Текст книги "Княжий воин"

Автор книги: Виктор Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

«Не выйдет из меня гладиатора», – подумал Роман

Мало чести ханскому сыну так долго возится с простым воином. Половец все отчаяннее пытался преодолеть непостижимую увертливость русича своим напором и силой ударов, но излишне горячился, допуская все больше ошибок:

Надо было завершать поединок: Будто сам-собой получился один из проверенных в сече смертельных приемов – половец так и не поймет, как русич оказался у него за спиной и не увидит разящего меча. Вот-вот половецкая голова покатится по траве, густо окропляя ее кровью и недоуменно хлопая глазами:

Но в последний момент Роман послал меч не острием, а плоскостью и этого хватило, чтобы надолго оглушить противника: Когда половцы убедились, что русич добивать не собирается, ханыча бесцеремонно отволокли в сторону под разочарованные крики наблюдающих – они ждали совсем другого.

Романа, распаленного боем, подвели к Кончаку.

– Почему ты не убил его, воин? – сурово спросил хан. – Ты мог сделать это не один раз.

– В бою я не пожалел бы ни его, ни тебя, – ответил Роман. – Но в моем народе прилюдно бьются только на кулаках.

Хан помолчал, теребя рыжую бороду, потом усмехнулся своим мыслям и, соглашаясь с молодым собеседником, кивнул:

– Я неохотно отпускаю тебя, русич. Ты мог бы жить под моим покровительством, как гость. Но, наверное, ты спешишь на родину. У моего народа нет родины – степь большая, в ней везде хорошо. У вас не так: Твой князь Игорь Святославич не принял гостеприимства и доверия – бежал недавно из-под моих шатров. Ты же уедешь, как победитель. Тебе и твоим товарищам дадут лучших коней, и никто не посмеет вас тронуть:

– Я со своими останусь, – заявил отец Федор на предложение Романа собираться домой. – Кто их на чужбине поддержит словом Божьим?.. Кланяйся Курску, Роман Людотыч:

– И мне сам Бог велит остаться, – поддержал священника Смага. – Я чужбину знаю, говорю по-всякому, тем помогу своим. Может, зачтется на том свете: Прощай, Ромша:

Глава девятнадцатая

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Утра дожидаться не стали, выехали в ночь – Роман и двое молодых ратников. Юрий Кончакович дал двух провожатых, снабдил продуктами и оружием – в степи безоружному нельзя.

К рассвету, держа путь на Полярную звезду, путники были далеко к северу от главной ставки.

– Низинами держитесь, распадками, – посоветовал на прощание один из половцев-провожатых. – Здесь люди живут хоть и нашей крови, но Кончаку не подвластные, и слово его для них не свято. Да и ханский сын обиды может не простить.

– Спасибо, степняки, – махнул рукой отъезжающим половцам Роман. – Коли где в бою свидимся, уж не обессудьте.

Половец-толмач перевел своим слова русского витязя и рассмеялся, выслушав их ответ:

– Говорят, что будут молиться своим богам, чтобы они уберегли их от молнии в степи и от встречи с тобой:

Степь мягко стелилась под копыта лошадей, убегала назад, но меньше её никак не становилось – ни конца, ни края.

Где ты, Русь? Какую из дорог выбрать, если не знаешь ни одной? А напролом здесь переть нельзя:

«Эх, жалко, Смага не поехал, – думал Роман. – С ним как за каменной стеной, он-то Степь знает:»

А пока Роману надо было стать «каменной стеной» для двух молодых парней, беспрекословно признавших в нем вожака.

Ехали скрытно. Следуя совету провожатых, всматривались в степные горизонты – не натолкнуться бы на кочевников. Когда становилось опасно, отсиживались в оврагах:

Спутники Романа едва держались в седлах, успев за сутки спешного пути заработать неизбежные для начинающих кавалеристов кровавые мозоли. Пришлось устроить полдня передыху среди кустарника на берегу чистейшей воды озерца. Парни отмокали в озере, прикладывали к ранам найденную лечебную траву, мастерили из рубах подобие подушек на жесткие половецкие седла. Роман втолковывал им кавалерийские азы ремесла: как держаться в стременах, как свешиваться в седле на сторону, чтобы восстанавливать кровообращение и избежать потертостей:

Солнце спряталось за пологими холмами. Завтра с ночи опять в дорогу – не в седлах, так пешком.

– Перетерпим, – заверил Мишата и попросил: – Ежели в Курск вернемся, не сказывай никому, Ромша. Кто-то голову в сече положил, а у кого-то задница стерлась.

– Погоди еще – до Курска далече. Голову сложить и здесь не мудрено.

– Мне помирать никак нельзя. – вздохнул Мишата. – Без меня сестренки с маманей по миру пойдут. Хотел вот добром разжиться, сапоги половецкие подобрал – сафьяна красного, с бляхами серебряными. Продать, так корову купили бы – сестренки молочко любят. Отобрали в полоне: А засапожник твой я продал. Маманя хворала тогда, девчонки разболелись – стрел мало делали. Ты уж прости:

Другой парень, из кожевников, днем держался молодцом, но каждую ночь плакал втихомолку, стараясь не потревожить товарищей – жалел отца и двух старших братьев, погибших на Каяле.

Роман успокаивал:

– В Курске ведают, небось, что полегли все. Отвыли уж мамки да женки – заупокойные службы заказывают об усопших. А тут ты: задница слегка потерта, а остальное на месте. К тому же герой – из полона ушел. Да большей радости мамане и не надо: Теперь только проси Бога, чтобы не свел нас со степняками:

Второй день пути уже клонился к закату, когда берк Романа чутким ухом издали услышал ржание кобылиц из родного табуна и пронзительно ответил. А вот и те, кому велено найти и убить непокорного русича, не пожелавшего уступить ханычу волшебную Кольчугу. Они еще гарцуют на вершине холма, всматриваются в даль, но вот рванули вдогон – гортанный воинский клич куманов режет воздух. Их человек двенадцать, наверняка отборные вояки ханского сына. Живыми брать не будут, свидетели им не нужны – просто расстреляют из луков.

Уходили к ближайшему, заросшему кустарником распадку, но парни-ратники безнадежно отставали – лошади у них были похуже. Казалось, выхода не было: у степняков луки, у русских копья. Не было даже щитов, чтобы прикрыть ими спину, шлем и кольчуга только на Романе, да и не поможет бронь, хоть и заговоренная.

Стрела пропела даже раньше, чем ожидал Роман – скакавший впереди других степняк взгвизнул и свалился с коня, за ним – другой. Половцы замешкались, не понимая, откуда стреляют, но когда еще один ханский гвардеец схватился руками за вонзившуюся ему в грудь длинную русскую стрелу, рассыпались в стороны и скрылись в складках степи.

– Здорово, Ромша со товарищи – из заросшей травой ложбинки поднялся воинский старшина с луком в руках. – Гляжу, не по нраву тебе ихнее гостеприимство?

Парни спешно собрали трофеи, поймали пару половецких лошадей. Мишата разжился добротными сапогами, примерил, но тут же снял и спрятал в котомку – целее будут.

До ночи нужно было уйти как можно дальше – половцы на всякую хитрость горазды и просто так не отступятся. Петляли низинами, нещадно погоняя лошадей:

Только в сумерках Срезень кратко изложил Роману события последних недель. В последнем бою на Каяле старшина был рядом с Буй-туром – отбивались от степняков спина к спине. Потом князь Всеволод увидел, как половцы окружили Игоря и рядом с ним не оказалось никого из дружины. Срезень рванулся на помощь Игорю, которого половцы связали и бросив на седло, спешно увозили в тыл.

Степняков было человек двадцать и половина из них прикрыла отступление остальных. Пока старшина разбирался с этим заслоном, князя увезли. Надо было возвращаться к Буй-туру, но на том месте, где несколько минут назад еще развевался его стяг посреди горстки бойцов, уже не было никого, кроме степняков, собиравших трофеи. Чуть поодаль густо алели бунчуки ханской гвардии: наверное, русские князья, что не полегли в сече, находились там.

В пылу победы Срезня никто не заметил, а может, степняки не хотели травить одинокого воина, который наверняка просто не дастся – а кругом и без него полно добычи. И Срезень ушел в степь, затаился в глухих оврагах в смутной надежде если не выручить своего князя, то хотя бы помочь кому-либо из уцелевших русских.

– Вишь, и помог-таки, – сдержано радовался старшина. – Услыхал Бог мои молитвы. Я многим степным кровь здесь пустил, но своих в первый раз встретил.

Роману едва удалось уговорить старшину двигаться с ними к Курску. Тот хотел продолжить свой кровавый промысел:

– Негоже мне живым приходить, когда остальные в степи легли или в плену маются. Ты другое дело – ты из плена ушел.

Но если не Срезень, то кто в оскудевшем на опытных кметей Курске сможет подготовить из молодых парней новых воинов? Этот-то довод на старшину повлиял.

Ночлеги устраивали в потаенных местах, среди густого кустарника или степного мелколесья, поочередно дозорничая. Ночи были теплые, а вот с пропитанием плохо. Пришлось заколоть одну из половецких лошадей. Опасаясь чужих глаз, развели костерок на дне глубокого оврага и – наконец-то наелись вволю:

Наверно, чувство вины перед павшими постепенно оставляло Срезня, уступая место иным помыслам. Яркие воспоминания о проигранной битве все еще жгли его суровую душу, но жажда мести уже не заслоняла необходимости жить дальше. Остатки душевной боли старшина выплескивал на недолгих привалах или перед коротким, вполглаза, ночным сном:

– В том не степняков вина, а поводырей наших: Зря Всеволод братцу своему старшему доверился. Тридцатый год князюшке, а все в младшеньких ходит: В сече герой, а вот разумом – дитя:

Порывы ночного ветра, гулявшего в листве рощицы, мешали слушать степь, заставляли напрягать слух – не стукнет ли копыто чужого коня, не звякнет ли воинское железо: Стреноженные лошади мирно щиплют траву – они первыми почуяли бы пришлых.

– Говорил я ему – как в воду глядел: Не умели думать, вот и положили своих. Эх, просыпали русское золото воронью на сыть – ни креста, ни могилы:

Подали голос далекие волки – лошади встревожено зафыркали, сбились плотнее друг к другу. Большую часть мяса заколотой лошади утром придется бросить волкам на пир.

– Видно, не придется с князем Галицким на сарацин сходить, – сожалел о своем Срезень. – Дед Смага в полоне сгинул – теперь спросить о землях заморских не у кого.

Роман вдруг решил рассказать старшине все, что знал о землях, куда Срезень мог попасть года через два с русским отрядом, которому предстоит участвовать в Третьем крестовом походе: «Полоняник один из западных стран когда-то сказывал:» Но Срезень слушал, не перебивая: о Ерусалиме, о храме Гроба Господня, о рыцарских турнирах, об английском короле Ричарде, прозванном за жестокость «Львиное сердце», и о его земляке Робине Гуде: Ограниченность знаний приходилось восполнять выдумкой – все равно Срезню до правды не добраться:

– Чуден мир Божий, – задумчиво протянул старшина, когда Роман иссяк. – Вот бы самому взглянуть: Вздремни, – велел Срезень. – Младней не буди – сам посторожу:

К Курску подъехали в ненастную, грозовую ночь на двенадцатый день пути, считая с поединка в лагере Кончака. Город был мрачен и безжизнен – ворота закрыты наглухо, на стук никто не отвечал. Можно было податься в кузнечную слободу, но в такую темень только шею свернешь на косогорах. А ждать до утра не хотелось.

– Тайным ходом войдем, – решил Срезень:

Подземный ход начинался узким лазом, скрытым камнем под берегом Тускаря. Внутри сыро, тесно и душно. В кромешной темноте с невысокого потолка сквозь щели меж деревянными плахами сыпалась земля, что-то хрустело под ногами, наверное, скелеты летучих мышей: здесь им самое место. Это был тот подземный ход, мифы о котором сохранятся в Курске многие сотни лет, обрастут подробностями. Его держали в секрете, сберегая для воинской нужды даже в двенадцатом веке.

Роман полз последним, опасаясь, как бы это приключение не стало последним в череде выпавших на его долю. Не хватает только обвала на голову.

Несколько раз руки Романа вместо бревенчатой стены ощущали пустоту – это были боковые лазы, из которых тянуло жутковатым холодом. В услужливой памяти всплыл рассказ Басарги о колдуне и его дочери, о подземелье под городом: Ход пошел вертикально – руки нащупали перекладины лестницы. Дышать стало легче. Но тут что-то пролетело вниз, задев Романа по плечу.

– Котомку с сапогами обронил, – жалобно сообщил сверху Мишата.

Роману пришлось разыскивать потерю: котомка закатилась в боковой лаз, что вел неведомо куда. Чего больше опасался Роман – то ли быть заваленным, то ли воображаемой дочери колдуна, но стало не по себе. Струхнул-таки Ромша-Кистень, укорил он себя, когда руки снова ощутили перекладины лестницы.

Он слышал, как наверху, уже на воле, Срезень вполголоса выговаривал Мишате:

– Дались тебе эти сапоги – я бы тебе новые купил.

Привыкшие к темноте глаза Романа хорошо различали три головы, склонившиеся над выходом из лаза. А вот и протянутая рука старшины:

Что произошло в следующее мгновение, Роман понял много времени спустя: ослепительная вспышка молнии, ударившей совсем близко, на мгновение высветила его спутников, стены детинца и деревянную крепостную церковь, заставила Романа закрыть глаза: Когда он открыл их, то невольно зажмурился снова – но уже от дневного света. Не стало деревянных стен детинца, не было его спутников, а вместо этого возник тот Курск, который он часто вспоминал из прошлого с болью, и который уже не надеялся увидеть.

Роман очутился где-то за Знаменским собором, возле его южного портика. За кирпичной оградой мирно шумели какие-то механизмы электроаппаратного завода, откуда-то с Красной площади доносились праздничная музыка и веселый шум толпы.

Он стоял оторопевший, не зная, как ему поступить. Очень уж странным для окружающих будет появление оборванного вооруженного человека в средневековых доспехах, с волосами до плеч, со шрамами через все лицо. Да еще драная котомка Мишаты со злополучными сапогами, которую почему-то жалко было выбросить.

До телефона бы добраться, своим позвонить. Но телефона-автомата поблизости не было.

Диктор на всю площадь комментировал праздничное действо:

– А вот на подходе воины-дружинники из давнего средневековья, их кольчуги и шлемы сияют, как солнце, грозное оружие готово сразить любого врага родного города:

«Что это еще такое?» – подумал Роман и выглянул из-за угла собора. На длинном транспаранте через всю улицу было написано: «Родному Курску 980 лет». А затем он увидел группу молодых парней, двигавшуюся от юго-западного угла Первомайского сада в сторону площади. Именно их имел в виду диктор, когда говорил о средневековых воинах – они действительно были в кольчугах и при оружии. Роман, не мешкая, пристроился сзади.

– Ты откуда такой красивый? – со смехом спросил его сосед по строю в полированной, явно алюминиевой кольчуге. – А шрамами зачем разрисовался?

Что-то в ответном непраздничном взгляде Романа заставило парня замолчать.

Когда под одобрительные возгласы зрителей они проходили мимо главного входа в Первомайский сад, Роман с удивлением увидел на высоком белом постаменте бронзовый памятник человеку, с которым говорил всего месяц назад – курскому князю Всеволоду Святославичу по прозвищу Буй-тур.

«Все справедливо, – подумал Роман и мысленно поприветствовал старого знакомого: – Гой еси, княже. Не обессудь, что ушел я». Надпись же на табличке, укрепленной на памятнике, Роман в спешке не разглядел.

Странное чувство резануло Романа по сердцу, грозя остаться с ним навсегда: как там они? Как там его синеглазая боярышня Анюта, жива ли? Жив ли Людота со своими домашними? Как повернулось боевое счастье к Никите? Сердце не прислушивалось к разуму, который непрошено подсказывал, что все, по ком тосковал Роман, безвозвратно развеяны ветром безжалостного времени.

Впрочем, он-то знал, что время – штука мудреная.