Текст книги "Тайна поместья"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– А что вы сейчас вышиваете? – спросила я.

– Смотри, – сказала она, подводя меня к окну. Там стояла рама с натянутым холстом, на котором было уже знакомое изображение дома.

– У вас уже много таких картин, – сказала я.

– Они все разные, – возразила она. – И эта тоже отличается от других. Видишь, здесь уже среди нас нет Габриэля. Только Мэттью, Хейгэр, Рут, Люк, Саймон и я.

Мне вдруг стало душно в этой комнате, и я почувствовала, что у меня кружится голова. Меня и интриговала, и пугала эта странная женщина, которая удивительным образом сочетала в себе детскую наивность с какой-то пророческой мудростью. Сейчас же мне хотелось только одного: уйти из ее комнаты и остаться одной. С меня было достаточно символов и призраков прошлого.

– Мне пора идти, – сказала я решительно. – Покажите мне, пожалуйста, как мне попасть в южное крыло.

– Я провожу тебя.

Она открыла дверь, и мы вышли в коридор. Пройдя по нему несколько шагов, она открыла какую-то дверь, и, пройдя через нее вслед за тетей Сарой, я оказалась на балконе – точно таком же, как тот, с которого сорвался Габриэль.

– Это восточный балкон, – сказала она. – Я подумала, что тебе будет интересно его увидеть. Он остался единственным, с которого никто не бросился, чтобы разбиться насмерть.

Как под гипнозом я подошла вслед за ней к парапету.

– Смотри, как высоко, – продолжала она. – Посмотри вниз.

Я почувствовала, как ее тело прижимает меня к парапету, и у меня мелькнула ужасная мысль, что она пытается меня столкнуть.

И вдруг она отступила от меня и сказала:

– Так ты не веришь, что он сам бросился с балкона, не так ли?

Я отошла от парапета и направилась к двери. Оказавшись снова в коридоре, я вздохнула с облегчением.

Тетя Сара пошла вперед и скоро привела меня в южное крыло. Как только мы там оказались, она словно по волшебству утратила так поразившую меня живость и снова превратилась в рассеянную, живущую в своем мире старуху.

Она проводила меня до дверей моей комнаты, где я поблагодарила ее и еще раз сказала ей, как мне понравились ее гобелены. Ее лицо на мгновение просияло, затем она приложила палец к губам и прошептала:

– Не забудь, мы должны разгадать тайну. Мне нужно начать новую картину.

Заговорщицки улыбнувшись мне, она повернулась и медленной, старческой походкой пошла по коридору.

* * *

Прошло еще несколько дней, и я наконец приняла решение.

Я все еще занимала комнаты, в которых мы жили вместе с Габриэлем, и мне там было очень неспокойно. Я стала плохо спать, чего никогда раньше со мною не бывало. Ложась в постель, я сразу проваливалась в сон, но уже через несколько минут я просыпалась, потому что мне чудилось, что кто-то меня зовет. Несколько раз я даже вставала, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь за моей дверью, но потом поняла, что эти крики мне слышались не наяву, а во сне. Иногда это был голос Габриэля, иногда – моего отца, зовущего Кэти.

При всем моем внешнем спокойствии, я была еще очень далека от того, чтобы обрести свое прежнее душевное равновесие. Я чувствовала себя очень одинокой и страдала от отсутствия рядом с собой человека, с которым могла бы поделиться тем, что думала и чувствовала. В доме не было никого, с кем я могла бы по-настоящему подружиться, чтобы не чувствовать себя чужой и никому не нужной. Каждый день я спрашивала себя: «Почему ты до сих пор здесь?» – и отвечала: – «Потому что мне некуда ехать».

Как-то раз днем я гуляла среди развалин, время от времени по привычке зовя Пятницу, как вдруг услышала шаги. Мои нервы в последнее время были в таком напряжении, что я не удивилась бы, если бы вдруг увидела силуэт монаха, одетого в черную рясу.

Но вместо него передо мной появилась вполне современная фигура, и я узнала Саймона Редверса.

– Значит, вы все еще надеетесь найти свою собаку, – сказал он. – Вам не кажется, что если бы он был здесь, он сам прибежал бы домой?

– Да, конечно, я понимаю, что глупо его звать.

– Все-таки странно, что он пропал накануне…

Я кивнула.

– А почему вы приходите сюда искать его?

Я не сразу ответила, потому что не знала, что сказать. Затем я вспомнила о колодце, от падения в который Пятницу спас доктор Смит, и сказала о нем Саймону.

– По-моему, пруды опаснее, чем этот колодец. Вы их видели? Их стоит посмотреть.

– Да, видела, – ответила я. – Но мне здесь все интересно, не только пруды.

Он помолчал некоторое время и затем сказал:

– Я должен выразить свое восхищение вашей выдержкой, миссис Кэтрин. Многие женщины в вашем положении не вылезали бы из слез и истерик. Хотя, мне кажется, с вами и должно быть все по-другому.

– В каком смысле? – спросила я.

Он улыбнулся и, пожав плечами, продолжал:

– Ведь между вами и Габриэлем не было такой уж безумной любви, не правда ли? По крайней мере, с вашей стороны.

От негодования я на несколько секунд лишилась дара речи, он же заговорил опять.

– В браке по расчету расчет должен быть безупречен. Жаль, что Габриэль лишил себя жизни до того, как умер его отец… опять же с вашей точки зрения жаль.

– Я вас не понимаю, – с трудом произнесла я.

– А я уверен, что вы прекрасно меня поняли. Если бы он умер после сэра Мэттью, ваше наследство было бы несравненно больше, к тому же вы успели бы стать леди Рокуэлл вместо миссис Рокуэлл. Так что для вас это был действительно большой удар, однако же вы не показываете этого и ведете себя так, как и подобает тихо скорбящей вдове.

– По-моему вы просто стараетесь оскорбить меня.

Он засмеялся, но глаза его сердито блеснули.

– Я считал его своим братом, – сказал он. – Между нами всего пять лет разницы. Я видел, что вы сделали с ним. Он считал вас совершенством. Вы должны были позволить ему подольше насладиться этой иллюзией, а вы поторопились… Ему ведь и так недолго оставалось жить.

– Вы понимаете, что вы говорите? – воскликнула я.

– Я то все понимаю. Неужели вы думаете, что я могу принять эту нелепую версию доктора Смита? Поверить, что Габриэль покончил с собой из-за плохого сердца? Да он уже несколько лет знал о том, что болен. С чего это ему понадобилось жениться, чтобы через две недели лишить себя жизни из-за давней болезни? Нет, причина не в этом, только вот в чем? Поскольку его смерть последовала так скоро после женитьбы, логично предположить, что она как-то с ней связана. Так как я видел, до какой степени он боготворил вас, я могу себе представить, как на него должна была подействовать утрата иллюзий.

– Что значит «утрата иллюзий»? О чем вы говорите?

– Вам это должно быть известно лучше, чем мне. Габриэль был невероятно чувствительной натурой. Если бы он вдруг обнаружил, что за него вышли не по любви, то жизнь потеряла бы для него всякую ценность, и тогда…

– Это чудовищно! Как вы можете такое говорить! Вы что, думаете, что он нашел меня в канаве и вытащил из нищеты? Если так, то вы заблуждаетесь, о чем вам, впрочем, прекрасно известно. Кроме того, я и понятия не имела о том, что у его отца есть титул и все это состояние, когда выходила за него замуж. Он мне ничего об этом не говорил.

– Тогда почему вы вышли за него замуж? Уж не по любви ли? – Он вдруг схватил меня за плечи, и его лицо приблизилось почти вплотную к моему. – Вы не любили Габриэля. Ведь так? Отвечайте мне!

Я почувствовала прилив ярости против этого человека, против его надменного самодовольства и его уверенности в том, что он все знает.

– Как вы смеете! – крикнула я ему. – Сейчас же уберите руки, слышите!

Он повиновался и снова засмеялся.

– По крайней мере, мне удалось нарушить вашу безмятежность и вывести вас из равновесия. И я все равно убежден, что вы не любили Габриэля, когда выходили за него.

– А я убеждена, – сказала я резко, – что вам это чувство по отношению к другим вообще не знакомо. Человек, который любит себя так, как любите себя вы, вряд ли способен понять и оценить привязанность, которую другие люди могут дарить своим ближним.

С этими словами я повернулась и пошла прочь, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться о лежащий на земле камень.

Он не стал меня догонять, чему я была очень рада, потому что меня всю трясло от ярости, и я не хотела больше его видеть.

Значит он считает, что я вышла замуж ради титула и наследства, которые ждали моего мужа; более того, по его мнению это стало известно Габриэлю и из-за этого он лишил себя жизни. Таким образом, в глазах Саймона Редверса я была не только авантюристкой, охотившейся за состоянием, но и убийцей!

А все-таки, почему я вышла замуж за Габриэля? Саймон прав в одном – я не была влюблена в него и не сгорала от страсти. Но чего он не может понять, так это того, что меня на это толкнула жалость к Габриэлю и желание сделать его счастливым, потому что сам он видел свое счастье только со мной. Была и еще причина – мне хотелось вырваться из Глен-хауса и начать новую жизнь.

Ну а сейчас, после этого ужасного разговора, мне хотелось только одного – так или иначе закончить эту полосу моей жизни и навсегда оставить позади и аббатство, и Киркландское Веселье, в котором мне было так невесело, и все семейство Рокуэллов. И все это – из-за того, что мне наговорил Саймон Редверс, который, возможно, успел нашептать свои подозрения и остальным. Если так, то я не удивлюсь, узнав, что они ему поверили.

Я вошла в дом и увидела Рут, которая только что вернулась из сада. В руках у нее была корзина, полная красных роз, которые напомнили мне те, что она поставила в нашей комнате в день нашего приезда в Киркландское Веселье.

– Рут, – сказала я ей, – я все это время думала о своем будущем и решила, что мне не стоит оставаться здесь.

Она наклонила голову и стала внимательно рассматривать розы в корзине.

– Так что я вернусь в дом моего отца, а там уже решу, что я буду дальше делать.

– Но вы должны помнить, что, если вы захотите вернуться, этот дом всегда открыт для вас.

– Я знаю. Спасибо вам. Но здесь меня преследуют тяжелые воспоминания.

– Ну, нам-то никому все равно от них никуда не деться. Но я вас понимаю. Вы только приехали, как это случилось. Как бы то ни было, решать вам.

– Я уже решила, – сказала я, – Сегодня вечером я напишу отцу, и думаю, что до конца недели я уеду.

* * *

На станции меня встречал Джемми Белл, и когда я села в двуколку и мы поехали домой по хорошо знакомой мне дороге, я подумала, что могла бы легко поверить в то, что вся эта история мне приснилась по дороге домой из пансиона.

Все было очень похоже на мое первое возвращение домой несколько месяцев назад. Как и тогда меня привез со станции Джемми, как и тогда Фанни вышла из дома мне навстречу.

– Худая, что твои грабли, – сказала она, не без некоторого злорадного удовлетворения – как же, она ведь с самого начала знала, что добра от этого брака ждать не стоит.

В холле меня ждал отец, который обнял меня и сказал:

– Бедная девочка, как же тебе досталось!

Затем он положил руки мне на плечи и чуть отступил назад, чтобы посмотреть на меня. В его глазах я увидела сочувствие, и мне впервые показалось, что между нами возникла какая-то душевная связь.

– Но теперь ты дома, – сказал он. – Мы о тебе позаботимся.

– Спасибо, отец.

Тут и Фанни вставила свое слово:

– В постели вас ждет грелка. В последние дни было очень сыро из-за тумана.

Я поняла, что удостоилась необычайно теплого приема.

Поднявшись в свою комнату, я подошла к окну и увидела вересковую пустошь, тут же напомнившую мне о Габриэле и Пятнице. И почему я думала, что в, Глен-хаусе мне будет легче забыть о Габриэле, чем о Киркландском Веселье?

Моя жизнь скоро вошла в прежнюю колею. Как и раньше, я встречалась с отцом только за едой, когда мы оба старались найти нейтральную тему для разговора. Я чувствовала, что, щадя мои чувства, он избегает упоминаний о Габриэле и о моем недолгом супружестве. В то же время других общих тем у нас было немного, так что, когда обед или ужин подходили к концу, мы оба испытывали облегчение.

Через две недели после моего возвращения отец опять уехал и на следующий день вернулся в подавленном настроении. Я чувствовала, что долго выдержать это безрадостное и однообразное существование я не смогу. В конце концов я решила, что мне пора зажить своим домом: ведь теперь я была вдовой со средствами и имела полное право купить небольшой домик, нанять несколько слуг и жить в нем иначе, чем в доме моего отца или моего покойного мужа, то есть независимо и самостоятельно.

Чего мне не хватало, так это друга, который мог бы мне посоветовать, как все это устроить. Был бы дома дядя Дик, я поделилась бы с ним своими планами, и он помог бы мне их осуществить. Можно было, конечно, написать ему и дождаться ответа, но письма идут долго, а главное, заменить живой разговор они не могут.

Я уже начала подумывать о том, не предпринять ли мне морское путешествие, чтобы, предварительно договорившись, пересечься с дядей в каком-нибудь порту, когда передо мной вдруг открылась перспектива, перечеркнувшая все мои планы. Оставалось только убедиться в том, что эта перспектива реальна. В течение нескольких недель я держала свои сомнения и подозрения при себе, затем, наконец, обратилась к врачу.

Я никогда не забуду, как, сидя в его залитом солнцем кабинете, я думала о том, что история моей жизни с Габриэлем не закончилась и будет иметь продолжение, о котором он, увы, уже никогда не узнает.

Врач улыбался мне, потому что он знал о недавних событиях моей жизни и, как и я, полагал, что подобное их развитие – это лучшее, что могло со мной произойти.

– Я поздравляю вас, мисс Рокуэлл, – сказал он. – У вас будет ребенок.

* * *

Весь день я лелеяла свою тайну, никому о ней не говоря. У меня будет ребенок! Мне казалось, что я не выдержу тех месяцев ожидания, которые должны пройти до его рождения. Я хотела, чтобы он появился скорее, сейчас же.

Теперь в моей жизни все стало по-другому. Я перестала с тоской думать о прошлом, уверовав в то, что наш будущий ребенок – это утешение и память, оставленные мне Габриэлем, а раз так, то все было не напрасно, все имело смысл.

И только оказавшись вечером в своей комнате, я впервые подумала о том, что раз это ребенок не только мой, но и Габриэля, то, если родится мальчик, он должен наследовать все, что принадлежало бы Габриэлю.

Бог с ним, решила я. Не нужно ему это наследство. У меня достаточно средств, чтобы обеспечить его. Рокуэллам даже не обязательно будет знать, что он родился. Пусть Люк все получает, какая мне разница?

Но эта мысль продолжала меня мучить, и чем дольше я об этом думала, тем больше убеждалась, что мне не все равно. Если родится сын, я назову его Габриэлем, и он будет иметь право на все, что я могу ему дать, в том числе и дом его предков.

На следующий день после обеда я поделилась своей новостью с отцом. В первое мгновение он растерялся и как бы не знал, что говорить. Но затем он улыбнулся и сказал:

– Ну вот, наконец тебе и счастье улыбнулось. Благослови тебя Бог. Ничего лучше я для тебя и пожелать бы не мог. – Ты должна немедленно написать об этом Рокуэллам, – добавил он.

Я поняла, о чем он подумал: сэр Мэттью стар и слаб здоровьем, и случись с ним что до того, как семья узнает о предстоящем рождении возможного наследника, Киркландское Веселье перейдет к Люку. Если же у меня родится сын, то возникнет весьма неловкая ситуация, в которой Люку придется уступать от только что полученного наследства своему новорожденному кузену.

Обдумав это, я решила, что отец прав, и отправилась к себе, чтобы написать письмо. Оно далось мне нелегко, потому что Рут, которой я его адресовала, никогда меня особенно не жаловала, и я представляла себе, каким ударом для нее может быть это известие.

В конце концов я сочинила короткое и очень сдержанное послание, предоставив ей самой делать выводы из того, что в нем сообщалось.

«Дорогая Рут,

Я пишу, чтобы сказать вам, что я жду ребенка. Мой доктор заверил меня, что никаких сомнений в этом быть не может, поэтому я подумала, что семья должна узнать о предстоящем появлении на свет ее нового члена.

Я надеюсь, что сэр Мэттью окончательно оправился от своего недавнего приступа. Я уверена, что он будет рад узнать, что у него скоро будет еще один внук – или внучка.

Я себя очень хорошо чувствую и надеюсь, что вы тоже.

Передайте всем мои наилучшие пожелания.

Ваша невестка, Кэтрин Рокуэлл».

Через два дня пришел ответ от Рут.

«Дорогая Кэтрин,

Ваша новость стала для нас приятным сюрпризом. Сэр Мэттью говорит, что вы должны немедленно вернуться в Киркландское Веселье, потому что нельзя допустить, чтобы его внук появился на свет где бы то ни было еще.

Пожалуйста, не отказывайте ему в его просьбе, иначе он будет очень огорчен. В нашей семье существует давняя традиция, по которой все ее дети рождаются в этом доме.

Очень прошу вас поскорее сообщить мне, когда вас можно ждать, чтобы я могла все подготовить к вашему приезду.

Ваша золовка, Рут».

Сэр Мэттью тоже написал мне, и в его письме была искренняя радость по поводу того, что он узнал. По его словам, он скучал по мне и очень ждал моего возвращения.

«Ты не должна разочаровать меня, моя дорогая, —писал он. – Ты должна вернуться в Киркландское Веселье».

Я знала, что он прав, – я должна вернуться.

* * *

На станции меня встречали Рут и Люк. Их приветствие было теплым, но я не думала, что они действительно рады меня видеть. Рут, как всегда, была очень спокойна, тогда как Люк, как мне показалось, до некоторой степени утратил свою беззаботность. Должно быть, ему было очень несладко оттого, что приходилось проститься с давно взлелеянной им мечтой стать хозяином Киркландского Веселья. Для него ребенок, которого я носила, был, наверное, узурпатором наследства, на которое он рассчитывал с момента смерти Габриэля. С другой стороны, его отношение к будущему кузену зависит, конечно, оттого, насколько сильна была его мечта получить Киркландское Веселье…

IV

Сэр Мэттью и тетя Сара вышли мне навстречу в холл. Они обняли меня с такой осторожностью, словно боялись, что я могу рассылаться на куски от их прикосновения.

– Я ведь не хрустальная ваза, – сказала я им, и они оба рассмеялись.

– Это такая замечательная новость, – пробормотала тетя Сара, вытирая глаза, хотя слез в них я не заметила.

– Это так много значит для всех нас, – сказал сэр Мэттью. – Это большое утешение после того, что случилось.

– Да, мы как раз говорили это Кэтрин по дороге, – вставила Рут. – Правда, Люк?

Люк улыбнулся своей прежней веселой улыбкой.

– Правда, Кэтрин?

Вместо ответа я тоже улыбнулась.

– Я думаю, Кэтрин устала с дороги и хотела бы сразу пойти к себе, – сказала Рут. – Хотите, я велю принести вам чаю?

– Это было бы замечательно, – ответила я.

– Позвони горничной, Люк. Пойдемте, Кэтрин. Ваши вещи уже наверху.

Сэр Мэттью и тетя Сара пошли наверх вслед за нами.

– Я выбрала вам комнату на втором этаже южного крыла. Подниматься на самый верх дома вам теперь ни к чему, а кроме того, это очень приятная комната.

– Если вам она не понравится, – поспешил добавить сэр Мэттью, – вы нам обязательно скажите.

– Вы очень добры ко мне, – пробормотала я.

Мы прошли через площадку, на которую выходит галерея менестрелей и поднялись еще на один пролет на второй этаж. Там мы оказались в коротком коридоре, в котором было две двери. Рут открыла одну из них, и я увидела свою новую комнату.

Она была очень похожа на ту, в которой я жила с Габриэлем. Как и во всех спальнях в доме, там была широкая кровать под балдахином на четырех деревянных столбиках, только полог по бокам ее был не красным, как в нашей спальне, а голубым – под цвет шторам на окнах и ковру. Кроме кровати в комнате стояли внушительных размеров шкаф для одежды, несколько стульев и кресел, небольшой стол у окна и дубовый комод, над которым висела латунная грелка для ног. В ее полированной поверхности красными отблесками отражались стоящие на комоде розы.

– Думаю, вам здесь будет удобно, – сказала Рут.

– Боюсь, что я доставляю вам слишком много хлопот, – ответила я.

– Это тебе, моя милая, придется скоро похлопотать ради всех нас, – сияя улыбкой, сказал сэр Мэттью. – Мы так рады, так рады… Теперь Доверел Смит, как хочет – хоть заклинаниями, хоть как – но должен продержать меня в живых, пока я не увижу своего внука.

– Вы уже решили, что это должен быть мальчик.

– Конечно, дорогая моя, у меня и сомнений никаких нет. Тебе суждено производить на свет сыновей.

– Ты должна прийти посмотреть мои гобелены, Хейгэр, – вдруг вмешалась тетя Сара. – А я тебе еще и колыбель покажу. В ней все Рокуэллы спали.

– Ее, кстати, надо будет привести в порядок, – практично заметила Рут. – И это не Хейгэр, тетя Сара, а Кэтрин.

– Ну конечно, это Кэтрин, – с достоинством сказала тетя Сара. – Как будто я не знаю! Мы ведь с ней очень дружим. Ей так понравились мои гобелены.

– Я думаю, Кэтрин пора отдохнуть, – Рут посмотрела на отца и многозначительно кивнула в сторону тети Сары.

– Да-да, мы не должны утомлять ее, – подхватил сэр Мэттью, беря сестру за руку и подводя ее к двери. – Мы поговорим с ней потом, когда она отдохнет.

Когда за ними закрылась дверь, Рут вздохнула.

– Боюсь, она становится немного надоедливой, – сказала она. – С ней все труднее разговаривать – она все путает. Странно, что при том, что она помнит все наши дни рождения и многое другое, она не всегда знает, с кем из нас она в данный момент разговаривает.

– Наверное, это естественно в таком возрасте.

– Я надеюсь, что не доживу до такого. Есть поговорка: «Любимцы богов умирают молодыми».

Я сразу вспомнила Габриэля. Был ли он любимцем богов? Не думаю, что нет.

– Пожалуйста, не говорите о смерти, – сказала я.

– Простите, я не подумала. Что-то чай не несут? Пора бы.

В этот момент в дверь постучали, и в комнату вошла одна из знакомых мне горничных. Она сделала мне реверанс, и я сказала:

– Добрый день, Мэри-Джейн.

Она поставила поднос на столик у окна, и я ее поблагодарила.

– Мэри-Джейн будет вашей личной горничной, – объявила Рут. – Она будет приходить на ваш звонок.

Я обрадовалась. Мэри-Джейн была высокой, симпатичной молодой девушкой, которая сразу показалась мне честной и совестливой. Она улыбнулась мне в ответ, и я подумала, что теперь у меня в этом доме появился человек, которому я могу доверять.

Рут отпустила ее и подошла к подносу.

– Здесь две чашки, – сказала она. – Если вы не против, я составлю вам компанию.

– Конечно, я буду только рада.

– Тогда вы садитесь в это кресло, а я принесу вам вашу чашку.

Я села в кресло у кровати, и Рут подала мне чашку. Потом она пододвинула ко мне скамеечку для ног.

– Мы все будем смотреть за вами, – сказала она с улыбкой.

Но глаза ее при этом оставались холодными, и я опять подумала, что ее дружелюбие притворно.

Ну вот, подумала я, не успела я вернуться, как снова начала всех подозревать в неискренности. Но слова «мы все будем смотреть за вами» действительно прозвучали двусмысленно.

Рут тем временем села в кресло у окна и начала мне рассказывать о том, что происходило в доме за время моего отсутствия. Сэр Мэттью оправился после своего приступа, но в его возрасте такие приступы становятся все более опасными с каждым днем, и доктор Смит очень за него волнуется.

– На прошлой неделе, – сказала Рут, – он даже остался здесь ночевать. Он очень заботлив и готов всего себя отдать своим больным. Тогда, например, он мог бы здесь не оставаться – в случае чего мы бы послали за ним. Но он настоял на своем.

– Да, некоторые врачи действительно самоотверженны.

– Бедный Деверел, боюсь, что он не очень счастлив в семейной жизни.

– Да? Я почти ничего не знаю о его семье.

– Дамарис – его единственная дочь. С миссис Смит же ему, на мой взгляд, не повезло. Считается, что у нее слабое здоровье, я же думаю, что она просто ипохондрик, и болезнь для нее – способ привлечь к себе внимание.

– Она никогда не выходит из дома?

– Нет, якобы потому, что слишком больна для того, чтобы выходить в свет. Я даже думаю, что доктор Смит так много времени и сил отдает работе, потому что дома ему бывать тяжело. Хотя, конечно, Дамарис он просто обожает.

– Она удивительно хороша. Ее мать тоже такая?

– В общем, они похожи, но Мьюриэл далеко не так красива. Мне жаль Дамарис – для нее здесь мало развлечений. Я собиралась дать для нее бал и для Люка, конечно, тоже, но теперь мы в трауре, и об этом и речи не может быть, по крайней мере, до конца года. Хотите еще чаю?

– Нет, спасибо.

– Вам, наверное, хочется распаковать вещи и по-настоящему отдохнуть. Я вас оставлю и пришлю Мэри-Джейн, чтобы она вам помогла.

С этими словами Рут вышла из комнаты, и через несколько минут появились Мэри-Джейн и еще одна горничная, которая забрала поднос с чашками и тут же ушла.

Мэри-Джейн принялась вытаскивать из моего дорожного сундука вещи.

– Скоро мне придется обновить свой гардероб, – сказала я. – Многие из этих вещей мне будут малы.

– Да, мадам, – ответила Мэри-Джейн с улыбкой.

– У вас очень довольный вид, Мэри-Джейн, – заметила я.

– Я рада, что вы вернулись, мадам, – да еще с такой приятной новостью.

– Только еще уж очень долго ждать, – сказала я со вздохом.

– Да, мадам. Моя сестра тоже ждет ребенка Ей осталось ждать пять месяцев.

– Ваша сестра? Я не знала, что у вас есть сестра.

– Есть, мадам, – Этти. Ее муж служит в Келли Грейндж, и у них славный коттедж на территории усадьбы – сторожка у ворот. А сейчас вот они ждут первенца. Этти волнуется, прямо ужас! Ей все кажется, что ребенок родится с каким-нибудь уродством. Джим даже доктора позвал, так он ей вправил мозги, чтобы она не придумывала Бог знает чего.

– Доктор Смит?

– Да. Он такой добрый – ему все равно, господа ли или простые люди, он обо всех печется.

– Да, нам повезло, что в нашей округе такой замечательный врач.

* * *

После ужина мы все собрались в одной из гостиных на втором этаже – недалеко от моей спальни, – когда горничная доложила о приезде доктора Смита.

– Пригласите его сюда, – сказала Рут.

Как только Деверел Смит вошел в комнату и поздоровался с присутствующими, он подошел ко мне.

– Я так рад видеть вас, миссис Рокуэлл, – сказал он.

– А вы знаете, почему она вернулась? – спросил его сэр Мэттью.

– Знаю, и готов побиться об заклад, что еще до конца недели в нашей деревне не останется ни одного человека, который не знал бы об этом. Позвольте заверить вас, миссис Рокуэлл, что эта новость меня очень и очень обрадовала.

– Вы в этом не одиноки, – сказал сэр Мэттью.

– Мы теперь все должны заботиться о миссис Рокуэлл, – продолжал доктор.

– Именно это мы и собираемся делать, – отозвалась Рут.

Доктор Смит на мгновение сжал мою руку в своей. Этот человек обладал каким-то магнетизмом, который, мне кажется, я ощущала и раньше, но который поразил меня с особенной силой именно в этот момент. Он был очень хорош собой и, по-моему, очень эмоционален. Я заметила, что даже сэр Мэттью, который ворчал по поводу чрезмерной опеки доктора, тем не менее был явно рад его видеть. Я вспомнила, что Мэри-Джейн рассказала мне о том, как внимателен он был по отношению к ее сестре. Похоже, что жители округи должны быть благодарны его жене, которая, сделав жизнь дома для него невыносимой, невольно заставила его посвятить всего себя заботе о пациентах.

– Я знаю, что вы очень любите ездить верхом, – сказал он мне, – но теперь бы я посоветовал вам воздержаться от этого.

– Я понимаю, – ответила я.

– Вы сегодня были в Уорстусле? – спросила его Рут.

– Да.

– И, как всегда, вы удручены этим визитом, что, впрочем, неудивительно. – Рут повернулась ко мне. – Доктор Смит бесплатно предоставляет свои услуги не только тем из своих пациентов, которые не могут себе позволить ему заплатить, но и этой… больнице.

– Прошу вас, не делайте из меня святого, – смеясь, сказал доктор Смит. – Кто-то же должен оказывать этим несчастным медицинскую помощь. И потом, не забывайте, у меня есть и богатые пациенты. Я раскошеливаю богатых, чтобы помогать бедным.

– Настоящий Робин Гуд, – вставил Люк.

– Сэр Мэттью, – обратился к нему доктор Смит, – я хотел бы осмотреть вас, раз уж я здесь.

– На мой взгляд, в этом нет нужды, но если вы настаиваете, мне придется подчиниться. Только сначала вы вместе с нами поднимите бокал моего лучшего шампанского в честь предстоящего нам радостного события. Позвони, Люк, чтобы принесли шампанское.

Когда бокалы были наполнены, сэр Мэттью обнял меня и, подняв свой бокал, торжественно провозгласил:

– За моего внука!

После этого доктор пошел с сэром Мэттью в его комнату, а я – к себе. Мэри-Джейн, которой, видимо, очень нравилась новая для нее роль камеристки, разбирала мне постель.

– Спасибо, Мэри-Джейн.

– Вам что-нибудь еще понадобится, мадам?

Я сказала, что нет, и пожелала ей спокойной ночи, но, когда Мэри-Джейн уже была у дверей, я спросила ее:

– Мэри-Джейн, вы случайно не знаете место, которое называется Уорстуисл?

Она удивленно посмотрела на меня.

– Знаю, мадам. Это где-то в десяти милях от Хэрроугейта.

– А что за место?

– Это заведение, где держат сумасшедших, мадам.

– Вот что… Хорошо, Мэри-Джейн, спокойной ночи.

* * *

На следующее утро меня разбудила Мэри-Джейн, которая пришла, чтобы отдернуть шторы на окнах и принести мне воду для мытья.

Увидев, что шторы уже раздвинуты, а окна открыты настежь, она удивилась, так как, видимо, разделяла убеждение, что ночной воздух опасен для здоровья.

Я сказала ей, что закрываю окна на ночь только зимой, и, судя по взгляду, которым она мне ответила, она решила, что за мной нужен глаз да глаз.

Я приняла ванну и прошла по коридору в столовую, расположенную на том же этаже. Раньше я никогда не чувствовала себя особенно голодной по утрам, теперь же мне очень хотелось есть. «За двоих», – сказала я себе, накладывая на тарелку яичницу с беконом и почки. По заведенному в доме порядку завтрак был с восьми до девяти, и каждый сам обслуживал себя, беря то, что ему нравилось, с расставленных на буфете больших блюд.

Я позвонила, чтобы принесли кофе, и в этот момент в столовой появился Люк, а через несколько минут к нам присоединилась и Рут.

Она поинтересовалась тем, как мне спалось и чем я собираюсь себя занять в течение дня.

Я сказала, что собираюсь погулять и что мне не терпится навестить развалины аббатства.

– Они вас просто как магнит притягивают, – сказал Люк. – По-моему, вы в основном из-за них и вернулись.

– Вы не должны утомлять себя, – посоветовала Рут.

– Я прекрасно себя чувствую, так что об утомлении не может быть и речи.

Затем разговор перешел на события местной жизни, на благотворительные базары, которые викарий устраивает, чтобы собрать деньги на ремонт церкви, и тому подобное.

Утро было теплое и солнечное, и сразу после завтрака я отправилась гулять. Настроение у меня было на удивление безмятежным, и, даже подойдя к аббатству, я не ощутила ни капли той настороженности, которую раньше всегда испытывала среди его развалин. Освещенные ярким солнцем стены и каменные арки выглядели по-прежнему впечатляюще, но ничего таинственного или сверхъестественного я уже в них не замечала. Вспомнив, как напугана я была в тот вечер, когда я заблудилась в развалинах, я рассмеялась вслух.