим тебя, если ты нас оставишь.

Хотя было ясно, что она говорит от имени нас обеих, это «мы» прозвучало в ее устах так, как оно звучало бы в устах царствующей королевы. Несмотря на это, я почувствовала, что свой первый экзамен я сдала успешно, и ни моя внешность, ни мои манеры не вызвали у нее неодобрения.

– Очень хорошо, – сказал Саймон, – я дам вам возможность получше познакомиться друг с другом.

– И будь готов отвезти миссис Рокуэлл домой в пять часов.

Саймон поразил меня тем, как безропотно он воспринимал ее приказной тон. Поцеловав ей руку, он вышел, и, когда за ним закрылась дверь, она сказала:

– Я надеялась с вами познакомиться еще в ваш первый приезд в Киркландское Веселье. Я не приглашала вас тогда только потому, что была уверена, что Габриэль рано или поздно сам привезет вас ко мне. Если бы не случилось этой трагедии, он наверняка бы это сделал – он всегда свято относился к понятию семейного долга.

– Да, я знаю, – подтвердила я.

– Я рада, что вы не одна из этих глупых девиц, которые чуть что падают в обморок.

– Как вы можете это знать при таком коротком знакомстве?

– Мои глаза не потеряли своей остроты, моя дорогая. Более того, с возрастом им стал помогать жизненный опыт, которого не было в молодости. К тому же и Саймон рассказал мне, как мужественно вы держались, когда все это случилось. Я была рада, узнав, что Габриэль женился. Ему всегда не хватало жизненного стержня – как, впрочем, и большинству Рокуэллов. Бесхребетность – вот их беда.

Взглянув на ее безупречно прямую спину, я сказала:

– Сама же вы, судя по всему, на это не жалуетесь.

Она улыбнулась.

– Что вы думаете о Киркландском Веселье?

– Это удивительный дом.

– Да, это правда. В Англии таких не так уж много осталось. Вот почему нужно, чтобы он был в хороших руках. Такой дом и такое поместье нуждаются в постоянной заботе и в постоянном внимании, иначе они пропадут. Мэттью, боюсь, не самый лучший хозяин, к тому же, когда он был моложе, он не очень-то заботился о своей репутации в округе, вечно связываясь с какими-то женщинами.

В это время принесли чай, и горничная, поставив поднос, спросила:

– Позволите налить чай, мадам?

– Нет-нет, Доусон, оставьте нас.

Когда горничная вышла, Хейгэр сказала:

– Вы же могли бы взять это на себя? Я страдаю от ревматизма, и у меня сегодня побаливают суставы.

Я встала и подошла к столу, на котором стоял поднос. На нем были серебряный чайник с кипятком на спиртовке, заварной чайник, сахарница и молочник – все из серебра, а также чашки и угощение: тончайшие сэндвичи с ломтиками огурца, хлеб с маслом и пирожные.

Я чувствовала, что мне предстоит выдержать еще один экзамен – показать, что мне под силу с должным изяществом выполнить важную светскую роль хозяйки чайного стола.

Она действительно невозможная старуха, подумала я, но при всем при этом она мне нравилась.

Стараясь не разочаровать ее и одновременно не выдать своего напряжения, я спросила ее, сколько ей налить сливок и сколько положить сахару, после чего отнесла ей чашку и поставила ее на небольшой мраморный столик рядом с креслом, где она сидела.

– Спасибо, – сказала она любезным тоном, и я поняла, что и это испытание я выдержала успешно.

Затем я предложила ей сэндвичи и пирожные, после чего налила чай себе и села со своей чашкой у чайного стола.

За чаем Хейгэр попросила меня рассказать ей о том, как я познакомилась с Габриэлем, и я рассказала ей о том, как он помог мне выручить Пятницу и как мы потом подружились.

– И затем, когда вы узнали, кто он, вы, конечно, очень обрадовались?

– Узнала, кто он? – недоуменно повторила я.

– Ну, что он очень завидный жених – наследник титула баронета и Киркландского Веселья впридачу.

Ну вот опять – то же самое – снова намек на то, что я вышла за Габриэля ради будущего его наследства. На этот раз я даже не пыталась сдержать свое негодование.

– Ничего подобного! – воскликнула я. – Мы с Габриэлем решили пожениться еще до того, как мы узнали о материальном положении друг друга. Нас оно интересовало в последнюю очередь.

– Это меня удивляет, – спокойно сказала Хейгэр. – Я считала вас разумной женщиной.

– Я надеюсь, что таковой я и являюсь, но я никогда не верила в то, что брак по расчету – это так уж разумно. Семейная жизнь с нелюбимым человеком, как бы богат он ни был, может быть очень безрадостной.

Она засмеялась, и я поняла, что она получает удовольствие от нашего разговора. Судя по всему, я ей понравилась, но меня шокировало то, что я понравилась бы ей ничуть не меньше, будь я на самом деле охотницей за состоянием, каковой и она, и Саймон меня посчитали. Главным достоинством в ее глазах было то, что она называла «жизненным стержнем», силой характера, а также «разумность», под которой, как я подозреваю, она подразумевала расчетливость и умение действовать с максимальной выгодой для себя.

– Значит, вы поженились по любви.

– Да, – сказала я с вызовом, – именно так.

– Так почему же тогда он покончил с собой?

– Это загадка, которая осталась неразгаданной.

– Может, вы сумеете ее разгадать?

К своему удивлению я вдруг сказала:

– Надеюсь.

– Если вы действительно этого хотите, у вас это получится.

– Вы так думаете? Но ведь на свете столько неразгаданных тайн и загадок, хотя наверняка многие пытались их разгадать.

– Может, они не прилагали к этому достаточных усилий. А у вас под сердцем ребенок Габриэля, и вы должны разгадать тайну его гибели, если не для себя, так для ребенка… Да, если у вас родится мальчик, надеждам Рут придет конец – Люку Киркландское Веселье не достанется. Я уверена, что будет мальчик, я буду молиться за это, – добавила она с таким видом, словно рассчитывала на то, что даже сам Господь Бог не сможет не выполнить ее пожелания. Я улыбнулась. Она это заметила и улыбнулась мне в ответ.

– Ну, а если все-таки родится девочка, – продолжала она, – и Люк вдруг умрет…

– Почему это он вдруг умрет? – перебила я ее.

– Некоторые члены нашей семьи живут до глубокой старости, другие же умирают молодыми. У обоих сыновей моего брата было очень слабое здоровье. Если бы Габриэль не погиб бы сейчас, он вряд ли прожил бы долго. Мне кажется, что Люк тоже не особенно крепок здоровьем.

Меня поразили ее слова. Взглянув на нее, я заметила, что в ее глазах мелькнула надежда. Нет, не может быть, – мне это показалось. Она сидела спиной к свету, и мне не очень хорошо было видно ее лицо, не говоря уже о выражении глаз. Но мысль, которую она внушила мне своими словами, не оставляла меня…

Между Саймоном и Киркландским Весельем стоят Люк и мой будущий ребенок – если он родится мальчиком. Судя по тому, как Хейгэр говорит о Киркландском Веселье и о своем внуке, они значат для нее очень много, может, больше всего на свете.

Если Саймон станет хозяином поместья, она сможет вернуться в столь любимый ею дом ее детства и юности, чтобы провести в нем последние дни своей жизни…

Боясь, что она прочитает мои мысли, я спросила:

– А ваш сын, отец Саймона, был тоже слаб здоровьем?

– Господь с вами, нет. Питер погиб, воюя за страну и королеву, в Крымской кампании. Саймон появился на свет уже когда он был на фронте. Его мать, которая была очень слаба после родов, не перенесла вести о его гибели. Так что у меня остался один Саймон.

– Он, должно быть, был для вас большим утешением.

– Да, большим утешением, – повторила она с такой нежностью в голосе, какой я не ожидала от нее услышать.

Немного помолчав, Хейгэр попросила меня позвонить горничной, чтобы та унесла чайный поднос.

– Я не люблю, когда вокруг стоят грязные чашки и тарелки, – сказала она.

Когда со стола было убрано и горничная вышла с подносом, Хейгэр стала расспрашивать меня о Люке, желая знать, что я о нем думаю.

Мне было трудно на это ответить, так как я в общем-то сама не знала, что я думаю о Люке.

– Он очень молод, – ответила я, – поэтому о его характере судить пока трудно. Во всяком случае, по отношению ко мне он вполне любезен и дружелюбен.

– Я полагаю, эта красавица – дочь доктора Смита – часто бывает в доме, не так ли?

– Со времени моего возвращения я ее пока не видела. У нас сейчас вообще мало посетителей из-за траура.

Приход Саймона нас обеих застал врасплох – так незаметно пролетело время. Для меня эти два с лишним часа прошли очень приятно, и для Хейгэр по-моему тоже. Во всяком случае, она взяла с меня слово, что скоро снова навещу ее, что я с удовольствием обещала.

По дороге домой мы с Саймоном почти не разговаривали, но я видела, что он доволен тем, как прошло мое знакомство с его бабкой.

* * *

В последующие несколько недель я по-прежнему ходила на прогулки, хотя они стали гораздо короче, потому что я стала быстрее уставать. Во второй половине дня я отдыхала в своей комнате, лежа на кровати и читая романы Диккенса, миссис Генри Вуд и сестер Бронте.

Мне хотелось по-настоящему освоиться с жизнью деревни, и я стала регулярно ходить в церковь вместе с Рут и Люком, и несколько раз уже пила чай в обществе викария и его жены, которые посвящали меня в дела округи и рассказывали все местные новости.

Несколько раз по настоянию тети Сары я опять навещала детские, где она мне показала еще одну фамильную реликвию – искусно вырезанную из дерева колыбель, которой было около двухсот лет. Тетя Сара вышивала для нее голубое стеганое одеяльце, увидев которое, я снова изумилась ее таланту к рукоделию.