Текст книги "Тайна поместья"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Очень эффектно, – сухо пробормотал Саймон.

– Ты в точности, как твой дед, Люк, – вставила Хейгэр, – тебе надо, чтобы тобой восхищались.

– А тебе вечно надо на меня нападать, Хейгэр, – со смехом отпарировал сэр Мэттью.

– Я все время говорю, что Люку надо всерьез заняться скрипкой и пением, – сказала Рут, с нежностью глядя на сына.

Вскоре мы уже сидели за столом, и пока Уильям и горничные подносили каждому блюда с едой, мы разворачивали свои подарки. Сара, открывая каждый сверток, как ребенок взвизгивала от восторга, ну а все остальные делали это чинно и вежливо благодарили друг друга.

Среди моих свертков лежал один, который для меня имел особое значение, потому что размашистой рукой на нем было написано: «Счастливого Рождества от Хейгэр и Саймона Рокуэлл-Редверс».Меня, правда, слегка обескуражило, что они сделали мне один общий подарок, и я подумала, что у Саймона для меня ничего не нашлось и Хейгэр просто приписала его имя на своем подарке. Но когда я развернула сверток и открыла оказавшийся там футляр, я была поражена, потому что в нем лежал перстень с рубином, обрамленным бриллиантами. Было очевидно, что это было очень дорогое и при этом старинное украшение, скорее всего, как я догадалась, семейная реликвия Редверсов. Достав перстень из футляра, я взглянула сначала на Саймона, потом на Хейгэр. Саймон пристально смотрел на меня, а Хейгэр улыбалась той особой улыбкой, которой до сих пор она при мне одаривала только своего внука.

– Но это… это слишком… – пролепетала я, запинаясь, и умолкла, чувствуя, что внимание всех сидящих за столом приковано ко мне.

– Это старинное фамильное кольцо нашей семьи, – объяснил Саймон и добавил: – Я имею в виду семью Редверсов, конечно.

– Но оно… такое красивое.

– Что ж, у нас тоже кое-что есть за душой – не всё ведь досталось одним Рокуэллам, – с улыбкой сказал Саймон.

– Я не имела в виду…

– Мы прекрасно понимаем, что вы имели в виду, моя дорогая, – вмешалась Хейгэр. – Саймон просто поддразнивает вас. Наденьте кольцо. Я хочу посмотреть, годится ли оно вам.

Для среднего пальца правой руки, на который я сначала попробовала его надеть, кольцо оказалось маловато, но зато прекрасно подошло для безымянного.

– Ей идет, правда? – обратилась Хейгэр к остальным, глядя на них с таким вызовом, словно ожидала возражений.

– Очень красивое кольцо, – пробормотала Рут.

– Печать одобрения семейства Редверс, Кэтрин, – добавил Люк.

– Как мне вас благодарить? – спросила я, обращаясь к Хейгэр, потому что не в силах была взглянуть на Саймона в тот момент. Я чувствовала, что это не просто подарок, что в нем есть некий символический смысл и что он понятен всем присутствующим… однако не совсем ясен для меня. Но, по крайней мере, я понимала, что я получила очень дорогой подарок, которым Хейгэр и Саймон выразили свое ко мне расположение. Может быть, даже, подумалось мне, они тем самым хотели сказать тому, кто против меня замышлял, что ему теперь придется иметь дело не только со мной, но и с ними.

– Очень просто, – ответил за нее Саймон. – Носите его.

– Это талисман! – воскликнул Люк. – Знаете, Кэтрин, пока это кольцо у вас на пальце, вам никто и ничто не угрожает. Это старинная семейная легенда. На нем лежит проклятье… то есть нет, прошу прощенья, я хотел сказать, что у него есть магическая сила, которая защитит вас от злых духов.

– В таком случае оно ценно вдвойне, – сказала я ему в тон, – потому что оно не только защищает от злых духов, но еще и украшает. Спасибо вам за такой замечательный подарок.

– Да, все остальные подарки по сравнению с ним меркнут, – не унимался Люк. – Однако не забывайте, Кэтрин, что главное – это чувство, с которым вам что-то преподносят.

– Да уж, об этом забывать не стоит, – раздался властный голос Хейгэр.

Боясь, что я выдам смятение чувств, вызванное этим подарком, я решила больше ничего не говорить о нем при всех, а еще раз как следует поблагодарить Хейгэр и Саймона наедине. Поэтому я поспешно взялась за суп, в этот, момент поданный мне Уильямом, и к тому времени, когда на столе появилась традиционная индейка, фаршированная пюре из каштанов, я уже была совершенно спокойна и наслаждалась чувством безмятежной радости и умиротворения.

В завершение ужина на стол был подан рождественский пудинг, празднично украшенный венком из остролиста вокруг основания и веточкой, кокетливо торчащей из макушки, словно перо из шляпки. Уильям полил пудинг бренди, а сидящий во главе стола сэр Мэттью зажег его.

– В прошлом году Рождество было совсем другим, – вдруг сказала Сара. – В доме было полно гостей, и там, где ты сейчас сидишь, Кэтрин, сидел Габриэль.

– Давайте не будем говорить о грустном, – остановил ее сэр Мэттью. – Не забудь, Сара, что сегодня первый день Рождества.

– Но в Рождество как раз и полагается вспоминать тех, кого с нами больше нет, – возразила Сара.

– Разве? – спросила Рут.

– Конечно, – оживившись, воскликнула Сара. – Хейгэр, ты помнишь тот год, когда мы первый раз были со всеми вместе в Рождество?

– Помню, – отозвалась Хейгэр.

Сара, подперев руками голову, мечтательно уставилась на синеватое пламя, струящееся по поверхности пудинга.

– Сегодня ночью я лежала в постели, – сказала она, – вспоминая все рождественские вечера в моей жизни. Самый первый, который я смогла вспомнить, – это когда мне было три года и я проснулась ночью, услышала музыку, испугалась и заплакала, а Хейгэр меня отругала.

– Я уверен, что это был самый первый из многих случаев, когда тете Саре доставалось от тети Хейгэр, – сказал Люк.

– Кто-то же должен был всех воспитывать, – суровым тоном ответила Хейгэр. – Кстати, тебе, Люк, дисциплина только пошла бы на пользу.

Сара, словно разговаривая сама с собой, продолжала:

– И вот я вспоминала, вспоминала, пока не дошла до прошлогоднего Рождества. Помните, какие мы поднимали тосты? Особенно тот, который был за Габриэля по случаю его спасения.

После этих слов на несколько секунд воцарилась полная тишина, которую я нарушила, спросив:

– Какого спасения?

– Габриэль чуть не погиб, – ответила Сара при полном молчании остальных. Она приложила руку к губам и добавила: – Вы только подумайте – ведь, если бы он тогда погиб, он бы не встретил Кэтрин! Тебя сейчас с нами не было бы, Кэтрин, если бы это случилось, и ты бы не ждала…

– Габриэль мне ничего об этом не рассказывал, – сказала я, не дожидаясь конца ее фразы.

– Об этом и не стоило говорить, – резко произнесла Рут. – В развалинах обрушился кусок стены в тот момент, когда Габриэль был там, и ему чуть-чуть ушибло ногу, вот и все. О чем здесь было говорить? Всего-навсего пара синяков.

В голубых глазах Сары загорелось негодование – ее видимо, обидело, что Рут небрежно отозвалась о том, что ей казалось таким важным.

– Но ведь он случайно увидел, что кусок стены начал падать, – воскликнула она сердито, – и только поэтому успел отскочить! А иначе его бы убило!

– Давайте все-таки поговорим о чем-нибудь приятном, – вмешался Люк. – В конце концов ничего же тогда не случилось.

– А если бы случилось, – пробурчала себе под нос Сара, – не надо было бы…

– Уильям, – сказала Рут, – у мистера Редверса пустой бокал.

Я задумалась о Габриэле и о том страхе, который он, казалось, всегда испытывал по отношению к своему дому. Я вспомнила о том, как испортилось у него настроение во время нашего медового месяца, когда он увидел руины, напомнившие ему о Киркландском аббатстве. Так ли уж случайно обвалилась эта стена? Приходило ли в голову Габриэлю, что кто-то здесь пытался его убить? Может, в этом и была причина его непонятного мне страха? Может, поэтому он и женился на мне, чтобы мы вдвоем противостояли тому, что ему угрожало? Значит, все-таки его смерть – не несчастный случай? Если так, то, значит, кто-то стремился завладеть его наследством, и ясно, что этот человек пришел в ужас, когда, избавившись от Габриэля, он обнаружил, что его место скоро займет его законный ребенок.

Сидя в освещенном свечами холле, за праздничным столом, на котором красовался рождественский пудинг, я вдруг с поразительной ясностью осознала, что Габриэль-таки был убит и что его убийца полон решимости не допустить появления на свет моего ребенка из опасения, что может родиться сын. И мне в этот момент, пожалуй, впервые пришло в голову и то, что в глазах этого человека самый верный способ предотвратить рождение ребенка – это убить и меня.

До сих пор, правда, на мою жизнь никаких покушений не было. Саймон был прав, когда сказал, что вторая подряд внезапная смерть вызвала бы подозрения, но, тем не менее, я знала, что мне угрожает опасность. Эта мысль не пугала меня так, как опасение того, что я унаследовала склонность к потере рассудка. Как ни странно, сознание реальной опасности было гораздо легче перенести, чем страх перед воображаемой.

Тем временем разлили шампанское, и мы стали пить за здоровье каждого сидящего за столом. Дошла очередь и до меня, и все встали, подняв бокалы, а мне невольно пришло в голову, что кто-то из них в этот самый момент, возможно, обдумывает, как от меня избавиться, не вызвав ни у кого подозрений.

Вскоре мы все встали из-за стола, и слуги быстро убрали посуду, так что мы были готовы к приему гостей. Их оказалось больше, чем я ожидала. Первыми прибыли доктор Смит и Дамарис, и я подумала о том, как грустно должно было быть его жене, оставшейся в полном одиночестве в рождественский вечер.

Я спросила Дамарис, что делает одна дома ее мать, и она сказала, что она отдыхает. В это время ей положено уже спать, и доктор ни за что не позволил бы ни Рождеству, ни чему-то другому нарушить режим дня больной.

Вслед за Смитами появилась чета Картрайтов в сопровождении множества родных, среди которых были их женатые сыновья и замужние дочери со своими семействами. На этом поток гостей закончился, и я, как перед этим Сара, задумалась о том, каким должно быть празднование Рождества в этом доме, когда оно не омрачено трауром. Только в отличие от Сары, я представляла себе не прошлое, а будущее…

Поскольку танцев в этот раз быть не могло, гостей проводили из холла в парадную гостиную на втором этаже. Казалось, что даже разговоры в этот вечер велись какими-то приглушенными голосами. Видно, все волей-неволей вспоминали Габриэля, поскольку именно из-за его смерти обычные для Рождества развлечения были отменены.

Я улучила подходящий момент, чтобы еще раз поблагодарить Хейгэр за кольцо. Она улыбнулась и сказала:

– Нам обоим очень хотелось, чтобы оно стало вашим.

– Это настоящая драгоценность. Я хочу и Саймона тоже поблагодарить.

– А вот и я, – раздался за моей спиной его голос, и я обернулась.

– Я благодарила вашу бабушку за это изумительное кольцо.

Он взял мою правую руку и посмотрел на нее.

– На ее пальце оно смотрится гораздо лучше, чем в футляре, – сказал он, обращаясь к Хейгэр.

Она кивнула, и он задержал мою руку в своей на несколько секунд, склонив голову набок и продолжая рассматривать перстень с удовлетворенной улыбкой на устах.

В эту минуту к нам подошла Рут.

– Кэтрин, – сказала она, – если вы устали и хотите уйти к себе, то сделайте это. Вам нельзя переутомляться. Мы не можем этого допустить.

Меня так переполняли чувства, что мне и правда захотелось уйти к себе, чтобы побыть одной и все обдумать. Кроме того, я действительно немного устала.

– Пожалуй, я так и сделаю, – ответила я.

– Завтра мы еще здесь, – напомнила мне Хейгэр. – Может, съездим втроем покататься – конечно, если Рут не захочет поехать с нами.

– Боюсь, что не смогу, потому что с утра люди будут приезжать с визитами – завтра ведь День подарков [4]4
  Boxing Day —так в Англии традиционно называется 26 декабря, т. е. второй день Рождества, когда слуги, посыльные и т. п. получали подарки (т. е. boxes).В наше время это день, когда празднование Рождества выходит за рамки семьи и своего дома и продолжается в гостях, в обществе друзей и знакомых. Прим. перев.


[Закрыть], – ответила Рут.

– Ладно, посмотрим, – сказала Хейгэр. – Спокойной ночи, моя дорогая. Это очень разумное решение. У вас был длинный день.

Я поцеловала ей руку, а она притянула меня к себе и поцеловала меня в щеку. Затем я протянула руку Саймону. К моему удивлению, он нагнулся и быстро поднес ее к губам. Я почувствовала его горячий поцелуй и покраснела, от души надеясь, что Рут этого не заметила.

– Не прощайтесь больше ни с кем, Кэтрин, – сказала Рут. – Я извинюсь за вас, и все всё поймут.

Я поднялась к себе и, не раздеваясь, прилегла на кровать. Заснуть я все равно не надеялась, потому что была слишком взволнована и возбуждена. Я лежала при свете свечей и вращала вокруг пальца свой перстень. Мне снова и снова приходила в голову мысль, что вручив мне одну из реликвий Редверсов, Хейгэр и Саймон, возможно, давали мне понять, что хотели бы, чтобы я стала одной из них…

Но другая, менее приятная мысль еще более настойчиво лезла мне в голову, и это была мысль о том, что у меня оставалось все меньше времени на то, чтобы разоблачить своего врага. С каждым днем я уставала все быстрее, и мне все труднее становилось действовать, поэтому нужно было что-то делать, пока я еще могла. Если бы мне только удалось найти начало подземного хода, ведущего из дома, и спрятанную в нем рясу…

Мы с Саймоном не успели как следует обыскать галерею. Мы нашли только стенной шкаф, но мы ведь даже толком не заглянули за гобелен на стене. Зная, что сейчас мне никто не мог помешать, я встала с кровати и вышла из комнаты. Идя по коридору, я слышала голоса из гостиной, которая была на моем этаже. Стараясь ступать как можно тише, я спустилась на один пролет лестницы, где с площадки между первым и вторым этажом был вход в галерею менестрелей. Я открыла дверь и вошла.

В галерее было еще темнее, чем днем, так как единственный свет, проникавший туда, шел от все еще горевших в холле свечей. Наверное, было глупо надеяться отыскать что-то в такой темноте, но я решила попробовать.

Но сначала я подошла к загородке балкона и слегка наклонилась через нее, глядя вниз. Мне был хорошо виден весь холл, кроме той его части, которая была непосредственно под галереей.

В этот момент за моей спиной неожиданно открылась дверь и на галерею ступил кто-то, кого в первый момент я в темноте приняла за «монаха». Но это оказался не монах, а мужчина в обыкновенном вечернем наряде и, когда он удивленно прошептал «Кэтрин?», я узнала голос доктора Смита.

Продолжая говорить очень тихо, он спросил меня:

– Что вы здесь делаете?

– Мне не спится.

Он подошел ближе и встал со мной рядом у загородки балкона. Прижав палец к губам, он вдруг прошептал:

– Тихо, там кто-то есть.

Я удивилась, что он говорит об этом, как о какой-то загадочной тайне – это при том, что в доме полно гостей и любой из них может оказаться в холле. Я уже хотела спросить его, почему он говорит шепотом, как он вдруг схватил меня за руку и заставил подойти еще ближе к загородке.

И в этот момент я услышала внизу голоса.

– Наконец-то мы одни, Дамарис! – произнес голос, звук которого причинил мне почти физическую боль. Меня поразили не только слова, но и тон, которым они были произнесены. В нем была и нежность, и страсть, и я подумала, что такого тона я не слышала еще никогда. Это был голос Саймона.

Вслед за ним заговорила Дамарис:

– Я боюсь, мой отец будет очень недоволен, если застанет нас вдвоем.

– В таких делах, Дамарис, мы стремимся доставить удовольствие не нашим отцам, а самим себе.

– Но он же сегодня здесь и, может, даже сейчас наблюдает за нами.

Саймон рассмеялся, и в этот момент они оба вышли из-под галереи к середине комнаты. Я увидела, что его рука обнимает Дамарис за плечи. Я отвернулась, не в силах на это смотреть и боясь, что они могут нас заметить. Если бы Саймон увидел, что я тайком подсматриваю, как он флиртует с Дамарис, мое унижение было бы невыносимым. Я пошла прочь из галереи, и доктор последовал за мной. Мы вместе поднялись на второй этаж. Он был очень озабочен и, казалось, забыл о моем присутствии. Я не сомневалась, что он разволновался из-за Дамарис.

– Я запрещу ей видеться с этим… донжуаном! – вдруг сказал он.

Я промолчала. Мои руки были сжаты вместе, и под ладонью левой руки я чувствовала камень кольца, которое еще совсем недавно означало для меня так много.

– Может быть, запрещать бесполезно, – наконец сказала я.

– Ей придется мне подчиниться, – отрезал он, и, взглянув на него, я увидела вздувшиеся на висках сосуды. Я еще ни разу не видела его в таком возбуждении и поняла, что он действительно обожает свою дочь. Я почувствовала к нему невольную симпатию, потому что мне самой временами очень не хватало любви и заботы отца, который был так далеко от меня.

– Он из тех людей, – сказала я с невольным негодованием, – которые всегда найдут способ добиться того, чего им хочется.

– Простите меня, – сказал доктор. – За своим огорчением я забыл о вас. Вам давно пора уже быть в постели. Почему вы вообще оказались на галерее?

– Я не могла заснуть. Я была слишком возбуждена.

– Ну что ж, по крайней мере, это предупреждение для нас обоих.

– А почему вы пришли на галерею? – вдруг спросила я.

– Я знал, что они вдвоем в холле.

– Понятно. А вы были бы против того, чтобы они поженились?

– Поженились? Вот уж нет! Он не предложит ей стать его женой. У его бабки насчет него совсем другие планы. Он женится на той, кого она ему выберет, и это не будет моя дочь. Ну и потом… она предназначена Люку.

– Да? Но она сама, похоже, так не думает.

– Люк ей очень предан. Если бы они были чуть старше, они бы уже поженились. Будет ужасно, если ее погубит этот…

– Вы не очень высокого мнения о его чести.

– О его чести! Вы здесь недавно, и поэтому еще не успели узнать, какая у него репутация в округе. Но я вас задерживаю, уже поздно. Я сейчас же увезу Дамарис домой. Спокойной ночи, Кэтрин.

Я вернулась к себе в таком подавленном состоянии, что даже забыла запереть на ночь дверь. Но меня никто не побеспокоил, и всю ночь я была наедине со своими мыслями и переживаниями. В эту ночь я поняла, сколь сильны были мои чувства к Саймону, и начала винить себя за то, что позволила им стать таковыми. Это произошло незаметно, потому что сначала мне казалось, что он вызывает у меня неприязнь, временами даже ненависть, а тем временем я привязывалась к нему все больше и больше.

Он обманщик, думала я, пытаясь прогнать воспоминание о страсти, звучавшей в его голосе и обращенной к Дамарис. Он действительно донжуан, который готов развлекаться с любой женщиной, оказавшейся рядом. Я случайно оказалась рядом и позволила ему вскружить себе голову. Какой же дурочкой я должна была ему казаться, и как я ненавидела его теперь за то, что он дал мне осознать мою собственную глупость! Ненависть и любовь… Иногда они идут рядом и так близко друг от друга, что их трудно различить.

VII

Я долго не могла заснуть этой ночью, и поэтому с трудом пришла в себя, когда меня под утро разбудила Мэри-Джейн. Было еще совсем темно, и у нее в руке горела свеча.

– Мэри-Джейн! – воскликнула я. – Который час?

– Шесть часов, мадам.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, мадам, просто я вчера весь день хотела вам сказать, но со всей этой суетой у меня и минуты свободной не было. Я нашла его вчера, мадам. Когда мы готовили холл к приему гостей.

Окончательно проснувшись, я резко села в кровати и спросила:

– Мэри-Джейн, вы что, нашли подземный ход?

– Мне так кажется, мадам. Он в галерее, в стенном шкафу. Там, в полу, две доски, между которыми просвет, и я просунула туда пальцы и подняла одну из досок. А под ней темная дыра, я взяла свечу, посветила вниз, а там ступени. Это все, мадам. Меня как раз позвал Уильям, и я приладила доску на место и никому ничего не сказала. А потом мне пришлось идти помогать на кухню, и я вас уже не увидела, но я всю ночь об этом думала.

– Мы должны сейчас же посмотреть, что там такое.

– Я вот и подумала, мадам, что вы захотите туда заглянуть.

– Кто-нибудь уже встал?

– Только слуги, мадам, но они все пока в другом крыле дома. Но через полчаса они придут убираться в холле.

– Значит, надо торопиться, – сказала я, вставая. Не тратя времени на одевание, я накинула халат, и мы с Мэри-Джейн отправились в галерею. Мне казалось, что вот-вот откуда-нибудь появится Люк, но так как со мною была Мэри-Джейн, он все равно ничего не смог бы со мной сделать.

Меня всю трясло от волнения, потому что подземный ход, если это действительно был он, был тем доказательством, в котором я так нуждалась.

В доме стояла полная тишина, и поэтому мне казалось, что наши шаги слышны по всей лестнице. Но в результате мы дошли до галереи без приключений, и нас никто не услышал.

Осторожно закрыв за нами дверь, Мэри-Джейн передала мне свечу, а сама открыла шкаф, опустилась на колени и приподняла одну из досок в полу. Я наклонилась над отверстием со свечой в руке и увидела ступени, о которых она говорила. Мне ужасно хотелось попробовать спуститься туда, но до ближайшей к нам ступени было довольно далеко, и мне пришлось бы спрыгнуть, чтобы на нее попасть, и я решила, что мне лучше этого не делать.

Я посмотрела на тонкую и гибкую фигурку Мэри-Джейн и решила, что ей не составит труда пролезть в отверстие между досками.

– Полезайте вниз, Мэри-Джейн, – сказала я. – Я вам передам свечу, и вы просто оглядитесь там и скажете мне, что там видно.

Она слегка побледнела, но я знала, что показаться трусихой она ни за что не захочет, и была права, потому что после секундного колебания она спустила ноги в отверстие и проскользнула между досками. Как только ее ноги оказались на верхней ступеньке, я передала ей свечу.

Осмотревшись, она сказала:

– Здесь как будто комната – большая такая, только очень уж здесь холодно.

– Ну, посмотрите еще минутку и назад, – велела я ей. – А потом мы все-таки попробуем найти вход со стороны аббатства.

Некоторое время после этого было тихо, и я заглянула в отверстие. Мэри-Джейн медленно спускалась по ступеням, и я окликнула ее, призывая быть осторожной.

– Не волнуйтесь, мадам, – ответила она, – тут крепкие ступени.

Я снова услышала ее голос, только когда она добралась до конца лестницы.

– Я вижу свет в конце коридора – там, должно быть, и есть выход наружу. Я быстренько сбегаю туда и посмотрю.

У меня бешено заколотилось сердце. Мне так хотелось вместе с Мэри-Джейн оказаться внизу и самой все увидеть, но я боялась оступиться и упасть с каменных ступеней, ведущих вниз. Я обернулась и посмотрела через плечо. У меня все время было такое чувство, словно за мной кто-то наблюдает. Однако на галерее никого кроме меня не было, и во всем доме стояла тишина.

Снизу снова раздался голос Мэри-Джейн.

– Я тут кое-что нашла, мадам.

– Я вас не вижу. Где вы?

Ее голос был еле слышен.

– У меня чуть не погасла свеча, мадам.

– Сейчас же возвращайтесь, Мэри-Джейн. Захватите то, что вы нашли, если можете это поднять, и идите сюда.

– Но, мадам…

– Немедленно возвращайтесь, – приказала я. Через минуту-другую я наконец увидела внизу огонек свечи и вздохнула свободнее.

Вскоре Мэри-Джейн появилась на ступеньках каменной лестницы, держа в руке свечу и сжимая что-то под мышкой. Она протянула мне вверх свою находку, и я тут же поняла, что это была монашеская ряса. Я приняла от Мэри-Джейн ее свечу, и через секунду она уже выкарабкалась из отверстия между досок и оказалась рядом со мной.

– Я испугалась, когда вы исчезли из виду, – сказала я.

– Я вообще-то сама там тоже не очень-то храбрилась. Аж дрожь пробирала!

– Вы действительно дрожите, Мэри-Джейн. Вы закоченели!

– Да, там холодно, прямо жуть. Но зато я нашла рясу!

– Пошли скорее ко мне, а то нас еще кто-нибудь здесь застанет.

Мы опустили на место доску в полу стенного шкафа так, чтобы не было заметно, что ее трогали, завесили шкаф гобеленом и, взяв рясу, пошли в мою комнату.

Когда мы вошли, Мэри-Джейн набросила на себя рясу, и меня передернуло.

– Снимите ее сейчас же, – сказала я. – Мы должны подумать, как ее сохранить. Теперь, если кто-нибудь опять посмеет сказать, что у меня видения, потому что я теряю рассудок, мы им сможем доказать, что это никакие не видения.

– Может, нам лучше сразу показать кому-нибудь эту рясу?

Еще накануне я бы ответила: «Да, мы покажем ее мистеру Редверсу». Но теперь я уже не могла этого сказать. Саймону я больше уже не доверяла, а уж если я не доверяла ему, то никому другому и подавно.

– Нет, Мэри-Джейн, пока мы никому ничего не скажем, – сказала я. – Мы спрячем наше доказательство в моей спальне. Я запру его в своем гардеробе, чтобы никто его не украл.

– Ну, а что же дальше, мадам?

Я взглянула на часы и увидела, что было уже семь.

– Пока что вы лучше идите, потому что вас могут хватиться. Я снова лягу в постель, и вы мне как обычно принесете завтрак. Воду для мытья принесите пораньше. Ну, а я тем временем подумаю, что мне делать дальше.

– Да, мадам, – сказала она и вышла.

* * *

Через некоторое время ко мне зашла Рут, чтобы узнать, как я себя чувствую.

– У вас по-прежнему усталый вид, – сказала она. – Вчерашний день оказался для вас слишком утомительным.

– Это правда, – согласилась я.

– Тогда я бы на вашем месте не выходила из комнаты. Всех гостей я возьму на себя, а вы как следует отдохните и, если к вечеру вам будет лучше, то спуститесь к ужину. Вечером мы никого уже не ждем, будут только свои. Саймон и Хейгэр уезжают завтра рано утром. Их карета всегда приезжает за ними ровно в девять тридцать на утро после Дня подарков.

– Да, я с удовольствием посижу у себя сегодня, – сказала я.

Таким образом, я весь день провела в своей комнате, лежа на кровати и в который раз обдумывая все, что произошло со времени моей первой встречи с Габриэлем и Пятницей. Да, Габриэль понимал, что кто-то пытался его убить среди развалин аббатства, и ему было страшно. Он надеялся, что я помогу ему избавиться от этого страха. Потом был этот вечер накануне его гибели, когда Пятница почуял кого-то в коридоре и залаял. Если бы не он, Габриэль погиб бы уже в ту ночь. Понятно, что Пятницу убрали, чтобы он опять не помешал подстеречь Габриэля. Сара все это знала и потому изобразила на своей вышивке. Как бы узнать, что ей еще известно? Итак, Габриэль был убит, а я не представляла никакого интереса для убийцы, пока не выяснилось, что я жду ребенка. План выдать меня за сумасшедшую, должно быть, возник, когда доктор Смит рассказал Рокуэллам, что в Уорстуисле якобы содержится моя мать.

Чей же дьявольский ум породил эту цепь злодейств? Я не думала, что конечной целью было отправить меня в Уорстуисл, скорее другое: внушить мне самой и другим, что у меня помутился рассудок и тем самым толкнуть меня на самоубийство еще до рождения ребенка.

«А почему, собственно, я думаю об этом плане в прошедшем времени, – спросила я себя. – Что сделает мой потенциальный убийца, обнаружив исчезновение рясы из своего тайника?» Не исключено, что он решит, что настало время действовать, не откладывая.

Я так и не знала, что мне делать. Вернуться в Глен-хаус? Но как я могла это сделать незаметно? А объявив о своем решении, я могла спровоцировать убийцу на немедленные действия. Так или иначе я была уверена, что он сделает все, чтобы не выпустить меня из этого дома.

Я снова подумала о том, кто это мог быть. Люк? Саймон? Нет, я старалась прогнать от себя мысли о Саймоне. Это Люк, внушала я себе, Люк. И Дамарис с ним заодно.

Дамарис! Но ведь только вчера я узнала правду о том, как обстоит дело между Дамарис и Саймоном!

Мои мысли носились по кругу, как мышь, попавшая в клетку. Я нашла рясу, я должна была бы радоваться, и я бы радовалась, если б могла этим поделиться с Саймоном…

Но чем я вообще теперь могу поделиться с Саймоном? Я поймала себя на мысли, что снова, как тогда у колодца, повторяю заветное желание: «Только бы не Саймон, Господи, только бы не Саймон!»

* * *

Ужинала я вместе со всей семьей. Саймон был очень предупредителен и, казалось, обеспокоен моим самочувствием. Я же, хоть и старалась, чтобы он не заметил перемены в моем отношении к нему, сама ощутила, что в моем тоне появился невольный холодок. За ужином, который был, как и накануне, накрыт в холле, Саймон сидел рядом со мной.

– Я очень огорчен тем, что не смог провести с вами сегодняшний день. Я надеялся, что мы с вами и с бабушкой поедем вместе кататься.

– Разве сегодня не было бы для нее слишком холодно?

– Возможно, но она ни за что не признала бы это. Она тоже очень огорчилась.

– Тогда вам надо было поехать, пригласив кого-нибудь вместо меня.

– Вы же знаете, что это было бы совсем не то.

– Может быть, Дамарис захотела бы с вами поехать.

Он засмеялся и, понизив голос, сказал:

– Я хотел вам кое-что в связи с этим рассказать.

Я вопросительно посмотрела на него, и он добавил:

– Потому что вы и так наверняка заметили. Иногда приходится идти к цели обманным путем.

– Вы говорите загадками.

– Что ж, это вполне уместно. Нам ведь как раз и надо с вами разгадать загадку.

Я отвернулась, потому что мне показалось, что к нашему разговору прислушивается Люк. К счастью, тетя Сара снова начала громкий рассказ о том, как праздновалось Рождество в годы ее юности, и, хотя это было повторением ее вчерашних воспоминаний, она была явно настроена на то, чтобы никто не пропустил из них ни слова.

После ужина мы все перешли в гостиную на втором этаже. Гостей в этот раз не было. Я села рядом с сэром Мэттью и проговорила с ним весь остаток вечера, хотя и видела, что Саймона это выводит из себя. Так и не дав ему возможности со мной поговорить, я довольно рано ушла к себе. Минут через пять после того, как я оказалась в своей комнате, в дверь постучали.

– Войдите, – крикнула я, и в комнату вошла Сара.

Она одарила меня заговорщицкой улыбкой и зашептала, словно пытаясь оправдать свое неожиданное вторжение:

– Ты же хотела узнать, вот поэтому я и пришла…

– О чем вы?

– Я начала заполнять пустоту.

Я вдруг вспомнила наполовину законченный гобелен, который мне показывала Сара, и сообразила, о чем речь.

– А можно я посмотрю? – спросила я.

– Конечно, потому я и пришла. Ты пойдешь со мной?

Я с готовностью встала и вышла вслед за ней в коридор. Тут она приложила палец к губам:

– Тихо, не надо, чтобы они нас услышали. Они все еще в гостиной.

Мы поднялись по лестнице и прошли по коридору в ее крыло дома. Здесь было очень тихо, и я вдруг задрожала – то ли от холода, то ли от волнения. Сара шла впереди меня, торопясь, как ребенок, которому не терпится похвастаться новой игрушкой. Она первой вошла в свою рабочую комнату, зажгла несколько свечей от той, что была у нее с собой, затем, поставив ее на стол, чуть не бегом подбежала к шкафу. Достав из него гобелен, она развернула его перед собой, как в тот раз. Сама вышивка мне была видна не очень хорошо, но, по крайней мере, я видела, что на ткани добавилось какое-то новое изображение. Я взяла свечу и, поднеся ее к гобелену, различила контуры рисунка, которого раньше не было.

Я пригляделась. С одной стороны гобелена была уже готовая вышивка, изображающая мертвые тела Габриэля и Пятницы, а с другой – рисунок карандашом. Это было какое-то здание с зарешеченными окнами, и оно было нарисовано так, что зритель как бы заглядывал через решетку окна в комнату, похожую на тюремную камеру. Внутри камеры угадывались очертания сидящей женщины, которая что-то держала в руках. У меня по спине пробежали мурашки, когда я поняла, что это «что-то» должно было изображать младенца.