Текст книги "Княжий воин"

Автор книги: Виктор Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– На младшего моего похож, – глубокий голос старухи не соответствовал её тщедушному телосложению. Не по годам легко поднялась, ушла в избу, застучала горшками.

– Угощенье готовит, – Людота подмигнул Роману.

И правда. Старуха вышла, поклонилась трудникам:

– Не откажите отобедать.

В избе все было пропитано запахами трав и корений. Пучками висели они по стенам, торчали из берестяных коробов. Бабка выставила на стол все, что имела в небогатом запасе. Охотно отхлебнула принесенного Людотой пива. Помягчела, разговорилась, вспомнила Киев, откуда ее, девку-сироту, увез в Курск давно погибший муж:

Провожая гостей, перекрестила Романа:

– Зла на меня не держи, отрок, божатку не забывай – заходи с делом и без дела. Где ты мне, старухе ветхой, поможешь, а где и я тебе пригожусь.

«Протекция» бабки Кокоры сказалась на следующий день – вечером пришел соседский парень Алешка Шалыга и позвал Романа играть в лапту:

Словарь:

 посадник – представитель князя

 репище – огород

 детинец – крепость

 всход – лестница

 узы – веревки

 забрало – верхняя часть крепостной стены

 сокол – стенобитное орудие

 коньки-охлупни, огнива, причалины – наружные декоративные э

 лементы жилого дома

 в два жилья – в два этажа

 глуздырь – в данном случае дурачок

 «знаемый кметь» – (фраза из «Слова о полку Игореве») – опытный воин

 кокора – коряга

 изгой – отверженный

 мезгирь – паук

 померклый – тусклый, темный

 шалапуга – дубина

 божатка – крестная мать

Глава вторая.

УЧЕНИК КУЗНЕЦА

(февраль 1184-го года)

...– И тело напрягает, и ум в праздности не оставляет, – говорил Людота о своем ремесле, и Роман все чаще соглашался с наставником. Цивилизованный жирок с него давно сошел, сделав мускулатуру сухой и рельефной, плечи и грудь налились силой. Еще бы – помаши-ка целый день тяжелым кием-молотом без всяких скидок на малолетство!

Хитростей, приемов разных и заветных секретов в деле кузнечном столько, что успевай перенимать от мастера, а если умом нерасторопен, то так и останешься в подмастерьях. Но Роману это не грозило – за срок ученичества он уже многое умел, еще больше понимал и постоянно приставал к Людоте с расспросами и просьбами доверить более сложную работу.

– Не торопись, – посмеивался Людота. – Все своим чередом. Сила в руках есть, голова на плечах и глаз у тебя верный. Но ум и сноровка должны в руки перейти, а это быстро не случается.

Основами ремесла Роман овладел еще до разговора с посадником, теперь же Людота учил его настоящему мастерству. Кузнец секретов не таил, но передавал их неспешно.

– Хочешь мечи булатные ковать, да брони* надежные – научись сначала гвозди делать, – говорил Людота. – Потом подковы, лопаты, серпы. А уж потом... ухваты для баб.

Когда дело получалось, железо об железо пело радостно, настраивая на веселый лад.

– Зря смеешься, – с шутливой серьезностью упрекал Романа мастер. – Ухват – вещь зело полезная. Хоть у Марфы спроси: А если без смеха, каждая вещь, пусть самая незатейливая, из-под рук твоих выходить должна ладная да крепкая. Иначе меч, сабля, панцирь ли кольчатый* тебе не дадутся.

По понятиям Людоты и череды его предков-кузнецов, каждый металлический предмет, еще не будучи выкован, имеет свою душу. И чтобы извлечь эту вещь из куска железа – будь то гвоздь или меч – надо, чтобы душа кузнеца была сильнее и выше души этого предмета во столько же крат, во сколько Бог выше созданного им человека. Другими словами – человек должен становиться немного богом. Но не всякому дано быть богом мечей...

:Зимний день короток.

– Старики бают*, – усмехнулся Людота, отрываясь от работы, – первый кузнец во времена изначальные выковал оружие для бога Перуна, и тем оружием бог победил змея Велеса. В награду за помощь всем кузнецам дано больше, чем прочим людям.

Вышли во двор – после кузнечного смрада задышалось легко.

– Опричь* того бают, – продолжил мастер, – что все кузнецы, померев, обязательно в рай попадают. Потому что и там работы кузнечной много.

Протоптанной дорожкой прошли через заснеженное репище – кузня стояла в самом его конце над обрывом. На столбах надежной изгороди – от зверя дикого и человека лихого – красовались коровьи и лошадиные черепа: по дедовской традиции они оберегали от нечисти всякой, что страшнее любого татя*.

– А уж кто кузнец, а кто нет – там решат, – Людота показал рукой на темнеющее небо. – Так что, Ромша, становись кузнецом настоящим – не пожалеешь.

Подошли к избе.

– Мать! – крикнул Людота со двора. – Кузнецы злые и голодные пришли.

– Поможем беде вашей, батюшка, – отозвалась Марфа из-за приоткрытой двери.

Пахнуло жилым избяным духом, – таким же, как в доме прадеда, в деревне Бегоще, что под Рыльском, куда Романа возили маленьким. Дочки-близняшки со смехом повисли с двух сторон на отце. Звякнула щеколда калитки и румяный с мороза Никишка ввалился в избу вместе с ледункой*, на которой весь день катался с горы.

– Снег-то стряхни в сенях, – прикрикнула на него Марфа.

Людота прочитал вслух короткую молитву, которую все повторили за ним. Степенно перекрестившись на иконы, расположились за столом. Даже девчонки-хохотушки притихли – с малолетства приучены, что стол – Божья ладонь, а гневить Бога нельзя.

Хозяин от круглого ароматного хлеба отрезал каждому по куску: три больших и три маленьких. Ужинали пшенной кашей, поочередно запуская ложки в горячий чугунок. Вкусно, с маслицем коровьим – пост уже позади. Запили ягодным киселем.

– Еще хотим киселька, – дружно попросили сестренки.

Отужинав, Роман переоделся в свежую рубаху и стал натягивать сапоги.

– Далеко ли собрался? – забеспокоилась хозяйка. – Ночь на дворе.

– Алешка Шалыга* на посиделки звал, – отметил Роман.

– Знаю я твоего Алешку – опять с кем ни-то в драку полезет, хоть и хилый, а тебя втягивать будет, – ворчала Марфа.

– Пусть идет, – усмехнулся Людота. – А намнут бока – только на пользу.

Людота вышел за Романом в сени и вполголоса продолжил:

– Ты на рожон*-то не лезь. Нелюб обиду долго не забудет. Неровен час – лихих людей подошлет.

И сняв с гвоздя, кузнец сунул Роману за отворот полушубка увесистый кистень*.

– Так-то вернее.

Две белокурые головенки сестер выглянули из избы в сени:

– А баснь* обещался рассказать, Ромша. Про Красную Шапочку, про Колобка, да про снежную королеву.

Роман часто баловал девчонок сказками из своего времени.

– А про лесовика мохнатого не рассказать? – Людота увлек дочек за собой в хату:

После поединка в детинце Роман стал местной знаменитостью – кулачную сноровку здесь ценили. Да и соперник его Нелюб всем уже изрядно надоел своей наглостью и спесью. За заслуги отца, всеми уважаемого воина, погибшего в битве в прошлом году, Нелюба взяли в детские*. Обучали воинскому ремеслу, готовили в дружинники. Но к учебе он был не охоч – видно, и здесь на наглость полагался.

– Теперь Срезень житья ему не даст, загоняет уроками воинскими, – радовался Алешка Шалыга, много натерпевшийся от кулаков Нелюба. – А то и вовсе из детских изринет.

Срезень – тот самый, что отобрал у Нелюба нож и воинский пояс – был старшиной курской дружины. Он отвечал перед князем за ее боевое состояние: за подбор новых гридней*, обучение и воспитание молодежи, соблюдение воинских традиций и за много чего другого.

– Не воевода, а старшина, – объяснял Людота. – Воевода в ратное время верховодит, а старшина воинский каждый день.

Тот, кто «кормит с конца копья», – Роман вспомнил фразу из «Слова о полку Игореве».

– Уж он-то много чего рассказать бы мог, – продолжал Людота. – Да вот на словеса больно скуп:

...Возвращались с посиделок поздно – завтра воскресенье и можно поспать подольше. Всех девок по домам развели в целости и сохранности и теперь шли вдвоем с Алешкой, весело пересмеиваясь, вспоминая разное из минувшего вечера. Снег морозно поскрипывал под ногами, нарушая ночную тишину. Худого ниоткуда не ждали, потому-то, наверное, и не почуяли чужих шагов.

Алешка запнулся на полуслове, охнул негромко, и когда Роман обернулся, то увидел, что его товарищ падает, схватившись за голову, а над ним самим уже занесен то ли топор, то ли дубинка – в темноте не разберешь. От удара Роман увернулся, еще не понимая толком, что происходит – тело соображало быстрее разума. Но в следующее мгновение стало ясно, что дело нешуточное.

Наносивший удар вложил в него всю силу, намериваясь завершить дело сразу. Промаха не ожидал, а потому тяжелая дубина увлекла своего владельца – он неловко присел, помешав другим, подбегавшим по протоптанной тропинке с занесенным оружием. У двоих дубины, у одного топор. На помощь слободичей надеяться не понадеешься – не успеют.

«Ну да ладно, поглядим еще», – подумал Роман и ударил сам. Недаром он последние месяцы усиленно поддерживал форму. Нога в добротно подкованном сапоге – подковки сам ковал – впечаталась в обросшую всклокоченной бородищей рожу ближайшего лихого*. Жалобно скуля и выплевывая выбитые зубы, он на четвереньках уполз в сторону, обильно черня снег кровью. Другого Роман сбил подсечкой, оседлал и до хруста заломил руку – тот заорал благим матом. Но был еще один, оружие которого уже занесено. Роман откатился в сторону, и вовремя – разом оборвав вопли, обух топора, предназначенный для головы Романа, пришелся мужику по загривку.

Третий лихой бросил топор и как заяц, запрыгал по сугробам. Потревоженная слобода просыпалась, отовсюду слышались крики, кто-то бежал с оглоблей в руках.

Роман поспешил к Алешке. Тот сидел, обхватив руками голову и непонимающе озирался. Как потом решили, спасла Шалыгу высокая медвежья шапка на мягкой стеганой подкладке.

Один из лихих, которому досталось топором, так и не поднялся. Остальных скрутили, рьяно угощая пинками и зуботычинами. Прибежавшие на помощь слобожане – босые, в одних рубахах – разгорячившись, решили тут же разбойников и кончить, чтобы другим неповадно было. Но Людота самовольничать не дал – распорядился лихих до утра запереть и сторожить. Суд – дело княжье.

:Марфа, как положено по поверью, велела Роману заглянуть в печь, помазала ему лоб тестом из квашни – рядом со смертью был.

– Что ж кистень-то не достал? – спросил Людота, выслушав рассказ Романа о происшедшем.

– Не успел, – ответил Роман. – Да и не больно я им владею.

– Научу, – пообещал Людота.

Поутру двух связанных разбойников и убиенного повезли на санях в город. Потом пришел Алешка Шалыга, показал из-под приложенных капустных листов здоровенную шишку и сообщил, что те трое – люди богатого купца, гостя киевского. В Курске родни у них нет, кто подослал, не сказали – ошиблись, мол. Купец предложил за своих людей заплатить немалый откуп и обещал немедля убраться с ними из Курска. Людота и Алешкин отец возражать не стали – кому охота тяжбу разводить.

К полудню вернулся Людота. Увесистый кошель серебра разделил на три части: себе, Шалыгам, и на нужды слободы.

– А Нелюб захворал тяжко, – засмеялся Людота, пряча деньги в кованный сундук. – Дома лежит, того и гляди, Богу душу отдаст со страху.

Опасения Нелюба – если это он подослал убийц – были понятны: Людота, а стало быть, и Роман – люди княжьи, и закон в этом случае был особо строг.

– На деньги эти, как в силу войдешь да жениться задумаешь, мы тебе избу поставим дубовую, с горницей и дымоходом.

«Этого только не хватало», – с тревогой подумал Роман.

– Так что в будущем году приглядывай себе девку – постатнее да порукодельнее.

Но до положенного Людотой срока много грозных событий сотрясут землю – не до свадьбы будет:

Роману стоило труда выяснить, в какой именно год он попал. Никто из вопрошаемых им ближних слободичей этого не знал, а многие просто не понимали, о чем их спрашивают. Этих людей мало что связывало с летоисчислением: трудовой стаж все равно никто не учтет, пенсии от князя или боярина не дождешься, а возраст никого не интересовал – главное, как человек выглядит, силен ли он телом и разумом.

Спросить же «который ныне год» у попа в церкви – уж тот-то должен знать – долго не было случая. Когда же Роман выяснил, что от сотворения мира шел 6529 год, оказалось, он не знает, как перевести это летоисчисление в привычное. Но и эту задачу Роман решил, узнав из того же источника год крещения Руси в старом летоисчислении и помня, что было это в году 988 от рождества Христова. Текущий год оказался годом 1183 – меньше полутора лет оставалось до событий, описанных в «Слове о полку Игореве». Если верить «Слову» и летописям – мало кому из воинов-курян доведется вернуться из этого похода.

«...Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы», – помнилась Роману фраза из «Слова». Остальной текст в голове не удержался, но историческую фабулу предстоящих событий Роман помнил хорошо – он даже писал реферат на эту тему.

Редкий год обходился здесь без войн и походов. Военный сезон открывался, как только сходил снег, и длился до осенней распутицы. Следующей весной (1184-го года) Новгород-северский князь Игорь Святославич, старший брат курского князя Всеволода, возглавит совместный поход нескольких южнорусских князей на половцев. Князя Игоря устраивала только громкая победа, а таковой не случится, и тогда он решит поставить на карту удачи все, организовав с подручными ему князьями самостоятельный дальний рейд в Степь весной 1185 года. Через год и четыре месяца (если считать с января 1184 года) Игорь, его брат Всеволод, сын и племянник выметут в своих землях все годное к рати мужское население и бросят его со своими дружинами в полуденную сторону:

Роман часто думал о том, что из всех людей, которые его окружают, он – пришелец неизвестно откуда – наиболее защищен. Ведь если ему суждено будет завершить свою жизнь здесь – погибнуть ли в бою, или умереть через десятилетия в окружении детей и внуков – то лет через восемьсот он неизбежно родится снова. Родится, чтобы через шестнадцать лет его опять занесло в двенадцатый век. Петля времени, из которой не вырвешься. То есть, по сути, он бессмертен – может быть, только он один во всей вселенной.

«Чур меня от мыслей этих бредовых – что-то да придумается», – успокаивал себя Роман.

Но время шло и ничего не менялось:

За неделю до Масленицы, утром, когда Роман «растягивался» на заснеженном дворе, кто-то постучал в ворота. Это был Срезень* верхом на рослом вороном жеребце. Все та же волчья куртка без рукавов поверх рубахи из цатры*. Холодные серые глаза чуть насмешливо смотрели на отрока.

Роман вежливо поклонился гостю, как старшему годами и чином.

– По-здорову ли поживаешь, молодец? – поприветствовал Романа воин и, не дожидаясь ответа, продолжил: – А дома ли Людота? Покличь-ка.

Людота вышел в накинутом на плечи зипуне, отворил ворота, впуская гостя и придержал коня, пока Срезень не спрыгнул на землю. Только после этого кузнец и воин почтительно поклонились друг другу – как равные – и осведомились о здоровье друг друга. Подав повод Роману, воинский старшина вошел в избу, пропущенный Людотой вперед, как положено при встрече желанного гостя:

Со двора Роману было слышно, как гость негромко поздоровался с хозяйкой, старясь не разбудить спящих ребятишек, вежливо отказался от угощения и заторопился уходить. Ритуал проявления почтения к хозяевам и к дому был соблюден. Наверняка в избе воинский старшина сначала поклонился на печь, потом перекрестился на иконы.

Скоро хозяин с гостем вернулись во двор, и пошли к кузне, позвав Романа. Срезень приехал на погляд заказанного им меча, в котором оставалось лишь отполировать широкое, метровой длины лезвие.

Старшина примерился к оружию, выйдя из кузни – там было тесновато для широкого размаха. Подбоченясь, он повертел мечом над головой – рассеченный сталью воздух натужно шуршал. «Как вертолет, – подумал Роман, – попробуй, подойди». Срезень перекинул меч в левую руку, потом обратно, уравновесил его на ребре ладони, определяя центр тяжести, проверил на гибкость.

Наконец, старшина одобрительно кивнул и, судя по довольной физиономии кузнеца, дождаться более высокой оценки от этого человека было трудно.

Не выпуская оружия, Срезень взглядом остановился на Романе и вдруг меч из его рук полетел в сторону отрока. Посланный острием вперед меч сделал в воздухе полоборота и завершил бы свой полет, ударившись рукояткой в грудь Романа. Можно было или увернуться от него, или поймать. Роман поймал.

– А ну, покажи, что умеешь, – велел старшина.

Роман, понимая, что делать этого не следовало, произвел с мечом несколько упражнений в восточном стиле, что втайне делал и раньше. Кузнец аж крякнул от изумления.

– Тебя кто научил? – по-прежнему невозмутимо спросил Срезень.

Роман чуть было не ответил: «В кино видел».

– Смутно помню, – сказал он. – Кажется, полоняник из дальних земель.

Допытываться о большем Срезень не стал, видно об истории Романа он был наслышан. Садясь в седло, сказал Людоте:

– Скоро бои стеночные начнутся, так ты ему биться не дозволяй, – и уехал, ничего более не объясняя.

Проводив гостя, Людота с досадой сказал:

– Видать, он в тебе воина узрел – теперь не отстанет.

Словарь:

 бронь, панцирь кольчатый – кольчуга

 бают – говорят

 опричь – кроме

 ледунка – отрезок доски с намороженным слоем льда, самодельные санки

 тать – вор, разбойник

 рожон,

 рожно – вид копья

 кистень – оружие, состоящее из короткой деревянной

 рукоятки и подвешенного на цепочке металлического шара.

 шалыга – разновидность кистеня

 баснь – сказка

 гридень – молодой воин в дружине

 детские – воспитанники дружины

 срезень – вид наконечника для стрел

 лихой – разбойник

 цатра – ткань из козьего пуха

Глава третья

КУЛАЧНЫЕ БОЙЦЫ

(конец февраля 1184 года)

Вечером третьего дня Масленицы жители кузнецкой слободы готовились к главной потехе года – кулачному побоищу. Готовились весело и широко: от дома к дому, сопровождаемый чуть ли не всем мужским населением – даже малыми ребятами – важно ходил кулачный «воевода» и производил смотр своему «воинству».

– Покажем супротивникам, что не только отцы и деды наши силою и хоробою* славились!

Должность эту который год справлял кузнец по прозвищу Гасила* – немолодой уже человек, приходившийся Людоте стыром – дядей по отцу. Одет «воевода» в необъятную кольчугу, под которую для солидности подкладывались подушки, шлем, надвинутый по самый нос. Дополняла портрет мочальная борода ниже пояса. В руке «воеводы» устрашающего вида сучковатая дубина – «кулачный посох». Она переходила от одного поколения к другому, как символ бойцовской удали. Каждый из кулачных предводителей ставил на «посохе» свою зарубку, коих было не считано.

Рядом с «воеводой» кулачная «дружина» – лучшие бойцы, первый ряд стенки. Входить в «дружину» – большая честь и доверие со стороны слободы, его надо подтверждать каждый год. «Дружинников» было двенадцать человек, и новых бурно выбирали, когда кто-либо из них выбывал то ли по возрасту, то ли по другой причине.

«Воевода» лупил дубиной в ворота – даже если хозяин был рядом – и кричал хриплым басом:

– А кто живет в этом доме? Уж не Хома ли, по прозванию Лычак*, что в том году двух зубов в «побоище» лишился, но чести слободской не уронил?

– Он самый! – кричали сопровождающие, выталкивая Лычака вперед.

– Достоин ли сей муж быть «ратником» в войске кузнецком?

– Достоин. Да пусть зубы побережет – совсем мало осталось.

А могли крикнуть «не достоин», если человек себя опозорил – то ли в «побоище», то ли в обыденной жизни. И тогда обиженный, коли чувствовал на своей стороне правоту и силу, вызывал одного из пристрастных «судей» на кулачный поединок, результат коего расценивался как знак свыше и влиял на общее мнение. Но такое происходило нечасто: народ был испытанный – и не только в боях кулачных.

По правую руку от «воеводы» бахарь, самый острый на язык слободич, он перед «побоищем» будет задирать соперников. Иной раз злой язык в деле стеночном важнее дюжины крепких кулаков – кому нужна победа, если перед этим вас высмеяли?

Бахарю работы и здесь хватало:

– Не тут ли обитает боярин наш доморощенный? – закричал он, подойдя к воротам двора Людоты. Голос у говоруна пронзительный – любого перекричит – ростом же невелик и тщедушен. – Иль нет его дома – в княжьих хоромах меда вкушает? А может, не положено ему кулаками махать по званию его боярскому?

– Пусть тогда сына названного в «ратники» выставит, – подсказал «воевода». – Сказывают, он в кулаке неслаб.

– Не так в кулаке, как в ноге, – бахарь намекал на известные всей слободе подробности недавнего происшествия. – Ему бы в табуне с жеребцами лягаться. Уж и не ведаю, гож ли для дела нашего Ромша по прозвищу Немой? Как народ скажет?

Толпа одобрительно зашумела, вопрос казался решенным, но:

– Не гож! – Дюжий парень выбрался из толпы и неторопливо снял полушубок, показывая, что готов отвечать за свои слова. Годами не старше Романа, не так высок, как коренаст, в плечах просторен, что матерый мужик. Серые глаза смотрели спокойно и без злости, будто не на драку вызывал, а приглашал на дружескую забаву.

Сильные руки вытолкнули Романа на свободное место, поближе к кулачному начальству – да он и не сопротивлялся.

– Готов биться при честном народе? – пронзительно прокричал бахарь чуть не в самое ухо Романа. – Не заробел?

– Кабы с тобой, заробел бы, – ответил Роман. – Ты не кулаком, так языком перешибешь. А коли узел на языке завязать, то и вовсе не совладать с тобой – как кистень будет.

В толпе захохотали:

– Крой балабона, Ромша.

«Звоном» тут никого не убедишь – дело надо было доказывать кулаками – и Роман, сбросив свитку* на снег, стал напротив парня. Он решил биться в манере, привычной для слободичей, только стойка у него была левосторонняя, а у парня прямая.

Зрители разделились на два равных лагеря, шумно поддерживая своего бойца. Но болельщики не только шумели, но и присматривались к Роману:

– Вишь ты, как он десницу (правую) за плечом прячет. И бьет ею без замаха – будто сулицей. А шуйцу (левую) впереди держит и в пол-плеча бьет. Хитро:

Бились вровень. Удары в голову парень отбивал жесткими, как камень, руками, удары же в корпус принимал крепкой, широкой грудью. Роман пару раз достал его по скуле, сам же от ударов в голову уворачивался. Разогревшись, с трудом удерживался от соблазна применить боевые навыки, которым обучался лет с шести. Но снова скажут, что «лягается» и вообще – на голову скорбен. Да и парень казался ему все более симпатичным.

– Без души Ромша бьется, – отметил кто-то из «дружинников». – Сноровку не показывает.

– А ты на него с топором попробуй, как тот лихой, так он быстро тебе зубов поубавит. И с душой – пяткой в нюх.

Противник Романа прекрасно держал удар, был подвижен и резок. «Ему бы удар поставить, стойку поправить – так еще неизвестно, кто кого», – думал Роман. Пора было завершить бой – парень готов драться хоть до утра, даже с дыхания не сбился. Роман очередной удар пропустил над головой, захватил руку противника, резко подсел и, поймав другой рукой его ногу выше колена, взвалил парня себе на плечи – «мельница». Опустил аккуратно в мягкий снег.

– Так гож или не гож? – спросил он у противника.

– Гож, гож, – закричали зрители.

– Гож, – парень неожиданно весело улыбнулся Роману. – А в подмастерья по кулачному делу не возьмешь?

Роман помог парню встать.

– Молод я других поучать. Приходи: ты у меня переймешь, я у тебя.

Гасила гремел дубиной в следующие ворота. Видно, под впечатлением поединка, а может быть, вечерний сумрак тому виной, «воевода» оплошал – ворота были его собственные. Под общий смех он спохватился, но было поздно – из калитки с ухватом в руках вышла его жена, высокая костистая старуха:

– Ироды окаянные! Вам дел мало? На войну ходите чаще, чем в церкву. Так еще забава нужна – кулаками махать.

«Воевода» отошел на безопасное расстояние. Бахарь хотел ответить старухе, но она ловко поддела его ухватом за ноги – только лапти мелькнули.

– Бабку Василису в «дружинники». «Воеводой» ее, – хохотала толпа...

О том, что Срезень запретил Роману биться в стенке, Людота рассказал Гасиле только на следующий день – чтобы лишнего шума не было. Кулачный «воевода» хмыкнул удивленно, но, подумав, сказал:

– Видать, в дружину парня метит.

По местным традициям участие дружинников в стеночных потехах не поощрялось. Этим профессиональный воин может навлечь неудачу на свое оружие. Если уж дано тебе носить меч, то кулак без особой нужды в дело не пускай – разве что с равным по воинской иерархии.

– А мы твоего поединщиком выставим супротив одногодка, – продолжил Гасила. – Так и Срезня повеление исполним, и Ромша себя покажет.

Кулачные бои происходили на правом берегу Тускаря, ниже по течению от того места, где далекие потомки теперешних земляков Романа поставят мост, соединяющий два района Курска. Как баяли старики, бились здесь с тех пор, как город стоит. Былиц и небывальщин много ходило об этом месте. Когда-то бои кулачные устраивались в честь бога Перуна, деревянное изваяние которого, покосившееся и побитое непогодами, до сих пор стояло неподалеку на склоне холма, прячась от недружелюбных глаз в зарослях орешника.

У курян было поверье, что не видеть ратнику удачи в настоящем бою, если не покажет он себя перед старым грозным богом в бою кулачном, если не порадует Перуна силой, хваткой и смелостью.

...Утро. На глаз – часов десять. Погода отменная, морозец. Легкий снег неторопливо сеялся из верхних миров. Просторная площадка добротно утоптана толпой зрителей и участников. Народу видимо-невидимо: куряне, слободичи, да и деревенских немало из ближних печищ*.

Забава знатная. Даже старики ветхие, что давно уж со двора не хаживали, и те приплелись: предвкушая зрелище, вспоминали с погодками свою былую кулачную удаль, что было и чего не было. Из зрителей далее других расположились бабы и девки. Устилая снег шелухой от орехов, переживали за мужей, братьев – да мало ли за кого: А уж ребятня малая – особый разговор. Не дожидаясь открытия битвы, под одобрительные возгласы взрослых будущие кулачные удальцы уже задирались, охаживали друг друга кулачишками и не плакали по поводу возникающих синяков и «красных соплей». Молодежь постарше вела себя солиднее, держалась кучкой близ своей «дружины», присматривалась к повадкам знаемых бойцов и ловила каждое брошенное ими слово: Гомон, смех, толкотня. Чудно разодетые скоморохи веселили честной народ, гудели вразнобой в деревянные, ярко раскрашенные дудки, потешно дрались, мерялись силами с ручным медведем: С саней торговали хмельной медовухой, пенником, закусками. Веселись, народ – придет Великий пост, не побалуешь.

Первыми должны были биться «дружины» кузнецов и кожемяк, а перед этим назначался поединок молодых парней. Роман выслушивал последние наставления Гасилы:

– Твое дело с ног его сбить. Если пощады не попросит – бей снова, не жалей его, он тебя жалеть не станет. Нож или кистень в дело не пускай и железо в рукавицах не держи – честь бойцовскую не марай.

Лешка Шалыга и новый знакомец Романа, вчерашний соперник по кулачному поединку Никита заговорили, когда «воевода» отошел:

– Супротив тебя кожемяки Яшку Ставилу* выставят. Он тяжельше тебя и ростом выше. Бьется по пояс голый и без рукавиц. Кулаком не собьешь – крепкий, черт. Бери его хитростью.

Это все на одном дыхании протарахтел Алешка, разгоряченный предстоящей стеночной битвой, в которой ему предстояло участвовать, как «ратнику». Никита добавил:

– В грудь или в живот его не пробьешь. Берегись удара сапогом – бьет в колено. Сапог с носка окован. Одежду он не из удальства сбрасывает – так его трудней захватить, если на борьбу дело перейдет. А что рукавицы скинет, не верь – он железку в кулаке держит незаметно.

Вдруг ударил воинский барабан. Толпа на центральной части площадки образовала свободный круг метров тридцать в диаметре. Когда барабан смолк, на середину вышел седобородый старик. Шел он с трудом, опираясь на длинный посох, в сопровождении двух молодцев. Годы согнули его спину, но не смогли стереть следы былой силы.

– Это дед Рожно, ему сто лет, а может, и больше, – пояснил Алешка. – Сказывают, знатный был боец. Про него уже сейчас сказки бают.

– И где быль, а где небылица – не разберешь, – добавил Никита.

Про деда Роман слыхал много интересного. Судьба и воинское умение хранили его в несчетном количестве кровавых битв и походов, память о большинстве из которых давно уже стерлась. Разве что в летописях осталось.

Толпа почтительно примолкла, ожидая, что скажет воинский патриарх. Старец сдернул шапку – ветерок шевельнул белые, тонкие волосы.

– Народ честной, – сильным не по годам голосом начал Рожно. – Не бахвальства ради бейтесь на святом месте, где деды и прадеды ваши силами мерялись, а для прибывания воинского духа. По всей Руси воины-куряне испокон веков славились, и да будет так всегда.

Толпа одобрительно зашумела. Старца под руки увели.

– Помрет скоро, – с сожалением сказал Никита.

Одно из поверий утверждало, что пока дед Рожно жив, удача не оставит курское воинство.

Стенки встали напротив друг друга. В первом ряду «дружина» – двенадцать лучших бойцов. Сзади два ряда «ратников». Роман пока в стенке, но скоро его вызовут вперед.

Бойцы стояли плотно, и плечами Роман чувствовал нервную, нетерпеливую дрожь соседей. Кто-то вполголоса посмеивался и балагурил, стараясь не выказать волнения, кто-то шепотом молился – дело-то предстояло нешуточное.

Вперед выскочил бахарь:

– А что, кожемяки, не все ж вам коровью да козью шкуру мять, – заорал он, обращаясь не столько к соперникам, как к зрителям. – Сейчас и мы вас помнем. Вот ты, – бахарь подскочил к «воеводе» супротивной стороны, – как раз сойдешь за барана. А ты за козла.

– А вы, черная кость, рожи копченые, без молотков своих явились? Иль голыми руками нас, кожемяк, одолеть думаете?

Говорун-кожевник был тщедушен и голосист, как и его собрат-кузнец.

– Наши рожи хоть и копченые, а ваши дубленые – ни один молоток не возьмет...

Так минут десять под одобрительный смех зрителей и участников оба бахаря изгалялись друг над другом.

-...А вот сейчас глянем, что крепче, – завершил «вступительное слово» говорун-кузнец, – рожа кожемякина, или кузнецкий кулак.

Бойцы впереди Романа расступились, и он понял, что пора выходить. Противник, как его и описывали, был на полголовы выше и шире в плечах. Руки непропорционально длинные, голова маленькая, лицо со скошенным подбородком: удачные пропорции для хорошего боксера.

– Тебе, малец, жить надоело? – спросил он у Романа, презрительно улыбаясь. – Ну, сейчас зашибу, – Ставила протянул руку к голове Романа, собираясь щелкнуть его по лбу.

Рука была мгновенно перехвачена, и через секунду Яшка лежал на снегу, удивленно моргая глазами.

– Бей его! – истошно взорал Гасила, а за ним заревела и вся кузнецкая стенка. – Не дай встать, не жалей.