Текст книги "Самая крупная победа"

Автор книги: Виктор Пушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

4

Вадим Вадимыч попрощался с последним учеником, обернулся и, как мне показалось, глядя на меня одного, пошел к нам. «Все… вот сейчас!.. – закрывая глаза и пятясь, с ужасом подумал я. – Сейчас он мне первому трахнет!»

– Что с тобою? Куда же ты пятишься? – услышал я спокойный голос и, открыв глаза, увидел удивленное лицо тренера.

Оглянувшись и убедившись, что все равно бежать некуда, я, не поднимая глаз, шепотом сказал, что вот пришел, чтобы записаться на боксера, и снова зажмурился, в отчаянии говоря себе: «Ну уж теперь пусть… пускай бьет!» – и весь напрягся в ожидании удара.

Но ничего подобного не произошло, а вместо этого я вдруг услышал:

– Ах, так вон оно что!

Я открыл глаза: Вадим Вадимыч оглядывал всех, кто стоял у дверей.

– И вы?

– И мы… – опуская голову, безнадежно ответил Мишка.

– Та-ак… – Вадим Вадимыч теперь уже зорко осмотрел всех, задержался взглядом на Ереме. – Тогда тебе, дорогой, придется расстаться со стильной прической: боксерский зал не танцевальная площадка, здесь не должно быть ничего лишнего. Вот как надо, – и указал прямо на меня, отчего мне сразу стало жарко.

Ерема опустил голову, засопел, а Вадим Вадимыч уже снова обращался ко всем:

– Ну, а учитесь как?

– Хорошо-о-о… – последовал недружный ответ.

Я невольно покосился на Верблюда и его приятеля. Что-то больно не верилось, что и у них все хорошо. Уж такие два…

– Только так, иначе у нас нельзя, – говорил Вадим Вадимыч. – С тройками не принимаем. Дневники сам буду проверять.

«Пожалуйста! – чуть было не вырвалось у меня. – Ох, да уж я тогда!..»

– И еще одно. Кто из вас курит?

– Я… – страдальчески сдвигая к носу брови, негромко, после тягостного молчания, прогудел широкоплечий парень с добрым лицом.

Ерема прикрыл было ладонью рот, но спохватился и спрятался за спины других. А Верблюд сразу присел, чтобы его не было видно; он сделал страшные глаза, когда я удивленно посмотрел на него.

– Больше никто? – строго спросил Вадим Вадимыч. Все молчали. И тогда он обернулся к курильщику:

– Что честно признался – хорошо. Но ничего у нас с тобой, дорогой, не выйдет.

– А если… брошу?

– Вот тогда посмотрим. Ну, а вы, – Вадим Вадимыч обернулся к нам, – ступайте во врачебный кабинет, осмотритесь и принесите старосте группы справки, которые вам там дадут.

«Но почему… почему же он никого не ударил? – опасливо поворачиваясь и вслед за новыми товарищами выходя из зала, удивленно думал я. – Ведь нам же с Севой сказали, что… Так неужели же это все враки?»

Первыми прошли медосмотр мы с Мишкой. Ерема и его дружок сосали конфетки, чтобы табаком не пахло.

Когда вышли из кабинета, Мишка зловеще зашептал:

– Ничего-ничего, врач, он все равно узнает!..

И мы опять пошли в боксерский зал, чтобы отдать врачебные справки.

Там нас строго встретил староста группы, коротко остриженный, высокий серьезный парень – наверно, из девятого или из десятого класса, – так же, как и я, в кителе, только с комсомольским значком на груди. Он провел нас через раздевалку в тренерскую – небольшую комнату без окон, с письменным столиком и двумя стульями. Усевшись за стол, он долго и подозрительно рассматривал наши справки, точно они были поддельные. Потом строго сказал, что теперь ладно, запишет нас в секцию, но условно.

– То есть как условно? – испугался Мишка.

– Очень просто. Вы должны еще заполнить вот эти карточки. – Он выдвинул ящик стола, достал оттуда две голубенькие бумажки и протянул сначала Мишке, потом мне. – А когда это сделаете, пусть ваши родители подпишутся, что они не против, чтобы вы занимались боксом. Без этого не принимаем. Да не забудьте полотенца и мыло: в душе обязательно будете мыться. Понятно?

Мы дружно сказали, что понятно, и, попрощавшись, вышли из зала.

– Фи-и! – тоскливо просвистел Мишка, когда мы оказались на улице. – Моя мать ни за что не подпишет и отцу не разрешит.

Мне стало жалко его, да и потом очень не хотелось терять такого хорошего товарища, с которым только познакомился, а казалось, знал уже десять лет.

– Да ты уговори. Или даже, знаешь, лучше вот что: скажи одному отцу по секрету. Понимаешь?

– Верно, правильно! – обрадовался Мишка. – Здорово придумал! Так и сделаю! – Он в возбуждении огляделся и ахнул, натолкнувшись взглядом на часы, которые висели на углу дома: – Вот это да! Уже десятый час, а мне еще ехать сколько!

Я тоже заволновался: ой, да я же никогда не бывал в такое время далеко от дома, вот теперь когда до него доберусь?

В метро спустились вместе с Мишкой. Оказалось, он жил недалеко от нас, на Зубовской площади. Говорили мало. «Мамочка, миленькая! – репетировал я про себя. – Это я во Дворце спорта был, на боксера записывался. Поздно потому, что у врача осматривался».

Мишка хмуро считал мелькавшие за стеклянной дверью вагона огни. А когда мы выбрались из метро, то, не глядя, сунул мне руку и зашагал прочь.

«А жалко, если ему все-таки не разрешат», – забывая о себе, с сожалением подумал я, входя в парадное своего дома.

Шагая сразу через две ступеньки, хотя в подъезде едва светила мохнатая от пыли лампочка, я поднялся на второй этаж и, как ни уговаривал себя, все же оглянулся на чердак, к которому круто шла ветхая деревянная лестница.

Это было самое страшное место в нашем доме. Там лет пять назад жена дяди Влади увидела отрезанную человеческую ногу. От страха она бросила в пыль таз с бельем и кубарем скатилась по лестнице вниз. И хотя мой отец лотом лазил на чердак с электрическим фонариком и увидел, что там просто валяется пыльная вата, которую клали на зиму между окон, чердак так и остался для ребят самым страшным местом.

Ощутив, как по спине пробежал холодок, я лихорадочно нашарил ручку двери и хотел было уже рвануть ее на себя, но из своей квартиры вдруг высунулся Сева, и я сделал вид, что вовсе и не тороплюсь.

– Приехал, да? – выходя на площадку и тоже взглядывая на чердак, прошептал он. – А чего это ты так долго? Я тебя жду-жду. – И еще больше понизил голос: – Знаешь, твоя мать к нам три раза прибегала.

– А ты что сказал?

– Ну что… чтоб она зря не беспокоилась… что ты скоро придешь.

– А куда я поехал, не сказал?

– Нет, что ты! – воскликнул Сева, нахмурился и опустил голову. – Но она сама как-то догадалась.

– Эх, ты! – уничтожающе глядя в его голый затылок, презрительно сказал я. – Все-таки проговорился!..

– Больше-то никому не сказал?

– Не-ет! – Сева поднял голову. – Я же на улицу-то не выходил! Ну, расскажи, расскажи, как ты там? – глядя на меня с нескрываемой завистью, спросил он.

Я смягчился, стал рассказывать о дворце, о боксерском зале, о Мишке, тренере и врачебном осмотре.

– Ух ты! – задыхался от восторга Сева. – Всего осмотрел, ослушал и сказал – можно?

– Да-а! – гордо кивнул я.

– Ну, а это… А куда тебя били-то?

– Ну, куда били? – выгибая грудь колесом, солидно ответил я. – Ну-у, куда?.. – повторил, лихорадочно соображая, а куда же действительно могли. – Вот сюда! – и ткнул в плечо.

– Ну, а ты?

– А что я? Ничего. Только чуть-чуть покачнулся. Дверь нашей квартиры вдруг приотворилась, и из нее выглянула мать.

– Ах ты негодный! – крикнула она, точно я находился от нее метрах в ста, и, схватив меня за руку, потащила в комнату. – Да ты что же это со мной дела ешь? Время уже одиннадцатый час, а его все нет и нет! Я переволновалась, не знала, что подумать!

– А разве тебе дядя Владя ничего не говорил?

– Говорил, но все равно. Чего я только не представила! Спрашиваю Севу – молчит. И лишь когда его мама взяла ремень, заговорил! Это на каких таких боксеров ты ездил записываться, а? Ты что, с ума сошел, да? Хочешь, чтоб тебя убили там? И не смей даже думать об этом. Иди сейчас же умывайся и садись ужинать!

Я уныло скинул пальто и побрел на кухню умываться.

– Это чего тебя там строгали-то? – с любопытством спросил сидевший у окна с папироской во рту дядя Владя.

– Да так… – уклончиво ответил я и замер, заслышав шаги матери.

– Нет, вы только представьте себе, что он задумал!.. – прямо с порога начала она, не обращая внимания на мои знаки.

– Учудил, брат, учудил! – прогудел дядя Владя, когда мать рассказала, в чем дело. – Да ты знаешь, как там бьют, нет? Да там и глаза, и зубы, и печенки-селезенки, и все протчие внутренности отбивают! Как выйдешь за эти самые веревки-то, тебя и начнут и начнут волтузить. Ты думаешь, зачем они у них там растянуты? Чтоб бежать было некуда. Да-а! Тебя бьют, а бежать некуда, тебя молотят, а схорониться негде. Пока нос не сломают да все зубы не повышибут, не выпустят оттеда!

Он говорил это так уверенно, что я готов был уже пойти на попятный, да вдруг понял, что все это враки.

Не зная, что я уже побывал в боксерском зале, дядя Владя солидно продолжал:

– Видал, видал я раз, где они там эту, так сказать, науку-то свою проходят. Увечье, сплошное увечье!.. Для вышибленных зубов у них, стало быть, в уголке специальные ящики приспособлены; для стока крови из носу по всей зале аккуратно желобочки проложены, чтоб, значит, пола зря не пачкали. Залезут, стало быть, за эти самые веревки-то, побьются-побьются, а как только кто духом изойдет – с катушек долой, – так его, горемычного, берут таким вот макаром за руки, за ноги и в уголок волокут. Так что к концу там целый штабель набирается. Сам видел, собственными глазами! – прикладывая руку к сердцу, закончил дядя Владя и победно поглядел на меня.

Тут уж я не сдержался, возмущенно шагнул на него. Да что он такое наговорил? Все это вздор, враки!

– Мамочка, не слушай его, пожалуйста, не слушай! – со слезами в голосе крикнул я. – Это все неправда! Это все не так! Пойдем лучше в комнату, и я тебе все-все по-настоящему расскажу!

И я кое-как утащил мать из кухни и, чуть не плача, стал рассказывать, что видел во Дворце спорта на самом деле.

– Мама, а все, что говорил дядя Владя, неправда! Там все не так. Там такие же, как и я, ребята. Есть даже меньше. И я не видел ни у кого из них ни сломанных носов, ни выбитых зубов. И после тренировки никто их никуда не складывает, а все своими ногами идут в душ и моются там. И потом, у них очень хороший тренер, Вадим Вадимыч. Он только не принимает тех, кто курит и плохо учится. Сам дневники проверяет. А перчатки мягкие, и ими ничего нельзя сломать или выбить. Понимаешь – ничего!

– Ну хорошо, хорошо, – глядя в мои полные слез глаза, сдалась мать. – Я завтра же все сама спрошу у нашего физорга. Он физкультурник и все знает. И давай так договоримся: пока я с работы не приду, никуда не езди. Согласен?

– А он настоящий физкультурник?

– Настоящий. Значок на пиджаке носит.

– Тогда согласен! – ответил я, крепко веря в этого незнакомого мне человека. Физкультурник не то, что дядя Владя. Уж он не будет чепуху молоть!

– И еще папе напиши, с ним посоветуемся, – предложила мать.

– Пожалуйста! – ответил я.

Ну папа-то вообще! Он сам на стадионе занимался, пока институт не закончил и не стал работать.

– Даже вот что: давай вместе! – И мы уселись за стол и стали писать отцу письма.

Я писал, что хочу стать сильным и ловким и поэтому решил поступить в боксерскую секцию. Это самый мужской вид спорта – ни одной девчонки там нет! Что писала мать, не знаю. Уж наверно, охаивала бокс. Но это неважно: пока ответ придет, я стану настоящим боксером.

5

На следующий день я едва дождался матери и впился глазами в ее озабоченное лицо. Не разрешит! Что-то нехорошее сказали!

– Ну, мам?

– Не знаю, – со вздохом ответила она, медленно снимая пальто. – Видела я как-то этот ваш бокс в кино, страшным он мне показался…

– Да нет же, мам, нет! – почувствовав, как в душе начинает расти надежда, нетерпеливо перебил я. – Ты не об этом, а лучше о том, что… ну как тебе ответили на фабрике, расскажи! Только честно, не обманывай.

– Ну что ответили? – как бы разговаривая сама с собой, снова вздохнула она. – Ответили, что я ничего не понимаю и что это совсем не то, что я думаю.

– Правильно, не понимаешь! – весь дрожа от радости и уже чувствуя горячую благодарность к незнакомому мне физоргу, воскликнул я. – Конечно же, совсем не то! Зря ты только отцу написала… Ну, дальше, дальше!

– Ну что ж дальше? Потом он сказал, что для мужчины… для будущего мужчины это очень и очень полезно… – все так же задумчиво продолжала мать. – Что это дает много сил, выносливости и воспитывает храбрость и твердость характера. – Она слепо посмотрела на меня. – Что ж, походи, позанимайся немного, посмотрим, может, и впрямь это будет для тебя хорошо. Ведь, откровенно-то говоря, у тебя всего этого как раз и не хватает.

Я хотел было обидеться: как это так – не хватает? Но смекнул, что, пожалуй, не стоит. А мать продолжала:

– Да, кстати, поменьше без дела по двору болтаться будешь. – Она повесила пальто, испуганно обернулась. – Только смотри, как следует гляди, пожалуйста, чтоб тебе там как-нибудь нос не своротили!

– Да что ты, мам! – стараясь не показывать радости, воскликнул я, подбежал к шкафу и выбрал себе поновей трусы и майку, которые с этого дня будут считаться только тренировочными и лежать в особом месте. – Да этого же никогда не бывает!

– Не бывает, не бывает, а я слыхала…

В эту самую минуту дверь вдруг отворилась и в комнату с шумом ворвался Сева.

– Ой, опять забыл постучаться! – заметив мать, растерянно остановился он, а потом увидел, что его никто не ругает, спросил, жалобно глядя на меня круглыми глазами: – Уже едешь, да? Возьми и меня с собой.

«Ни за что!» – отводя от него взгляд, подумал я и с надеждой посмотрел на мать, которая, словно поняв меня, торопливо сказала:

– Ни в коем случае! Ни в коем случае! Ты сначала пойди и спросись у своей мамы. Вот если она разрешит, тогда еще…

– Да разрешит! – уверенно воскликнул Сева и умчался.

Я покосился на разложенные на обеденном столе тетради и учебники – не все успел выучить! – бросил взгляд на часы.

– Ну что ж, мам, тогда я поеду, а? – сказал я, хотя до начала тренировки было добрых три часа.

– А уроки все сделал?

– Чего? – Я всегда переспрашивал, когда не знал, что ответить сразу. – Да вообще-то немножечко осталось. Но я… я, честное пионерское, приеду и обязательно доделаю, ладно?

– Ну хорошо, – согласилась она.

В дверь громко постучали. И в комнату вместе с Севой, у которого было нахмуренное лицо и красные глаза, вошла его мать. Ее во дворе звали не по имени, а по фамилии: «Денежкина». Такая толстая, маленькая и ужасно крикливая тетя. Она строго спросила меня, где то место, куда мы собираемся пойти.

Сразу смекнув, в чем мое спасение, я расписал как мог страшнее, сколько нужно ехать, сколько потом идти – два раза улицу переходить! И она, ахнув, сразу же заругалась на Севу, что он вечно выдумывает всякие глупости, что ему так далеко от дома заезжать нельзя, но что уж если ему очень хочется, то он может проводить меня до метро.

– Да неужели же поближе таких кружков нету? – с возмущением обратилась она ко мне, будто я был виноват, что Дворец спорта находился так далеко от нас.

– Нету… – не зная точно, есть или нет (хотя потом оказалось – сколько хочешь!), ответил я и торопливо крикнул: – Ну, я поехал, ма! – и шагнул к двери.

– Нет, нет, пальто! – взглянув в окно, засуетилась она.

Пришлось подчиниться. Надев пальто и боясь, как бы мать не передумала, я толкнул Севу за дверь и сам юркнул вслед за ним.

Да ты не горюй, – по-мужски, без всяких там сюсюканий утешил его, когда мы вошли в метро и направились к кассе, чтобы разменять для автомата на пятачки гривенник. – Я тебе все буду показывать, что сам узнаю. Так что через неделю-другую мы с Митькой и рассчитаемся, понял?

– Угу, – уныло кивнул Сева. – Только ты как следует все учи! – сказал он мне вслед, когда я, сунув в автомат монету, уже пошел к эскалатору.

– Ладно, не бойся! Буду как следует! – крикнул я, встал на бегущую из-под пола ленту и сразу же ощутил, как все постороннее отодвигается в сторону.

Снова увидел зал, крепких, загорелых ребят в боксерских перчатках. И это все было не страшно. Но вот когда представлял себе, что эти самые пухлые рукавицы надевают на меня и приказывают мне выйти за белые канаты, то по спине сразу пробегал холодок. Ой, только бы не сдрейфить, если заставят!

У выхода я увидел Мишку. Оказывается, в одном поезде ехали. Он был без пальто и без кепки, а в руках горделиво держал старенький, с ржавыми уголками чемоданчик, который мне показался великолепным.

– Подписал отец, да? – подавляя зависть, радостно воскликнул я, тиская его шершавую руку.

– Ага! Мать только на кухню вышла, он чик-чик – и все в порядке. Говорит: «Не бойся, я не скажу». Матери объяснили, что в хоровой кружок!

Дорога до дворца на этот раз показалась мне совсем не длинной. Мы разговаривали о всяких пустяках, но я все равно видел, что и Мишка никак не может отделаться от мыслей, которые ни на минуту не отпускали меня самого.

Когда мы дошли почти до самого дворца, Мишка, взглянув на часы, удивился:

– Вот так да! Так медленно шли, и все равно еще два часа ждать!

Швейцар, как и в первый раз, строго спросил, непризнавая нас:

– А вы куда? Баловаться явились?

– Нет! – гордо возразил Мишка и выхватил из кармана анкету. – Мы на бокс!

Оказалось, что так рано приехали не мы одни. В пустынном и тускло освещенном фойе с двумя огромными картинами и множеством вымпелов различных спортивных обществ против двери боксерского зала стояли все те же ребята. Были среди них Верблюд и Ерема. Я издалека заметил их и указал глазами Мишке.

– Ничего-ничего, тренер все равно выгонит! – недобро проговорил он.

Из двери борцовского зала вышли ребята в трико и высоких ботинках и молча стали подниматься по лестнице наверх – наверно, в кабинет врача. Все они были толстоногие, мускулистые и для солидности оттопыривали локти.

– Видал? – прошептал Мишка. – А такие же, как и мы, пацаны! Верно?

Я кивнул.

– У кого часы есть? – хмуро спросил Ерема. – Много осталось-то?

Аккуратный блондинчик, отодвинув рукав, посмотрел на часы.

– Почти что два часа… – срывающимся голосом ответил он. И я понял, что он волнуется, и от этого мне стало почему-то немного легче.

– Чего ж делать-то? – тупо спросил, ни к кому не обращаясь, Верблюд.

– А пойдемте посмотрим, что там? – предложил Мишка и указал на приоткрытую дверь борцовского зала.

Вначале я, как ни тянулся, ничего не видел. Но Мишка спросил: «Да где ты там? Иди сюда!» – и пропустил меня вперед.

На синем толстенном ковре – потом я узнал, что это были обыкновенные матрацы, накрытые сверху байковой покрышкой, – боролись ребята. И как боролись! Как настоящие! Изо всех сил старались друг друга к ковру лопатками припечатать. В первый раз я видел все так близко. У нас в парке вообще-то выступали борцы летом, да там столько народищу вокруг, разве все увидишь.

– Ты только погляди, какие у них мускулищи! – толкнув меня локтем в бок, восхищенно шептал Мишка. – А такие же, как и мы, пацаны!

Это ему больше всего нравилось.

Я молча кивнул, не отрывая глаз от борцов. Один загорелый вдруг попятился-попятился и, падая, ловко бросил партнера через себя, а сам, по-кошачьи извернувшись, оказался на нем и стал переворачивать его на спину. Но не тут-то было. Тот вдруг вывернулся и упруго встал на мостик: уперся головой и пятками в ковер, а сам дугой выгнулся.

– Вот это да! – прошептал Мишка. – У меня бы сразу же шея отломилась. Ты смотри-смотри: закопченный на него весь навалился, и все равно ничего!

Верно, и я видел, что загорелый ничего не может. Да что там! Его противник, все так же стоя на голове, побежал-побежал вокруг по ковру ногами и неожиданно сам перекинулся на загорелого и стал его самого на спину переворачивать. Вот так номер!

Глядя на то, как у них все здорово получается, очень захотелось тоже выйти на ковер и самому вот так же побороться.

В другом зале, в котором пахло железом, стоял невообразимый грохот: два волосатых дяди надувались, по очереди тяжеленную штангу тягали. Подойдут, посмотрят-посмотрят на нее, как на врага, да ка-ак оторвут от пола и прямо над головой поднимут! Все мускулы так и вздуются! Потом постоят, подержат немного и на специальный помост, который из толстенных досок сделан, бросят так, что весь дворец трясется.

Рядом стояли еще помосты. И там тоже поднимали штанги, но у этих двух больше всего было на гриф колесиков надето, и поэтому мы на них смотрели.

– Да вы лучше вон куда поглядите! – прошептал блондинчик.

И я увидел, что в уголке, в сторонке ото всех, один низенький и широкий, как шкаф, гирей баловался: подкинет ее вверх и, хоть она в воздухе крутится, все равно точно за дужку схватит; подкинет – и опять преспокойненько подхватит. И все это так легко и просто, точно гиря была не настоящая, а поддельная, ну как у клоунов в цирке.

– Да липовая, липовая она у него! – прогудел Ерема. Верблюд поддакнул:

– Точно!

– А вы пробовали, да?! – оскорбленно обернулся к ним Мишка. – Вы сначала докажите, а так говорить каждый может.

– И докажем!

– Да ладно, что вы! – вмешался блондинчик. – Хотите, кое-что поинтереснее покажу? – И он повел нас по узенькой лестничке вверх.

Вскоре мы оказались на длинном балконе, под которым открылся огромный – больше нашего двора – гимнастический зал, в котором там и сям мелькали в воздухе ладные фигуры гимнастов и гимнасток. Одни смело крутились на турниках; другие ловко упражнялись на брусьях; третьи прыгали, будто играли в чехарду, через высоченных коней; четвертые, качаясь, бесстрашно выделывали разные штуки на кольцах.

А чуть в сторонке от них, на длинной дорожке, кувыркались акробаты. Ну, такие же – верно сказал Мишка, – как и мы, пацаны, а что вытворяли! И на руках стояли, и переднее и заднее сальто крутили, и колесом вокруг ходили.

Потом на одного дядю забралось сразу человек десять, все встали друг на друга, а он всех держит. Вот здорово! Какой силач! И не покачнулся. Я даже подумал: а не пойти ли лучше сюда. Да вспомнил, что нельзя: Рыжий-то!

Мишка взглянул на круглые часы на стене зала и потянул меня за рукав:

– Пошли скорей, пора!

«Вот так да! – ахнул я. – Так быстро два часа прошло!»

Дома бродишь-бродишь по двору, смотришь-смотришь, как Митька на своей голубятне свистит да орет, а все еще мало времени.