Текст книги "Жена самурая (СИ)"
Автор книги: Виктория Богачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)
Ёрико подошла к дверям и позвала служанку:
– Я хочу выкупаться, – сказала она. – Подготовь горячую воду для бочки.
Она опустилась на колени перед столиком для каллиграфии и оторвала верхнюю часть свитка, потому что не хотела, чтобы чужие глаза прочитали письмо мужа после ее смерти.
«… самурай должен любить своего даймё и страну. Я был неправильным самураем последние десять лет – с того дня, как понял, что кроме своей страны я люблю еще и тебя», – она обласкала взглядом столбцы, выведенные родным почерком, и принялась рвать бумагу на мелкие части. Она выкинет кусочки в воду, чтобы смыть остатки чернил.
«.. я не буду унижать тебя просьбой не умирать вслед за мной. Я знаю, что этим глубоко раню тебя и затрону твою гордость. Но, Ёрико, прошу, подумай также о том, где и как вырастет наша дочь. У нее уже есть обесчещенный отец, который оказался недостоин жизни. Но все еще остается мать, чье имя не покрыто позором».
Ёрико помимо воли улыбнулась, перечитав столбцы. В этих словах – весь ее муж. Она знала, что Фухито слышал немало упреков, в числе которых были упреки Хиаши-самы, о его слишком мягком с ней обращении.
Он никогда не отказывал ей в просьбах сопровождать его в поездках и сражениях и ни разу у него не получилось что-либо ей запретить. Безусловно, он знал, что Ёрико последует за ним, и отказать ей в этом праве не мог никто на свете, даже он. Но Фухито все же попытался ее попросить. Не заставить. Он всегда уважал ее право на выбор и не хотел вылепить из нее послушную лишь одному его слову жену.
Фухито ведь уговаривал ее тогда остаться вместе с дочерью в поместье. В тот день, когда поместье посетил Кенджи-сама. Рождение дочери изменило ее мужа так сильно, как, быть может, не затронуло ее саму. Фухито надеялся, что у них будут еще дети. Он хотел большую семью.
Что ж. Не только этим его желаниям теперь не суждено было сбыться.
«… для искупления своего проступка и восстановления поруганной чести я послужу нашему клану в последний раз и сегодня на рассвете совершу сэппуку. Нарамаро и Такеши оказали мне великую милость, согласившись стать кайсяку», – Ёрико положила оставшуюся часть свитка с единственной фразой на видное место на столе и поднялась с колен.
С особой тщательностью она выкупалась и вымыла мыльным корнем длинные темные волосы. Она отказалась от ужина и попросила служанку передать Хиаши-саме ее искренние извинения.
Возможно, это являлось недостойной слабостью с ее стороны, но Ёрико не хотела видеть главу клана и других его членов. Не хотела делить с ними трапезу. Клан Фудзивара был величайшим кланом, но она пришла сюда вслед за Фухито, а не ради могущества его семьи.
Ёрико терпеливо дождалась, пока высохнут волосы, расчесала их и оставила распущенными. Струящейся волной, они ниспадали почти до ее колен. Не раз и не два она собиралась обрезать их, потому что такая длина доставляла ей много мороки, но каждый раз подавалась уговорам мужа и опускала руку с занесенным кинжалом.
Фухито нравились ее волосы. А после рождения дочери они начали нравиться и самой Ёрико. Она брала малышку на руки, распускала волосы, и они укрывали их обеих темным плащом, и казалось, что кроме них в мире нет никого, есть лишь мать и ее дитя.
«Надеюсь, Наоми-сан будет к ней добра», – Ёрико обхватила ладонями обнаженные плечи, подавив внезапную дрожь. Фухито написал ей, что попросил Такеши-сана взять на себя воспитание их дочери, и она была этому рада, хоть и испытывала жгучий стыд, когда так думала.
Ёрико радовалась тому, что не Хиаши-сама вырастит ее дочь, при всем глубоком уважении, которое она питала к нему как к главе клана Фудзивара. Хиаши-саму же, как человека, как отца и дедушку она уважала гораздо меньше.
Ей так о многом захотелось написать Наоми-сан!.. Но она знала, что любое оставленное послание будет вскрыто и прочитано, и потому сдерживалась.
Кто теперь расскажет дочери о клане, в котором выросла ее мать? О горном маленьком клане, где женщин воспитывали не украшением или придатком к мужчине. Где их учили владеть оружием и сражаться, где им позволялось выбирать, как жить, кого брать в мужья?..
Но все, что Ёрико знала и слышала о Наоми Минамото, вселяло в нее уверенность, что в голову ее дочери не вобьют мысль о слепом и немом подчинении и служении мужчине. Наоми-сан была сильной женщиной, и такой должна вырасти ее девочка.
Ёрико выбрала самую светлую юката и надела ее, не прибегая к помощи служанок. Для дзигай ей полагалось облачиться в белое – цвет траура – но у нее не оказалось подходящей одежды, что, конечно, являлось упущением с ее стороны. Ведь самурай всегда должен быть готов умереть – и сделать это достойно, в полагающейся обстановке и одеянии, при полном и неукоснительном соблюдении традиций.
По меньшей мере, специальное оружие для исполнения дзигай у нее было – кинжал кайкэн, подаренный Фухито на свадьбу.
«Дослушаю песню
Кукушки
В мире теней»,*
– рядом с обрывком письма мужа она положила бумагу с выведенным дзисэй и опустилась на колени на футон.
Ёрико шелковой лентой перевязала лодыжки, чтобы сохранить достойный вид после смерти, и стиснула в ладони кайкэн. Его рукоять показалось ей непривычно тяжелой. Как и подобало, в детстве ее обучили правильному исполнению дзигай. Отец даже дал прочитать ей несколько свитков с подробным описанием церемонии и того, как следовало расположить нож, с какой стороны начать разрез.
На словах все это никогда не представлялось Ёрико хоть сколько-нибудь сложным: возьми кинжал в правую руку, расположи его под углом и резким движением полосни по горлу – от левого уха до правого.
Быть может, потому ей все казалось таким легким, что маленькая Ёрико не допускала и мысли, что однажды дзигай предстоит совершить ей?..
Будучи ребенком, разве могла она вообразить, что придет день, когда она должна будет обелить свою честь? Умереть вслед за мужем, скончавшимся не от старости, а в расцвете сил, по собственному желанию, дабы восстановить свое запятнанное имя?
В попытке выровнять дыхание и замедлить учащенный стук сердца Ёрико обернулась к окну. Если прищуриться, можно было почти представить распустившиеся цветы сакуры на голых ветвях деревьев, что росли в их саду. В этом году она уже не полюбуется вместе с Фухито цветением вишни…
Ёрико задержала дыхание и решительно полоснула себя кинжалом по горлу.
Ее смерть наступила мгновенно, потому что лучше всего в своей жизни она умела убивать.
* Кукушка в японской поэзии традиционно связана с миром мертвых и печалью.
* Кайсяку – помощник при совершении обряда сэппуку. Кайсяку должен был в определённый момент отрубить голову совершающего самоубийство, чтобы предотвратить предсмертную агонию. В роли помощника обычно выступал товарищ по оружию, воин, равный по рангу, либо кто-то из подчинённых.
* Томоэ – имя для дочери Фухито – отсылка к Томоэ Годзэн (около 1157–1247) – средневековой японской воительнице, жившей во время настоящей войны Тайра и Минамото.
* Дзисэй – в момент крайней опасности или предчувствуя скорую смерть, когда гибель казалась неизбежной, самураи оставляли танка и хайкай – стихи, которые в Японии называют дзисэй – «стихи смерти». Признаком хорошего тона и проявлением истинно самурайского духа считалось написание дзисэй перед совершением сэппуку.
* Автором считается Ято Ёмосити Нориканэ (перед совершением сэппуку, к которому он был приговорен за участие в нападении сорока семи верных вассалов в 1703 году).
* Дзигай – самоубийство посредством перерезания горла исполнялось жёнами самураев.
* Автор, к сожалению, не известен.
__________________________________________________________
Наверное, одна из грустнейших и печальнейших глав, когда-либо мною написанных. Обряды – сэппуку и самоубийство жены вслед за смертью мужа – реальны, и я постаралась максимально приблизить описание к тем историческим источникам, которые я читала по этой теме.
Глава 41. Накануне
Такеши было шесть лет, когда он узнал значение слова «катакиути». Кровная месть. Отец тогда надолго уехал из поместья, и матушка рассказала ему, что в северных землях одного из кланов схватили отступников-Минамото, которые убили его, Такеши, деда несколько лет назад. И Кенджи отправился в столь дальний путь, чтобы казнить их своей рукой.
В следующий раз Такеши вспомнил про катакиути, когда сам убил брата.
Теперь же он смотрел на Нанаши и думал, что смог отомстить за отца гораздо раньше, чем тот смог отомстить за своего.
Придется ли его сыну однажды мстить за него? Такеши хотелось думать, что нет.
Он не испытывал ничего, когда убивал Нанаши. Ни злости, ни ненависти. В его груди при упоминании Тайра больше не полыхал огонь; лишь медленно тлели угли. Его глаза больше не застилала пелена ярости; он смотрел на Нанаши и не видел перед собой крови, как бывало раньше.
Он давно был полон – и кровью, и злостью. Полон и пресыщен, словно земля после дождя. Когда воды бывало слишком много, земля превращалась в трясину.
Такеши еще никогда не чувствовал такой усталости, как сейчас. Хотя он скорее откусил бы себе язык, чем признался бы в этом вслух. Быть может, Нарамаро догадывался о чем-то.
Тот время от времени одаривал Минамото странным и долгим взглядом, но ни о чем не спрашивал.
И он не удивился, когда Такеши рассказал ему, как намерен поступить с Тайра. Лишь посмотрел – понимающе – и кивнул. Даже если Татибана и представлял себе казнь Нанаши иным образом, он об этом не заговорил бы никогда.
Ведь Тайра был не просто пленником Такеши; он был его кровником, был его старой клятвой и давней, очень давней местью. Только Минамото имел право решать, как поступить с Нанаши, и никто не мог оспорить это право.
Сперва Такеши выжег на груди Нанаши клеймо – в память о своем, уже успевшем зарубцеваться. Затем – отрубил руку, а после – голову.
Тысячи казней можно было придумать для Тайра; на десятки недель растянуть его страдания, но Такеши предпочел покончить с ним быстро и вернуть ему лишь то, что Нанаши когда-то сотворил с ним.
Такеши отказал Тайра в последней милости и велел бросить обезглавленное тело на землю, оставив на растерзанье воронью. Ему не было нужды посылать его отрубленную голову Нобу в поместье или подвешивать тело недалеко от какой-нибудь деревни, принадлежащей Тайра.
Нобу и так знал, что Такеши идет. Не стоило и напоминать.
***
Через несколько дней после сэппуку Фухито запоздало наступила весна. Теплая и солнечная, будто улыбка любимой женщины, она растопила снег, без которого, казалось, было уже невозможно представить окружавшую их природу.
И впору было радоваться теплу, но растаявший снег превратился в серьезное препятствие на пути войска, существенно замедлив его продвижение. Самураи и лошади увязали в грязи; по дороге им пришлось бросить несколько повозок, застрявших столь глубоко, что было невозможно их вытащить. За день они преодолевали значительно меньшее расстояние, чем хотел бы Такеши, и гораздо быстрее уставали, поскольку каждый шаг требовал тройных усилий.
Такеши этого не предвидел и был глубоко уязвлен собственной непредусмотрительностью. Сильнее всего за ошибки он всегда спрашивал с себя, и потому в пути нередко вел с собой мысленные диалоги, где пенял и пенял на допущенный просчет.
От запланированного им продвижения они отставали уже на пару дней, и их опоздание все увеличивалось. Резкое потепление превратило землю в одно сплошное болото, которое нельзя было обойти.
Единственным – слабым и недостойным – утешением для Такеши служило осознание того, что Тайра находится сейчас в таком же положении. Такеши предполагал, что Нобу должен был увести с земель Асакура своих людей и направиться в родовое поместье в тот день, когда Нанаши ранил Наоми. Если все было так, как он думал, то Нобу должен был увязнуть в грязи и мокрой земле примерно на расстоянии двух дневных переходов от поместья Тайра.
Изначально Такеши рассчитывал перехватить его в дороге – чрезвычайно самонадеянно с его стороны. Этого не случилось бы, даже не наступи весна, и не растопи солнце весь снег. Впоследствии он собирался застать Нобу в поместье в ближайшее время, сразу после его возвращения от Асакура. Теперь же… теперь же Такеши просто хотел выбраться из болота, в котором они увязли, и добраться до земель Тайра раньше, чем придет лето.
Он потянул на себя поводья, заставляя Молниеносного остановиться, и нахмурился. Поднявшись на холм, теперь он ясно видел, в сколь длинную цепочку растянулось его войско. На открытых полях, не защищенные ничем, даже редкими деревьями, они были что на ладони – легчайшая цель при нападении. Такеши это не нравилось, но что-либо исправить он не мог – лишь постоянно направлял во все стороны света дозорных, чтобы никто не приблизился незамеченным к его людям.
В самом конце цепочки плелись юноши и солдаты, что были набраны из крестьян. Именно потому Такеши всегда возражал против мальчишек в войске – тринадцатилетние, по сути, еще дети, они всегда оказывались в самом хвосте. Ему пришлось отправить десяток самураев, чтобы те замкнули войско – не оставлять же его незащищенным со спины.
Чем маневреннее и подвижнее был отряд, тем лучше – так считал Такеши и отдавал предпочтение стремительным, но коротким атакам.
Прищурившись, Такеши направил Молниеносного к той части войска, что составляли солдаты клана Фудзивара. После сэппуку своего господина они разом осиротели. И хотя Фухито перестал быть им господином, когда взял на себя ответственность за поступок Ёрико, и передал командование Сатоки, самураи все равно подчинялись и слушались его приказов. Никто из них от него не отвернулся, и теперь они чувствовали себя почти брошенными. Преданность своему господину, своему даймё среди самураев была абсолютной.
Остановившись в паре шагов от Сатоки, Такеши соскочил с Молниеносного и взял того под узды. Мужчина, постаревший за прошедшие дни на десяток лет, искоса посмотрел на него и плотнее сжал губы.
У Минамото что-то неприятно царапалось в подсознании, когда он смотрел на Сатоки. Он знал, что перед церемонией сэппуку Фухито запретил своим людям следовать за ним, но опасался, что не все исполнят этот приказ.
В последние годы Такеши все чаще сталкивался со случаями, когда вслед за господином сэппуку совершали его самураи. Он такое поведение не одобрял и считал глупым. Особенно глупыми выглядели в его глазах массовые сэппуку, когда даймё изначально хотел смыть со своего имени позор или заменял тем самым казнь, назначенную по приговору Императора за совершение преступления. Одно – когда самураи уходили вслед за убитым во время поединка господином, которого они не смогли уберечь и защитить; и совсем другое – когда убивали себя без особых причин.
Такеши это презирал.
Самурай живет, чтобы умереть; он не должен бояться смерти, должен помнить о ней каждую секунду. Но это не означает, что бусидо считает жизнь самурая ничего не стоящей. Напротив. Готовность умереть в любую секунду означала необходимость в любую секунду вести себя достойно, потому как ушедшее мгновение могло стать последним – и самурай останется в памяти людей таким, каким он был в последний миг.
Их не учили, что жизнь не следует ценить. И потому Такеши не терпел, когда самураи группами убивали себя вслед за господином. Он лишь надеялся, что люди Фухито окажутся умнее и проявят уважение к последней воле их даймё.
– Я думаю разделить войско, чтобы мы могли продвигаться быстрее. Отстающие присоединятся к нам уже в поместье Тайра, – сказал он Сатоки, поскольку без Фухито тот возглавлял силы Фудзивара, что также создавало сложности. Сатоки едва ли решился бы спорить с Такеши или как-то ему возражать; Минамото был даймё, а он – самураем, хоть и наделенным правом отдавать приказы другим.
– Не уступим ли мы тогда им численностью? – после некоторых раздумий осторожно спросил Сатоки.
«Ты будешь в меньшинстве против Тайра», – услышал Такеши голос Фухито у себя в голове.
– Уступим. Но иначе у Нобу появится время на подготовку к сражению. Или на организацию своего побега – смотря что он предпочтет.
– А что говорит Нарамаро-сама?
– Ничего, – Такеши хмыкнул. – Сперва я решил обсудить это с тобой.
Ему не показалось, что Сатоки был польщен. Кажется, услышанное в какой-то мере его напугало.
– Я хочу направить вперед всех воинов, что дали нам монастыри, и лучших самураев трех кланов, – с равным успехом Такеши мог бы говорить сам с собой. Сатоки явно не собирался участвовать в беседе советами или предложениями – он лишь кивнул в ответ на его слова.
Минамото сжал губы в тонкую линию и зашагал вперед, вскоре оставив Сатоки позади. Он успел переговорить не меньше чем с дюжиной самураев, пока догнал Нарамаро, идущего в самом начале.
Солдаты окликали его и приветствовали, и Такеши никогда не отмахивался от них, не проводил черту меж ними и собой в походах. До своего плена он помнил имена почти всех самураев из ближнего круга.
– Земля как будто после Санрику*. Словно не снег сошел, а море разлилось, – до ушей Такеши донеслось бормотание одного из самураев, и он хмыкнул. Сравнение было достаточно красочным.
Они спустились с возвышенности в низину и теперь утопали в грязи едва ли не по колено.
«Тут и застрянут очередные повозки», – Минамото нахмурился и смахнул со щеки кусок земли, прилетевший откуда-то спереди. Меньше всего сейчас его войско было похоже на смертоносный, опасный отряд. Скорее уж они напоминали бегущих от опасности крестьян, что вынуждены плестись по болоту.
– Зато тебе не грозит замерзнуть – по такой-то ходьбе, – отозвался кто-то, с хлюпающим звуком вытаскивая ногу из грязи. Каждый шаг давался с тройным усилием, и у многих по шее катился пот.
– Только утонуть в этом болоте, – раздалось в ответ недовольное ворчание.
Такеши не мог винить самураев в излишнем и недостойном брюзжании. После всех этих дней, проведенных в окружении размякшей земли, он и сам был готов выражать недовольство вслух.
Он замечал на лицах мужчин следы въевшейся под кожу усталости. Они все провели в походе слишком много времени, и это время выдалось тяжелым. Из-за неурожайного года их рацион был скуден и беден: лишь рис да пресные лепешки, которые едва ли поддерживали силы.
Нехватка пищи выливалась в болезни. На себе и других Такеши видел синяки, которым неоткуда было взяться, красно-фиолетовые пятна под кожей, чувствовал, как ломит суставы, слышал, как они хрустят. Отец рассказывал ему, что в иные времена от болезней и голода в военных походах умирало больше людей, чем в сражениях. Именно потому Такеши торопился завершить эту войну. Он наблюдал за самураями и видел, что вскоре они начнут терять силы, а затем – умирать.
Он наблюдал за собой и видел то же самое.
«Война – это не оружие, сын. Война – это люди. Если ты потеряешь людей, ты проиграешь. Без оружия воевать можно, без людей – нельзя», – Кенджи-сама повторял это и повторял до тех пор, пока Такеши по-настоящему не понял. А один раз поняв, запомнил на всю жизнь.
В тот день им пришлось совершить непредусмотренную остановку, когда сразу три повозки увязли в грязи колесами столь глубоко, что не представлялось никакой возможности их вытащить.
Повозки были нагружены палатками и сухим рисом, и потому Такеши, скрипя зубами от раздражения, приказал остановиться и попробовать их вытянуть. Он не хотел бросать припасы, которых в этот голодный год и без того было немного.
Они пытались откопать колеса от грязи, вытащить увязшие повозки силой десяти самураев, перекинув им через грудь веревки, чтобы хоть как-то сдвинуть их с места. Когда до всех дошло осознание тщетности их попыток, над низиной, в которой они застряли, сгустились сумерки, и было уже слишком поздно совершать еще один переход.
– Мы не сможем разбить здесь лагерь, – Нарамаро озабоченно потер шею и подавил зевок.
За этот короткий день все устали особенно сильно. Это потому, полагал Такеши, что день был заполнен бессмысленными действиями, которые ни к чему их не привели. Он злился, но старался сдерживаться. Он ненавидел дни, подобные этому, а в последнее время таким был каждый новый.
– Пусть с повозок снимут столько риса, чтобы хватило на сегодняшний ужин. Мы должны уйти с низины, если хотим разбить лагерь, – отозвался Такеши.
Большей частью войска они направились вперед, пока оставшиеся разгружали повозки. С каждым шагом Минамото все больше укреплялся в необходимости разделить людей. С таким темпом продвижения они представляют собой посмешище, а не боеспособное войско.
– Нам необходимо разделиться, – произнес он вслух, повернувшись к Нарамаро. – Оставить повозки и людей и направиться к Тайра не обременённым поклажей отрядом.
– Я и сам об этом думаю, – смахнув со лба пот, признался Нарамаро. – Мы уже идем очень долго.
– А будем еще дольше, – Такеши скривился и мотнул головой назад. – Потеряли столько времени из-за пары повозок…
– Оставшееся войско станет легкой мишенью.
– Сомневаюсь, что кто-нибудь сможет добраться до них через всю эту грязь, – помолчав, Такеши договорил: – Да и некому будет добираться. У Нобу не осталось союзников, а он не покинет поместье.
– Ты так уверен?
– Оно сейчас самое надежное для него укрытие. Там лес с двух сторон, его не пройти войску… если только… – Такеши заговорил тише, почти забормотал, словно пытался уловить мысль на краю сознания. – Не пройдет войско, но не пара дюжин! – в его взгляде полыхнул огонь предвкушения.
Такеши улыбнулся, что случалось крайне редко, и кивнул, придя к согласию с самим собой. Нарамаро оторопело смотрел на него, не совсем улавливая ход мыслей.
– Я знаю их лес, – пояснил Минамото, запал которого все еще не погас. – Я долго бродил по нему после побега, пока меня не нашел старик. У поместья нет стен со стороны леса. Видимо, Тайра считают, что он непроходим. Я и сам так считал, – он хмыкнул. – Но нет ничего непроходимого.
– Ты войдешь в поместье с тыла, а я ударю в лоб, – завершил его мысль Нарамаро. – Только нужно предельно точно подгадать время.
– Не помешало бы, – развеселившись, Такеши фыркнул. – Не хотел бы оказаться в окружении Тайра в сердце их клана лишь с дюжиной самураев. У меня осталось не так много целых конечностей, – и, посмеиваясь, он взмахнул культей.
Татибана одарил его странным взглядом, не вполне разделяя причины веселья. Он не думал, что когда-нибудь увидит, как Такеши Минамото станет шутить о своей отрубленной руке.
Когда они, наконец, достигли вершины холма, уже наступил поздний вечер. В свете луны, который больше не был столь ярким, они поспешно разбили лагерь, не став тратить время и усилия на разведение огня. Поужинали холодным рисом прямо из котелков и на ночлег устроились по несколько человек в палатке. Их стало не хватать, после того как они оставили увязшие повозки вместе со всей поклажей в грязи.
Такеши и Нарамаро долго разглядывали карты и высчитывали время, которое потребуется, чтобы добраться до поместья Тайра через лес. По всему выходило, что Минамото следует выдвигаться с отрядом уже утром. Так у него будет несколько дней в запасе, которые наверняка пригодятся, пока они станут блуждать по лесу.
Но Такеши знал, что он не заблудится. Он навсегда запомнил и лес, и свой путь сквозь него. Такое не забывается.
Потерев уставшие глаза, усилием воли он сдержал вздох. Будь рядом Яшамару или Масато, перед Такеши не встал бы вопрос о самураях, которых он возьмет с собой. Он переложил бы эту заботу на их плечи и только бы одобрил сделанный ими выбор. Теперь же ему предстоит сформировать отряд самому.
– Объявим об этом утром и выдвинемся уже после полудня, – заключил он. – Кого мы оставим догонять?
– Всех крестьян, – немедленно отреагировал Нарамаро. – Мальчишек.
– Первые разбегутся, а вторые… Зачем тогда их было набирать? – Такеши дернул плечом, уже с трудом подавляя накопившееся за долгий день недовольство. – Нужно взять с собой половину тех и тех.
– Крестьян оставим, пусть разбегаются, – упрямо произнес Нарамаро. – Разберемся с этим, когда все будет кончено. Они будут нас задерживать, и какой смысл тогда разделяться?
Такеши фыркнул и промолчал. Если судить непредвзято, то Татибана был прав.
– За завтрашний день нужно посмотреть, кто болен, ранен или ослаб. Их также оставим.
– Нужно, чтобы с ними остался кто-то, кто может отдавать приказы. Они должны добраться до Тайра, и добраться вовремя, чтобы подкрепить наши силы на случай долгой осады
– Сатоки? – предположил Нарамаро и, заметив пробежавшую по лицу Такеши тень, удивился. – Что не так? Раньше ты выделял его среди прочих.
– Раньше… – повторил Минамото. – В нем что-то изменилось после сэппуку Фухито
– После сэппуку Фухито что-то изменилось в каждом из нас, – возразил Нарамаро и стиснул зубы. – Я доверяю ему больше, чем кому бы то ни было кроме себя и тебя.
– Я тоже, – после некоторых размышлений согласился Такеши. – Хорошо, пусть будет Сатоки. Поговорим с ним завтра.
Он откинулся на футон, укрылся плащом и в ту же секунду провалился в сон.
Когда Такеши проснулся от присутствия чужого человека в палатке, ему показалось, что он спал меньше минуты. Он замер на секунду, а после вскинул руку с кинжалом в тот момент, когда силуэт склонился над ним, так, что лезвие как раз коснулось незащищенной кожи на шее чужака.
Через мгновение Такеши узнал в человеке Мамору и, тихо выругавшись, слегка отвел лезвие, но все еще оставив его в опасной близости от мальчишки. Тот смотрел на него широко распахнутыми глазами, задержав дыхание; только быстро-быстро пульсировала жилка на шее.
– Щенок, – Минамото пожалел, что не может второй рукой отвесить мальчишке затрещину. – Кто учил тебя подкрадываться? Ты мог быть уже мертв.
Мамору тяжело сглотнул, и на его лице явно отразилось облегчение, когда Такеши, наконец, опустил руку с кинжалом.
– Что случилось? – спросил мужчина с нехорошим предчувствием. Едва ли мальчишка просто так осмелился вломиться к нему в палатку посреди ночи. Он посмотрел направо: футон Нарамаро был пуст.
– Сатоки-сан мертв, – на одном дыхании выпалил Мамору и поежился. – Я нашел его, когда патрулировал северную сторону лагеря.
Такеши готов был взвыть от бешенства. Он не сомневался в следующих словах Мамору.
– Он совершил сэппуку.
Минамото поднялся и, накинув на плечи плащ, вышел вслед за юношей из палатки. По небу разливалась предрассветная серость, а по земле стелился густой туман, из-за которого не было видно ног.
– Кому еще ты сказал?
– Нарамаро-саме. Он уже там. И больше никому.
– Хорошо.
Хотя на самом деле ничего хорошего не было.
Они быстро вышли за пределы лагеря, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, и в обход добрались до места совершения сэппуку. Нарамаро встретил их потухшим взглядом и ничего не сказал. Синяки под его глазами говорили о бессонной ночи и усталости, и Такеши подумал, что сам выглядит не лучше – такое же осунувшееся лицо, такие же утомленные черты.
Такеши мазнул беглым взглядом по фигуре Сатоки: его белые одежды выделялись ярким пятном на фоне серости этого утра. Нарамаро протянул ему клочок пергамента, на котором он прочитал посмертный дзисэй:
– Тысячи гор не заменят жизнь господина
Волос тончайший
Значительней жизни моей. *
– Если после смерти есть жизнь, я надеюсь, он встретится с Фухито, и Фухито разъяснит ему, как следовало исполнять приказ не совершать вслед за ним сэппуку, – сквозь зубы выговорил Такеши, с трудом сдерживая отвращение.
Как же он был зол и взбешен. Поступок Сатоки он расценивал хуже удара в спину, хуже любого предательства. Он не просто ослушался воли Фухито, он подвел их всех.
Он перехватил взгляд Мамору и скривился. Он надеялся, мальчишка придержит свои восхищения мужеством и преданностью Сатоки-сана, если они у него есть, до момента, пока Такеши не сможет их услышать.
Иначе он не сдержится, и будет, конечно, не прав, но, видят Боги, в которых он не верит, сохранять самообладание уже было выше его сил.
– Об этом никому нельзя знать, – Нарамаро посмотрел на друга. – Нам придется это скрыть.
– Да, – кивнул Такеши и повернулся к Мамору. – Принеси заступ или что-нибудь, чем можно копать.
Мальчишка исчез из поля зрения в ту же секунду.
– Скажем, что отправили его в какой-нибудь монастырь? Попросить еще помощи, – Татибана потер ладонью шею.
– И кого мы теперь оставим с войском?.. – вопрос Такеши повис в воздухе между ними.
Он не спрашивал, но был уверен, что Нарамаро в ту минуту чувствовал то же, что чувствовал он сам: как все вокруг них медленно катится в пропасть.
Смерть Фухито не стала неожиданностью ни для кого из них: все трое знали, что наступит день, и он совершит сэппуку.
Но Сатоки… его смерть была словно удар под дых – нежданной и ошеломляющей. Она несла с собой множество забот и проблем, которые преумножали те, что уже лежали на плечах Такеши и Нарамаро. Им нужно было скрыть его поступок от всего войска, чтобы за ним не последовала волна сэппуку, и определиться с самураем, которому они смогут доверить часть разделенных людей.
Медленно светало. Еще полчаса, и их силуэты станут легко заметны из лагеря даже при тумане – на открытом пространстве они как на ладони.
– Ты топаешь как табун лошадей, – не поворачивая головы, недовольно бросил Такеши, заслышав издалека приближение Мамору. И сразу же наткнулся на укоряющий взгляд Нарамаро, который без слов говорил ему, что следовало быть терпимее к мальчишке.
«Чтобы однажды ночью он напоролся на мой кинжал или привлек внимание врага шумом своих шагов», – Минамото выразительно приподнял бровь.
Мамору принес пару заступов, и они, испачкавшись в грязи так, что ее кусочки застряли даже в волосах, смогли вырыть для Сатоки неглубокую яму.
Такеши все происходящее претило. Они действовали разумно и единственно верно – о сэппуку никто не должен знать, и потому им следовало тайно и как можно скорее предать тело земле. Но в то же время то, что они делали, не было достойным Сатоки прощанием. Он был хорошим самураем и хорошо служил клану Фудзивара всю свою жизнь, а они собирались забросать его тело землей и покончить на этом. Они едва ли смогут указать место его могилы.
Мамору обкусал все губы, пока копал яму и помогал перенести в нее тело Сатоки. В какой-то момент часть внутренностей соскользнула с тела на землю с отвратительным чавкающим звуком, и юноша подпрыгнул от ужаса на месте. Такеши пришлось поднять их и положить в яму.
К тому моменту, как они ее засыпали, все трое с головы до ног и испачкались в земле и изрядно вспотели. Но неудобства телесные были ничем по сравнению с неудобствами душевными, потому что никто из них не был столь циничен и холоден, чтобы остаться равнодушным к содеянному.
На Мамору не было лица, он хлюпал носом, и Такеши не мог поставить это ему в вину.
