Текст книги "Тайна поместья"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Вы очень добры, – сказала я.

Его лицо осветилось радостью. Он наклонился и ласково похлопал меня по руке.

Вдруг он снова стал серьезным.

– Кэтрин, вы сказали мне, что ждете от меня полной откровенности. Я хочу объяснить вам, почему я так привязан к семейству Рокуэллов. Я перед ними в большом долгу. Я скажу вам сейчас то, что известно очень немногим, но я хочу заслужить ваше доверие, поэтому сам доверяю вам свою тайну. Может, вы помните, что я как-то говорил вам о том, что я начал жизнь никому не нужным сиротой и о том, что один богатый человек помог мне встать на ноги. Этим человеком был сэр Мэттью Рокуэлл. Теперь вы понимаете, почему я принимаю все дела этой семьи так близко к сердцу?

– Понимаю, – пробормотала я.

– Так вот, сэр Мэттью хочет, чтобы его внук родился сильным и здоровым. А я хочу все для этого сделать. Поэтому, дорогая Кэтрин, вы должны целиком положиться на меня и на мою заботу о вас. Мне известно кое-что, что, видимо, неизвестно вам, и я не могу решить, сказать вам об этом или нет.

– Вы должны мне об этом сказать!

– Ох, Кэтрин, вы можете пожалеть, что узнали об этом, когда услышите.

– Прошу вас, скажите. Я не хочу оставаться в неведении.

Он продолжал колебаться. Наконец, он сказал:

– Вы должны понять, что если я скажу вам об этом, так только для того, чтобы вы поняли, насколько вам необходимы мои советы и моя помощь… Ну так вот, вы знаете, что уже в течение нескольких лет я регулярно посещаю лечебницу Уорстуисл. И вам известно, что это за лечебница.

– Да, да, – нетерпеливо подтвердила я.

– Мне там очень доверяют, и поэтому у меня есть доступ к историям болезни тамошних пациентов… Кэтрин, в этом заведении содержится ваша очень близкая родственница. Я не думаю, чтобы вы об этом знали. То есть я уверен, что не знаете. Ваша родная мать уже семнадцать лет является постоянной пациенткой Уорстуисла.

Мне показалось, что стены комнаты, где мы сидели, пошатнулись и вот-вот обрушатся на меня. В ушах у меня гудело, а перед глазами, вместо кабинета доктора, вместо самого этого человека с его добрым взглядом вставал темный, сумрачный дом, и мой несчастный отец, который по ночам, во сне, звал ее, свою Кэти, и который каждый месяц уезжал куда-то, возвращаясь подавленным и печальным.

– Да, – продолжал доктор, – боюсь, что это так. Мне говорили, что ваш отец очень предан своей жене и регулярно ее там навещает. Иногда она узнает его, иногда нет. У нее есть кукла, и временами она помнит, что это кукла, но часто ей кажется, что это живой ребенок, ее дочь… то есть вы, Кэтрин. В Уорстуисле для нее делается все, что возможно, но она никогда не выйдет оттуда, Кэтрин. Вы понимаете, почему я говорю вам об этом? Такие задатки иногда передаются по наследству… Прошу вас, Кэтрин, не отчаивайтесь же так! Мы же хотим вам помочь, и мы можем это сделать. Вы только должны полностью мне довериться. Поверьте мне, Кэтрин.

Я вдруг осознала, что сижу, закрыв лицо руками, и, сквозь слезы, повторяю про себя одни и те же слова: «Господи, сделай так, чтобы это был сон!»

Доктор встал, подошел ко мне и обнял меня за плечи.

– Мы будем бороться с этим, Кэтрин. Мы будем вместе с этим бороться.

Возможно слово «бороться» помогло мне взять себя в руки. Мне часто в жизни приходилось так или иначе бороться за то, что мне было нужно. Я снова подумала о том «видении», которое у меня было ночью. Ведь кто-то же задвинул полог моей кровати! Но кто? И потом, я же чувствовала сквозняк из открытой двери. Нет, я не собираюсь соглашаться с тем, что я стала жертвой галлюцинаций!

Доктор Смит, должно быть, уловил смену в моем настроении.

– Ну вот, так-то лучше, – сказал он, – Так вы мне верите, не так ли?

Не ответив на его вопрос, я сказала твердым голосом:

– Я знаю, что кто-то поставил себе целью повредить мне и моему ребенку.

– Значит, вы думаете, что у меня могло хватить жестокости сочинить историю о вашей матери?

Я не ответила. Да, мой отец действительно ездил куда-то каждый месяц, и вряд ли доктор мог случайно об этом узнать. Но все же… Мне ведь всегда говорили, что моя мать умерла.

В конце концов, даже если и правда, что моя мать в лечебнице для душевнобольных, сама я совершенно здорова. Я всегда была спокойным и уравновешенным человеком без малейшей склонности к истерии. Даже сейчас, в этот ужасный для меня момент, я способна относительно спокойно думать и рассуждать об этом. И я совершенно уверена в том, что как бы ни была больна моя мать, мне ее болезнь не передалась ни в малейшей степени.

– Кэтрин, вы меня восхищаете! – воскликнул доктор. – Вы такой сильный человек. Поэтому я уверен, что нам удастся победить недуг. Поверьте мне, это чистая правда, что ваша мать, Кэтрин Кордер, семнадцать лет содержится в Уорстуисле. Я бы ни за что не сказал вам об этом, если бы не был полностью уверен. Но, конечно, вы не можете принять мысль о том, что вы унаследовали ее недуг. И это прекрасно! Это поможет нам с ним бороться.

Я как могла спокойно посмотрела ему в глаза и твердо произнесла:

– Что я не могу принять, так это то, что все, что происходило со мной в Киркландском Веселье, мне почудилось.

Он кивнул головой и сказал:

– В таком случае, моя дорогая, нам остается дознаться, кто за всем этим стоит. Вы кого-нибудь подозреваете?

– Я узнала, что пять лет назад несколько человек получили костюмы монахов для участия в спектакле. Среди них были Люк и Саймон Редверс. И они оба являются потенциальными наследниками поместья.

Он опять кивнул.

– Если кто-то намеренно хотел повредить вам… – пробормотал он.

– Так и есть, – возбужденно воскликнула я, – так и есть!

– Кэтрин, все эти переживания вас утомили. Я считаю, что вам нужно вернуться домой и как следует отдохнуть.

Я действительно чувствовала себя очень усталой, и поэтому не стала с ним спорить.

– Я бы отвез вас домой, но мне нужно проведать еще одного пациента.

– Я не хочу, чтобы в доме знали, что я была у вас. Так что мне все равно лучше пойти пешком и войти в дом, как после обычной прогулки.

– Вы позволите Дамарис вас проводить?

– В этом нет нужды.

– Вы же обещали, что будете следовать моим советам. Вы пережили сейчас большое потрясение. Пожалуйста, сделайте, как я вас прошу.

– Ну хорошо, если сама Дамарис не против.

– Конечно же, нет, она будет только рада. Подождите здесь, а я за ней схожу. Но сначала я вам дам выпить немного бренди. И не спорьте со мной. Вам оно сейчас будет очень кстати.

Он подошел к шкафу, достал из него графин и две рюмки. Одну он налил до половины и протянул мне, другую, полную, взял сам. Подняв свою рюмку, он улыбнулся мне и сказал:

– Кэтрин, я верю, что все будет хорошо. Доверьтесь мне. Рассказывайте мне обо всем, что вам удастся узнать. Вы ведь знаете, как я хочу вам помочь.

Потом он вышел, и я не знаю, сколько времени я оставалась одна, потому что голова моя была занята одними и теми же мыслями. Я вспоминала ежемесячные отлучки отца и неизменно мрачную атмосферу нашего дома… Теперь мне понятна была ее причина… Неудивительно, что мне всегда хотелось из нее вырваться. Он должен был как-то подготовить меня к этому! А может быть, и лучше, что я ничего не знала? Может, было бы лучше, если бы я никогда этого не узнала!

В комнату вошли Дамарис и ее отец. На девушке было теплое пальто с меховой опушкой, а ее руки прятались в муфте. Мне показалось, что вид у нее был весьма надутый и недовольный, поэтому я снова сказала, что прекрасно дойду одна.

Однако доктор заявил не терпящим возражений тоном, что Дамарис очень хочет прогуляться, и тут же улыбнулся мне так, будто все было абсолютно нормально и нашего с ним разговора, пошатнувшего мою уверенность в себе, не было вовсе.

– Вы готовы? – спросила меня Дамарис.

– Да.

Доктор пожал мне руку и сказал, что мне следует принять на ночь успокоительное, чтобы лучше спать. Я решила, что это было сказано для того, чтобы объяснить Дамарис причину моего посещения. Я взяла пузырек, который он мне дал, положила его во внутренний карман своей накидки, и мы с Дамарис вышли из дома.

– Как похолодало! – сказала она. – Если так пойдет дальше, то ночью может быть снег.

Ветер окрасил ее щеки румянцем, и она была удивительно хороша в своей маленькой изящной шапочке, отороченной тем же мехом, что и муфта.

– Давайте пойдем через рощу, – предложила она. – Это чуть дальше, зато будет не так ветрено.

Я шла, словно во сне, не замечая дороги. В голове у меня снова и снова звучало то, что сказал доктор о моей матери, и чем больше я думала об этом, тем более правдоподобным мне все это казалось.

На опушке рощи мы на минуту остановились под защитой деревьев, потому что Дамарис сказала, что в ее ботинок попал камушек, который натирал ей ногу. Она села на поваленное дерево, сняла ботинок, потрясла его и снова надела, еще больше раскрасневшись, пока, наклонившись, застегивала его.

После этого мы снова двинулись в путь, но ботинок по-прежнему натирал ей ногу, поэтому она присела на траву и повторила всю операцию сначала.

– Такой крошечный камушек, – сказала она, выбрасывая то, что она, наконец, извлекла из ботинка, – а столько неприятностей! Ох, Боже мой, опять эти пуговицы застегивать!

– Давайте я помогу, – предложила я.

– Нет, что вы, спасибо, я сама. – Она наклонилась, воюя со своей тугой застежкой, потом снова подняла голову и сказала: – Я так рада, что вы познакомились с мамой. Ей это было очень приятно.

– Ваш отец о ней так беспокоится.

– Да, он беспокоится о всех своих пациентах.

– А уж она, конечно, самая важная для него пациентка.

Разговаривая с Дамарис, я неотвязно думала все о том же – неужели это правда? Я не спрашивала себя, правда ли то, что моя мать в лечебнице, – в этом я уже почти не сомневалась. Так о чем же я думала? Я невольно спрашивала себя: неужели правда, что я такая же, как она? И задавая этот вопрос, я тем самым как бы признавала свои сомнения в себе самой.

Стоя на лесной дороге в этот холодный декабрьский день, я чувствовала, что еще никогда в жизни не подходила так близко к полному отчаянию. На самом деле самый страшный для меня момент был тогда еще впереди, но я этого не знала, и мне казалось, что ничего более ужасного со мной случиться не может.

Дамарис наконец застегнула свой ботинок, встала, спрятала руки в муфту, и мы пошли дальше.

Когда роща кончилась, я с удивлением убедилась, что мы вышли из нее с дальней стороны аббатства и, чтобы подойти к дому, нам теперь надо было пройти через развалины.

– Я знаю, что это ваше любимое место, – сказала Дамарис.

– Оно было моим любимым местом, – поправила я ее, – но я здесь давно не была.

В этот момент я осознала, что день уже подошел к концу и до темноты оставалось не больше часа.

– Люк должен будет проводить вас домой.

– Может быть, – отозвалась она.

Среди развалин, казалось, уже наступили сумерки. Там всегда было темнее из-за теней, отбрасываемых обломками стен. Мы уже миновали пруды и были в самой середине аббатства, когда я вдруг увидела монаха. Он проходил через уцелевшую часть каменной аркады; он шел молча и поспешно и при этом был в точности похож на монаха, которого я видела ночью в ногах своей кровати.

– Дамарис! – закричала я. – Смотрите! Вон там!

При звуке моего голоса фигура в рясе замерла, потом повернулась ко мне и поманила меня рукой. Потом монах снова отвернулся и пошел прочь. Через мгновение он уже исчез за одним из контрфорсов, на которые опиралась полуразрушенная аркада, затем снова появился в пространстве между двумя контрфорсами.

Я смотрела на него в полном оцепенении и ужасе, не в силах шевельнуться. Наконец, я пришла в себя и крикнула:

– Скорее! Мы должны его поймать!

Дамарис вцепилась мне в руку, не давая мне двинуться с места.

– Нельзя терять ни минуты! – кричала я. – Мы же его упустим! Мы знаем, что он где-то здесь, среди развалин. Надо его найти. На этот раз он не уйдет!

– Кэтрин, прошу вас, не надо, – лепетала Дамарис, не отпуская мою руку, – мне страшно!

– Мне тоже, но мы должны его найти. – Я, спотыкаясь, сделала несколько шагов в сторону арки, но Дамарис с силой тянула меня назад.

– Пойдемте домой, прошу вас! – воскликнула она.

Я повернулась и посмотрела на нее.

– Ну вот, теперь и вы видели его! – сказала я торжествующим тоном. – Теперь вы им всем скажете, что вы его тоже видели!

– Пойдемте же скорее домой, – повторила она. – Скорее!

Я уже поняла, что нам все равно не удастся догнать монаха, потому что он двигался гораздо быстрее нас, но это было не так уж важно. Главное, что на этот раз кроме меня его увидел кто-то еще, и я была вне себя от радости. Чувство облегчения, так резко сменившее состояние паники и ужаса, было так сильно, что у меня стали подкашиваться ноги. Только теперь я готова была признать, как я на самом деле испугалась. Но теперь страх был уже позади, а я получила доказательство своей нормальности. Теперь уже не только я видела монаха.

Дамарис тянула меня за руку через развалины, и скоро мы оказались перед домом.

– Боже мой, Дамарис, как я рада, что это произошло именно сейчас, когда вы тоже были там и видели.

Она повернула ко мне свое прекрасное, лишенное выражения лицо, и ее слова заставили меня почувствовать себя так, будто в меня плеснули ледяной водой.

– А что вы такое видели, Кэтрин?

– Дамарис… что вы этим хотите сказать?

– Вы очень возбуждены. Вы что-то как будто увидели, не так ли?

– Уж не хотите ли вы сказать, что вы ничего не видели?

– Там ничего не было, Кэтрин. Ничего.

Я бросилась к ней, задыхаясь от ярости и бессилия. Я, кажется, схватила ее за плечи и стала трясти.

– Вы лжете! – кричала я. – Вы притворяетесь!

Она качала головой и, казалось, была готова расплакаться, но стояла на своем:

– Нет, Кэтрин, нет. Если бы я видела, я бы сказала! Мне даже жаль, что я ничего не видела, потому что для вас это так много значит…

– Вы видели, – твердила я, – я знаю, что видели.

– Я ничего не видела, Кэтрин. Там ничего не было.

– Значит, вы тоже замешаны в этом, – холодно сказала я.

– В чем? В чем? – чуть не плача, спросила Дамарис.

– Почему вы повели меня через развалины? Потому что вы знали, что он там должен быть. Специально для того, чтобы потом сказать, что вы ничего не видели и что я сумасшедшая!

Я чувствовала, что от охватившего меня заново ужаса я теряю контроль над собой. Я призналась ей в своем страхе, думая, что бояться уже нечего, и этим погубила себя.

Она пыталась взять меня за локоть, но я отбросила ее руку.

– Мне не нужна ваша помощь, – сказала я. – Я обойдусь без вас. Уходите. По крайней мере, теперь я знаю, что вы его сообщница.

Спотыкаясь и пошатываясь, я дошла до дома. Внутри его была какая-то тяжелая, отталкивающая тишина. Я поднялась в свою комнату, легла на кровать и пролежала так до темноты. Мэри-Джейн пришла спросить, не принести ли мне ужин, но я сказала, что не голодна, а просто очень устала.

Я отослала ее и заперла дверь.

Это был мой самый черный час.

В конце концов я приняла успокоительное, которое дал мне доктор, и скоро провалилась в спасительный сон.

VI

Есть что-то особое, что появляется в женщине, которая ждет ребенка, какой-то яростный инстинкт, направленный на то, чтобы защищать и оберегать его всеми силами. И чем острее в этом необходимость, тем больше сил и решимости находит в себе женщина.

Я проснулась на следующее утро, чувствуя себя отдохнувшей и посвежевшей благодаря нескольким часам непрерывного сна, подаренного мне лекарством доктора Смита. Но как только я вспомнила все, что произошло со мной накануне, у меня появилось ощущение, что я стою перед входом в бесконечный темный тоннель, войти в который для меня смерти подобно и в который, как бы я не сопротивлялась, меня может бросить чья-то злая воля.

Но мой ребенок, напомнивший о себе легким движением, напомнил мне и о том, что наша с ним судьба едина, что, если я сдамся, я погублю и его, и что поэтому я должна бороться за нас обоих – и прежде всего за него, за то, что мне дороже всего на свете.

Когда Мэри-Джейн принесла мне завтрак, она не заметила ничего необычного в моем настроении или состоянии, и это была моя первая маленькая победа. Ведь я боялась, что не смогу скрыть тот поселившийся во мне страх, из-за которого накануне я чуть действительно не лишилась рассудка.

– Сегодня чудесное утро, мадам, – сказала Мэри-Джейн.

– Да?

– Все еще немного ветрено, но зато солнце так и сияет!

– Я очень рада.

Все еще лежа в кровати, я прикрыла глаза, и горничная вышла. Я заставила себя проглотить кое-что из принесенного ею завтрака, хотя на самом деле есть мне не хотелось. Я лежала и смотрела на тонкий солнечный луч, пробившийся сквозь шторы и упавший на мою кровать. От его вида мне стало немного легче на душе – я подумала, что в нем есть что-то символичное. Ведь солнце на самом деле есть всегда, подумала я, только иногда его от нас закрывают тучи. Из любой трудной ситуации должен быть выход, и даже если он скрыт, при желании его можно найти.

Я должна была сосредоточиться и очень спокойно обдумать свое положение. Я совершенно точно знала, что то, что я видела вчера и перед этим, не было игрой моего воображения. Какими бы странными и непонятными ни казались все эти происшествия, все они должны были иметь какое-то реальное объяснение.

Было ясно, что Дамарис так или иначе участвует в заговоре против меня, и в этом не было ничего странного, потому что, если это Люк задумал довести меня до выкидыша, а Дамарис собирается стать его женой, то естественно предположить, что они будут действовать заодно.

Но возможно ли, чтобы двое молодых людей замыслили такое дьявольское убийство? Потому что, как ни рассуждай, это будет убийством – пусть не родившегося еще на свет, но уже живого маленького человека.

Первое, что пришло мне в голову, когда я задумалась над своими дальнейшими действиями, была мысль вернуться к отцу. Но я почти сразу отвергла ее. Я не смогу этого сделать, не дав никому никаких объяснений. Мне придется сказать, что я уезжаю из-за того, что кто-то в Киркландском Веселье пытается свести меня с ума, и это будет равносильно признанию моего страха. У меня было чувство, что, если я, хоть на мгновенье, допущу возможность того, что я страдаю от галлюцинаций, я тем самым сделаю шаг по тому самому пути, на который кто-то хочет меня толкнуть силой.

И потом, я не думаю, что я смогла бы выдержать тяжелую и мрачную атмосферу отцовского дома в этот и так невеселый для меня момент.

Итак, я приняла решение во что бы то ни стало разгадать тайну. Только так я могла вновь обрести душевный покой. Убежав от нее, я бы его себе не вернула. Я с новой силой возьмусь за поиски человека, который угрожает мне и моему ребенку, и разоблачу его ради нас обоих.

Обдумав план действий, я решила отправиться к Хейгэр и все ей рассказать. На самом деле я предпочла бы действовать в одиночку, но в моем положении это было невозможно, потому что первое, что я должна была сделать, это съездить в Уорстуисл и убедиться в том, что доктор Смит не ошибся.

О том, чтобы попросить кого-нибудь в Киркландском Веселье меня туда свозить, не могло быть и речи, поэтому мне ничего не оставалось, как довериться Хейгэр.

Я встала, приняла ванну, оделась и тут же пошла в Келли Грейндж. Было почти половина одиннадцатого, когда я вошла в дом Хейгэр, и меня сразу же провели к ней в комнату. Без лишних предисловий я рассказала ей о том, что услышала от доктора Смита. Она выслушала меня с очень серьезным видом, и когда я закончила, она сказала:

– Саймон сейчас же отвезет вас в Уорстуисл. Я согласна, что это должен быть ваш первый шаг.

Она позвонила и, когда появилась Доусон, велела ей тут же пойти за Саймоном. Мои подозрения насчет Саймона еще не совсем улеглись, поэтому мне было немного не по себе, но так как мне во что бы то ни стало нужно было попасть в Уорстуисл, выбора у меня не было. Впрочем, как только он вошел в комнату, я устыдилась своих подозрений, не понимая, как они вообще могли у меня появиться, – так велико было его обаяние и так легко я начала ему подчиняться.

Хейгэр пересказала ему все, что услышала от меня. Ее рассказ его явно поразил, но все, что он сказал, было:

– Я думаю, нам с вами надо немедленно ехать в Уорстуисл.

– Я пошлю кого-нибудь к вам домой сказать, что вы остаетесь у меня обедать, – сказала Хейгэр, и я обрадовалась, что она подумала об этом, потому что иначе мое отсутствие вызвало бы тревогу или подозрения.

Спустя четверть часа мы с Саймоном уже ехали в его двуколке по дороге, ведущей в Уорстуисл. Мы почти не разговаривали, и я была ему благодарна за то, что он уловил мое настроение и не стремился занять меня беседой. Все мои мысли были о разговоре, который предстоял мне в лечебнице и который так много для меня значил. Снова и снова вспоминая ежемесячные отлучки моего отца и ту мрачную меланхолию, в которой он всегда пребывал по возвращении, я не могла не ощущать правдоподобия того, что я услышала от доктора.

Было уже за полдень, когда мы подъехали к воротам Уорстуисла. Я увидела серое каменное здание, которое показалось мне похожим на тюрьму. Но ведь это и была своего рода тюрьма, за стенами которой влачили свою лишенную смысла жизнь несчастные страдальцы. Неужели правда, что среди этих людей была и моя мать и что кто-то замыслил засадить сюда и меня?

Я готова была сделать что угодно, чтобы этого не допустить.

Здание окружала высокая каменная стена, и когда наша двуколка остановилась у литых чугунных ворот, из сторожки появился привратник, который пожелал знать, по какому делу мы приехали. Тоном человека, привыкшего распоряжаться, Саймон сказал ему, что нам необходимо встретиться с главным смотрителем лечебницы.

– Вам назначена встреча, сэр?

– Нам крайне необходимо с ним встретиться, – ответил Саймон, бросая ему монету.

Я не знаю, что именно подействовало на привратника, деньги или тон Саймона, но так или иначе ворота перед нами распахнулись, и наша двуколка покатилась по посыпанной гравием дорожке, ведущей к основному зданию. В тот момент, когда Саймон, спешившись, помогал мне сойти с подножки, из парадного вышел слуга в ливрее.

– Кто-нибудь примет мою лошадь? – обратился к нему Саймон.

Швейцар что-то крикнул, и в ответ на его крик появился мальчик, который взял лошадь под уздцы, в то время как мы с Саймоном в сопровождении швейцара пошли к парадному.

– Доложите главному смотрителю, что нам необходимо его срочно видеть по важному делу, – сказал Саймон швейцару.

Мне снова пришлось оценить умение Саймона говорить надменным, не терпящим возражений тоном, потому что и на этот раз он возымел свое действие. Войдя в дом, мы сначала попали в холл, пол которого был выложен каменными плитами. В холле был камин, в котором горел огонь, но, несмотря на это, мне было зябко и неуютно. Должно быть там было не так уж и холодно, просто мне было очень не по себе, и это был не озноб, а нервная дрожь.

Саймон, наверно, заметил, что я дрожу, потому что он вдруг взял меня под руку, и мне сразу стало спокойнее.

– Пожалуйста, присядьте здесь, сэр, – сказал швейцар, открыв справа от нас дверь, за которой обнаружилась комната с высоким потолком и белыми стенами, где стояли большой тяжелый стол и несколько стульев.

– Как прикажете доложить, сэр?

– Эта дама – миссис Рокуэлл из Киркландского Веселья, а меня зовут мистер Редверс.

– Вы, кажется, сказали, что вам назначена встреча?

– Я этого не говорил.

– Но у нас полагается, чтобы было назначено заранее.

– Я уже сказал, что у нас очень срочное и очень важное дело. Пожалуйста, идите и доложите о нас главному смотрителю.

Швейцар наконец вышел, и тогда Саймон посмотрел на меня и улыбнулся.

– Можно подумать, что мы добиваемся аудиенции у королевы. – Его лицо вдруг смягчилось и приняло почти нежное выражение, которое до сих пор я замечала у него лишь по отношению к Хейгэр. – Ну, не смотрите же так грустно, – сказал он. – Даже если все правда, это еще не конец света, я вас уверяю.

– Я так рада, что вы поехали со мной, – вырвалось у меня.

Он взял мою руку и крепко ее сжал, словно говоря мне, что он на моей стороне и что вместе мы во всем разберемся.

Я встала и отошла от него, потому что почувствовала, что могу заплакать. Подойдя к окну, я посмотрела в него и подумала о людях, которые были пленниками в этом доме и для которых весь мир сводился к этому обнесенному стеной пространству. Они, наверное, тоже смотрели в окна – если им это не запрещалось – и видели сад и вересковую пустошь за оградой и это было все, что они знали в своей жизни. Ведь многие проводили здесь долгие годы… семнадцать лет… Но может, их вообще держали взаперти и они не видели ни сада, ни вересковой пустоши…

Ожидание наше казалось длилось целую вечность, прежде чем швейцар наконец вернулся и сказал:

– Будьте любезны пройти со мной.

Когда мы поднимались вслед за ним по лестнице и потом шли по коридору, я увидела зарешеченные окна, и меня передернуло. Совсем как настоящая тюрьма, подумала я.

Наконец швейцар постучал в дверь, на которой было написано: «Главный смотритель». «Войдите», – послышалось изнутри, и Саймон, взяв меня за руку, распахнул дверь. Мы оказались в холодной, неуютной комнате, с покрытыми побелкой стенами. За письменным столом сидел человек с усталым серым лицом и недовольным выражением глаз. Я решила, что недовольство вызвано нами, поскольку мы осмелились нарушить его покой без предварительно назначенной аудиенции.

– Прошу садиться, – сказал он, когда за швейцаром закрылась дверь. – Как я понимаю, у вас ко мне какое-то важное дело. Это так?

– Да, для нас оно очень важное, – ответил Саймон.

Тут заговорила я.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились принять нас. Меня зовут миссис Рокуэлл, но до замужества я была Кэтрин Кордер.

– А-а. – В его глазах отразилось понимание, и моя последняя надежда рассыпалась в прах.

– У вас есть пациентка, которую так зовут? – спросила я.

– Да, – сказал он, – есть.

Я посмотрела на Саймона, но ничего сказать больше не смогла – у меня перехватило горло и онемел язык.

– Дело в том, – подхватил Саймон, – что миссис Рокуэлл только совсем недавно узнала, что здесь, возможно, находится некая Кэтрин Кордер. У нее есть основания полагать, что эта женщина – ее мать. Ей всегда говорили, что ее мать умерла, когда она была совсем ребенком. Вполне естественно, что для нее сейчас важно узнать, действительно ли Кэтрин Кордер, содержащаяся в этом заведении, является ее матерью или нет.

– Я надеюсь, вы понимаете, что имеющиеся у нас сведения о наших пациентах являются абсолютно конфиденциальными.

– Да, мы это понимаем, – сказал Саймон, – но разве вы не можете открыть эти сведения в случае столь близкого родства?

– Прежде всего это родство должно быть доказано.

– Но мое девичье имя было Кэтрин Кордер! – воскликнула я. – Моего отца зовут Мервин Кордер из Глен-хауса в Гленгрине близ Хэрроугейта. Я прошу вас, скажите же мне, правда ли, что ваша пациентка, которую зовут так же, как звали меня, моя мать!

Главный смотритель некоторое время колебался, потом сказал:

– Я ничего не могу вам сказать, кроме того, что у нас есть пациентка, которую так зовут. Это довольно распространенное имя. Разве вам не лучше обратиться с этим вопросом к вашему отцу?

Я снова взглянула на Саймона, который сказал:

– Я предполагал, что человек, состоящий в таком близком родстве с пациентом, имеет право хоть что-то знать.

– Как я уже сказал, родство должно быть сначала доказано. Я не думаю, что я имею право обманывать доверие родственников, отдавших больную на мое попечение.

– Скажите хотя бы, – почти крикнула я, не в силах больше сохранять спокойный тон, – ее раз в месяц навещает муж?

– Многих из наших пациентов регулярно навещают родственники.

Он смотрел на нас холодным взглядом, и я чувствовала, что он непоколебим. Саймон был тоже готов выйти из себя, но ничего от него добиться он не мог.

– Я могу увидеть…? – начала я, но главный смотритель в ужасе поднял руку, не давая мне договорить. – Ни в коем случае, – сказал он резко. – Это совершенно невозможно.

Саймон растерянно посмотрел на меня.

– Остается только одно, – сказал он, – вы должны написать своему отцу.

– Вот в этом вы правы, – произнес главный смотритель, вставая и тем самым давая нам понять, что уделил нам уже достаточно своего времени. – Наша пациентка была помещена сюда ее супругом, и если он даст вам разрешение на то, чтобы ее повидать, мы возражать не будем – если, конечно, она будет в состоянии вас принять, когда вы приедете. Эта вся помощь, которую я могу вам оказать.

Он позвонил в звонок, и в дверях снова возник швейцар. Нас проводили вниз и на улицу, где нас ожидала двуколка.

Я ехала домой с чувством безысходности. Саймон сначала молчал, но когда мы отъехали от Уорстуисла примерно на милю, он натянул поводья и остановил лошадь. Мы стояли в аллее, с двух сторон обсаженной рядами деревьев, которые летом, наверное, закрывали ее от солнца зеленым сводом своих крон, а сейчас через их голые, черные ветви просвечивало серо-голубое небо с быстро бегущими по нему облаками, подгоняемыми сильным ветром.

Но я не чувствовала ветра, да и Саймон, наверное, тоже.

Он повернулся ко мне и положил руку на спинку сиденья за моей спиной, но при этом не дотрагиваясь до меня.

– Вы очень всем этим подавлены.

– Вас это удивляет?

– Но мы же ничего, в общем, не узнали.

– Мы узнали достаточно. У них есть Кэтрин Кордер. – Он же это подтвердил.

– Она может не иметь к вам никакого отношения.

– Боюсь, что это было бы слишком невероятным совпадением, если бы это было так. Я вам, кажется, не рассказывала о том, что мой отец куда-то отлучался из дому через регулярные промежутки времени? Так вот, мы не знали, куда он ездил. Я даже думала одно время, что у него есть какая-то женщина… – я невесело рассмеялась. – Теперь я знаю, что он ездил в Уорстуисл.

– Как вы можете быть так уверены?

– Чувствую. Ну и потом, не забудьте, ведь доктор Смит видел ее историю болезни и сказал мне, что она – моя мать.

Саймон помолчал несколько секунд, затем сказал:

– Вы не должны отчаиваться, Кэтрин. И вообще, на вас это не похоже.

Я вдруг заметила, что он опустил слово «миссис», и подумала, что, может, это знак того, что наши отношения начали меняться.

– Разве вы бы не отчаялись, если бы с вами такое произошло?

– Самый лучший способ побороть то, что вас пугает, это не прятаться от него, а подойти к нему как можно ближе и посмотреть ему прямо в глаза.

– Я это и делаю.

– Так что же вас пугает больше всего? Что самое худшее, что может случиться?

– То, что еще одна Кэтрин Кордер окажется в этом заведении и что ее ребенок родится в его стенах.

– Ну уж этого мы не допустим. Никто не может этого сделать.