Текст книги "Княжий воин"

Автор книги: Виктор Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

© автор: В.КРЮКОВ

ВСТУПЛЕНИЕ.

ГОРОД НА ХОЛМЕ

Рассмотреть что-либо в темноте, тем более куда-то двигаться было невозможно. Всполохи далеких молний не помогали. Оставалось ждать утра...

По шуму листьев над головой было ясно, что он находится в лесу – ветер с дождем гулял где-то в кронах деревьев, почти не попадая вниз. Неподалеку жутковато ухала сова или филин, или еще кто-то из лесных обитателей, неведомых городскому жителю.

Роман осторожно сел на землю и устроился на сухой, мягкой листве, прислонившись спиной к стволу невидимого дерева. Перво-наперво надо было успокоиться и попробовать разобраться в ситуации:

Так что же произошло? Всего лишь пять минут назад он находился в лаборатории отца, намереваясь наконец-то опробовать его изобретение.

Отец мастерил эту установку давно, держал в секрете от коллег, дачу превратил в лабораторию. Роман до последнего времени не доверял его сногсшибательной идее, тем более, что «заработало» далеко не сразу. Впрочем, все это не мешало ему уже года два добросовестно исполнять роль подмастерья, которому дозволялось работать в лаборатории и в одиночку – под обещание не заниматься самостоятельными опытами.

– Несовершеннолетним не положено, – отшучивался отец в ответ на просьбы Романа. – Вот в «политех» поступишь:

Но соблазн был велик, а ждать целый год не хотелось. Да и машина уже действовала: нажал на кнопку, и предмет любого веса – лишь бы в установке поместился – плавно поднимается в воздух. Правда, электропроводка при этом часто перегорала.

Соседский кот первым из живых существ испытал прелести антигравитации – вначале истошно орал от страха, беспорядочно болтая в воздухе лапами и хвостом, но потом привык и даже довольно мурлыкал, паря над установкой. Недельное наблюдение за здоровьем подопытного кота показало, что тот все так же бодр и драчлив. И тогда Роман решился:

Была гроза, дождь гулко барабанил по крыше. Роман с трудом разместился на небольшой платформе установки и после недолгих колебаний нажал кнопку пульта. В это же самое мгновение за окном мощно сверкнула молния. Грома Роман уже не услышал...

И вот он «здесь»: темно, как в подвале, холодно, но, главное – непонятно, что стряслось, и как он сюда попал? Догадки об ошибке в эксперименте одна за другой роились в голове Романа. Однако размышления помогли окончательно прийти в себя, оставив тревожную мысль – как оправдаться перед отцом за самовольство, а перед матерью – за ночное отсутствие?

Тем временем светало – из темноты выплывали контуры деревьев. Воздух стал сырым, и Роман плотнее застегнул куртку, что, впрочем, не помогло. Он поднялся с земли, раздумывая, в каком направлении ему двигаться. Направился в сторону холма, который серой громадой угадывался невдалеке между стволами деревьев.

«Вот дома паникуют», – думал он, невольно ускоряя шаг. – «До телефона бы скорее добраться – позвонить своим: Не на Марс же я попал, в конце концов».

Лес скоро расступился, в утренней дымке блеснуло зеркало реки, на другом берегу поднимался к небу известково-белый обрыв холма. Но не это было самым интересным: на холме, как продолжение его природной неприступности, прочно гнездилась деревянная крепость, серебристо-серая от дождей и ветра: частокол, башни, бойницы. За стеной крепости вился дымок, слышался металлический перезвон и перестук топоров – крепость просыпалась. На киношную бутафорию это не походило, других же догадок у Романа не возникло.

Солнце уже осветило бревенчатые стены, окрасив их в розоватый утренний цвет. А вот и дозорный на башне. Из-под ладони он пристально всматривался явно в сторону Романа, который счел правильным спрятаться за деревом.

Что-то знакомое почудилось ему в ландшафте. Похоже на Курск, – эта странная мысль мелькнула, но Роман постарался поскорее от нее избавиться. Фантастики начитался, решил он.

И все же, если его невероятная догадка верна, то за холмом в эту реку (условно он назвал ее Тускарь) должна впадать другая река (условное название Кур), про которую Роман знал, что когда-то она была широкой и полноводной.

Бред какой-то, – подытожил он мысленно и в очередной раз успокоил себя вслух: – Разберемся.

В кустах подлеска мелькнула красным малина. «Рановато для июня»,– подумал было Роман, но ягода оказалась сочной и вкусной, а это было главным – голод не тетка после такой жутковатой ночи.

Вставшее солнце, разогнав утренний туман, уже пригревало, птицы звенели без умолку, малины было много. Все проблемы временно отступили. По малиннику Роман углубился в лес и снова вышел к реке лишь когда подкрепился.

Башни и стены деревянной крепости почти скрылись за изгибом холма. На противоположном берегу виднелись избы и квадраты огородов. Но привлекло внимание Романа другое: небольшая лодка посредине реки, из которой человек готовился забросить сеть. На корме сидел ребенок лет шести и, опустив руку в воду, разглядывал что-то в глубине. Внешний вид лодки, необычная снасть, да и непривычный покрой одежды рыбаков вернули Романа к предположению, которое он гнал от себя, как наваждение.

В следующее мгновение ему стало не до раздумий: лодка колыхнулась, и маленький рыбачок без крика и всплеска соскользнул в воду, а старший, увлекшись рыбалкой, этого не заметил.

Сбрасывая на ходу одежду, Роман рванулся к воде и с невысокого берега кинулся в реку. Поплыл быстро, как только мог, почти не поднимая голову над водой, и лишь краем глаза заметил, что старший рыбак обнаружил-таки пропажу и заметался в лодке.

Река хоть и напоминала Тускарь, но была шире и, когда Роман достиг нужного места, рыбачок уже опустился на дно. Вода было на диво прозрачной, и Роман сразу заметил утонувшего. Он нырнул и подхватил мальчишку с чистого песчаного дна.

Сильные руки рыбака приняли мальчишку, и в следующее мгновение утлое суденышко, подгоняемое лихорадочными ударами весла, понеслось к берегу.

Не теряя времени, Роман, взобравшийся в лодку с кормы, начал делать мальчишке искусственное дыхание. Рыбак что-то протестующе кричал, но Роман не обращал на него внимания и, когда лодка ткнулась носом в берег, ребенок уже задышал. Закашлялся, потом заплакал, непонимающе озираясь. Гнев рыбака быстро иссяк, как только он увидел, что беда миновала.

Когда Роман огляделся, то заметил нескольких бородатых мужиков, одетых так же, как и рыбак, которые спешили по склону берега к месту происшествия. Убедившись, что с ребенком все в порядке, мужики переключили внимание на Романа. Их физиономии дружелюбием не отличались. При этом в голове Романа странным образом крутилась мысль, нелепость которой он понял позже – он вдруг с сожалением вспомнил действующий проездной билет за июнь 2000 года, потерянный в кармане уплывшей одежды:

Глава первая

СРЕЗЕНЬ

(январь 1184-го года)

...– Вставай, Ромша, пора, – голос Людоты безжалостно вклинился в сновидение.

Снилось что-то из недавней жизни: Или из будущей? Впрочем, над такими вопросами Роман перестал задумываться. Надо было приспосабливаться к окружающему миру, принимать его таким, каков он есть, и загонять поглубже осознание невероятности того, что с ним произошло.

Он слез с полатей, стараясь не потревожить сладко посапывавшего Никишку, сына Людоты – тому по малолетству полагалась утренняя поблажка.

Дым от печи тянулся вверх и уходил в приоткрытую дверь, не пуская внутрь зимний холод. Можно дым направить и в дымогон, что под крышей, но в него с дымом тепло уйдет быстрее. Хочешь тепла зимой – терпи дымные горести.

Роман торопливо проскользнул во двор – морозная свежесть после избяного духа рванула в легкие. С порога прыгнул босыми ногами в рыхлый снег – за ночь его еще подвалило.

– Пошто босым-то? – запоздало закричала из избы Марфа, жена Людоты. «Тапочки надень», – вспомнил Роман традиционное утреннее требование матери и что-то подкатило к сердцу. Как они там? Извелись, наверное, его разыскивая?

Он скинул рубаху и, не жалея себя, обтерся снегом, прогоняя печальные мысли.

– Хоть копытца накинь, – укоризненно качая головой, встретила его в избе Марфа. – Застудишься.

Роман натянул на ноги копытца – вязаные носки без пятки – зевнул, не забыв при этом перекреститься, и прошел к столу, за которым сидел Людота.

– Баб глупых не слушай, – сказал тот, улыбаясь. – Дух и тело крепи лютостью морозной. На Крещенье пойдем с тобой грехи смывать в проруби.

– Да какие у него грехи-то? – засмеялась Марфа. – А ты свои, старый греховодник, в церкви отмаливай, а не в проруби.

Перекусили ломтями вчерашнего хлеба да парным молоком, оделись по погоде, и вышли со двора:

Кузнецкая слобода просыпалась: из дверей в небо столбами валил дым, девки и молодухи с ведрами на коромыслах спешили по воду, в кузне кто-то пробовал молотом железо.

Располагалась слобода, как представлял себе Роман, там, где много позже встанет улица Садовая – в ее самой западной, нижней части. В слободе дворов пятьдесят, почти в каждом – кузня, рядом репище *, ниже к Куру выпасы для скота и покосы: в слободах, в отличие от стесненного города, жили вольготно.

Людота был кузнецом-мечником. То есть, мастером высшей квалификации – княжьим человеком. Сказочно-книжным представлениям Романа о внешнем облике русского кузнеца Людота не соответствовал: ростом невелик, худощав, на вид не больше сорока, но от нелегкой работы уже сутуловат. Левый глаз Людоты был с изъяном – старая «производственная» травма. Его рыжеватой бороде жаркое пламя кузни явно не на пользу – росла плохо. Нрава кузнец был легкого, и улыбка редко сходила с его побитого металлической окалиной лица. Но, переча внешнему виду и мягкому характеру, в его сухих жилистых руках таилась богатырская сила, и мало кто из слободичей-кузнецов отважился бы с ним померяться.

А еще Людота был выборным большаком кузнецкой слободы – кроме собственных, на нем немалым грузом висели общественные заботы. Вот и вечор посыльный княжьего посадника* прибежал и передал повеление – явиться в детинец* с утра пораньше ради дела княжьего:

Дорога к Курску располагалась там, где потом ляжет улица Московская, переименованная позже в улицу Ленина. А пока она больше походила на широкую тропинку – в ином месте телега или сани едва пройдут между высокими деревьями. Тем не менее звалась дорога Княжьей. По обе стороны от нее, на подъезде к Курску гнездились слободы, объединяя и оберегая людей мастеровых: усмарей-кожевников, гончаров, ткачей, плотников. Из слободичей ближе всех к городу жили городники – мастера возводить и поддерживать в порядке городские стены и укрепления.

Кузнецы от города располагались далее других, зато, не стесненные соседями, пользовались землей и водой вольно. В границах слободы спуски и к той и к другой реке были удобны, чего не скажешь о слободах ближе к Курску – там склоны куда круче, особенно к Куру. Летом еще ладно – по шатким деревянным всходам, висящим на почти отвесных, изрезанных промоинами обрывах, а зимой – шею свернешь. Так что слободы, расположением своим тяготевшие к Куру, если охота зимой рыбки из-подо льда промыслить, кланялись кузнецам. Можно было и к Тускари спуститься, но там свои хозяева, сами до рыбки охочие: того и гляди, бока намнут – у вас, дескать, своя река.

...Летом, при первой встрече с этими людьми, в Романе сразу определили чужака. Не забредший в чужой «район» слободский или посадский парнишка, и не сын заезжего гостя-купца – мало ли их через Курск путь держит. Чужак – он и есть чужак.

Теперь, по прошествии полугода, Роман прекрасно понимал, чем он так отличался от местных. Не говоря уже о плавках, воспринятых, как часть одежды совершенно нелепая, его выделяла короткая стрижка, что было ближе традициям степняков, и ровный загар по всему телу – такая смуглость тоже напоминала половцев и прочих степных нехристей, в отличие от которых русичи подставляли кожу солнышку нечасто. А что светловолосый – так и среди половцев это не редкость.

– Ты какого роду-племени? – напирали на Романа окружавшие его люди. – И какая нужда тебя сюда занесла?

Речь их Роман понимал с трудом, проникая в смысл по отдельным знакомым словам, а больше по интонациям и жестам. Это был древнерусский язык, но не отточенный летописный, а бытовой, в котором и специалист разобрался бы не сразу.

Надо было как-то отзываться на вопросы этих людей. Но как? Услышав чужую речь, они непременно сочтут это подтверждением своих подозрений, и тогда ничего хорошего не жди. «Прикинусь немым» – подумал Роман и промычал что-то невразумительное. Гомон немного затих.

– Безъязыкий?

В немоту поверили, и, поняв, что на их вопросы пришелец не ответит, решили:

– Узы* наложить на него – и к посаднику. Мало ли что – со Степью-то мы ныне ратны...

...Северная городская стена звалась «новой», хотя поставили ее еще при первом курском князе лет сто назад – после удачного похода курской дружины на Муром. Располагалась она где-то в конце улицы Ленина (Московской), метров за сто перед будущей Красной площадью, а может, чуть севернее – сообразить было непросто. Земляной вал метра четыре высотой, на его вершине столпие – частокол из тесно «спряженных» дубовых бревен, надежно вкопанных и укрепленных с внутренней стороны. Перед валом ров, летом заполняемый водой из ближайших ручьев и озер. Ров располагался на склонах холма, плавно спускавшихся по обе стороны Княжьей дороги, а потому водой он заполнялся не целиком, а «ступеньками» – искусно отделенными друг от друга участками. В нижней части бревенчатой стены прорублены волоковые (задвижные) оконца – амбразуры для лучной стрельбы. По всей длине столпища, метров через сто друг от друга стояли башни-вежи, крытые тесовыми навесами и приспособленные для наблюдения и боя. Участки стены между башнями – прясла – поставлены на разных уровнях, чтобы сподручнее вести фланговую стрельбу. По общей планировке «новая» стена была изогнута как лук, вогнутой стороной к противнику – с любой точки забрала была видна вся ее наружная часть до самого основания. Так что одного щита не хватит, чтобы от стрел укрыться.

В своей предыдущей жизни Роман, читая о градостроительных традициях предков, сомневался в эффективности деревянных укреплений – то ли дело рыцарские замки из камня и кирпича. Теперь же, не в первый раз рассматривая городские «фортеции», мнение свое изменил. Городники знали свое дело, пополняя копилку опыта от войны к войне. Среди них немало было опытных воинов, не раз искавших удачи со своим князем под чужими стенами. Что касалось фортификационного дела, они подмечали с пользой для родного города.

Ко рву перед земляным городским валом теснились посады, обнесенные частоколами с крепкими башнями и воротами с надежной охраной. Подобно маленьким городкам, они прижимались к более сильному, но не только в поисках защиты: посады-пригороды много крови попортят врагу, вздумай он штурмовать Курск с этой стороны:

Сейчас войны не было, городские сторожа мерзли только на одной, приворотной веже, нечасто поглядывая в положенную сторону – на Княжью дорогу.

– Не пущай, не пущай его, – крикнул со смехом сторож-вежник приворотнему кметю, указывая на Людоту. – А то он копоти да гари кузнечной в город нанесет – не продохнешь.

– К тебе если копоть и долетит, так своя – из-под зипуна, – не остался в долгу кузнец:

Вошли в город. За воротами, перегораживая дорогу, стояла еще одна короткая стена – «поперечня» с бойницами – на случай, если неприятель прорвется через ворота.

Жили в городе куда теснее, чем в слободах. Дома, амбары, лавки, церквушки жались друг к другу на узких извилистых улицах. Ворота и калитки из толстых дубовых плах – и сокол* стенобитный не возьмет. Лютые собаки мрачно поглядывали из подворотен – проходи, дескать, не тронем, но без спросу в дом не суйся.

Репищ возле жилья не держали. Если была у кого в том нужда – заводили за городом.

У «центральной» улицы требования к своим обитателям особые. Недаром она, как и дорога, ведущая к городу, звалась Княжьей. Почти каждый дом красовался затейливой резьбой, а то и яркой росписью: коньки-охлупни на крышах, огнива, ажурные причалины*. Хочешь жить у князя и у его ближних на глазах – жилье свое блюди, даже если в животе пусто.

Топились в основном по-черному но ближе к крепости-детинцу, попадалось жилье с печными трубами. Маленькие волоковые оконца-отдушины надежно законопачены на зиму – оконное стекло на Руси появилось недавно и мало кому было по карману. Да и надежнее по старинке-то. Но вот поодаль весело блеснули богатые окна, отражая неровным стеклом низкое зимнее солнышко. Хоромина знатная: в два жилья*, с затейливым крыльцом и резным всходом*. Сразу видно, что кто-то из ближних княжьих людей обосновался. Двор просторный, огорожен высоким частоколом, но ворота нараспашку – княжьему человеку таиться не от кого.

Улица заполнялась людьми. У каждого свое дело: позевывая, протопала бригада плотников-городников с топорами за поясом и прочим инструментом; пересмеиваясь и приглядываясь к встречным девкам да молодухам, неторопливо проехали верхами двое молодых дружинников; купец, почесываясь, отворяет скрипучие ставни своей лавки: А вот старенький дьячок, подтягивая латаную рясу, семенит по рыхлому снегу к церкви. А там сани-розвальни, влекомые лохматой лошаденкой, в санях поверх поклажи развалился мужик в тулупе:Пахло дымком и свежеиспеченным хлебом. Город начинал будний день:

Дошли до «старой» городской стены. Когда и кто ставил эту стену, уж никто и не скажет. Время и непогода свое взяли: осевший земляной вал, видавший виды частокол со следами старых пожаров и горячей смолы, пролитой когда-то на головы неприятелей. Ржавый наконечник стрелы торчит в ветхом бревне – не с руки достать. Но службу свою «старая» стена еще не отслужила – не дай Бог за первую стену противник прорвется, так вторая поможет, а потому долго еще куряне будут поддерживать ее в исправности. И вообще, чем больше в городе стен, заборов и частоколов – тем спокойнее.

Над воротами в «старый город» прибиты выбеленные солнцем и дождями развесистые оленьи рога. Не одно поколение горожан оберегали они от сглаза и нечисти – по древней прадедовской вере. Должно быть, на эти рога во времена Перуновы вешали черепа врагов. Память о том хранилась в былинах и в сказках, пусть и переиначенная в угоду красному словцу:

Самые богатые хоромы расположились возле северной стены городского детинца, перед глубоким крепостным рвом-оврагом. Они кичились друг перед другом добротностью, высотой и затейливостью. Здесь жил сам посадник и другие бояре. Случайных прохожих тут мало – надо будет, так тебя позовут.

По бревенчатому мосту перешли ров и вошли в ворота. Людоту здесь знали, и потому без вопросов пропустили. Перед крыльцом самого богатого строения кузнец остановил Романа:

– Погодь, Ромша, кликнут тебя, – сказал он и, сняв шапку, поднялся по ступеням.

Стены курского детинца устроены были не так, как городская «новая». Нижняя часть крепостной стены – ряд дубовых срубов-городен, поставленных вплотную один к другому. Как Роман выяснил позже, большинство этих срубов заполнены землей и камнями, в других находились конюшни, сеновалы, амбары. Это был первый этаж. Наружная сторона срубов переходила в стену-забрало, завершавшуюся двускатной крышей над помостом для стрельбы. Бойницы в стенах, как и помосты, тянулись в два этажа от башни к башне – их в детинце было семь.

В плане крепость представляла собой почти равностороннюю трапецию, меньшее основание которой, увенчанное самыми высокими смотровыми башнями, ориентировано было в сторону наибольшей опасности – на юг. На месте одной из смотровых башен через восемьсот лет поставят памятный знак Знаменской иконе Божьей Матери, следы другой покроет фундамент Дворянского собрания (ныне Дом офицеров).

Впрочем, только безумцу пришло бы в голову штурмовать крепость с юга или с юго-востока. Со стороны Тускари хорошую службу курянам сослужил почти отвесный обрыв. Мыс, образуемый при слиянии двух курских рек, который с севера замыкала крепость, был сплошь изрезан большими и малыми оврагами, искусно защищенными от осыпания и размывания, что многократно усиливало оборонительную мощь детинца. Это потом, когда природная твердыня потеряет свою ценность, обрывы осыплют, спланируют, на их месте проложат улицы:

– Ты кто таков? – Вопрос исходил от плечистого, примерно одного возраста с Романом, парня, одетого небогато, но добротно. – Тебя кто пустил? – продолжил он, важно уперев руки в широкий пояс турьей кожи, которого ему ни по возрасту, ни по положению носить не полагалось.

– Тебя, глуздырь*, забыли спросить, когда пропускали, – ответил Роман, рассудив, что такой тон с его стороны будет в самый раз.

– Это Ромша-Немой, приемыш Людоты, – услужливо пояснил из-за плеча товарища второй парень, одетый, как и первый, но ниже ростом и без воинского пояса.

– Какой такой приемыш? – недобро усмехнулся первый. – Холоп он, а не приемыш! А холопам тут не место.

Парень явно искал ссоры. Можно было промолчать и, наверное, избежать её. Но тогда унижение легло бы не только на Романа, но и на всю кузнецкую слободу, а главное – на Людоту.

– Слышь-ка, паря, – начал Роман. – Ты пояс-то распусти чуток. А то, неровен час, с натуги в штаны наложишь – уж больно пыжишься.

Роман рассчитывал на долгую разговорную прелюдию к драке – так было принято. А там, глядишь, появится Людота и потасовки удастся избежать, сохранив честь и свою, и слободы. Но «собеседник» был явно не силен в словесах и, очевидно, поэтому незамедлительно ударил.

Роман счел полезным слегка посторониться. Кулак в обшитой сыромятными накладками рукавице прошелестел над головой. За такими накладками вполне могли быть вшиты свинцовые пластинки – для весу. Да и без них мало не показалось бы.

От неожиданного промаха забияка поскользнулся на утоптанном снегу и упал.

– Не расшибся ли, болезный? – участливо спросил Роман. – А ты попроси приятеля, пусть соломки принесет подстелить.

Парень вскочил и ринулся в атаку, но после очередного промаха опять оказался на снегу, теперь уже от подножки.

В представлении Романа схватка выглядела не совсем честной именно с его стороны – за плечами забияки не было многовекового опыта восточных единоборств, в чем сам Роман кое-что понимал. Впрочем, в конце двенадцатого века таких навыков еще не было и на Востоке.

...– Вот опять промахнулся, – подзадоривал Роман противника. – Ты пошел бы с забором подрался – может, попадешь.

Драка привлекла внимание. Приворотные дружинники, с интересом наблюдавшие за стычкой, громко смеялись, довольные не только увиденным, но и услышанным:

– Вот тебе и немой.

Из разных концов крепостного двора подходил народ. Разнимать драчунов никто и не думал. Наоборот -советовали:

– Слышь-ка, Нелюб, – так звали парня-задиру, – ты его кулаком не возьмешь, за оглоблей сбегай – вернее будет.

– Иль за товарищами, а то твой дружок пропал куда-то. Только бери человек с десяток – меньше не сдюжат.

Подошел и стал поодаль средних лет человек, одетый не богаче других, но по тому, как остальные поспешно расступились, давая ему обзор, стало заметно, что чина он немалого.

Противник Романа после очередной неудачи, подстегиваемый насмешками, окончательно вышел из себя – рука потянулась к голенищу сапога, и в ней оказался внушительных размеров изогнутый нож-засапожник.

Роман ни разу не ударил противника, но сейчас решил изменить ход боя. Этому намерению помешал человек, стоявший поодаль:

– А ну, дай-ка нож.

Голос был негромкий, но властный. Подействовало мгновенно: Нелюб опустил засапожник, обмяк, покорно подошел и протянул оружие рукояткой вперед, даже не пытаясь оправдываться. Но, должно быть, во сто крат обиднее поражения и отобранного ножа стал приказ незнакомца:

– Пояс отцовский больше не носи, не позорь его памяти. Оденешь, как заслужишь. – После сказанного нож без усилия был отброшен в сторону. Засапожник пролетел метров десять и чуть не по рукоятку вошел между бревен на самом верху ближайшей городни. – А нож твой пусть у всех на виду покрасуется – чтобы глупость твою помнили.

Зеваки, оживленно переговариваясь, разбрелись. Роман, остывая от драки, подробнее рассмотрел того, очевидно, пользовавшегося немалым уважением, человека. Ростом и внешней крепостью он мало отличался от остальных – были здесь мужики и повыше и пошире. Но что-то мешало усомниться в его физическом превосходстве над окружающими. Одет был в волчью, мехом наружу, безрукавку поверх простой, без вышивки, холщовой рубахи. Без шапки – седеющие волосы схвачены сыромятным ремешком. Ни оружия, ни воинского пояса – и так видно, что воин немалый.

– А ты, молодец, чей будешь?

По его холодным серым глазам трудно было сообразить, как расценено его, Романа, участие в драке:

...В то, что он немой, поверили, но неизвестно, как сложилась бы его дальнейшая жизнь в этом мире, если бы Людота, видно, из благодарности за спасенного Романом сына, не взял его в свою семью – то ли пленником-холопом, то ли приемышем:

– Там видно будет.

Их речь Роман скоро стал понимать, но заговорить не решался. Боялся выдать свою чужеродность. Только месяца через два, имея уже солидный, втихомолку собранный запас слов, он осмелился заговорить.

Роман, как смог, изложил свою «легенду»: единственное, что он помнит из своего прошлого, что родителей его убили тати-разбойники на киевской дороге. Сам он уцелел чудом: оглушили дубиной, отчего, наверное, потерял память и речь. Кем были его родители, где жили и были ли родственники – ничего не помнит. Еще помнит, что его зовут Романом.

– Знамо дело, – рассудил Людота, а с ним и вся кузнецкая слобода. – Вон в летошний год Вакулу-гончара ошеломили кистенем, так он тоже забыл, как его звать-величать, и молвит невразумительно.

– А имя у тебя княжье, – решил кузнец. – Не по чину. Будешь Ромша...

...Ответить на вопрос знаемого кметя* Роман не успел – на верхнее крыльцо княжьих хором вышел посадников отрок и, перегнувшись через перила, крикнул:

– Ромша, Людоты-кузнеца приемыш, посадник княжий кличет тебя к себе.

Внутри пахло разморенным от печного тепла деревом и ароматными травами. Окна цветного стекла отбрасывали на выскобленный деревянный пол веселые пятна.

Посадник – еще не старый, но уже седобородый человек – сидел в кресле, искусно сработанном из одного куска дерева. Людота расположился напротив на резной скамье, неуютно чувствуя себя на боярской мебели.

Роман остановился у порога, почтительно поклонился посаднику. Тот по-доброму улыбаясь, рассматривал его. Наконец заговорил:

– Благодетель твой Людота просит у меня разрешения передать тебе, как сыну его, все секреты ремесла, коим он владеет изряднее других. По твоему разумению, отрок, нет ли препятствия в этом? Согласен ли быть восприемником княжьего человека Людоты?

– Почту это за великую честь, – ответил Роман, невольно подстраиваясь под манеру собеседника.

Посадник одобрительно кивнул.

– Грамоте отрок обучен? – спросил он у Людоты. Тот отрицательно мотнул головой.

– Ну да ладно, обучим – не поздно еще, – сказал посадник и встал с кресла, давая понять, что разговор окончен:

В просторных сенях они столкнулись с человеком в волчьей безрукавке.

– А не хочешь ли сына своего названного по воинской стезе пустить? – спросил он у кузнеца, обращаясь к нему, как к давнему знакомому. – Может статься, и получится что из парня.

– И так навоюется, – не очень дружелюбно проворчал Людота:

Хотя Людота был большаком и слово его в кузнечной слободе звучало веско, но взаимоотношения со слободичами наладились у Романа не сразу. Уважая Людоту, те помалкивали, но недовольство и опаска были очевидны. В семье кузнеца все было в порядке, но стоило Роману выйти за ворота – не просидишь же весь век во дворе – так сразу же вокруг него образовывалась пустота: бабы поспешно окликали малышей, оказавшихся рядом с Романом, старики потихоньку сплевывали вслед и крестились. Даже сверстники сторонились его, прекращая игры и переходя в другое место, подальше от непонятного им пришлого человека. Ну еще бы: без роду-племени, как изгой*, да к тому ж безъязыкий – так и жди подвоха. Будь в ту пору в слободе хворь какая, или падеж скота – свалили бы на Романа: Одним словом, положение у нового жителя кузнечной слободы в первое время было неприятным.

– Это бабка Кокора народ баламутит, – вздыхала Марфа. – Носит же земля такую мезгириху* черную, прости Господи.

Бабка Кокора была человеком необычным. Жила в покосившейся избушке: два сына как ушли воевать лет двадцать назад, так и сгинули. Перебивалась репищем, грибами, ягодами. А еще травами и заговорами лечила всю слободу – и не только ее. Роды принимала, скотине помогала, сглаз снимала и присуху всякую – человек в обществе полезный. Но не дай Бог слово против нее сказать или чем рассердить – со свету сживет. Заглаза, а иной раз по пьяному делу и в лицо называли ее ведьмой, что она обидным не считала. При этом бабка Кокора была набожна, строго соблюдала посты, не пропускала церковных служб. Сгорбленная и высохшая, в померклой* полумонашеской одежде, с неизменной сучковатой клюкой-шалапугой* бабка была одним из творцов общественного мнения слободы. Старики говорили, что смолоду была она красавица писаная, остались от той поры одни глаза пронзительной синевы, так и не выгоревшие за долгие тяжкие годы....

Как сложилось бы у Романа со слободичами – Бог весть – но помог случай. Однажды к Людоте с заказом пришел из города поп – отец Федор. Крепкий, немалого роста старик с седеющей, разметавшейся по широкой груди бородой, с посохом, напоминавшим дубину.

– В Бога христианского веруешь ли, отрок? – спросил он у открывшего ему калитку Романа, вперив в него пронзительный взгляд.

Роман молча – тогда еще «немой» – вытащил из ворота рубахи крест и перекрестился по старому обряду – двумя перстами.

– Так почему ж в церкву глаз не кажешь? – поп повысил и без того рокотавший голос.

От Людоты отцу Федору понадобился крест, против обычного массивнее, килограмма три весом и на прочной цепи: – За грехи свои тяжкие сам я себе наказание определил, – объяснил он кузнецу. – Да и от татей ночных отбиваться сподручно не одним словом Божьим.

Людота рассказал отцу Федору о Романе и смиренно попросил совета.

– А ты окрести его заново, – подсказал священник. – Он хоть с крестом, а жизни своей не помнит. А в божатки* возьми бабку Кокору – не посмеет отказать.

Зловредная старуха чуть языка не лишилась, когда Людота попросил ее быть крестной матерью Романа. Но потом согласилась. Крестил отец Федор чинно и громогласно, перед тем переговорив с Кокорой. А крестным стал Людота.

На следующий день с утра Людота с Романом пришли к новой родственнице – поправить протекающую крышу, укрепить подгнивший забор. Да мало ли дел в хозяйстве, столько лет не ведавшем мужской руки. Бабка строго и недоверчиво наблюдала за работой мужиков, сидя на ветхом пороге. Суровость ее померкла, она пригорюнилась, подперев голову иссохшим кулачком.