Текст книги "Самая крупная победа"

Автор книги: Виктор Пушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

13

Все время до следующей тренировки я опять, не переставая, думал об одном: ехать во дворец или не ехать? Сидел в школе – думал, шел по улице – думал, обедал – опять все думал! И, главное, посоветоваться было не с кем. Сева? Ну что он сказать может? Мать? С ней как-то стыдно о таких вещах. Жора? Он, конечно, толковый, но он потом обязательно должен всем растрепаться.

Но еще больше не давал покоя вопрос: а как же тогда быть с Рыжим? Так и позволить ему все время хамить, да? Решил: как Мишка! Поехать во дворец с чемоданом и, если его не будет, незаметно оттуда улизнуть.

Но этого делать не пришлось: Мишку встретил еще у дворца, на аллее, и, откровенно скажу, обрадовался.

– Ну ты как… вообще? – не глядя на него, спросил я, боясь, что он сейчас заставит пояснять, а что такое «вообще».

Но он сразу все понял и сказал:

– А что? Ничего. Отец говорит: пока несильно бьют, походи. Вот и буду. Ну, а уж если… то, конечно, брошу. И потом, я еще очень боюсь, что меня и без этого выгонят.

– За что?

Оказалось, что он две тройки – алгебру и английский – никак исправить не может.

– Не понимаешь, да? – осторожно, чтобы не обидеть, спросил я.

– Ну да. Знаешь, сначала как-то запустил, а вот теперь сижу как осел…

Я подумал и предложил:

– Хочешь, Борису скажу?

– Зачем?

– Ну, он поможет. Он как-никак в десятом классе.

– Стыдно…

– Чего же стыдного? Стыдней потом из-за этого вылетать.

– Ну ладно. А то уж я просто не знаю, что и делать. Дальше говорить нам помешали Борис и Комаров. Они крикнули издалека:

– Подождите нас! – и, догнав, пошли рядом. У меня на душе стало совсем хорошо.

– Сегодня мы тебе покажем, как нужно наносить удар в туловище, – шепнул мне Комаров.

А Борис вдруг вытащил из кармана теннисный мячик и спросил нас с Мишкой:

– Такой имеете?

– А зачем? – удивились мы.

– Эх, вы! – уничтожающе посмотрел на нас Комаров. – Отсталые вы люди!

– Это чтоб руки были сильнее, – пояснил Борис. – Ходи и сжимай себе вот так. – Он несколько раз крепко сжал мяч, точно собирался раздавить его. – И за месяц-полтора мышцы знаешь как окрепнут. У боксеров должны быть сильные кисти. Ну-ка, дай твою руку, – кивнул он Мишке. – Вот так. А теперь ты жми мою, а я твою.

Мишка попробовал, но сразу скрючился и присел.

– Больно! – завопил он.

– Вот видишь? – отпуская его, спокойно сказал Борис. – А я всего-навсего третий месяц с мячом хожу.

– А где его взять? – разминая замлевшую кисть, заинтересованно спросил Мишка.

– Да в любом спортивном магазине сколько хочешь. А пока не купите, можно сминать газету с угла одной рукой в твердый комок. Польза такая же. В день по одной, поняли?

– Ага! – сказал Мишка.

А я незаметно подтолкнул его, когда Комаров отстал шнурок завязать, чтобы и он отошел, и сразу же рассказал Борису о Мишкиной беде.

– Так чего же до сих пор молчали! – возмутился он и, обернувшись, крикнул: – Это правда?

Мишка опустил голову.

– Эх, ты! – упрекнул Борис. – Надо было сразу же говорить. Приноси в следующий раз свои учебники, ясно?

– Ладно! – обрадовался Мишка.

Потом оказалось, что они живут не так уж далеко друг от друга. И Борис сказал, что можно к нему завтра приехать.

Я прямо был готов обнять его за это. Все-таки жалко, если бы Мишку выгнали.

Когда мы пришли во дворец, поднялись в раздевалку и начали готовиться к тренировке, вошел Вадим Вадимыч, сел и стал разговаривать с Борисом сначала о каком-то боксере, потом о соревнованиях и вдруг – как мне показалось, специально для меня – заговорил о храбрости и твердости характера; все новички так и впились в него глазами.

– Да, да, уже давно доказано, что храбрость – дело наживное. Воля так же, как и сила мышц или выносливость, постепенно вытренировывается. И нужно только очень пожелать быть храбрым! («Правильно, и отец так же говорил!») И вы не думайте, пожалуйста, что храбр тот, кто ничего не боится. Это вовсе никакая не храбрость…

– Как же так? – удивился Мишка и недоуменно огляделся.

– А вот так. Муха садится слону на хобот и кусает его. Она храбрая?

– Ну-у, муха! Так она же ничего не понимает!

– Правильно. И тот, кто ничего не боится, тоже ничего не понимает, и поэтому-то он вовсе и не храбрый. По-настоящему же храбр тот, кто боится, но, преодолевая страх, идет и идет к намеченной цели, крепко держа себя при этом в руках, понятно?

«У-у, так-то и отец говорил, – разочарованно подумал я. – Будто это очень легко – бояться, а все-таки идти!» С завистью покосился на Верблюда и Ерему. Они посматривали на всех с усмешечкой. Сразу было видно, что уж им-то об этом и говорить нечего, они и без того ничего не боятся.

Прямой левый в туловище оказался гораздо легче, чем в голову. Требовалось только под конец резко нагнуться в пояснице, чтобы достать до противника и сделать удар полновеснее.

Но вот когда я вышел на ринг, то опять обо всем забыл. И устал опять страшно. «Да как же это они боксируют по два, по три раунда?» – удивлялся, глядя потом, как без устали крутились по рингу старенькие.

Когда мы все помылись и собрались в раздевалке, будто невзначай зашел в тренерскую комнату и Вадим Вадимыч. Он достал из столика фотоальбом, пригласил всех подсесть поближе, раскрыл его. И я увидел стареньких, какими они были год, два и даже три назад.

Все выглядели абсолютно по-другому. И дело было вовсе не в том, что тогда это были худенькие, узкоплечие, неуверенные в себе мальчишки. Нет, я уловил в выражении их глаз, лиц, фигур то, что со стыдом видел у себя, Мишки и других новичков.

Вот боксирует в учебном бою Борис. Снимок сделан явно неожиданно, и шутливая подпись, брошенная наискосок, как нельзя лучше выражает суть происходящего: «Не бойся, я сам боюсь!»

У обоих искаженные от страха, перепуганные лица, зад оттопырен, а вес тела – на левой ноге, чтобы можно было немедленно удрать.

– Вот это их первый учебный бой, – улыбаясь, пояснил Вадим Вадимыч.

Я невольно посмотрел на участников этого поединка, которые только что храбро и красиво боксировали, и подумал: «Так, значит, и они когда-то не меньше моего дрейфили?»

По дороге домой Мишка сказал:

– Ну уж пусть мне теперь кто-нибудь похвалится, что никогда ничего не боялся! Чепуха, все боятся!

– Правильно, – подтвердил Комаров. А Борис добавил:

– Только вот некоторые со временем преодолевают это, а другие падают духом и сдаются.

Я вспыхнул и опустил голову. Ведь чуть было не сделал такую глупость.

В этот вечер я сам пошел к Севе и для начала смял две газеты одной рукой; правда, под конец незаметно помогал и другой. Сева тоже попробовал, но даже и одну до конца не домял, сказал: «Ладно, после, сейчас что-то не хочется», – а я-то видел, что он устал, но сделал вид, будто не понял его хитрости, и хотел начать объяснять, что такое настоящая храбрость, да прибежала его сестренка, плакса Лидка, увидела измятые газеты и сразу же пообещалась папе сказать. Оказывается, он их еще не читал.

– Что же ты новые-то дал! – возмутился я.

– Да ладно, не обращай на нее внимания! – махнул рукой Сева. – Дальше, дальше-то что?

– Ну что? – делаясь строгим и вспоминая, что нам говорил Вадим Вадимыч, сказал я. – В общем, запомни: храбрый не тот, кто ничего не боится, а тот, кто боится…

– Как же это? – не дослушав, удивился Сева. – Значит, если наша Лидка мышей боится, так она самая храбрая?

– Да ты подожди! – рассердился я. – Я ж не договорил: кто боится, но все равно идет и идет вперед, ясно?

– А Лидка твоя, конечно, трусиха. Но вот если бы она боялась мышей и все равно шла бы на них, тогда бы она считалась храброй. Понял?

– Угу. Ну, а как же вот теперь… другим-то эту самую храбрость воспитывать? Нет, ты, пожалуйста, не думай, что у меня ее нету. Но все-таки – как?

– Ну как. Очень просто, – ответил я, будто все только от меня зависело. – Ну вот ты чего, например, больше всего боишься?

– Пенки в молоке!

– Это не то. Что-нибудь другое, настоящее.

– Тогда… – задумался Сева, – тогда в темноте на кухню выходить.

– Вот это подходяще. Так, значит, ты боишься?

– Угу, – кивнул Сева.

– А ты все равно иди туда, понял?

Лидка крикнула из соседней комнаты, что я и сам-то, наверно, всего боюсь, только зря других научаю.

– Ты вот сам попробуй. Сходи-ка на чердак! Сходи! – кричала она. – Пусть тебя там нога схватит!

Ух ты! Об этом я даже и думать не решался. Как же теперь быть?

Проглотив слюни, я крикнул:

– Ну и что, и пойду! – и покосился на Севу. (У него даже рот от удивления раскрылся.) И пойду! – еще громче крикнул я и, сам ужасаясь своей решимости, шагнул к двери.

– Постой, – крикнул Сева, – не ходи!

– Почему? Думаешь, там правда нога? Эх ты, суеверный! – презрительно сказал я и почувствовал, что теперь куда угодно готов залезть, не только на чердак. Однако на полутемной площадке я вдруг ощутил, как вся моя храбрость улетучилась, и в нерешительности остановился.

За спиной тонко скрипнула дверь. Это Сева с Лидкой подсматривают. Я заставил себя шагнуть на едва видную в полутьме крутую лестницу. Она громко и страшно заскрипела.

– Ой-ой-ой! – закричала Лидка и захлопнула дверь. Мне стало совсем жутко. И в то же самое время я понимал, что спускаться обратно нельзя: Лидка засмеет, по всему двору разнесет, ославит… Чтобы подбодрить себя, я крикнул:

– Чего же вы, испугались?

– Да нет, что ты! – возмутился из-за двери Сева и снова ее слегка приотворил.

– Да ты выходи, будешь снизу смотреть, – как бы заботясь исключительно об удобствах приятеля, посоветовал я.

– А нам и отсюда видно! – ехидно крикнула Лидка. – Иди, иди! Что, забоялся, да?

Я понял, что они, конечно, не выйдут и мне придется идти на подвиг в одиночестве. Набрав в легкие побольше воздуха, точно собирался нырять, пугаясь скрипа ступенек и замирая от ужаса, я полез выше, в темноту. А вот и черная дыра – вход на чердак. – Не надо, слезай обратно! Верим! – завизжала и затопала вдруг внизу ногами Лидка.

Я хотел уже было сказать: «А, сдрейфили!» – и небрежно спуститься вниз, но что-то более сильное, чем страх, подтолкнуло к черной дыре.

– Ну нет уж, уговор дороже денег! – И я, готовый ко всему, сунулся в бархатистую темноту, где густо пахло пылью и печными трубами.

Но в следующую секунду, весь похолодев, отпрянул, крепко стукнувшись о какую-то доску затылком: из-под самых моих ног что-то выскочило и с писком кинулось в сторону… Уж потом сообразил: мышь.

Для храбрости топнул на нее ногой, отчего еще сильнее запахло пылью, и снова замер, не отвечая тревожно кричавшим снизу Севе и Лидке. Из угла кто-то, не мигая, упорно смотрел прямо на меня зеленым глазом.

От страха я чуть с лестницы не скатился. Но, вспомнив, что храбрый тот, кто боится, а все равно идет и идет вперед, осторожно шагнул к этому страшному глазу и чуть не взвыл: по волосам скользнуло что-то мягкое и омерзительное! Вскинул руку – пальцы наткнулись на пушистую от пыли бельевую веревку.

– Ге-на! Ге-на! – кричали снизу Сева и Лидка. – Слезай! Верим! Слезай!

А потом вдруг ужасно заскрипела лестница, весь чердак осветился, и раздался бас Севиного папы:

– Ты что это здесь делаешь? Спускайся сейчас же! Я обернулся и, зажмурившись от света карманного фонарика, ответил:

– Да так, – и оглянулся на то место, откуда только что смотрел страшный глаз.

Там лежала обыкновенная пивная бутылка, на которую падал свет луны в щель забитого слухового окна.

Едва не плюнув с досады, я, осторожно ощупывая ногой ступеньки, стал спиной слезать вниз. На площадке было полно народу: мать, дядя Владя, его жена, Севина мама, сам Сева и Лидка.

Я взглянул на встревоженное лицо своей матери и нахмурился: сейчас при всех ругать будет…

– А он, а Гена не испугался и полез! – захлебываясь, рассказывала Лидка. – Мы с Севой все прямо дрожали, а он все равно лез и лез! – Она обернулась ко мне: – Ну, видал там ногу, да? Это ты на нее так сильно топал, да?

Мне хотелось ответить, что вообще-то пришлось кое на кого топнуть, но Севин папа строго сказал:

– Никакой ноги мы там не нашли, и, пожалуйста, не болтай вздора!.. Но вот свою, Геннадий, ты там мог очень даже свободно потерять!.. А вам стыдно подстрекательством заниматься, да, – сказал он Севе с Лидкой. – Марш сейчас же домой!

И они все ушли.

Мать ничего не сказала, а лишь, вздохнув, кивнула на мои штаны.

Я посмотрел: ой, какие пыльные! И, в первый раз по-настоящему довольный собой, взял щетку и гордо пошел на парадное – там лампочка была поярче.

Эх, скорее бы опять на тренировку, чтобы как следует испытать себя!

14

И вот я снова в боксерском зале. И Вадим Вадимыч говорит мне:

– Ну что ж, Строганов, начнем сегодня с тебя. Полезай в ринг.

Мои колени опять было задрожали, а ладони вспотели. Но я нарочно повыше поднял голову, небрежно залез за канаты и с улыбкой протянул партнеру руки для пожатия. Потом поскорей отскочил на шаг и приготовился к бою.

В первый раз я отчетливо видел и своего противника, и то, что он собирался делать, и был начеку. Только замечал, что он готовится атаковать, не закрывал глаза, как прежде, а быстро нагибался либо подставлял под удар перчатку, плечо или локоть и сразу же сам старался попасть в него. Правда, страх то и дело стеснял дыхание. Но я заставлял и заставлял себя атаковать, лихорадочно вспоминая, какой прием лучше всего подходит.

Когда раунд окончился и я, потный и возбужденный, стал вылезать из ринга, Вадим Вадимыч не отчитывал меня, а Борис обнял за плечи и радостно зашептал:

– Вот сегодня совсем другое дело!

Мишка тоже подошел, посмотрел, но ничего не сказал, только головой покачал: дескать, ну и ну…

А я, ни на кого не глядя и боясь выказать свое торжество, снял перчатки, дождался команды и начал бой с тенью, почти не чувствуя усталости…

Севе рассказывал о том, как боксировал, с таким жаром, что он подозрительно спросил:

– Подожди, а ты что, разве сегодня в первый раз?

– Да нет! – смутился я. – Просто до этого такого хитрого и ловкого противника не попадалось.

На следующей тренировке я вел себя на ринге еще свободнее, окончательно поняв, что гораздо выгоднее смотреть опасности в глаза, чем прятаться от нее. Тогда сразу ясно, каким приемом или защитой лучше всего пользоваться.

Вижу, что партнер, например, хочет нанести мне левый прямой в голову, от которого раньше только и делал, что закрывался локтями, сразу же отбиваю его перчатку, а сам провожу ответный удар в корпус. И получалось: он с носом остается, а я зарабатываю очко! Или же сам стараюсь его обхитрить: делаю вид, будто собираюсь заехать ему в туловище, а как только замечу, что он торопливо защищает его, неожиданно перевожу удар в голову, а сам скорей отпрыгиваю подальше, чтобы отквитаться не дать. И делал все это я, наверное, правильно, так как, когда раунд окончился и мы с партнером, потные и взъерошенные, выбрались из ринга, Вадим Вадимыч кивнул мне:

– Неплохо.

Я чуть не подпрыгнул от радости. А Борис, Комаров и Мишка звонко хлопали меня по плечу и хвалили.

– Да что вы! – скромничал я. – Ну что такого? Делал, как вы говорили, и все.

А самому было так приятно, что сразу же вся усталость куда-то девалась, руки стали легкими, ноги послушными. Ну так и хотелось еще раундик попробовать!

Сделав бой с тенью, поколотив снаряды, взял скакалку – уж теперь научился не хуже стареньких! – стал прыгать и внимательно смотреть, как боксируют на ринге другие. Раза два, когда сражался с высоким белобрысым парнем Мишка, чуть было не крикнул, что нельзя пользоваться с таким длинными ударами, а нужно подныривать под его перчатки и контратаковать. Смотрел и удивлялся: да неужели же Мишка сам до этого додуматься не может? Когда тренировка окончилась и мы пошли домой, я сказал ему:

– Неправильно ты сегодня. Надо было как? Нагибаться от его ударов, а самому все встречные и встречные проводить. А ты?

– Да ну… – отворачиваясь, мрачно пробурчал Мишка. – Больше не буду… ходить сюда…

Я даже остановился.

Вообще-то многие из тех, что записались в секцию вместе с нами, уже давным-давно ушли. Борис сказал, что нигде такого большого отсева нет, как у нас. Думают, что ничего не стоит выучиться, а начинают – ничего не получается. Стараться же лень – вот и уходят. Особенно удивляло меня, что быстрее других исчезали как раз те, которые при поступлении очень уж куражились. Вадим Вадимыч сказал, что это совершенно закономерно: храброму человеку незачем шуметь и бахвалиться, он свое дело делает тихо, скромно, а вот всякие фанфароны пытаются показать, что они храбрые. На поверку же выходит наоборот.

Но Мишка-то не такой – он хороший парень, и очень жалко, если он уйдет.

– Почему? – оглянувшись, спросил я шепотом.

– Да потому что… ничего не получается!

– Эх, ты! – возмутился я. – От кого, от кого, но уж от тебя не ожидал такого! Да разве можно так падать духом? Да надо знаешь как? Тебе страшно, да? А ты иди. У тебя не получается, да? А ты еще смелее иди. И вот тогда и увидишь, что победа будет на твоей стороне! Ты думаешь, я не боялся… то есть не волновался и у меня все сразу же получалось?

– Правда? – останавливаясь, спросил Мишка.

– И я почувствовал, что он признает в эту минуту мое превосходство над собой.

– Конечно! В общем, теперь, когда будешь выходить на ринг, смотри на меня. Я тебе все напоминать буду.

– Ладно! – сказал Мишка и сразу же повеселел.

Сева потребовал, когда я пришел домой:

– Хватит, сегодня уж показывай, как драться надо! А то что я все зря шагаю да махаю кулаками по воздуху.

– Хорошо. Только вот я не знаю, как же мы без перчаток будем?

– Можно самим сделать. Я знаю из чего. Пошли!

Я хотел было пойти посмотреть, но вошла мать и сказала:

– Сначала поужинай.

Сева сказал:

– Ладно, ты ешь, а я пойду и все сам подготовлю, и умчался.

Я сразу же, на радость матери, все съел и уже пил чай, когда снова, держа одну руку за спиной, прибежал Сева.

– Вот! – И он показал из-за спины кусок наискось откромсанного нового ватного одеяла. – Из этого можно?

Я оценивающе посмотрел.

– Вообще-то можно. Только где ты это взял? От своего отрезал, да?

– Да нет, – успокоил Сева. – Нашел… валялось… Пошли в другую комнату, чтобы твоя мать не увидела.

– Возьми только ножницы, иголку и нитки.

Как мы ни прикидывали, принесенного куска хватало только на три перчатки.

– Постой, я пойду еще немного отре… то есть найду! – дернулся к двери Сева.

– Не нужно, хватит. Будем тремя драться: ты две возьмешь, а я одну.

Сева обрадовался:

– Я тебя двумя знаешь как?

– Попробуй, попробуй, – ответил я и стал старательно вырезать будущие перчатки.

Шить решили одновременно две: одну я, другую Сева; но у Севы сразу же почему-то запуталась нитка, а под конец и порвалась.

– Эх ты, растяпа! А еще в школе проходил! – шипел я и снова насаживал ему (как это делают многие мальчики!) иголку на нитку. – На, и поосторожнее!

Когда все три перчатки были готовы, Сева от радости даже затопал ногами.

– У-ух ты! Здорово! – заорал он во все горло.

– Ребята, ребята! – взмолилась из другой комнаты мать. – Вы мне мешаете.

– Слышишь? – шикнул я. – Пойдем на лестницу. На лестничной площадке никого не было, только с улицы доносилось монотонное хлюпанье дождя да скрипела и стукалась о стену распахнувшаяся от ветра дверь подъезда. А окно было такое черное и страшное, что даже мурашки по спине пробежали.

Незаметно поглядев на чердак – ведь лазил же туда, никаких ног там не видел, а вот все-таки… – я сказал Севе:

– Давай сначала тебе надену, – и стал натягивать ему рукавицы; они были кособокие, неуклюжие, но нам казались самыми настоящими, боксерскими.

Затем я надел третью перчатку себе на левую руку и скомандовал:

– В стойку становись!

Сева сразу же как-то смешно растопырился, воображая, что это и есть настоящая боксерская стойка, и с уважением спросил:

– А ты так и будешь со мной одной левой, да?

– Конечно! – горделиво ответил я, хотя давно уже убедился, что только левой и можно что-нибудь сделать, а с одной правой сразу же пропадешь.

Ведь боксеры обращены друг к другу левым боком, и правая рука находится намного дальше от противника. Поэтому она совсем не приспособлена к быстрым и неожиданным ударам, а только и умеет, когда нужно, добавлять да подбородок защищать. Вадим Вадимыч объяснял, что левая рука – шпага, а правая – кинжал. Ну, а шпагой-то куда удобней и безопасней действовать.

– Так вот, – начал я солидно, вспоминая, что в этом случае говорил нам тренер, – сейчас, значит, вы… то есть мы поработаем на технику один раундик.

– Угу, – кивнул Сева. – А что такое «раундик»?

– Ну-у, это когда драться… тьфу!.. работать разрешается. Да ты не перебивай!

– Ладно.

– Так вот, один раундик. И не надо бить изо всех сил, а нужно стараться технику показывать, понял?

– Угу. Не буду изо всех сил, не бойся.

– Да я-то не боюсь. Но так полагается.

Сева устал стоять в стойке и тоскливо спросил:

– Ну, можно начинать-то?

– Можно, – кивнул я и хотел тоже встать в стойку, как вдруг почувствовал, что на меня обрушились перчатки, одна даже попала в рот, и в зубах остался клок ваты.

– Ты что, с ума сошел?! – отплевываясь, закричал я. – Да я же еще и в стойку-то не встал!

– Так ты же сам сказал – можно! – пробурчал Сева.

– Я сказал «можно» в смысле: сейчас начнем, а ты… – огрызнулся я и недобро подумал: «У-ух уж теперь я тебе за это покажу!» – изготовился, но дверь Севиной квартиры вдруг отворилась и из нее выглянула Лидка.

– Это чего вы тут стоите? – подозрительно спросила она.

Сева сразу же подскочил к ней, стал торжествующе крутить перед ее носом перчатками:

– Во, погляди! Настоящие боксерские! Сами сделали! – потом вдруг спохватился и поспешно спрятал руки за спину.

Но было уже поздно.

– А ну-ка, ну-ка, покажи! – еще подозрительнее прищурилась Лидка, храбро наступая на Севу. Потом повернулась и бросилась домой, оставив дверь открытой.

– Мама! Ма-ам! – на бегу вопила она. – Севка все мое ватное одеяло изре-еза-ал!

И тотчас же из комнаты раздалось грозно:

– Сева, иди сейчас же сюда!

Мигом оценив положение, я лихорадочно стянул с себя злополучную перчатку и сунул ее остолбеневшему приятелю. Бесшумно вскочил в нашу квартиру, тщательно запер дверь и, осторожно продохнув, с невинным видом вошел в комнату.

– Ты отчего такой возбужденный? – переставая писать и пристально вглядываясь в меня, спросила мать. – С Севой опять повздорил?

В уличную дверь сильно и грозно забухали.

Я испуганно остановил поднявшуюся с места мать:

– Не ходи, это не к нам!

– Тогда почему же ты так испугался, если не к нам? – возразила она и вышла из комнаты, а я сразу же юркнул в другую, оставив щель, чтобы подсматривать.

В следующую секунду до меня донесся писклявый голос Денежкиной.

Мать успокаивала ее:

– Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, пожалуйста. Все сейчас разъяснится!

И они вошли в комнату.

За ними – Лидка.

Мать позвала строго, делая знак Денежкиной, чтобы та не торопилась:

– Геннадий, это ты сделал? – и показала перчатки.

– Да, – еще не понимая, в чем дело, еле слышно ответил я.

– А ты знал, из чего ты это шил? – еще строже спросила мать.

– Да, Сева сказал, что он нашел.

– Да как же это – нашел? Он отрезал от нового Лидиного одеяла! – закричала Денежкина. – И он мне сказал, что ты…

Мама попросила Лидку позвать Севу. И, когда он, подталкиваемый в спину, нехотя вошел, я шагнул к нему навстречу:

– Скажи, ну вот скажи при всех честно, как ты мне объяснил, где взял для перчаток одеяло! Скажи!

– Я сказал, что наше-о-ол… – весь сникнув, протянул Сева.

– Правильно! – подтвердил я и посмотрел на его маму.

В дверь сначала постучали, и вслед за этим в комнату просунулась голова Севиного папы.

– Вот, полюбуйся, полюбуйся, что твой сынок наделал! – стала совать ему в нос перчатки Денежкина. – Все Лидино одеяло изрезал!

– Да что, что это такое? – отбиваясь, спросил он.

– Боксерские варежки! – ехидно взглядывая на меня, пояснила Лидка.

– Не варежки – перчатки, – мрачно поправил Сева.

– Ах, так вон оно что! – Севин папа обернулся ко мне: – да разве же это боксерские перчатки? Что учишь Севу, это хорошо. Но только почему же тайком? Сказали бы: так и так, нам нужны перчатки, и мы бы вам сразу же купили настоящие. Правда? – Он взглянул на жену.

– Не болтай ерунды! – сердито возразила она. – Чтоб я позволила своему ребенку такой грубостью заниматься? Никогда!

– Ну вот ты как! – виновато воскликнул Севин папа. – Ну ладно, ладно, в таком случае давайте извинимся перед хозяйкой за наше шумное вторжение и последуем домой.

Он извинился, и они все вышли.

Я посмотрел на мать, она покачала головой:

– Нехорошо. Ты старше, умнее и должен как-то направлять его, а не резать вместе с ним одеяла.

– Да он же говорил… – начал было я.

– Мало ли что он говорил, – перебила мать, – но ты же видишь, что это хорошее, совершенно новое одеяло, значит, оно не могло где-то просто так валяться.

– Ладно, – сказал я, – теперь буду по-другому за ним смотреть. Только ты, пожалуйста, ну… не верь, что бокс – грубый. Он интересный и полезный!

Однако увидеться с Севой оказалось не так-то просто: с этого вечера он стал прятаться от меня, даже на улицу не выходил, сколько я ни караулил его у кухонного окна. Мало того, дядя Владя сказал, что, когда я в школе, он везде ходит и хвалится, что если бы не Лидка, то он меня с двумя перчатками всего бы избил.