Текст книги "Самая крупная победа"

Автор книги: Виктор Пушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

2

Проснулся я от надоедливого звона. Открыв глаза, понял, что это звенит будильник. Хотел было, как всегда, сердито нажать кнопку, повернуться на другой бок и снова забыться хоть на минуту, но вдруг отчетливо увидел перед собой эстраду, столбики с белыми канатами, людей в круглых перчатках, все вспомнил и, поспешно стряхнув с себя дрему, откинул одеяло.

Да, да, сегодня мы непременно, непременно все узнаем и поедем записываться на боксеров.

Мать посмотрела с удивлением: сам встал. По привычке все же сказала:

– Поднимайся, поднимайся, Геннадий! (Будто я еще лежал!) – и ушла на кухню.

– И так поднимаюсь… – хмуро пробурчал я, сдергивая со спинки стула брюки.

За окном сияло не по-осеннему чистое синее небо и были видны желтые деревья сквера.

«Значит, сейчас мы пойдем в школу, – одеваясь, с удовольствием подумал я о себе и Севе, – и все, все узнаем!»

Задержавшись перед зеркальным шкафом, я увидел заспанного, с чуть вздернутым носом и всклокоченными волосами парня, который ни капельки, ну ни капельки не походил на боксера: шея тоненькая, в выражении лица ни твердости, ни силы. А уж волосы! Я презрительно копнул их рукой: таких ни у кого на эстраде не видел. И для чего только все в классе отрастили! В каком-то заграничном фильме было…

Глядя в зеркало, я поднял перед собой кулаки, нацелился ими в себя и начал подпрыгивать на носках так, как это делали боксеры. Похоже! Честное пионерское, похоже! Не спуская с себя глаз, я стал бросать кулаки перед собой. «Вот так! Вот так мы его! – вспомнил о Митьке. – На тебе! На тебе!»

От резких движений волосы упали на лоб, закрыли глаза.

Ой! – Кулак натолкнулся на что-то твердое.

– Да ты что, с ума сошел?! – удивленно воскликнула, входя в комнату с чайником и чайной посудой в руках, мать. – Иди умывайся сейчас же!

Я, с досадой откинув волосы – из-за них все! – пошел на кухню, открыл кран, попробовал пальцем воду. До чего же холоднющая! И как только отец умывается такой по пояс! Воровато оглянувшись, помочил ладонь, осторожно провел ею по носу; подумал-подумал – повторил еще раз, после чего, гогоча, будто тоже вымылся по пояс, стал вытираться.

– Уже? – входя в кухню, удивилась мать. – Наверно, опять один нос?

– Да что ты, мам! Вот выходишь всегда, когда уже… вообще.

– Ну хорошо, хорошо, ступай завтракать. Да причешись как следует! Уж если отпустил такую гривищу, так умей хоть за ней ухаживать. И что это за мода такая пошла, не понимаю!

– Знаешь что, мам, – сказал я, когда мы уже садились за стол, – дай мне сегодня, пожалуйста, денег, я после школы подстригусь.

– Наконец-то образумился! – обрадовалась она. – А то ходят, как попы, смотреть совестно!

Я промолчал и хмуро придвинул к себе свою чашку, усиленно соображая, каким же образом, придя в школу, мы с Севой начнем расспросы.

Решил, что лучше всего, конечно, пойти к физкультурному залу. Там вечно возле фотовитрин и стенных газет толпа. Стоят, толкуют обо всяких матчах, первенствах. И там запросто все можно разузнать: и сколько очков у какой команды, и кто быстрей и дальше всех проплыл, пробежал или проехал, и кто выиграет в этом году первенство по футболу, и кто установит новый рекорд по штанге.

В дверь постучали. Наверно, Сева! Мать пошла открывать.

– А ты куда это собрался? – послышался ее удивленный голос. – Ведь ты же во вторую смену.

Я прислушался: так и есть – Сева… Сунул недоеденный бутерброд за тарелку, с треском натянул на себя китель и, схватив портфель с фуражкой, вырвался из комнаты и сразу же увидел понуро стоящего приятеля. Он был в школьной форме, будто тоже шел учиться.

– Да что это вы задумали? – недоумевала мать. – А в школу?

– Мы и без того в школу… Пошли! – кивнул я Севе, отворяя перед ним дверь и поскорее выталкивая его на лестничную площадку.

Не говорить же ей сразу обо всем. А вдруг ничего не выйдет? Вот когда выйдет, тогда еще туда-сюда.

– Ген, а это… а у кого будем узнавать-то? – когда мы спустились вниз, громко спросил вдруг он.

– Ч-ш-ш! – испуганно оглядываясь, шикнул я. – Иди знай!

Двор был пустынный. И хоть Митьки опасаться было нечего – он учился во вторую смену и очень любил поспать, – я все же, прежде чем выйти из подъезда, подозрительно огляделся. Потом, заставляя Севу перейти на рысь, торопливо обогнул дом, приблизился к воротам, рванул на себя перекосившуюся калитку, но тотчас же снова резко захлопнул ее: по тротуару как раз проходила, как всегда чистенькая, в наглаженном передничке, Лиля.

– Чего ты? Кто там? – в страхе попятился Сева. – Митька, да?!

– Да нет! – с досадой ответил я, но не пояснил кто. «Зачем же она так рано? – недоуменно подумал я и вспомнил: – А, дежурная!» Выждав некоторое время, снова выглянул: Лиля была уже далеко, и в толпе лишь изредка показывались ее косы и беленький воротничок.

– Пошли! – строго кивнул я Севе.

– Ген, ну скажи, скажи же все-таки, у кого мы будем спрашивать-то! – едва поспевая за мной, канючил он.

– Сейчас увидишь! – строго отвечал я.

Как я и ожидал, возле дверей физкультурного зала было тесно и шумно. Я повел глазами по толпе, крепко схватил Севу за руку. У окна мрачного вида десятиклассник, в котором я сейчас же признал вожатого шестого «Б» Горелкина, явно рассказывал о вчерашнем выступлении боксеров и для наглядности сучил перед носом кулаками.

Протиснувшись поближе, я затаил дыхание. Ахнул про себя: «Одного даже знает, в одном подъезде с его бабушкой живет!..» Радостно толкнул Севу локтем в бок: слыхал? Но в это время из двери зала выглянул физкультурник и громко объявил, что группе можно входить и переодеваться: скоро будет звонок.

Я затоптался на месте. Ой, ну как же теперь обо всем узнать, чтобы больше никто не слышал? И вдруг Горелкин, отстав от своих товарищей, грозно спросил:

– А ты чего это на меня все время смотришь? Из моего отряда, да?

Я, не поднимая глаз, пробормотал что-то нечленораздельное, а Сева, зайдя сбоку, посмотрел жалостно, сдвинув брови к носу.

– Так в чем же дело? Ведь я, кажется, объявил, когда будет сбор! – приняв меня за одного из пионеров своего отряда, все так же грозно продолжал Горелкин.

– Да нет, мы это… – еще сильнее заволновался я и покосился на шедших по коридору. – Хотели спросить…

– Чего спросить?

– Ну это… где на боксеров учат.

– А-а! – уже иным тоном протянул Горелкин. – Ну что ж, это очень и очень похвально, что вы, так сказать… – Он прищурился и критически оглядел сначала Севу, потом меня. (Я поспешно надулся и незаметно приподнялся на цыпочки.) – Но, прежде чем сообщить вам некоторые подробности, – продолжал он, – надо проверить, годитесь ли вы еще на это дело и не опозорите ли нашу школу! – И он хмуро ощупал плечи, бицепсы и спину у меня, потом у Севы, после чего вдруг без всякого предупреждения ткнул нам поочередно указательным пальцем под дых.

Сева с воем согнулся пополам, а я почувствовал, что дыхание у меня останавливается, ноги подкашиваются и я сейчас плюхнусь на пол. Но я все-таки стоял и изо всех сил делал вид, что мне вовсе и не больно.

– Все ясно, – внимательно глядя на нас, важно заявил Горелкин. – Ты ничего, – кивнул на меня. – Пожалуй, подойдешь. А вот ты… – Он обернулся к Севе и даже не докончил, лишь безнадежно махнул рукой: дескать, куда уж такому…

Я, ошеломленный, некоторое время молчал, потом, осторожно продохнув, спросил с таким видом, будто речь шла о каком-то пустяке:

– А что, и там, где… на боксеров учат… тоже в животы бьют, да?

– Еще как! – сделал страшные глаза Горелкин. – Но ты не бойся. Все дело в чем? В тренировке. Месяц-другой побьют – и так привыкнешь, что даже замечать не будешь. Вот так. Ну, а теперь слушай… – И он объяснил мне, как добраться до Дворца спорта «Крылья Советов».

– Да, имей в виду: когда придешь, тренер сам может тебя куда хочешь стукнуть. И если упадешь или хотя бы вот так, – он презрительно кивнул на Севу, – согнешься, как ржавый гвоздь, и завоешь, то, можешь быть уверен, никуда тебя не примут!

«Не может быть! – со страхом подумал я. – Неужели же правда?..» Но в следующую секунду сделал вид, что уж меня-то такие вещи не могут испугать.

Сева смотрел с ужасом и незаметно вытирал слезы.

– И поезжай туда часам к шести, – сказал в заключение Горелкин. – Ты в первую смену учишься – значит, тренироваться будешь по вечерам. – И он, покровительственно похлопав меня по плечу, пошел прочь.

– Ну вот, – оборачиваясь к Севе и испытывая к нему острую жалость, сказал я, – значит, вот так. Сегодня вечером туда и поеду. А ты… – я оглянулся, – чтоб никому, понял?

– Угу, – не обидевшись даже, что его в пятый раз предупреждают, уныло ответил Сева.

– А теперь давай крой домой, – кивнул я и, круто повернувшись, поспешил к лестнице.

– Это чего ты там с вожатым из шестого «Б» стоял? – часто дыша, подозрительно спросил меня нагнавший перед самым классом Жора Зайцев, всегда все хотевший знать.

– Да так, – уклончиво ответил я, пряча глаза от Лили, которая стояла с тряпкой возле доски.

Вошла учительница, и урок начался. Я, положив руки на парту и сидя прямо, смотрел на учительницу, слушал, но с удивлением ловил себя на том, что абсолютно ничего не понимаю. Я отчетливо различал слова и даже понимал каждое в отдельности, но, дойдя до моего сознания, слово вдруг куда-то пропадало. Бум-бум-бум! – глухо било по ушам. А в голове прыгали, вспыхивали, как буквы светящейся рекламы, мысли: «Записываться или не записываться в боксеры? Ехать или не ехать во Дворец спорта?..»

Так же ничего не слышал я и на других уроках.

После школы я забежал в парикмахерскую. Там, к счастью, никого не было. Сев в кресло, попросил мастера, чтобы тот остриг меня под бокс.

Он накрыл меня белой, в мелких волосиках, простыней и начал сердито водить от шеи к затылку гудящей, как трамвай, электрической машинкой и бросать на пол кучи волос, приговаривая:

– Вон какие, ведь вон какие отрастил!

Потом взял ножницы, ловко пощелкал ими, и я, взглянув на себя в зеркало, увидел, что стало значительно лучше: и лицо сделалось мужественнее, и шея уже не казалась такой тоненькой.

3

Подходя к дому, я вспомнил про нашего соседа, дядю Владю. Он пенсионер и целыми днями, если не играет с другими пенсионерами в козла, сидит на кухне у окна в своей неизменной меховой телогрейке, с которой не расстается ни зимой, ни летом. Он очень ехидный и все критикует. Сейчас наверняка спросит, где это меня так оболванили. Потом, как всегда, поинтересуется, сколько я сегодня получил двоек и не выгоняла ли меня учительница из класса.

И я не ошибся. Едва я отворил дверь и вошел в кухню, он обернулся в мою сторону и хриплым голосом спросил для начала:

– Ну как, отбарабанился?

– Да, отбарабанился, – не желая затягивать пустого разговора, коротко ответил я. Ну каждый день одно и то же, как только не надоест!

Прислонив к стене портфель, я зажег плиту и поставил на нее обед.

– Та-ак, – поерзав на табуретке и явно приготавливаясь к длинному разговору, продолжал дядя Владя. – Ну, а сколько же ты нонче двоек схватил?

– Двадцать пять! – уже чувствуя раздражение, сердито ответил я.

– Значит, два-а-дцать пя-я-ть, – невозмутимо повторил, смакуя каждое слово, дядя Владя. – Что-то маловато, намедни, кажись, сорок было?

Я ничего не ответил, взял портфель и хотел уйти в комнату, но дядя Владя нахмурился и сказал, чтобы я не уходил.

– Ты мне вот что объясни, – начал он. – Это что ж, говорят, на тебя опять Рыжий налетал, да?

Я поджал губы, опустил голову. Так и есть, уже все знают.

– Чего ж молчишь-то? Эх, ты-ы! Долго терпеть-то будешь, а?

– Да размахнись как-нибудь да так ему смажь, чтоб он кубарем от тебя полетел. Понял иль нет?

Я ничего не ответил. Ну что зря болтать? Вот сегодня поеду, запишусь, и тогда пусть только этот бандит попробует!.. Но говорить об этом пока рано.

– Ну ладно, ладно, – сжалился дядя Владя. – Ты не того… Но уж ежели этот стервец опять сунется, помни, что я сказал, и все будет в порядке. Понял?

– Да… – не поднимая глаз, пробурчал я, снял с плиты миску с супом и понес ее в комнату.

Поставив суп на стол, я задумался. А все-таки куда, в какое место будут бить, когда приду в боксерский зал? Сюда, сюда или сюда? Я согнул указательный палец и сгибом осторожно ударил по носу.

Ух ты, как больно-то!.. И ведь только одним пальчиком! Вспомнив, как Горелкин говорил, что к ударам привыкают и потом не замечают даже, стал осторожно стукать себя то по скуле, то по носу, то по животу. Все удары вызывали одинаковую боль.

Когда за окнами начало темнеть, я достал из гардероба пальто – как назло, заморосил дождь – и стал одеваться, опасаясь, что может прийти из школы Сева и увязаться со мной. А этого ни в коем случае допускать нельзя – ведь он тогда увидит, как меня будут бить. Вот когда научусь, тогда другое дело. Я попросил дядю Владю передать матери, что вернусь поздно, и поскорей вышел из квартиры.

«Только бы выдержать! Только бы не свалиться и не завыть!» – всю дорогу в метро думал я и опять незаметно приучал себя к ударам. Кроме того, я изо всех сил тянулся и надувался, чтобы выглядеть выше и взрослее, а то еще скажут, как говорит нам во дворе Митька Рыжий: «А этот сундук с клопами чего сюда приперся, брысь отсюда!..» Один дядя даже спросил: «Ты чего это, как индюк, дуешься?»

Мне казалось, что все в вагоне прекрасно знают, куда и зачем я еду, и поэтому я отвернулся к двери и смотрел на струящиеся за стеклом лампочки на стене туннеля.

Когда я вышел из метро, на улице было уже совсем темно и горели фонари. Дождь перестал, и тротуар и мостовая черно блестели. Волнуясь, я на всякий случай спросил у дяди в очках, в какую сторону идти, чтобы попасть во Дворец спорта. И тот, посмотрев на меня сверху вниз, ответил, что идет туда же.

– А зачем тебе, молодой человек, нужен Дворец спорта? – спросил он, когда мы перешли мост, под которым поблескивали железнодорожные пути, светились красные, желтые и зеленые огоньки, и пошли по широкой аллее, по обеим сторонам которой равнодушно пролетали автомашины.

– А это… хочу записаться там… – опуская голову, ответил я.

– И куда же ты хочешь записаться?

– На бокс… – Я опустил голову еще ниже, ожидая, что сейчас последует что-нибудь обидное.

Но этого не произошло. Мой провожатый с одобрением сказал:

– Ну что ж, это неплохо, неплохо. А тебе не страшно? Я резко поднял голову и крикнул, очень боясь, что мне не поверят:

– Нет!

– Ну, если так, тогда тебе вон туда. Видишь арку большого дома?.. Так в нее!

Позабыв сказать спасибо, я перебежал перед самым носом у самосвала улицу, влетел под арку и как вкопанный остановился: передо мной действительно открылся самый настоящий дворец. Он был большой и точно сделанный из одного стекла. И на фоне черных клубящихся облаков весь сиял и светился, как хрустальный, а сверху (потом я узнал, что там был огромный гимнастический зал) из ярко освещенных окон вырывались звуки марша. Но и они не подбодрили меня. Я, сконфузившись, едва не повернулся и не побежал обратно, очень жалея, что не взял с собой для храбрости Севу. Но в эту самую минуту за спиной вдруг раздалось:

– Пацан, ты записываться пришел, да?

Я обернулся и увидел такого же, как и я, паренька, к которому почему-то сразу же почувствовал доверие.

– Да-а.

– И я. Ты куда?

– Н-на бокс.

– Значит, вместе. Тебя как зовут?

Я ответил.

– А меня Мишка.

Он, оказывается, тоже видел выступления боксеров в Центральном парке, и ему тоже очень понравилось, что сразу же – синяки.

– Ну, пошли?

– Подожди, – чувствуя, как у самого горла вдруг гулко забилось сердце, попросил я, глядя на стеклянные двери, за которыми виднелось много народу.

– Боишься, да? – понимающе спросил Мишка.

– А ты?

– И я. Но это ничего. Только бы тренер не заметил.

– Пошли!

– Пошли, – облизав шершавые губы, кивнул я. Откровенное признание нового товарища придало мне храбрости. Но Мишка, потянувшийся к стеклянной двери, вдруг, точно обжегшись, отдернул руку.

– Ты что? – встревоженно спросил я.

Мишка оглянулся и, округляя глаза, сказал шепотом:

– А ты знаешь, что нас сейчас будут бить?

– Да, – кивнул я. – Дома потренировался.

– Как?

Я, согнув указательный палец, показал.

– А я подушкой. Перчатки-то мягкие.

«Правильно! Верно! – в смятении подумал я. – Как мне самому в голову не пришло?»

– А это вот, – Мишка снова оглянулся и вытащил из кармана пузырек с какой-то темной жидкостью, – а это, чтобы синяки сводить: помажешь – сразу чисто!

Я обрадовался. А Мишка сунул пузырек обратно в карман и, решительно сказав: «Э, была не была!» – толкнул обитую снизу медью дверь.

Вслед за ним поспешно шагнул и я, но в следующую секунду попятился, увидев, как из-за столика в углу встал седоусый, в золотых галунах швейцар.

– Н-ну, баловаться пришли? – нахмуривая свои седые кустистые брови, недобро спросил он.

– Нет! Честное пионерское! – ответил Мишка, храбро глядя в его маленькие глазки.

Я торопливо кивнул и тоже сказал:

– Честное пионерское!

– Ну, если только так! – по-прежнему строго проговорил он. – Тогда ступайте вон туда! – и указал своим гнутым, корявым пальцем через весь вестибюль. – Да чтоб вести себя прилично, а то живо у меня вылетите!

– Польта-то, польта-то сперва в гардероб сдайте, – ворчливо прибавил он, видя, что Мишка уже собрался идти прямо одетым.

Сдав на вешалку пальто и кепки, мы стали пробираться сквозь шумную толпу и оказались возле двери, на которой висела черная с серебряными буквами дощечка: «Борцовский зал».

– Не туда! – Мишка схватил меня за рукав, потащил дальше, но задержался у стенного шкафа, увидев сквозь стекло золотые кубки, хрустальные вазы и бронзовые фигурки, на которых было красиво выгравировано, что это все призы, завоеванные спортсменами клуба.

– Во, видал? – подмигнул он с таким видом, будто тоже за них сражался.

На следующей двери было написано: «Зал тяжелой атлетики». Опять не то. Значит, надо в противоположную сторону. Но тут зазвенел звонок, и все плотной толпой двинулись к стеклянной двери в глубине фойе, которую мы с Мишкой только тогда и заметили. Там, как мы после узнали, был огромный, похожий на цирк Круглый зал, где всегда проходили спортивные состязания и выступления.

Фойе через несколько минут опустело, музыка смолкла, и стало покойно и уютно. Я огляделся и сразу же увидел несколько кучек таких же, как и мы с Мишкой, ребят.

«Так они, наверно, тоже пришли записываться!» – смекнул я и показал Мишке глазами:

– Вон у кого нужно спросить…

– А, верно! – обрадовался он и, решительно шагнув, крикнул издалека, как мне показалось, слишком громко: – Вы на бокс, да?..

– Не. На борьбу, – лениво отозвался плечистый, с толстой шеей крепыш. – Вон там на бокс, – и небрежно кивнул на самую многочисленную, человек в восемь, группу.

«Сколько народищу-то!» – подумал я, и мне стало страшно: а вдруг столько не примут?

Я оглядел ребят. Почти все они были выше нас с Мишкой ростом, но вид у них был тоже какой-то не такой: лица розовые, глаза бегают. Только большой и нечесаный парень, чем-то очень напомнивший Митьку, смотрел насмешливо-презрительно и высокомерно фыркал (от него, как и от Митьки, несло табаком), да нехорошо ухмылялся и подмигивал мрачный, сутуловатый тип в узких брючках, державший руки в карманах. Они, наверно, были с одного двора или вместе учились, так как друг друга знали. Похожий на Митьку называл сутуловатого «Верблюдом», а тот его – «Еремой». Я удивился, до чего же подходят к обоим клички.

Разговор шел о «приемных экзаменах», которые нам всем предстояло пройти. Значит, не обманул нас в школе Горелкин.

Аккуратно одетый, с горящими от волнения ушами блондинчик, то и дело облизывавший губы, сказал, что он-то вообще не боится, потому что не такие удары выдерживал, и сразу оглядел всех, проверяя, поверили ему или нет.

Верблюд, переступив с ноги на ногу, подмигнул:

– Да мне бы только чуть-чуть подучиться, а там пусть выгоняют! – и хотел сплюнуть, но, оглянувшись на швейцара, удержался.

– И мне, – пробасил Ерема.

– А я… – вертя головой, начал маленький черноглазый и юркий, как воробей, но сразу же замер: из зала вдруг донеслись глухие удары. – Вон как там кого-то бьют! – через несколько секунд с ужасом прошептал он.

Я тоже прислушался, и у меня все похолодело внутри: в самом деле, удары были сильные и гулкие, будто яростно выбивали палками пальто, перед тем как убрать их на лето, разом человек двадцать. Слабо долетали непонятные слова команды.

– Да что мы стоим-то? Пойдемте посмотрим! – возбужденно оглядывая всех, предложил Мишка и, не дожидаясь ответа, шагнул к двери.

«Идти или не идти?» – замешкался я, но Мишка так посмотрел, что я поспешил за ним.

Мишка решительно толкнул дверь – звуки ужасных ударов усилились, – шагнул через порог. Я оглянулся: сзади меня уже стояли трое. Ничего не видя, я миновал комнату с низким потолком, по-видимому раздевалку, так как на вешалках висели пиджаки, брюки, а под длинными, обитыми черной клеенкой лавками вдоль стен стояли ботинки, вышел в зал и, ошеломленный, остановился: там все двигалось и мелькало.

Я невольно прижался к Мишке и некоторое время никак не мог разобраться в том, что вижу и слышу. А потом обнаружил, что в просторном, с высоченным потолком, ровно освещенным лампами дневного света зале люди в трусах и майках. И каждый занят своим делом. Одни с ожесточением наскакивают и тузят кулаками в специальных рукавицах кожаные мешки, висящие на тонких тросах посреди зала. Те качаются, отскакивают, снова попадают под удары. Другие – как девчонки прыгают через крутящиеся со свистом скакалочки. Третьи, лежа на спине, дружно сгибаются пополам и достают ногами за головой.

Справа, у стены, четверо, стоя под толстыми деревянными козырьками, словно стараясь друг друга общеголять, изо всех сил колотили по туго надутым грушевидным мячам. Было просто невозможно уследить, как они по ним попадают. И вот эти-то самые мячи, с бешеной скоростью мотаясь под козырьками, и производили тот самый непонятный грохот.

«Постой, постой, а где же их учитель… Тьфу! Тренер-то?..» – повел я глазами по залу. Натолкнулся взглядом на высокого, подтянутого, коротко остриженного человека в сером свитере и складно сидящих спортивных брюках, с четкой линией пробора на левой стороне головы. Он бесстрашно расхаживал с секундомером в руках среди качающихся груш, мешков, беспрерывно двигающихся фигур и мелькающих перчаток. Время от времени тренер наклонялся то к одному, то к другому, что-то говорил, показывал и шел дальше. Всмотревшись получше, я ахнул: он тоже выступал в парке! Ему еще больше всех хлопали за то, что он очень ловко увертывался от ударов противника и бил сам. У того под конец все лицо было в синяках. Ну, уж он обязательно научит!

Человек в свитере подошел к парню, который остервенело колотил по лоснящемуся кожаному мешку, остановил его и стал что-то строго говорить, а я вцепился обеими руками Мишке в плечо: «Так ведь он же… так ведь этот парень такой же, как и мы! Когда прыгал вокруг мешка и тузил его, было как-то незаметно».

Я лихорадочно обвел глазами зал. И все остальные такие же. И даже меньше меня ростом есть.

От этого открытия сердце забилось еще сильнее, но теперь не от страха – уж за это ручаюсь! Я обернулся к Мишке, встретился с ним глазами и понял, что и он думает о том же.

Потом человек в свитере скомандовал: – Первая пара – на ринг!

И за белые канаты, которые так же, как и в парке на эстраде, были растянуты между блестящими столбиками, привычно забрались и важно пожали друг другу руки два паренька в огромных, по сравнению с ними, перчатках. Потом они отскочили в разные стороны, прицелились перчатками и начали – ну как настоящие боксеры! – прыгать на мысках и тузить друг друга.

– Вот здорово! – задыхаясь от восторга, прошептал я. – Не хуже, чем те, на Массовом поле.

– Да нет. Не то, не то… – не спуская с ребят придирчивых глаз, махнул рукой Мишка.

– А что?

– Да синяков-то совсем нету.

В самом деле, лица у обоих совершенно чистые, хотя нет-нет да заезжают друг другу. Вообще-то прыгают, руками все делают правильно, а вот синяков действительно ни одного.

– Слабаки! – с презрением кивнул на них Мишка.

– Да-а, – разочарованно протянул я. – Не умеют, не умеют по-настоящему!

Потом за канаты полезла другая пара, за ней – третья.

И по-прежнему ну хоть бы один паршивенький синячишко у кого!

Мишка только руками разводил.

– Ну и слабаки! Вот уж слабаки!.. – А потом вдруг спохватился: – Может, здесь так и полагается? Вот у взрослых, уж там наверняка все по-настоящему… Надо будет поглядеть.

В это время тренер опять крикнул: «Время!» И все, перестав махать руками, прыгать, бегать, тузить друг друга, окружили его и стали о чем-то наперебой говорить.

Меня снова охватило волнение.

Наконец тренер громко спросил:

– Теперь всем ясно, да? В таком случае, быстро в душевую, а то скоро старшая группа придет!

И все, вразнобой крича: «До свиданья, Вадим Вадимыч!» – смеясь и толкаясь, наперегонки бросились к двери.

Мы с Мишкой едва успели посторониться, чтобы дать проход.

«Вадим Вадимыч! – повторял я про себя. – Его зовут Вадим Вадимыч!» И это обыкновенное, не раз слышанное имя показалось мне каким-то особенно мужественным и красивым.