Текст книги "Жена самурая (СИ)"
Автор книги: Виктория Богачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)
Беседа вскоре вернулась в гораздо более мирное русло: обсуждали ткани, цвета и набивные узоры для пошива новых кимоно, воспитание детей, недавние произведения японских поэтов в жанре вака*.
Наоми продолжила прерванное чтение, и безуспешно пыталась сосредоточиться на иероглифах перед глазами. Они никак не хотели складываться в слова, а слова – в осмысленные предложения.
Внутри себя она кипела от раздражения. Ее больше ни о чем не спрашивали, но Наоми и чувствовала обращенные на нее косые взгляды, и улавливала негромкие перешептывания за спиной.
«Это будет со мной всю жизнь, – подумала она с горечью. – Я идеально подхожу Такеши. Он убил брата, я – отца».
Их женское уединение было нарушено тихим шелестом раздвинутых створок. Показавшаяся в дверях служанка сказала, что Такеши-сама просит Наоми-сан присоединиться к нему для трапезы.
Наоми вздернула брови. Ей было нелегко смириться с тем, что на различных торжествах, подобных грядущему, когда собираются вместе представители большинства японских кланов, мужчины и женщины проводят дневное время раздельно. Раздельно проходят также и трапезы.
Она воспринимала это как некое унижение женщин. Ведь пока мужчины обсуждают по-настоящему значимые вещи и, без всяких преувеличений, решают судьбу страны, женщины проводят время за вышиванием, чтением и напрасными разговорами.
Сопровождаемая взглядами – как удивленными, так и нарочито-насмешливыми, – она покинула комнату с пылавшими щеками и вслед за служанкой прошла извилистыми коридорами, пока не оказалась напротив спальни, которую они заняли в поместье Татибана.
Такеши ждал ее, сидя за низким столиком и быстро черкая что-то на пергаменте. Он хмурился и выглядел задумчивым, глубоко погруженным в себя. Он коротко взглянул на нее, подметив раскрасневшиеся щеки и сверкающие глаза, и вопросительно приподнял брови.
– Отец и Ханами, – Наоми махнула рукой. Обсуждать это она не хотела.
Такеши пожал плечами и протянул ей свиток:
– Прочти.
Наоми опустилась на футон рядом с ним и протянула руку.
«Соглашение о союзе между Асакура-но Ёритомо и Минамото Хоши», – произнесла она, едва развернув свиток, и окинула мужа пристальным взглядом.
– Составил Дайго-сан, – коротко сообщил Такеши, не прервав своего занятия. – Надеюсь, не увидим там между столбцов упоминания того, что вместе с поместьем Токугава клану Асакура отходит еще и половина земель Минамото, – он фыркнул.
– А что, такое уже бывало? – заинтересовавшись, спросила Наоми.
Бушевавшая внутри нее буря постепенно утихала, злость и раздражение сменялись глухой тоской – так случалось всякий раз, когда она вспоминала отца и сестру.
– Когда младших императорских детей отсекли от наследования и лишили статуса принцев крови – с чего и начался клан Асакура, между первым его главой и Императором было также подписано соглашение. Когда советники Императора прочитали его внимательнее, то увидели, что должны Асакура десятую часть казны, – лицо Такеши хранило непроницаемое выражение, но глаза улыбались.
Наоми, которую рассказ мужа отвлек от переживаний, рассмеялась в голос. Сложно представить, что советники – ученые люди! – допустили такую нелепую ошибку. Она сосредоточилась на чтении и внимательнейшим образом просмотрела свиток три раза, прежде чем отложила его в сторону и взглянула на Такеши. Тот, окончив писать, смотрел на нее уже некоторое время и по выражению лица угадывал, какой из разделов она читает.
– Такие соглашения часто составляются? – не утерпев, спросила Наоми.
Она ничего об этом не знала. Отец никогда не говорил о чем-то подобном, и до этой минуты она даже никогда не задумывалась, что некоторые браки заключаются также и на бумаге.
– Когда брак скрепляет союз между кланами – всегда. Но в нашем клане они редки. Раньше Минамото заключали браки внутри клана. Моя мать приходилась отцу дальней родственницей, также как и бабушка – деду. А вот мать бабушки была из Фудзивара.
Наоми вдруг сделалось горько. За словами Такеши, по обыкновению, стояло гораздо больше, чем произнесено вслух. Раньше браки заключались внутри клана – до того, как его старший брат истребил весь клан. И теперь традиция, которой следовали не меньше двух сотен лет, исчезла. И неизвестно, возьмет ли она когда-нибудь свое начало вновь.
– Асакура хотят назначить своего управляющего поместьем, – произнесла Наоми, размышляя вслух. – Это странно, ведь до свадебной церемонии пройдет еще не меньше шестнадцати лет. И они на самом деле хотят управлять всеми делами клана эти годы?..
– Семнадцати, – поправил ее Такеши. – Церемония состоится после семнадцатого дня рождения Хоши. Я исправлю это в соглашении.
– Тогда лучше сразу после двадцатого… – грустно улыбнулась Наоми. – Я не уверена, что смогу отпустить ее и в двадцать пять лет.
Такеши скрыл за усмешкой быструю улыбку. Привязанность его жены к их дочери была и впрямь невероятно сильна. Он слышал, что некоторые называли ее излишне сильной, чрезмерной. Он сам думал так какое-то время после их ссоры, когда Наоми отказалась ехать к Татибана без Хоши. Она хотела взять с собой обеих девочек – и дочь, и Томоэ. Разумеется, об этом не могло быть и речи; Такеши так и сказал. Наоми в тот день кричала на него, чего не позволяла себе, кажется никогда. А потом расплакалась, что было еще хуже, и рассказала, наконец, как ненавидела и презирала себя за рождение девочки, в то время когда клану нужен наследник, и чувствовала себя бесконечно виноватой; как отворачивалась от дочери, отказывалась кормить ее грудью, как не могла на нее смотреть.
У нее случилась сильнейшая истерика; Наоми не могла связно говорить и захлебывалась словами, и Такеши пришлось насильно давать ей саке и успокоительную настойку. Ночью, всматриваясь в ее смятенное даже во сне лицо и вслушиваясь в тихое дыхание, он пообещал себе, что никогда не назовет ее привязанность к дочери чрезмерной.
– Их желание назначить своего управляющего можно понять, – потирая лоб, отозвался Такеши. – Это то, о чем мы говорили в поместье. Дайго-сан хочет золота и контроля над торговыми путями. Я думаю, управляющих будет два, и одного будем выбирать мы. Тогда у нас у всех появится уверенность, что поместье не растащат по камешку до свадебной церемонии.
Он бросил взгляд на улицу, чтобы определить час пополудни по тени от деревьев, и встал.
– Вскоре меня ждут самураи и Яшамару, я обещал им занятие. Пройдешься со мной?
Улыбнувшись, Наоми кивнула. Она проследила взглядом за Такеши, скинувшим кимоно – благо, мужское завязывалось проще женского, и его можно было снять самому, даже и одной рукой. Он надел привычную куртку из грубой ткани и широкие штаны-хакама, сам подвязал их поясом, сам закрепил на нем катану. Это занимало больше времени, чем если бы кто-то ему помогал, но Наоми сидела неподвижно и не вмешивалась. Помощь не всегда была к месту.
Такеши обратился к ней лишь раз – заплести волосы в традиционную самурайскую прическу.
Пока они шли по длинным коридорам поместья, Наоми все косилась на Такеши. Время, проведенное дома, смягчило его черты. Он вернулся, и первые недели не знал, что делать, хотя дел было предостаточно. Он никогда в этом не признавался, но Наоми видела. Бывало, Такеши бесцельно бродил по поместью часами – он говорил, что общается с самураями, вновь погружается в рутинную жизнь, но он лгал. Он бродил, потому что не находил себе иного места. Он бродил, потому что воспоминания о войне и обо всем, что было, не хотели его отпускать. Такеши встречался с главами вассальных кланов, упражнялся с самураями, писал Татибана, Фудзивара и Асакура, держал на руках дочь, но все равно не знал, чем себя занять.
А по ночам война и плен возвращались к нему в кошмарах. Наоми тоже, порой, видела страшные сны – раз за разом отрубленная голова отца катилась по земле, но к Такеши его призраки приходили каждую ночь. Он никогда не рассказывал, но по его бормотанию в полузабытьи она догадывалась, что ему снится. Ему снилась клетка глубоко под землей, из которой он не мог выбраться, снилось пепелище, в которое превратилось поместье, снилось, что ему не отрубили руку. Этот сон был страшнее прочих. После него Такеши никогда не возвращался в постель – он уходил и гулял по саду, пока не занимался рассвет, и не просыпались слуги.
Сон, в котором он владел обеими руками, обнажал самое затаенное его желание, самую большую боль.
Он бывал раздражителен и резок в те дни, злился без повода, от любого сказанного слова, особенно – если оно было сказано против. Но время шло, и Такеши постепенно вспоминал, каково это – жить без войны. Он привык к кошмарам, как привыкают к ноющей, не проходящей зубной боли. Но горечь разочарования оседала на губах всякий раз, как он открывал глаза и обнаруживал на месте левой кисти аккуратно замотанный обрубок.
Они шли по дорожке, огибающей широко простершийся главный дом поместья. Навстречу им попадались слуги, кланявшиеся вслед и отходившие в сторону, чтобы уступить путь, и представители других кланов. Некоторым Такеши кивал первым, но большинству лишь отвечал на приветствия.
Косые лучи клонившегося к горизонту солнца бросали на землю длинные тени. Наоми любила это время суток больше всего – когда свет золотистый и мягкий, когда он уже не слепит, и воздух словно соткан из его искр. Она все оборачивалась, чтобы полюбоваться окутанными солнцем деревьями, зарослями кустов и высокой травой.
Это мгновение было прекрасно, потому что все тревоги и заботы вдруг отступили прочь. И сёгунат, и соглашение с Асакура, и скорая свадьба ее сводной сестры, и разлука с дочерью. Светило закатное солнце, щебетали птицы, постепенно умолкая под вечер, воздух был пропитан свежестью летнего вечера.
– Так красиво, – понизив голос, произнесла Наоми, словно боялась, что слишком громкие звуки разрушат эту красоту. – Я больше всего люблю солнце вечером. Когда оно уже не яркое, но еще согревает, и так красиво, искоса ложится на землю.
– Не из обычных людей
Тот, которого манит
Дерево без цветов,
– отозвался Такеши без улыбки.
Наоми полуобернулась к нему, подозревая насмешку в процитированном хокку, но, поймав его взгляд, передумала оскорбляться.
– Сегодня до того, как ты позвал меня, когда мы собрались вместе с другими девушками и женщинами, Како-сан спросила, готова ли я стать женой сёгуна, – она произнесла то, что мучило ее последний час, решив, что после может не случиться удачной минуты.
Такеши поморщился, словно от резкой зубной боли, и Наоми догадалась, что установление сёгуната является давней и все еще неразрешенной проблемой.
– Любопытно, откуда у Како-сан такие мысли. Мы дали слово не говорить ни с кем о том, что обсуждаем между собой, – медленно, с расстановкой проговорил Такеши. – Едва ли ты станешь женой сёгуна, Наоми, – прибавил он. – Лишь если сменишь мужа.
Она фыркнула и улыбнулась, с трудом сдержав смех. Ответ мужа ничуть не удовлетворил ее любопытство, а только раззадорил. Но расспрашивать дальше Наоми не стала. Судя по реакции Такеши, еще ничего не решено, а в хитросплетения переговоров он ее посвящать не намерен – не зря подчеркнул, что между ними (Наоми подозревала, между Минамото, Татибана, Фудзивара и Асакура) существует договоренность молчать.
Она мало знала и, в чем признавалась сама себе, откровенно мало понимала в том, что представляет из себя сёгунат, но была уверена, что быть сёгуном – крайне почетно. Это большая власть и большое уважение. И тем удивительнее для нее были столь категоричные слова Такеши.
– Разве быть сёгуном – не почетно?
– Крайне почетно, – только и сказал Минамото.
Больше Наоми его не расспрашивала.
Глава 45. Сёгунат
На следующий день состоялась свадебная церемония Нарамаро и Акико. Она запомнилась всем чрезвычайной торжественностью, и до конца того года только и обсуждали, что три дня празднеств в поместье Татибана.
Хиаши-сама не поскупился, выдавая дочку замуж. Ее свадебные одежды – отрезы тончайшего шелка, расшитого вручную золотыми и серебряными нитями, длинные ленты из невесомой, прозрачной ткани; ее свадебные украшения – заколки, булавки и гребни в волосах – все было подарено отцом. Акико-сан за три дня, что пировали в поместье, сменила одиннадцать кимоно, и каждое было единственным в своем роде и не похожим на предыдущие.
Гостей на церемонии увеселяли пением и музыкой женщины, некогда игравшие перед самим Императором. Хиаши-сама пригласил также для чтения хокку поэтов, произведениями которых восхищались все образованные люди того времени.
В глазах Наоми это торжество затмило те несколько приемов во дворце Императора, на которых ей случилось побывать. Она лишь надеялась, что у нее получается поменьше глядеть по сторонам с неподдельным изумлением во взгляде да сохранять отстраненное-вежливое выражение лица.
Как и на любом другом торжестве, кто-то перепил саке, кто-то ввязался в постыдную драку, кто-то обронил несколько резких, оскорбительных слов, кто-то украл со столов изящные чашки, кто-то начал перепалку, кто-то наступил и порвал подол женского кимоно.
Так случалось всегда, когда собирались вместе люди многих сортов и сословий, имевших различное воспитание и происхождение. Наоми все было дико и непривычно, и она, бывало, отшатывалась в сторону от переборщивших саке весельчаков, идя по коридорам поместья.
В те три дня особенно сильно ощущалась незримая стена, отделявшая глав и наследников великих кланов от прочих гостей. Такеши, равно как и Дайго-сама, и Хиаши-сама, и даже Нарамаро-сан, присутствовал на торжествах лишь в первый день. В остальные два Наоми почти его не видела – он возвращался в спальню ближе к ночи, с уставшим лицом, словно он провел весь день в сражении.
Она подозревала, что именно так и было. Просто сражался он не катаной.
Они торопились договориться – праздничные торжества подходили к концу, и гостям пора было разъезжаться. Не следовало проводить столь много времени вдали от родовых поместий, пока в стране все еще царило смятение.
Наоми особенно торопилась домой, к дочери. Она с удовольствием уехала бы после первого дня, но не смела оставить Такеши.
Ее угнетала не только тоска по Хоши. Дружба с Акико-сан была безвозвратно, навечно утеряна. Бывшая Фудзивара, ныне Татибана не смогла простить ей разлуку с Томоэ, хотя вовсе не Наоми была в том виновата.
Но Акико-сан винила ее, и Наоми не находила в себе сил ее за то осуждать. Лишь надеялась, что боль от разлуки с племянницей, единственной дочерью горячо любимого и мертвого брата несколько притупится, когда у Акико-сан родятся собственные дети. И тогда, кто знает, они смогут говорить друг с другом без ледяного холода, без надменно поджатых губ, без ненавистных, тяжелых пауз, от которых внутри все обрывалось?..
Однажды ночью Такеши сказал:
– Прикажи слугам собираться. Завтра я подпишу соглашение о союзе с Асакура, и мы уедем.
Наоми встрепенулась и села на футоне, глядя на мужа широко распахнутыми глазами. К тому дню в поместье остались лишь представители четырех великих кланов.
– Вы обо всем договорились? – спросила она напряженным шепотом.
Ее длинные волосы спутанными прядями стелились по ее правому плечу, кончиками щекоча грудь. В ночной темноте ее молочно-белая кожа и светлый хададзюбан выделялись ярким пятном, светясь изнутри мягким, серебристым светом.
– Договорились… – эхом отозвался Такеши.
По его выражению лица невозможно было определить, доволен ли он или нет достигнутыми договоренностями.
– Дайго-сан приглашает нас погостить, когда Хоши подрастет. Говорит, будет хорошо, если дети познакомятся пораньше, – и Такеши фыркнул. – Не могу только понять, с какой поры он обеспокоился союзами вслепую, – он лежал навзничь, положив под голову правую руку и ленивым взглядом следил за причудливыми тенями на потолке.
Наоми вздохнула. Ее девочка однажды выйдет за внука старика, оказавшегося самым большим интриганом в их поколении…
– Если хочешь, можешь пойти вместе со мной, – Такеши чуть повернул к ней голову, ловя взгляд, и Наоми энергично кивнула несколько раз подряд.
Она вновь легла на бок, устроив щеку на сложенных ладонях, и некоторое время задумчиво смотрела на Такеши.
– Кто станет сёгуном?
На его губах мелькнула усмешка.
– Тот, кто наиболее достоин.
Наоми мысленно закатила глаза.
– Отчего ты не расскажешь, если все уже решено?
Такеши молчал столь долго, что она уже потеряла надежду услышать ответ. Его грудь мерно вздымалась в такт спокойному дыханию, а небрежно накинутая простынь не скрывала на ней ни давнего клейма, ни уродливых шрамов.
– Все будет решено, когда глашатаи разнесут эту весть по всей стране, – наконец, проговорил он. – Имя сёгуна сейчас – это тайна, которой нет равных. За лишнее слово можно заплатить жизнью.
– Я не понимаю… Раньше сёгун лишь помогал Императору в управлении страной, разве нет? Но теперь Како-сан говорит, что он будет созывать армию?..
– У него будет единственная армия в стране, – поправил Такеши. – Раньше было так, как ты говоришь. Но власть Императора себя исчерпала, – его губы скривились в уничижительной усмешке. – Только посмотри на него!.. Совсем обезумел от денег и женщин, отдал все управление на откуп советникам да чиновникам. Он давно лишился чести.
– Так будет то же самое? – Наоми не отводила от мужа внимательного взгляда. – Только вместо Императора теперь будет сёгун?
– Это будет сёгун, избранный нами, – Такеши выделил голосом последнее слово. – И довольно разговоров об этом. Хватит уже того, что Како-сан болтает без умолку.
Прикусив язык, Наоми подавила всплеск раздражения. Еще не хватало сравнивать ее с этой Асакура! Ее недовольство было столь сильно, что она решила приберечь радость, которой хотела поделиться с Такеши.
Она расскажет ему о том, что ее лунные крови не приходят вот уже второй месяц, потом.
А через неделю по всей стране разошлись письма с именем нового сёгуна. Им стал Нарамаро Татибана.
*****
Несколько дней назад
– Я не могу, – глухо сказал Нарамаро.
Он стоял, повернувшись к Такеши спиной, и стучал пальцами по деревянной окантовке длинной ширмы, разделявшей просторную комнату на две части. В одной из них следовало заниматься делами, и там находился низкий столик с принадлежностями для каллиграфии, в отдельной деревянной шкатулке лежали свитки и исписанные листы бумаги. В другой же половине следовало отдыхать, и там на татами стоял поднос с бутылью саке, несколько чашек и легкие закуски в многочисленных пиалах.
Скрестив перед собой ноги*, Такеши сидел на дзабутоне, привалившись спиной к стене, и наблюдал за перемещениями Нарамаро по комнате. Рядом с ним стояла почти нетронутая чашка саке.
Вокруг царил полумрак, который разрезали неяркие всполохи огня в масляных лампах тодаи*. Раздвижные окна сёдзи* сейчас были закрыты, и плотная бумага васи* не пропускала внутрь наружный свет. Впрочем, по расчетам Такеши уже давно наступил вечер, хотя этот разговор с Нарамаро они начали вскоре после полудня.
Он намеренно приехал в поместье друга за несколько дней до свадьбы, рассчитывая успеть все обсудить до церемонии. Но вот уже два дня как завершилось торжество, и идут праздничные трапезы, а между ними еще нет договоренности.
– Сёгуном должен быть ты, – Нарамаро повернулся к нему – хмурое лицо, плотно сжатые губы, сведенные на переносице брови.
Они обсуждали это не раз, и не два, и не три. Они говорили столько, что в скором времени Такеши ожидал появления мозолей на языке. Больше всего ему хотелось закатить глаза, но он сдержался.
– Калека, который возглавляет самую большую армию в стране? Мы станем посмешищем в глазах других кланов. А они должны нас бояться.
– Такеши, ты же знаешь, мои амбиции никогда не простирались так далеко. К чему обманывать друг друга? – Нарамаро провел ладонью по лицу, словно пытался избавиться от навалившейся за последние дни усталости. – Я всегда знал, какое место хочу занимать в нашем альянсе, и не стремился к чему-то бОльшему.
– Мы все в итоге получили совсем не то, к чему стремились, – Такеши перевел взгляд на задвинутые сёдзи, остро желая вдохнуть свежего воздуха.
Он поднялся и, подойдя к окну, раздвинул деревянную раму. Вечерняя прохлада ворвалась в комнату, заполнив ее всю – от татами до невысокого потолка. В масляных лампах затрепетал огонь, несколько свитков, подхваченные порывами ветра, заскользили по полу. Такеши сделал глубокий вдох и запрокинул голову: десятки звезд рассыпались по черному, без единого облака небу. До него доносился стук дзори по деревянному полу – самураи охраняли дом главы поместья, слышались в отдалении разговоры.
– Я чувствую себя… знаешь, будто я беру что-то, что по праву принадлежит не мне. Будто беру чужое. Будто беру что-то твое, – вздохнув, Нарамаро развел руками. Он улыбался глупости своих же мыслей, и от этого становился похожим на безусого мальчишку.
– Напрасно ты так думаешь, – не обернувшись, отозвался Такеши. – Сёгунат никогда мне не принадлежал. Отец… он принадлежал ему.
– Может, и напрасно. Но избавиться от этой мысли не могу, – Татибана пожал плечами. – Знаешь, засела вот здесь, – он указательным пальцем постучал по лбу, – и никуда не уходит.
Такеши хмыкнул, полуобернувшись.
– Забудь об этом, – сказал он. – Мы никогда не делили на мое-твое-чужое. Пока мы являемся союзниками и друзьями, – его губы тронула быстрая улыбка, – то у нас общие интересы и цель. Сейчас мы должны основать сёгунат и не допустить к нему Дайго-сана. Все остальное – кто станет сёгуном, как именно, под чьим родовым именем будет установлен сёгунат – совсем неважно.
Договорив, он резко выдохнул. Он хотел бы вместе с воздухом выплеснуть из себя все накопившееся раздражение, всю усталость и нежелание вести долгие, изматывающие беседы, которые он вел попеременно то с Нарамаро, то с Хиаши Фудзивара, то с Асакура. Но он не мог и остро об этом жалел.
Забавно. Он мог днями преследовать противника, почти не останавливаясь, мог биться часами, мог обходиться без сна долгое время или спать минутными урывками. И если он уставал, то всегда побеждал свою усталость. А сейчас он познал, что усталость от разговоров во стократ хуже усталости от схватки, и с нею он совладать не может.
Такеши представлял, что сказал бы, вздумай какой-нибудь глупец пожаловаться на усталость от разговоров ему. Представлял и усмехался.
– Будь жив Фухито… – высказал Нарамаро вслух то, что давно крутилось в мыслях у обоих.
– Да, – коротко кивнул Такеши.
Будь жив Фухито, сёгуном стал бы он. Даже не лишись Такеши руки, сёгуном стал бы Фухито, потому что никто не подходил лучше него.
– Но он мертв. И у нас нет выбора: или ты, или Дайго-сан.
Минамото обернулся к Нарамаро. Тот стоял напротив, скрестив на груди руки, и смотрел на него так, как смотрел на своих учителей в десять лет, когда те заставляли его делать то, что ему не нравилось. При всей усталости и раздражении, которые испытывал Такеши почти постоянно с того момента, как они прибыли в поместье, он не мог по-настоящему злиться на Нарамаро. Он его не понимал и не принимал, но не злился.
Они ведь действительно никогда даже не предполагали, что однажды все так повернется. Когда они только заключали альянс, то со временем рассчитывали влиять на Императора через Кенджи-саму или Хиаши-саму. Но отца Такеши убили, и после сэппуку Фухито фигура его отца, пусть и главы Фудзивара, лишилась прежних влияния и веса. За кланом больше не стоял сильный мужчина, способный повести самураев в бой. Много воды утечет, пока подрастет его наследница, пока ей найдут достойного мужа…
И так случилось, что потери от войны меньше всего затронули самураев Татибана. Под началом Нарамаро выросло войско, которому не нашлось бы в стране равных по численности; в его руках сосредоточилась большая власть, и этим шансом следовало воспользоваться.
– Я сейчас решаю не только за себя, но и за своих детей, и за детей моих детей, – заговорил Нарамаро. – За многие поколения, что будут после.
– Предок нашего Императора однажды тоже принял такое решение, – отозвался Такеши. Оставив открытым окно, он вернулся к подносу и сел на прежнее место. Он пригубил саке и подцепил палочками несколько кусочков сырой рыбы.
– И как мы видим сейчас, оно оказалось не слишком удачным, – Татибана хмыкнул, растрепал на затылке светлые волосы и опустился на татами напротив Такеши. – Титул сёгуна будет передаваться по наследству, и мне придется жить в столице.
– Или основать новую*.
– Мне нужны будут советники, – Татибана наградил Такеши выразительным взглядом. – Те, кому я смогу по-настоящему доверять.
– Я не последую за тобой в столицу, друг, – тот качнул головой. – Я нужен дома. Я нужен своему клану.
– Иного я не ожидал, – Нарамаро вздохнул. – Но решил попытать удачу.
– У тебя всегда будет моя катана для войны и мой разум для советов, но жить я буду в поместье, – Такеши едва заметно улыбнулся. – У тебя есть родичи. Примирись с ними. – Сейчас нам нужна любая поддержка, которую мы можем получить, – Такеши пожал плечами.
Нарамаро лишь искоса посмотрел на него в ответ.
– Когда мы разошлем вести о том, что ты стал сёгуном… нет, даже не так! – Такеши оборвал сам себя. – Когда мы встретимся с Императором, чтобы заставить его принять наши условия – нужно, чтобы за нами стояло как можно больше кланов.
– Их достаточно и сейчас, – огрызнулся Татибана. – Один или два клана ничего не изменят.
Такеши скривился. Его друг упрямился по-детски глупо – поведение, не достойное мужчины. Но не ему учить Нарамаро, как общаться с родственниками, и потому он промолчал.
– За нами стоят три наших клана вместе с вассальными и еще Токугава. Асакура не станут возражать. Тайра больше нет. Не осталось кланов, которые могли бы нам сейчас противостоять. Все другие слишком маленькие или слишком слабые, или воевали против нас и проиграли, – принялся перечислять Нарамаро, загибая пальцы.
«Все может измениться в любой момент. Слишком хрупкое установилось равновесие, – думал Такеши, вполуха слушая друга. – Особенно если помнить, что наследники Фудзивара и Минамото – маленькие девочки, которые живут в одном поместье».
Он не стал возражать Нарамаро вслух. Он устал от разговоров, а их предстояло еще немало.
– Это твоя семья. Тебе решать. Что думаю я, ты знаешь, – только и сказал он.
Некоторое время они сидели в тишине: маленькими глотками пили саке, ели закуски и думали каждый о своем.
– Иди к жене, – Такеши посмотрел на друга. – Вы ведь только два дня, как провели церемонию.
– Акико сейчас в храме, – Нарамаро улыбнулся против воли, и эта улыбка из мужчины превратила его в юношу – столь солнечной и смущенной она была. – К слову, она рассказала мне, что слуги говорят о том, что Како Асакура не упускает случая задеть Наоми-сан.
– Я наслышан, – Минамото хмыкнул.
Ему об этом сообщил Дайго-сан. И даже принес извинения за неподобающее поведение племянницы. Такеши тогда смог скрыть свое удивление, ведь он полагал, что Како истратила весь пыл во время их посещения поместья Асакура. Наоми не рассказывала ему ничего о том, что происходило, когда она и другие девушки собирались и вместе проводили день за днем.
Впрочем, в искренность извинений Дайго-сана он не поверил, и оказался прав. Асакура заговорил об этом лишь для того, чтобы предложить выдать Ханами за кого-нибудь из своих племянников или внуков. И по тому, что он не сильно огорчился, услышав отказ, Такеши заключил, что старик и сам не верил в успех своей затеи. Но не предложить не мог. Наоми же, в отличие от Асакура, его своим молчанием удивила.
Такеши вращал пальцами чашечку саке и, задумавшись, пустым взглядом смотрел в пространство прямо перед собой, когда его ушей достиг голос Нарамаро:
– … знаю, что Акико и Наоми-сан не ладят в последнее время.
Очнувшись от своих мыслей, Минамото неопределенно пожал плечами в ответ.
– Это их дела. Я не вмешиваюсь.
Конечно, он лукавил.
Реакция Акико на весть о том, что ее племянница останется жить в поместье Минамото, затронула в равной степени всех. Ведь она и воспротивилась воле умершего брата, которому была обязана подчиняться, и наговорила много обидных для Наоми слов, и едва не начала обвинять Такеши, но сумела сдержать себя в последний момент. Не будь Акико сестрой Фухито и женой Нарамаро, Такеши не оставил бы случившееся без внимания. Но об этом его попросила еще и Наоми, и он позволил всему идти так, как идет.
Пристальный, внимательный взгляд Нарамаро лучше слов говорил о том, что он все понимает.
– Она жалеет и знает, что была не права, – тихо сказал он и еще тише вздохнул.
– Наоми будет рада услышать, – ровным голосом ответил Такеши.
Они разошлись глубоким вечером, когда в поместье спали уже все, кроме самураев, охранявших его покой. Бесшумно ступая по татами и сливаясь темной одеждой с чернотой ночи, в гулкой тишине Такеши шел по длинному коридору. Время от времени он поднимал к лицу руку и массировал виски. Головная боль накатывала обманчиво мягкими, плавными волнами, но несмотря на нее Такеши чувствовал удовлетворение.
Кажется, они договорились. Скоро они объявят о появлении нового сёгуна.
Когда он вошел в спальню, Наоми даже не шелохнулась. Она спала глубоким, крепким сном, как обычно свернувшись в клубок на самом краю футона, и ее длинные волосы белели в лунном свете на темных простынях. В иные дни она всегда дожидалась его прихода, но теперь Такеши слишком поздно возвращался в их комнаты.
Снимая куртку и штаны хакама, он не отводил взгляда от жены.
О чем еще ты не говоришь мне?
Он помнил, что однажды Наоми упомянула Како. Но тогда она рассказала лишь о слухах, что ходили вокруг его имени. И не добавила ни слова обо всем прочем. Раньше она бы не промолчала.
Такеши опустился рядом с ней на футон и лег на спину, укрывшись простыней. Он мало спал и плохо засыпал в последние дни; стоило закрыть глаза, и в голове зарождались десятки мыслей. То, что он не успел сделать, то, что должен сказать, то, что следовало разрешить в ближайшее время, и то, что могло еще подождать. И каждую ночь число несделанного и несказанного увеличивалось, пополняясь все новыми и новыми вещами, требовавшими его внимания.
«Мы должны уехать. Я слишком давно не был в поместье, – думал он сегодня, пустым взглядом рассматривая тени, что плясали на низком потолке. – Завтра поговорю с Асакура, и мы уедем».
Сонное дыхание Наоми нарушало царившую в комнате тишину, и Такеши вслушивался в него, пока размышлял.
«… и она скучает по детям…».
Как и он. Он не знал дочь большую часть ее короткой жизни, и когда вернулся, видел ее не так часто, как следовало. Не так часто, как хотел. Но ее глазами на него смотрели все ушедшие поколения клана Минамото, и в ее лице он угадывал знакомые, родные черты. И он любил ее, безусловно любил, как умел. Как, наверное, любил ее мать.
