Текст книги "Тайна поместья"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Он стоял так близко, что я ощущала тепло его тела, и у меня вдруг перехватило дыхание. Я была почти уверена, что со мной вот-вот что-то случится.

Я резко повернулась к нему, и он отступил на шаг назад. «Зачем он так близко подошел ко мне?» – подумала я.

– Не забудьте, – сказал он, – вода должна высохнуть сама – не вытирайте ее. Кстати, я знаю, что вы задумали.

– И что же?

– Нетрудно догадаться. Вы загадали, чтобы у вас родился мальчик.

– Мне холодно, – сказала я.

– Это из-за воды. Она невероятно холодная, возможно, из-за извести.

Он собрал мои пакеты, и мы пошли назад в город. Люк и Дамарис уже ждали нас в гостинице, и мы все вместе выпили чаю, после чего отправились домой.

Когда мы подъехали к Киркландскому Веселью, уже наступили сумерки. Мое настроение по возвращении тоже было сумеречным. Я пошла к себе в комнату, стараясь побороть свои новые страхи и опасения, но они не отступали. Чего я вдруг так испугалась около колодца? О чем думал Саймон, стоя рядом со мной? Может, он что-то замышлял, и если бы я не обернулась…

Что же со мной происходит? Я сама себе удивлялась. Вместо того, чтобы посмеяться над суеверными сказками о волшебном колодце, я загадала желание и, более того, страстно желала, чтобы оно исполнилось. Только бы это не был Саймон…

А какая, собственно, мне разница, Люк это или Саймон? Но разница была, я знала это, и поэтому впервые задумалась всерьез о своих чувствах к этому человеку. Нет, нежности к нему я не испытывала, но в его обществе я чувствовала себя так, как ни в чьем другом. Я часто злилась на него, но даже злиться на него было Приятнее, чем вести чинный любезный разговор с кем-то еще. Я дорожила его мнением о себе, и мне даже нравилось, что он ценит мой здравый смысл выше других моих качеств.

Каждый раз, когда я с ним встречалась, мое отношение к нему менялось в лучшую сторону, и теперь я понимала, что уже успела попасть под обаяние его личности.

Вместе с этим пониманием пришло и понимание того, что я в свое время чувствовала по отношению к Габриэлю. Я поняла, что я как бы любила его, не будучи в него влюбленной. Я вышла за него замуж, потому что ощутила в нем потребность в защите и хотела ему ее дать. Для меня было совершенно естественно стать его женой, так как я знала, что могу принести ему покой и радость, а он, в свою очередь, даст мне возможность вырваться из родительского дома, который все больше и больше угнетал меня своим беспросветным унынием. Вот почему я с трудом могла вспомнить, как выглядел Габриэль, вот почему даже после его смерти я могла смотреть в будущее с надеждой. Мне в этом помогали Саймон и ребенок, которого я ждала.

Поэтому желание, загаданное мною у колодца, было как вопль души: кто угодно, только не Саймон.

* * *

Я начала остро ощущать, как изменилось поведение всех в доме по отношению ко мне. Я замечала многозначительные взгляды, которыми они обменивались, и даже сэр Мэттью, казалось, наблюдал за мною с каким-то напряженным вниманием.

Так случилось, что смысл всего этого мне невольно раскрыла Сара, и это открытие оказалось для меня более тревожным, чем все, что беспокоило меня до тех пор.

Как-то раз я пришла навестить ее в ее комнате и застала ее за вышиванием крестильного наряда для младенца.

– Я рада, что ты пришла, – приветствовала она меня. – Тебя ведь раньше интересовали мои гобелены.

– Они и сейчас меня интересуют, – заверила я ее. – Они изумительны. Покажите мне, пожалуйста, тот, который вы сейчас вышиваете.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

– Ты и вправду хочешь его увидеть?

– Ну конечно.

Она довольно засмеялась, отложила в сторону крестильную рубашечку и встала со стула, взяв меня за руку. Вдруг ее лицо приняло расстроенное выражение.

– Я ведь держу его в секрете, – прошептала она. – Пока не закончу.

– Ну, тогда я не должна настаивать. А когда он будет готов?

Я думала, что она вот-вот расплачется, такой у нее был обиженный вид, когда она сказала:

– Как же я могу его закончить, если я не знаю! Я думала, ты мне поможешь. Ты же сказала, что он не убивал себя. Ты сказала, что…

Затаив дыхание, я ждала, что она скажет, но она уже потеряла мысль и, после паузы, совершенно другим тоном произнесла:

– В крестильной рубашечке была прореха.

– Правда? Но расскажите же мне о гобелене.

– Все дело в тебе, – вдруг пробормотала она. – Я не знаю, куда тебя поместить на моей картине, вот почему…

– Вы не знаете, куда меня поместить? – озадаченно повторила я.

– У меня уже есть Габриэль и собака. Это была очень славная собачка. Пятница! Такое странное имя.

– Тетя Сара, скажите мне, что вы знаете о Пятнице.

– Бедный Пятница. Такая славная собачка, такая преданная. Наверное, поэтому и… Ох ты, Боже мой, хоть бы твой ребенок вел себя хорошо во время крестин! Правда, никто из Рокуэллов не вел себя хорошо. Ничего, я потом сама постираю крестильную рубашку.

– Что вы хотели сказать о Пятнице, тетя Сара? Пожалуйста, скажите мне.

Она озабоченно посмотрела на меня.

– Это же была твоя собака, так что ты сама должна всё знать… Я никому не позволю трогать крестильный наряд. Я сама его отглажу.

– Тетя Сара, – сказала я, – покажите мне, пожалуйста, ваш гобелен. Вы же показывали мне предыдущий, когда он еще не был закончен.

– А-а, тогда было другое дело, тогда я знала…

– Что вы знали?

– Я знала, где тебя поместить. А сейчас я не знаю.

– Но я же здесь.

Она наклонила вбок голову, так что стала похожа на какую-то птицу с блестящими глазами, и произнесла:

– Сегодня… завтра… может еще и на следующей неделе… А потом… кто знает, где ты будешь потом?

Я во что бы то ни стало должна была увидеть, что она изобразила на своей вышивке.

– Прошу вас, покажите мне гобелен.

– Ну ладно, тебе я покажу, но больше никому.

– Я никому не расскажу о нем, – пообещала я.

Она подошла к шкафу и вынула оттуда канву с вышитой на ней картиной. Когда она ее развернула, я увидела на ней южный фасад дома, перед которым на камнях лежало мертвое тело Габриэля. Все было изображено так детально и реалистично, что у меня к горлу подступила тошнота. Рядом с Габриэлем лежало что-то еще – это было застывшее в неживой позе тельце моей собаки. Мне стало не по себе, и я, должно быть, вскрикнула от неожиданности, потому что Сара усмехнулась. Ужас, который я испытывала, глядя на ее творение, был для нее лучшей похвалой.

– Все выглядит так по-настоящему… – запинаясь, сказала я.

– Уж конечно… Я ведь видела, как он лежал там, на камнях. Я была внизу еще до того, как они пришли и забрали его. И я сказала себе тогда: это и будет моей следующей картиной.

– А Пятница? Вы его тоже видели?

У нее вдруг стал такой вид, как будто она пытается что-то вспомнить.

– Он был очень преданным псом, – наконец сказала она. – За это он и погиб.

– Так вы видели его мертвым или нет?

Она снова надула губы и обиженно произнесла:

– Но вот же он – на картине.

– Но он здесь лежит рядом с Габриэлем. На самом же деле его там не было.

– Не было? Они просто его унесли.

– Кто его унес?

– Кто его унес? – повторила она мой вопрос, как будто ждала ответа от меня.

– Вы же знаете, кто, правда ведь, тетя Сара?

– Я-то знаю, – сказала она беспечным тоном. – И ты тоже знаешь.

– Если бы я знала! Ну, пожалуйста, скажите мне, тетя Сара. Для меня это так важно!

– Я не помню.

– Вы так много всего помните. Вы не могли забыть такую важную вещь.

Вдруг она просияла и сказала:

– Я знаю, кто, Кэтрин. Это был монах.

Глядя на нее было ясно, что она не разыгрывает меня и не притворяется. Если бы она действительно что-то еще знала, она бы мне сказала. Просто она как бы существовала в двух разных мирах одновременно – в реальном и в воображаемом. Эти два мира постоянно смешивались в ее сознании, и она временами переставала их различать. Обитатели дома явно недооценивали ее, считая, что при ней можно говорить что угодно, так как она все равно не поймет. На самом деле у этой женщины память цепкая, как клюв галки, хватающей блестящие предметы и уносящей их в свое гнездо, чтобы припрятать.

Я снова обратилась к гобелену и теперь, когда первое потрясение от вида трупов Габриэля и Пятницы прошло, я заметила, что только часть канвы была покрыта вышивкой, а остальное пространство было пусто.

Сара словно прочитала мои мысли.

– Это место для тебя, – сказала она торжественным тоном прорицательницы, которой известно будущее.

Я ничего не ответила, и тогда она подошла ко мне вплотную и схватила меня за руку. Даже сквозь рукав платья я почувствовала, как горят ее пальцы.

– Я не могу закончить работу, – сказала она недовольным тоном. – Потому что не знаю, что с тобой делать. – Она повернула гобелен лицевой стороной к себе и пробормотала: – Ты не знаешь, я не знаю, зато монах знает… – Она вздохнула и сказала: – Ох ты, Господи, придется ждать. Такая досада! Я не могу взяться за новый гобелен, пока этот не закончен.

Она свернула вышивку и снова убрала в шкаф. Затем она подошла ко мне и пристально на меня посмотрела.

– Что-то ты неважно выглядишь, Кэтрин. Тебе лучше сесть. Ты же выдержишь, правда? Бедняжка Клер! Она вот не выдержала родов. Рождение Габриэля убило ее.

Пытаясь отделаться от того мрачного впечатления, которое произвела на меня ее картина, я сказала:

– У нее было плохое сердце, а я совершенно здорова.

Сара опять склонила голову набок и взглянула на меня с каким-то любопытством.

– Наверное, поэтому мы и подружились, – начала она.

– Почему поэтому? – спросила я.

– Мы ведь с самого начала стали друзьями. Ты мне сразу понравилась. Я подумала: «Мне нравится Кэтрин. Она меня понимает». А теперь они, наверное, скажут: «Понятно, почему они понимают друг друга».

– О чем вы говорите, тетя Сара? Почему мы с вами должны понимать друг друга лучше, чем все остальные?

– Они всегда говорят, что я впала в детство.

И тут меня вдруг впервые осенила жуткая мысль.

– А что они говорят обо мне?

Она помолчала немного и потом неожиданно сказала:

– Мне всегда нравилась галерея менестрелей.

Мне не терпелось понять, что творилось в ее замутненном сознании, и вдруг до меня дошло, что слова о галерее вовсе не были бредом и что галерея была как-то связана с открытиями, которые она сделала.

– Значит, вы были на галерее менестрелей, – сказала я поспешно, – и вы услышали чей-то разговор внизу.

Она закивала головой и затем быстро обернулась, словно боясь, что сзади кто-то стоит.

– Так вы услышали что-то обо мне?

Она снова кивнула, потом покачала головой.

– Боюсь, что в этом году у нас будет мало рождественских украшений. Это из-за Габриэля. Может быть, повесят немного остролиста и все.

Меня всю трясло от нетерпения, но я знала, что если я хочу что-нибудь от нее узнать, я ни в коем случае не должна спугнуть ее разговорчивое настроение. Она явно что-то знала, но боялась говорить, поэтому я решила сделать вид, что меня это не интересует, и сменила тему.

– Не огорчайтесь, – сказала я спокойным тоном, – зато в следующее Рождество все будет по-прежнему.

– Кто знает, что случится с нами к следующему Рождеству – со мной или… с тобой?

– Я, возможно, буду здесь, как и сейчас. Ведь если родится мальчик, все захотят, чтобы он рос здесь, не так ли?

– Но они могут у тебя его забрать, а тебя поместить в…

Я сделала вид, что не слышала последних слов, и перебила ее:

– Я не соглашусь расстаться с моим ребенком, и никто не сможет меня с ним разлучить.

– Они смогут… если доктор скажет, что так надо.

Я взяла крестильный наряд, делая вид, что рассматриваю его, но к моему ужасу у меня начали так дрожать руки, что я испугалась, что Сара это заметит.

– А что, доктор что-то такое уже сказал?

– Ну, конечно. Он говорил это Рут. Он сказал, что, может быть, придется… если тебе станет еще хуже, и что, может, это даже лучше сделать еще до рождения ребенка.

– Вы были в это время на галерее?

– Да, а они – внизу, в холле. Они меня не видели.

– И что, доктор сказал, что я больна?

– Он сказал: «Умственное расстройство». Еще он сказал, что при этом бывают галлюцинации и что такие люди делают что-то, а потом думают, что это сделал кто-то другой. Он сказал, что это разновидность мании преследования, или что-то в этом роде.

– Понятно. И он сказал, что я этим страдаю?

У нее задрожали губы.

– Кэтрин, я была так рада, когда ты к нам приехала жить. Я не хочу, чтобы тебя увезли. Я не хочу, чтобы тебя отправили в Уорстуисл.

Ее слова прозвучали, как погребальный звон, как колокола, возвещающие мои похороны. Значит, они задумали похоронить меня заживо в лечебнице для душевнобольных!

Я не могла больше оставаться в ее комнате.

– Простите меня, тетя Сара, я пойду к себе. Мне сейчас полагается отдыхать, – сказала я и, не дожидаясь ответа, поцеловала ее в щеку и пошла к двери. Как только я оказалась в коридоре, я бросилась бежать и перевела дух только у себя в комнате, когда захлопнула за собой дверь. Я чувствовала себя загнанным зверем, который уже видит прутья клетки, которая ему предназначена. Я должна спастись, пока моя клетка не захлопнулась, но как?

* * *

Решение пришло ко мне очень быстро. Я пойду к доктору Смиту и потребую объяснения. Что он собственно имел в виду, говоря все это Рут? Мне не хотелось выдавать Сару, но для меня это был вопрос жизни и смерти, и я не могла думать о пустяках в такой момент.

Значит, они все думают, что я сумасшедшая. Это слово барабанной дробью стучало у меня в мозгу. Они говорят, что у меня галлюцинации, что мне привиделось, что кто-то ночью был в моей комнате, что я начала делать странные, нелепые вещи, а потом воображать, что их сделал кто-то другой.

Они убедили в этом доктора Смита, и теперь я должна доказать ему, что они все ошибаются.

Я надела свою синюю накидку – ту самую, что висела на парапете, – и отправилась к дому доктора. Я знала, где он живет, потому что, когда мы возвращались с Саймоном из Несборо, он сначала завез домой Дамарис, а потом уже нас с Люком. Сама же я до сих пор никогда не была в доме доктора. При мне никто из Рокуэллов не ходил к нему в гости – видимо, из-за болезни его жены.

Дом доктора был довольно высокий и какой-то узкий, а шторы на окнах напомнили мне о доме моего отца. Перед домом росли высокие ели, от которых на нем лежала густая тень.

Медная дощечка на двери возвещала, что здесь проживает доктор, и, когда я позвонила, мне открыла седая горничная в сильно накрахмаленном чепце и фартуке.

Я поздоровалась и спросила, дома ли доктор Смит.

– Проходите, пожалуйста, – сказала горничная, – хотя доктора сейчас нет дома. Но, может, я смогу ему что-то от вас передать?

Мне подумалось, что ее лицо похоже на маску, и вспомнила, что я то же самое думала, глядя на Дамарис. Но я была так возбуждена, что в тот день мне вообще все казалось странным. Я ощущала себя совсем не тем человеком, которым я проснулась в это самое утро. Нет, я вовсе не сомневалась в своей нормальности, но зловещее семя, невольно посеянное в моей голове Сарой, лишило меня душевного равновесия, и я не думаю, что кто-либо на моем месте смог бы его сохранить.

В передней было темно. На столе стоял горшок с каким-то растением и лежал бронзовый поднос с несколькими визитками. Кроме того там были блокнот и карандаш. Взяв их в руки, горничная спросила:

– Я могу узнать ваше имя?

– Меня зовут миссис Рокуэлл.

Горничная посмотрела на меня не то с удивлением, не то с испугом.

– Вы хотели, чтобы доктор вас навестил?

– Нет, я хотела бы поговорить с ним здесь.

– Но он может вернуться не раньше, чем через час.

– Я подожду.

Она наклонила голову и отворила передо мной дверь, ведущую в безликую комнату, которая, видимо, предназначалась для пациентов, ожидающих своей очереди. Тут я подумала, что я, в конце концов, не просто пациентка и могу рассчитывать на другой прием. Ведь доктор всегда говорил о том, что мы с ним друзья, и к тому же я хорошо знаю его дочь.

– А дома ли мисс Смит? – спросила я у горничной.

– Нет, ее тоже нет, мадам.

– Тогда, может, вы доложите обо мне миссис Смит?

Мои слова привели ее в явное замешательство, но потом она опомнилась и ответила:

– Я скажу миссис Смит, что вы здесь.

Она удалилась и через несколько минут вернулась с сообщением, что миссис Смит будет рада меня видеть. Я последовала за ней вверх по лестнице и вошла в небольшую комнату. Шторы на окнах были подняты, и в маленьком камине горел огонь. Около камина на кушетке лежала женщина. Она была очень бледна и худощава, но я сразу узнала в ней мать Дамарис, так в ее лице были видны следы той самой красоты, которую унаследовала от нее ее дочь. Она была укрыта большой шотландской шалью, и ее рука, лежащая на ней, казалась слишком хрупкой, чтобы принадлежать человеку из плоти и крови.

– Миссис Рокуэлл из Киркландского Веселья. Как мило с вашей стороны, что вы пришли меня проведать.

Я взяла ее протянутую руку и тут же выпустила – она была неприятно холодной и влажной.

– Честно говоря, – призналась я, – я пришла, чтобы повидать доктора. Но так как его не оказалось дома, я решила попросить вас принять меня.

– Я рада, что вы это сделали.

– Как вы себя чувствуете?

– Как обычно, спасибо. Я могу передвигаться только по этой комнате, да и то не каждый день. А уж лестница мне и вовсе не под силу.

Я вспомнила, как Рут сказала мне как-то, что жене доктора была свойственна ипохондрия и что ему с ней было очень тяжело. Но то, что я видела в ее лице, было отражением подлинного страдания, и при этом я чувствовала, что в этот момент я занимала ее гораздо больше, чем она сама.

– Я слышала, что вы ждете ребенка, – сказала она.

– Это вам, должно быть, доктор сказал.

– О нет, он никогда не говорит о своих пациентах. Я знаю об этом от своей дочери.

– Да, она часто бывает в Киркландском Веселье.

Ее лицо смягчилось.

– Да, она так привязана ко всем в этом доме.

– И все привязаны к ней. Она очаровательна.

– Ее единственный недостаток в том, что она родилась девочкой.

– Вы так думаете? Я, может, тоже хотела бы мальчика, но если родится дочь, я вовсе не огорчусь.

– Я тоже не огорчилась в свое время – женщине все равно, кто у нее родится.

– Значит, это доктору было не все равно?

– Большинство мужчин мечтает о сыновьях. Они хотят в них видеть продолжение самих себя. И если выходит по-другому, для них это сущая трагедия. Но скажите мне, что, у вас что-то не в порядке?

– Почему вы так думаете?

– Мне так показалось по вашему виду.

– Я действительно хотела кое о чем посоветоваться с доктором.

– Ну разумеется, ведь вы потому и пришли. Я думаю, что вам не придется долго ждать.

Господи, хоть бы он пришел скорее, думала я. Мне так нужно с ним поговорить! Я должна заставить его поверить мне.

Жена доктора тем временем продолжала разговор.

– Каждый раз, когда я ждала ребенка, я была вне себя от беспокойства за него. Это так понятно.

– Каждый раз? Я не знала, что у вас были еще дети, миссис Смит.

– В живых осталась одна Дамарис. Я сделала несколько попыток родить сына, но к несчастью у меня так ничего и не получилось. Две девочки родились мертвыми, а других детей я потеряла во время выкидышей. Мой последний родился четыре года назад – тоже мертвым, и это был мальчик… Это было очень тяжело.

Хотя мне плохо видно было ее лицо, так как она сидела спиной к свету, я почувствовала, что его выражение изменилось, когда она сказала:

– Это мой муж настаивал на том, чтобы мы во что бы то ни стало добивались рождения мальчика. С тех пор, вот уже целых четыре года, я болею…

Несмотря на то, что мои собственные страхи занимали все мои мысли, я ощутила, как сильно было горе этой женщины, и почувствовала между нами некую необъяснимую для меня связь, которую, как мне показалось, она осознала еще раньше меня. Это было странное чувство. Я уже начинала спрашивать себя, не слишком ли я отдалась на волю своего воображения, но как только эта мысль пришла мне в голову, я тут же отвергла ее. Нет, я была сама собой – такая же практичная, как всегда, и обеими ногами стоящая на земле. Никто, яростно повторяла я про себя, не посмеет сказать мне, что я потеряла рассудок или сошла с ума.

Миссис Смит положила обе руки на шаль, которой была укрыта, и сказала:

– Одно хорошо – других попыток теперь быть не может.

Разговор между нами зашел в тупик, и я уже сожалела, что не осталась в той безликой комнате для ожидающих пациентов.

Однако миссис Смит не успокаивалась.

– Я была очень огорчена, узнав о вашей трагедии, – сказала она.

– Благодарю вас.

– Габриэль был таким очаровательным человеком. Так трудно поверить, что…

– Не трудно, а невозможно поверить в то, что говорили о его смерти, – услышала я свой возбужденный голос.

– Я рада, что вы в это не верите. А почему бы вам не вернуться к себе домой, чтобы там родить ребенка?

Меня озадачили ее слова и то, что, произнося их, она слегка покраснела, а ее худые белые руки, лежащие на шали, задрожали. Она была чем-то взволнована и как будто не могла решить, можно мне довериться или нет. Но, может, это тоже игра моего воображения? Неужели я теперь всегда буду сомневаться в себе самой?

– Мой ребенок – если это будет мальчик – станет наследником Киркландского Веселья, – произнесла я с расстановкой. – По традиции дети этой семьи должны появляться на свет в этом доме.

Она вдруг откинулась на подушки и закрыла глаза. Она выглядела так плохо, что я решила, что она в обмороке, и встала, чтобы позвонить в звонок. В этот момент в комнату вошла Дамарис.

– Мама! – воскликнула она, и я заметила, что ее лицо было не таким, каким я его знала. С него спала маска ее обычной непроницаемости, и она стала как будто моложе – передо мной была прелестная, живая девушка. Было сразу видно, что она очень любит свою больную мать. Она посмотрела на меня, и выражение ее лица опять изменилось. – Миссис Рокуэлл! Вы? Почему вы здесь?

– Я хотела видеть доктора, но так как его не было, я решила воспользоваться этой возможностью познакомиться с вашей матерью.

– Вот оно что, но…

– А в чем дело? Разве я сделала что-то, что нельзя было делать? Мне очень жаль, если так. Вам что, не разрешается принимать гостей?

– Это из-за ее болезни. Мой отец очень беспокоится о ней.

– Он боится, что гости ее утомят, или дело в чем-то другом?

– Да, что она утомится или перевозбудится. Ей необходим полный покой. Дамарис подошла к матери и положила ладонь ей на лоб.

– Мне хорошо, родная, – сказала миссис Смит.

Дамарис села около нее и начала с ней разговаривать. Я ни разу до того не слышала, чтобы она так много и оживленно говорила. Она рассказывала о нашей поездке в Несборо и о приготовлениях к Рождеству, о благотворительном базаре и других делах дамского комитета.

Ее рассказ прервало появление доктора. Я едва успела услышать его шаги на лестнице, как распахнулась дверь и он появился на пороге. На лице у него была улыбка, но она была не такая, как обычно, и было видно, что он сильно чем-то обеспокоен.

– Миссис Рокуэлл, – воскликнул он, – вот это сюрприз!

– Я решила познакомиться с миссис Смит, пока я вас ждала.

Он взял мою руку и несколько секунд подержал в своей. У меня возникло ощущение, что он старается овладеть собой. Отпустив мою руку, он подошел к кушетке и положил ладонь на лоб жены.

– Ты слишком возбуждена, моя дорогая, – сказал он. – Она из-за чего-то понервничала? – спросил он у дочери.

– Нет, отец, – голос Дамарис прозвучал так тихо, как будто она была маленькой девочкой и трепетала перед отцом.

Он повернулся ко мне.

– Простите меня, миссис Рокуэлл. У меня было два повода для беспокойства – вы и моя жена. Вы здесь, следовательно, вы хотите мне что-то сказать?

– Да. Я хочу с вами поговорить. Это очень важно.

– Хорошо. Давайте пройдем в мой приемный кабинет.

Я снова пожала холодную влажную руку миссис Смит, думая о том, как она изменилась с появлением мужа. На ее лице словно появилась какая-то завеса, скрывающая его выражение. Она как будто ждала, что доктор будет ругать ее за то, что она разволновалась.

Конечно, он беспокоится из-за нее, подумала я, и это естественно. Он так внимателен к своим пациентам, ясно, что он будет еще более внимателен к своей жене.

Я попрощалась с Дамарис, и доктор повел меня вниз, в свой кабинет.

Когда он закрыл за нами дверь, пододвинул для меня стул и сам сел за свой стол, мое настроение поднялось. У него был такой благодушный вид, что невозможно было даже представить, что он мог сделать мне что-то плохое.

– Ну, – спросил он, – что же у нас случилось?

– Со мной происходят какие-то странные вещи, – сказала я, – вы знаете об этом.

– Знаю, – согласился он, – кстати, о некоторых из них вы рассказали мне сами. Об остальном я узнал из других источников.

– Значит, вы знаете, что я видела в своей спальне монаха.

– Я знаю, что вы думаете, что видели его.

– Вы мне не верите.

Он поднял руку.

– Хорошо, давайте условимся на настоящий момент, что я знаю, что вы его видели – если вас это утешит.

– Мне не нужно утешение, доктор Смит. Мне нужно, чтобы люди знали, что я говорю им правду.

– Ну, это не так просто, – сказал он, – но помните, что я здесь для того, что вам помочь.

– Так вот, дальше был этот случай с пологом кровати, потом история с грелкой и с моей накидкой на парапете балкона.

– Та самая накидка, в которой вы сюда пришли.

– Значит, вы об этом тоже уже слышали.

– Мне должны были об этом рассказать – я ведь все-таки, отвечаю за ваше здоровье.

– И вы считаете, что все это мне как бы привиделось, то есть происходило лишь в моем воображении? – Он не сразу ответил, поэтому я повторила: – Вы так считаете, да?

Он снова поднял руку.

– Давайте разберемся во всем спокойно. Нам необходимо спокойствие, Миссис Рокуэлл. Вам оно нужно больше, чем что-либо еще.

– Я спокойна. Что мне действительно необходимо, так это доверие окружающих меня людей.

– Миссис Рокуэлл, я врач, и я наблюдал в своей практике множество очень странных случаев. Я знаю, что я могу говорить с вами откровенно и профессионально.

– Значит, вы все-таки не думаете, что я сумасшедшая?

– Давайте договоримся вообще не употреблять этого слова. В нем нет никакой нужды.

– Я не боюсь слов… во всяком случае, я боюсь их не больше, чем людей, которые наряжаются монахами и разыгрывают нелепые шутки, чтобы вывести меня из равновесия.

Он помолчал несколько секунд и затем сказал:

– Вы переживаете трудное время. В вашем теле происходят серьезные изменения. Иногда случается, что в такое время меняется даже характер женщины, ее восприятие… Вы же знаете, что часто у женщин в вашем положении вдруг возникают странные фантазии, пристрастия к чему-нибудь такому, что раньше их совершенно не интересовало…

– Это никакие не странные фантазии! – перебила я его. – Мне, видимо, придется сказать вам, что я пришла сюда потому, что мне известно о вашем разговоре с миссис Грентли и о том, что вы оба решили, что я страдаю умственным расстройством.

– Так вы слышали этот разговор! – воскликнул он, и я поняла по его тону, что это известие его ошарашило.

Мне не хотелось выдавать тетю Сару, поэтому я сказала:

– Не важно. Главное, что я знаю, что он состоялся, и вы, насколько я понимаю, этого не отрицаете.

– Нет, – медленно произнес он. – Это было бы глупо с моей стороны, не правда ли?

– Итак, вы с миссис Грентли решили, что я ненормальная.

– Ничего подобного. Миссис Рокуэлл, вы очень возбуждены. До вашей беременности вы ведь не отличались такой возбудимостью, не так ли? Следовательно, мы имеем дело, по крайней мере, с одним изменением вашей нервной системы.

– Так что вы собираетесь со мной делать? Запереть меня в Уорстуисле?

Он посмотрел на меня с изумлением, но при этом не смог скрыть того, что такая мысль у него была.

Я чуть не задохнулась от ярости… и страха. Я вскочила со стула, но доктор Смит мгновенно оказался рядом со мной и положил обе руки мне на плечи, принуждая меня снова сесть.

– Вы неправильно поняли меня, – мягко сказал он, вернувшись на свое место за столом. – Для меня это все очень тяжело. Мне очень дорого семейство Рокуэллов, и я принимаю все их несчастья близко к сердцу. Прошу вас, поверьте, что не может быть и речи о том, чтобы поместить вас в Уорстуисл… по крайней мере, на этой стадии.

Я быстро взглянула на него.

– В таком случае, на какой стадии?

– Ну прошу вас, успокойтесь. Там… в этом заведении добиваются замечательных результатов. Вы же знаете, что я там регулярно бываю. Уже несколько недель как вы находитесь в сильном нервном напряжении. От меня-то ведь это не скроешь.

– Я нахожусь в нервном напряжении, потому что кто-то задался целью изобразить меня истеричкой. И как вы только смеете говорить со мной об этом заведении! Вы, должно быть, сами сошли с ума.

– Я всего лишь хочу вам помочь.

– Тогда найдите того, кто все это делает. Найдите того, у кого после спектакля осталась монашеская ряса.

– Вы все еще думаете о том злосчастном случае.

– Конечно, я о нем думаю! С него ведь все и началось.

– Миссис Рокуэлл… Кэтрин… Я хочу быть вашим другом. Вы же не сомневаетесь в этом, правда?

Я посмотрела в его темно-карие глаза и подумала, что они очень добрые и ласковые.

– Вы меня заинтересовали с самого вашего появления в Киркландском Веселье, – продолжал он. – А потом, когда ваш отец приехал на похороны Габриэля и я увидел, как обстоят между вами дела, я проникся к вам огромным сочувствием. Вы показались мне такой беззащитной и ранимой… Но я слишком разоткровенничался.

– Нет, говорите. Я хочу знать все.

– Кэтрин, вы должны мне довериться. Ведь больше всего на свете я хочу помочь вам пережить это трудное для вас время. Дамарис не намного моложе вас, и когда я вижу вас вместе, мне хочется думать, что вы тоже моя дочь. Мне так хотелось быть отцом большого семейства… Но я вас заговорил. Знайте только, что мои чувства к вам – это чувства отца к дочери, и поэтому прошу вас, доверяйте мне, делитесь со мной, и тогда я смогу вам помочь.

– Лучше всего вы мне сможете помочь, если узнаете, кто наряжался монахом и приходил ко мне в комнату. Если вы найдете этого человека, никакая другая помощь мне будет не нужна.

Он грустно посмотрел на меня и покачал головой.

– Что вы этим хотите сказать? – резко спросила я.

– Только то, что я прошу вас доверять мне, как родному отцу. Я буду рад защитить вас.

– Значит, вы думаете, что мне кто-то угрожает?

– Скорее что-то. Это может быть наследственность…

– Я вас не понимаю.

– Наверно, я сказал слишком много.

– Моя беда как раз в том, что все чего-то не договаривают. Если бы я знала все, что вы все обо мне думаете, мне было бы легче доказать вам, что вы не правы, считая меня… неуравновешенной.

– Но вы верите, что я-то хочу вам помочь, что я не только ваш врач, но и ваш друг?

Я увидела неподдельное волнение в его глазах и растрогалась. Надо же, он заметил, как безразличен ко мне мой отец и как я переживаю это. Он назвал меня ранимой. Я никогда о себе так не думала, но, наверное, так оно и было. Мне ведь всегда не хватало любви и тепла, которых я была лишена в родном доме. Дядя Дик давал мне их с избытком, но ведь его нет рядом со мной сейчас, когда мне так нужна поддержка. Доктор Смит предлагает мне свое сочувствие и ту самую отеческую заботу, которой я не видела от своего родного отца.