Текст книги "Княжий воин"

Автор книги: Виктор Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Видать, с других сторон не лучше. По всей степи половцы силы сбирают. Пока их втрое не прибудет, в копье не пойдут – лучным боем донимать будут, к воде не пустят, а уж потом... С пешими нам уйти трудно будет:

Войско строилось, и по форме его построения стало понятно, что кольцо степняков сомкнулось: пешие ратники посредине, конные по периметру большого, неправильной формы квадрата.

– К северу уходить будем, – сообщил Срезень своему ученику, потеснив конный ряд и освобождая место возле себя. – И ты, дед, рядом будь.

Роман впервые видел Срезня в полном боевом облачении: из-под волчьего меха безрукавки тускло поблескивала вороненая кольчуга, шлем вызывающе отсвечивал в утреннем полумраке отполированными до зеркального блеска серебряными накладками – чтобы выманывать из вражьих рядов бойца под стать себе.

Из походной котомки Роман вытащил подаренную ему дедом Рожно рубаху в пятнах старой крови, переоделся:

Первыми в бой ввязались степняки. Несколько их отрядов стремительно, с пронзительными воплями сближались с русскими рядами с юга. У берега Сюурлия они на полном скаку выпускали по десятку стрел и, не мешкая, уходили на безопасное расстояние. Их задача: вынудить противника отойти от берега реки, переправиться самим и окончательно замкнуть окружение.

В отличие от степняков, русские были почти неподвижной мишенью и несли потери. Но некоторая заминка с их стороны быстро прошла: повинуясь командам боевых труб, следующий наскок половцев со стороны Сюурлия был встречен дружным залпом дальнобойных луков и отряд степных стрелков весь полег в траве.

Половцы тревожили русские полки со всех сторон, кроме северного направления. Они явно заманивали противника туда, не оставляя других путей.

Терять время в бездеятельном ожидании опасно – степняки наверняка с каждым часом пополняли ряды. Русские полки наконец-то сдвинулись с места и стали уходить к северу, прикрывая тыл «квадрата» подвижными лучными отрядами.

Роман с частью отстреливающейся младшей курской дружины, уже крутился на коне под вражьими стрелами. Движение лучного заслона напоминало карусель, вращающуюся по часовой стрелке – чтобы стрелять «с руки» и чтобы утреннее солнце било в затылок. Потом поворот и, чуть сдержав коня, рысью вдоль русских рядов, где можно подхватить с земли брошенный своими колчан со стрелами. И все сначала.

Со щитом какая же стрельба, а потому на полном скаку вдоль вражьих рядов его перекидывали за левое плечо и, на несколько секунд, оставаясь беззащитными для вражеских стрел, выпускали, как из пулемета, весь «боезапас». Через пятнадцать минут такой работы руки, особенно правая, отказывались повиноваться, пальцы не чувствовали стрелу, соленый пот из-под шлема заливал глаза.

Не легче было другое занятие – ратники помоложе и посноровистее, прикрываясь щитами, собирали среди невысокой травы половецкие стрелы, набивали ими берестяные колчаны и бросали на скаку своим лучникам. Дело опасное – в пешего попасть куда проще, чем в конного.

В одном из подавальщиков Роман узнал старого знакомца – парнишку, которому он прошлым летом подарил засапожник. Земляк-слободич, не отрываясь от своего дела, приветливо махнул Роману рукой. Он так и не обзавелся сапогами, а теперь и вовсе был босой.

– Что же ты с половца обувку не содрал? – крикнул на скаку Роман, но ответа не расслышал.

Когда отошли к северу верст на пять, русские полки резко изменили направление движения к западу. Пешие ратники двигались бегом, побросав под припекающим полуденным солнцем мешки со взятым на рати добром, а то и собственную одежду, что потяжелее. Они поочередно хватались за стремена конных, чтобы облегчить себе бег, но это не помогало – ратники все больше выбивались из сил.

Роман рысил в дружинном строю; на стременах, тяжело дыша на бегу, висели двое мужиков, еще одного, постарше, он посадил сзади. Вцепившись в Романа, пассажир как молитву, повторял:

– Дай тебе Бог здоровья, Роман Людотыч, век не забуду...

Перешли на шаг, отдышались и снова бегом. Степняки маячили сзади, не проявляя особой прыти:

– Никак ушли? – спросил кто-то из пеших сквозь прерывистое дыхание.

– Ага, – подтвердил Смага. – Попугали нас маленько, но как узрели, что мы бегаем быстро, так решили не трогать.

Впереди, завлекая нежданной прохладой, блеснула лента реки.

– То Каяла-река, – определил кто-то из ветеранов. – Водичка чистая и студеная, будто из колодца.

– А ты приглядись, борода, – невесело усмехнулся Смага. – Там кумовья в гости тебя поджидают.

Зорок был дед, версты за три разглядел плотные ряды половцев, расположившиеся у подножия степного холма неподалеку от реки. Разгадали степняки маневр русских. Да и не мудрено – их втрое, а то и впятеро.

Отыскав глазами заметный шлем курского старшины, Роман поспешил к нему. Старшина показал в сторону противника: из половецких рядов выделился и неспешно приближался к ним отряд в десяток бойцов. Неписанный Степной кодекс гласил: как бы ни сложилось соотношение основных сил, перед главным боем должна произойти справедливая схватка молодых, жадных до воинской славы воинов, чтобы древние боги не заподозрили своих сынов в трусости. Это заботило в первую очередь ту сторону, на чьей стороне был численный перевес. Другая сторона, выказав храбрость своих поединщиков, тоже могла рассчитывать на благоволение небес – не всегда исход битвы решался числом.

– Твой час, Роман, – сказал Срезень. – Выбери из гридней, чтобы было поровну со степняками, и помогай вам Бог...

Охотников было вдоволь. Среди прочих Никита – разжился справным половецким доспехом и конем.

Роман с начала похода видел приятеля только мельком, так и не выбрав время, чтобы перекинуться с ним словом.

Два небольших отряда стояли метрах в двухстах друг от друга, готовые по знаку вожаков устремиться навстречу переменчивой воинской судьбе. Луки в сторону – это оружие не для поединка. Следуя примеру молодого предводителя половецких поединщиков, Роман снял шлем, с удовольствием ощутив разгоряченной головой свежесть степного ветра. Спиной же он чувствовал поддержку тысяч воинов. Наверное, князь Всеволод с братом и племянниками сейчас надеются на их победу, которая взбодрит измотанных людей, вселит надежду перед главным боем.

Роман обернулся на свою команду: совсем молодые парни. Вся их жизнь сейчас сосредоточилась на отточенных, сверкающих на солнце остриях копий. Как бы ни сложился короткий бой, вернутся не все, да и те сложат головы не сегодня, так завтра: Хорошо не знать своего будущего...

Роман, прежде чем тронуть коня, поднялся в стременах и обернулся к своим:

– А ну, куряне, воины знаемые, добудем себе чести, а князю нашему славы*! – И воздев над головой копье, он прокричал: – Буй-тур!

– Буй-тур! – ответило многоголосое эхо за спиной.

Встречный ветер упруго давил в грудь и бил в лицо, как бы удерживая от безрассудства: «Ну, что тебе, мальчишка, в скоротечной воинской славе, которая может стоить так дорого...»

Роман выбрал из половцев своего супротивника и несся на него, выставив копье и чуть откинувшись в седле назад.

Переливистый свист курян, которому Роман вторил, как умел, тоже был оружием: вон сбилась с шага одна половецкая лошадь, непривычная к этим звукам, другая, не повинуясь седоку, ушла в сторону...

Степняк уже рядом, умело приник на скаку к шее коня – достань его за крепким щитом. Удары копий о щиты слились в один. Роман еще в седле, наконечник его копья окрасился кровью, сам вроде бы цел. Кто-то из своих, сбитый с коня, зажимая рану в плече, уворачивается от половецкого копья. Помочь! Меч Романа, нашел, что искал. Потом еще, еще...

Поле боя осталось за русскими. Ни один из степняков не удержался в седле. Добивать раненых половцев не стали, подобрав своих, нарочито неторопливо двинулись назад. Трое русских нашли свою судьбу в этом скоротечном бою, один из раненых вряд ли доживет до утра. Никита цел:

– Молодец, – похвалил Романа князь Всеволод, одобрительно взъерошив его и так растрепанную шевелюру. – Жаль, что батька Анюты не видел:

– Теперь наш черед! – зычно крикнул князь Всеволод, привстав в золоченых стременах. – Хватит бегать от ворога – от судьбы не убежишь!

– Веди, княже, – отозвались из плотных воинских рядов. – Чему быть, того не миновать...

Призывно взревели боевые трубы, возвещая всем, что куряне готовы к бою. Отозвалась гортанная медь остальных дружин.

Разворачиваясь на ходу в боевой строй, двинулись в сторону половцев. Вначале неспешным шагом, будто и не в бой, с шутками да прибаутками, под удалую гудьбу* музыкантов.

– Слышь-ка, Ваньша, – со смехом обращался кто-то из курян-кузнецов к недавнему сопернику по кулачным боям. – За зубы выбитые зла не держи. На следующую Пасху, как сойдемся, ты уж не зевай.

– Да уж не сомневайся, – отвечал тот, – изловчусь как-нибудь...

– Эй, Гасила-кузнец, как в Курск воротимся, должок верну.

– Который раз обещаешь. Кабы не половцы – не вспомнил бы. Оставь уж себе...

Так повелось издавна: перед боем прощали друг другу старые долги и обиды, как бы привязывая себя к будущему времени – «когда вернемся». Выкрикнули и Романа:

– Кистень, отпусти грехи мне, дураку, а за что – сам знаешь. Как вернемся, с меня медовуха.

Выкрикнул Нелюб – видать, заиграла совесть у парня.

– Кто без греха? – ответил Роман. – Разве отец Федор. Берем третьим – он и тебе и мне грехи отпустит.

– Молитесь, глупые, – пробасил откуда-то священник. – Бог либо выручит, либо выучит... А от медовухи и я не откажусь, как вернемся...

Степняки перестраивались на ходу, пользуясь численным перевесом, охватывали русских полумесяцем, зажимали в клещи.

Пешие ратники недолго поспевали за дружинниками – конные прибавили ходу и ушли вперед. До половцев осталось меньше русского лучного перестрела и у ратников появилась работа: стрелы через головы своих густо ушли на врагов. А конные, развернувшись в лаву, уже бесстрашно неслись во весь опор: копья с алыми флажками-яловцами у наконечников опущены вровень вражьих сердец, червленые* щиты готовы отразить чужую сталь, а впереди только смерть – чужая или своя.

Весь мир для Романа опять сошелся на наконечнике собственного копья. В ушах стоял гулкий топот тысяч лошадиных копыт, переливистый, холодящий «соловьиный» пересвист курских кметей и их грозный клич. А вон и курский князь на самом острие атаки – золоченый шлем, сияя, как нимб, зовет за собой...

Еще за минуту до атаки Роман, зная общую канву предстоящих событий, размышлял о тактике половцев: сейчас они свяжут русские полки боем, дав возможность остальным степнякам подойти с востока и с севера. Отягощенные пешим воинством и, не желая бросать его на произвол судьбы, русские дружины не станут прорываться, а половцам того и надо. Чтобы не было соблазна к конному прорыву, по решению князей дружинники спешатся, отпустив лошадей в степь, и разделят участь ратников. Не захотят русские князья покрывать свои головы позором бегства, не бросят пеших, которых они же и увлекли за собой в Степь, испить шеломами Дону. Лишь ковуи не подчинятся и попытаются прорваться самостоятельно, но уйдут они недалеко...

Плетеный половецкий щит не смог отразить смертельный удар, копье Романа прошло его насквозь, пробив богатый доспех, и осталось в груди рухнувшего на землю степняка. Чтобы выхватить меч – много времени не нужно, но копье второго половца уже рядом – не увернешься. Молнией мелькнуло в голове «Вот и отвоевался», но из-за его спины пришла «своя» стрела, угодив под опушенный лисьим мехом шлем и стерев торжествующую улыбку со смуглого лица: Меч уже сверкал широкими дугами, выбивая искры из половецкого железа, рассекая кольчуги, кожаные панцири, шлемы: От боли все кричат одинаково, будь то русский или половец:

Степняки русского удара не выдержали и, бросив своих убитых и раненых, рассыпались по степи:

Открылся доступ к воде: пили вволю, поили лошадей, запасались впрок.

В душе Роман не чувствовал смятения. Страх перед своей и чужой смертью уступил место сознанию жестокой необходимости, от которой не уйдешь. Жалость к павшим от его руки еще давала себя знать, протестуя из самых глубин. Но разве эти грозные воины достойны унижения жалостью? Они и сами не ведали этого чувства и не ждали его от врагов. Спите, степные удальцы, и пусть ваши души не ищут места – все было честно.

Подъехал Срезень вместе с дедом Смагой, которых Роман в пылу боя упустил из вида.

– Горяч ты, Ромша, – сказал Смага. – В бою по сторонам не смотришь. Тебя бы лет двадцать назад ко мне в обучение:

Передышка была недолгой. Снова запели трубы – с востока и с севера появились новые отряды степняков, сбивались в плотные ряды...

Бой был кровавым. Из русского войска полегла половина, особенно много пало пеших ратников. Из окружения вырвались чудом и ушли вдоль Каялы, но обозы пришлось оставить, усадив тяжело раненых на крупы лошадей: бросать своих – последнее дело.

Уходили до поздней ночи, пока не влипли в мелководную топкую старицу, еще полную весенней воды. В темноте пути не найдешь, да и себя погубишь – решили ждать утра...

Лагерь был угрюм и тих. Князь Всеволод обходил своих, обнадеживал, утешал раненых.

Выбирая место для отдыха, Роман натолкнулся на своего побратима.

– Живой, Василько? Чего не со своими?

– Не расспрашивай, брат, – мрачно ответил тот. – Лучше ложись и усни, если сможешь.

Видно, не захотел ковуйский княжич позорно бежать, предав союзников в самый тяжелый час...

Спалось плохо: кто-то совсем молодой плакал от боли где-то рядом, то и дело звал мамку. Затих только к утру...

Едва безлунная ночь уступила место предутренней мгле, стало ясно, что надежды нет, и мало кто доживет до полудня. Огромное половецкое войско дожидалось, когда в лицо русским взойдет солнце. По другую сторону Каялы и у болотистой заводи тоже были половцы.

– Ковуи уходят, – закричал кто-то.

Замысел ковуев, у которых только конные, был ясен: пройти на полном скаку между северным флангом степняков и кромкой болота. Половцы не станут ломать построение ради небольшого отряда, а в степи ищи, свищи... Но не сбылось: ковуи в самом узком месте натолкнулись на только что подошедший отряд степняков. Бой был недолгим, беглецов загнали в топь и, не мудрствуя, расстреляли из луков.

Княжич Василько порывался скакать к своим, но Роман удержал:

– С честью смерть примем, брат:

По решению князей конные спешились, расседлали коней, чтобы тем было легче уйти в степь, и отпустили их на волю. Теперь в русском войске все были равны, и не стало князя, дружинника или простого ратника, а были люди, готовые встретить смерть. Кто-то, по древней традиции, уже снимал доспехи, шлемы, рубахи и оставался голым по пояс. Это так и называлось: «голые брони». Таким воинам нечего терять, они не мыслят себя живыми, и будут яростно биться до последнего вздоха, чтобы почтить доблестью то ли христианского святого Георгия, то ли прадедовского бога Перуна. Разве не стоит простить им земные грехи и принять за то в рай, как праведников?

Половцы пошли в копье, хотя могли бы просто засыпать русских стрелами. Степняки этим оказывали врагам честь, отдавали должное их храбрости и упорству. Начался бой, который будет коротким и красивым, как грозная песня.

...Вот окровавленный Сиверга без кольчуги и шлема пал на груду поверженных им половецких тел: Тимоху Сухого достали только издали, сулицами, но и к мертвому к нему боялись подходить, суеверно сторонясь волшебного мастерского меча, залитого половецкой кровью по самую рукоять: А там яростно бьется отец Федор, размахивая, как кистенем, тяжелым крестом на крепкой цепи и безбожно матерясь:Где ратники-земляки? Уж и не видно никого, да и дружинных по пальцам пересчитать.

Роман разглядел мелькавший в сече золоченый шлем, и решил пробиваться к нему, но тут что-то обрушилось на него – мир закружился и померк.

...Сознание приходило медленно, перемежаясь видениями:Вот по полю битвы идут двое стариков в белых одеждах. Один из них дед Рожно, а второй его, Романа, родной дед Вася из далекого будущего. Старики всматриваются в павших, кого-то ищут: Вот они рядом:

– Что, внучек, досталось? На войне – оно так...

Оба имели право на эти слова – и тот и другой знали, что такое война, раны, боль.

– Терпи, жизнь впереди долгая...

А вот реальность: несколько половцев собирают трофеи, снимают кольчуги, попутно добивая тех, кто еще дышит. Один из степняков с кривым ножом в руке склонился над Романом. Но вместо того, чтобы полоснуть его по горлу, половцы залопотали что-то по-своему, удивленно показывая на кольчугу Романа. Потом подняли его с земли и, перевалив через круп лошади, куда-то повезли:

Словарь:

 лучный перестрел (русский) – 180 – 200 метров

 «себе чести, а князю славы» – фраза из "Слова о полку Игореве)

 гудьба – музыка

 червленый – красный

Глава восемнадцатая

В ПЛЕНУ

(конец мая 1185-го года)

В глубокой яме, покрытой ветхой камышовой крышей, кроме Романа было еще четверо русских пленных: отец Федор, дед Смага и двое молодых парней, один из которых земляк по кузнецкой слободе – собиратель стрел.

Наверняка где-то рядом ожидали своей участи и другие полоняники с Руси. Сколько их, и кто уцелел в последней битве?.. А может быть, и нет никого в живых или развезли по другим половецким родам и стойбищам, по всей необъятной Степи:

Пленных содержали сносно – живой товар должен выглядеть хорошо. Скоро приедут перекупщики из крымского города Кафы, они будут придирчивы и требовательны, с одного взгляда отличая воина от мужика-трудника из ратников. Опытные воины ценились дорого.

– Которых за справных воев признают, будут в мамелюки брать, в арабское царство, – растолковывал дед Смага, с аппетитом вкушая свою долю мясных обрезков от половецких щедрот. – А которые только силой и дородством глянутся – тех на галеры продадут. Больше года мало кто выдюжит.

– На все воля Божья, – отец Федор утер жирные от мяса руки о подол рясы. – Бог выучит, Бог и выручит. Надежду не теряйте, чада мои.

– Прикуют тебя к веслу, да кляп деревянный на шею повесят, – невесело усмехнулся Смага, – да под барабан грести заставят: Под палубой, в духоте, в смраде:Пожалеешь, что не достал тебя степняк в бою.

Парни из ратных, первые дни не помышляли ни о чём, кроме побега, допытываясь об этом у опытного Смаги.

– Мудрено это. Стерегут зело: Да коли и сбежишь – вона, степь без конца и краю.

– Не стращай младней до поры, – упрекал отец Федор. – Ты же сам ушел-таки из плена?

– Бог подсобил: А вы, хлопцы, как перекупщики выбирать начнут – глядите смело, держитесь молодцами, спины не гните. Начнут на боль испытывать – терпите, да посмеивайтесь. А нет, так выкажите мастерство какое – там это ценят.

Роман все больше слушал. Головная боль, мучавшая его в первые дни после того, как он очнулся, почти прошла, но каждое произнесенное им слово еще долго отдавалось звоном в ушах. Надо было отоспаться, отлежаться, отмолчаться: Почему его оставили в живых? С какой стати простого пленного отпаивали каким-то горьким снадобьем? И, наконец, самое удивительное – почему оставили заветную кольчугу и не содрали сапоги? Даже ножик, что Смага подарил, не отняли. Будь он знатный княжич, вежливость степняков была бы понятна – за такого родня собрала бы выкуп куда больше, чем заплатят перекупщики рабов.

Немного прояснилась после того, когда Смага, знающий речь половцев, подслушал обрывки их разговора. Получалось, что Роман жив только благодаря кольчуге, в железную вязь которой рукою старого мастера кольцами другой формы и отделки, был искусно вплетен то ли знак, то ли узор, почти стертый временем и непонятный русичам. А вот половцы сразу разглядели знакомый по степным преданиям заветный символ-оберег своего легендарного воина и пророка. Это была кольчуга древнего героя, потерянная в смуте войн и походов. Она была заговорена страшными для степняка заговорами, которые простой половец в мыслях даже не смел повторить – разве что хану дозволялось. Кольчуга давала своему обладателю силу, власть и долгую жизнь. Но было условие – она должна или достаться новому хозяину в честном поединке или, как подарок от сердца, а иначе древняя бронь принесет беду всему народу.

– Ждут степняки, когда ты в силу войдешь, а потом выставят против себя кого-нибудь из ханских сыновей, – рассудил Смага. – Сам-то Кончак для поединка староват. Победишь – отпустят: Но будут боя с тобой искать. Один на один – чтобы гнева богов не обрушить:

Прошло две недели плена. По подсчетам Романа, половецкие войска, хлынувшие в прореху между Курском и Путивлем, уже разбиты объединившимися русскими князьями и бегут назад, полные разочарования и злобы. Победа превратилась в поражение. Неисповедимы пути и помыслы воинских богов – что русских, что половецких.

Отец Федор, еще не зная, как обернулось это дело, рассуждал, пытаясь найти смысл в происходящем:

– Тому лет двадцать нашего князя Всеволода брат старший, Олег Святославич, хана Кзака, что с Кончаком вровень, крепко побил – взял вежи Козины, и жену его, и детей и злато и серебро. Князюшка со своими суров был, а уж с пленными: Хан все о мести помышлял, и вишь ты – дождался:Кара нам за гордыню нашу.

– Война дело переменчивое, – философски заметил Смага. – Раз на раз не приходится:

Когда израненное, утомленное неудачным походом степное войско вернется, хан Кончак, чтобы сгладить смуту и ропот свободолюбивых подданных, наверняка устроит пир. Тогда и настанет час Романа.

Теперь Роман, в предвидении ближайших событий, мало чем отличался от любого другого обитателя двенадцатого века. Битва на Каяле не стояла перед ним, как непреодолимая стена – он её миновал. Наверное, его настоящая жизнь в этом суровом времени только начиналась. Как сладко не знать своего будущего:

А еще Роман думал о боярышне Анюте, гнал от себя мысли о печальной участи городка Римова, куда она неожиданно уехала перед самым походом. Как ни сетуй на неотвратимость событий, но чувство неосознанной вины не давало покоя. Можно ли было что-то предпринять, чтобы уберечь дорогого человека от жестокой участи? Не рано ли он смирился перед неотвратимостью событий? А может быть, она где-то рядом в полоне ждет своей участи, как и Роман? О таком думать не хотелось.

:Половецкое войско пришло под вечер, взорвав сумеречную тишину топотом и ржанием лошадей, скрипом телег, криком и гамом.

– Злые, – безошибочно определил Смага. – Видать, надавали им по шапкам.

Утром, едва прорехи в камышовой крыше окрасились голубым, открылся лаз, и в него спустили легкую лестницу:

– Воин по прозвищу Кистень, – крикнули сверху на ломаном русском.

Роман надел кольчугу, как мог пригладил косматые волосы и вылез на белый свет.

Лагерь еще отдыхал после войны и хмельного пира. Рядом с ямой несколько человек – богато одетых, при дорогом оружии, на статных лошадях. Одна лошадь переминалась без всадника. Как можно увереннее Роман вскочил в высокое половецкое седло и, толкнув коня вперед, первым тронул с места. Очевидно, он правильно выбрал направление, приметив самый богатый шатер на пологом холме, поскольку остальные молча двигались следом.

Один из стражей шатра перехватил коня под уздцы и что-то почтительно сказал Роману по-половецки. Толмач из провожатых перевел:

– Великий хан Кончак ждет тебя, воин.

Хан сидел на потертом ковре, по-степному скрестив ноги, и пил кумыс с кусочками бараньего жира. Это был крупный мужчина лет сорока пяти, вполне европейской внешности, рыжебородый, широкоплечий, с пристальным взглядом на удивление синих глаз – говорили, что мать хана была русской полонянкой. Одет он был по-походному просто, разве что широкий пояс из золотых блях выдавал высокое положение.

Хан указал рукой на место рядом с собой, Роман сел на ковер в позе Кончака. По знаку хана в шатер вошла молодая девушка, неся в протянутых руках чашу с кумысом.

Вкус степного напитка, обильно сдобренного жиром, солью, какими-то травами, был непривычен. Роман уловил иронию в глазах хана, наблюдавшего за русичем – потянет ли степное питье? Роман выпил содержимое чаши до дна, подхватил языком последнюю каплю, поставил чашу на ковер донышком кверху и, изобразив на лице удовольствие, похлопал себя по животу – этим хитростям половецкого этикета научил Смага.

Хан одобрительно усмехнулся.

– Ты совсем молод, воин, – начал Кончак, выдержав приличествующую моменту паузу. – Откуда у тебя эта Кольчуга и по праву ли ты её носишь?

Роман рассказал, как было, ничего не приукрасив. Имя Рожно произвело на хана впечатление:

– Я знаю этого славного воина, а еще больше слышал сказок о нем. В наших становищах этим именем матери пугают детей. Пугали и меня. – По-русски Кончак говорил почти без акцента, изредка вставляя малознакомые Роману польские слова. – Ваш богатырь Рожно был достоин Кольчуги, и если он подарил ее тебе, то имел право:

:Этот человек проживет еще лет двадцать и под конец жизни добьется воплощения давней мечты – вместе с шальными русскими князьями войдет в стольный Киев, причинив городу и его жителям немалый урон. Именно так отомстит великий хан за череду военных поражений – своих и предков. Но неисповедимы пути истории – правнук хана, молодой козельский князь будет защищать свой город от монголов до последней капли крови:

– Я не стану оскорблять обладателя Кольчуги предложением подарить её мне. Предлагаю тебе сразиться с одним из моих сыновей. Рассказывают, что ты неустрашим и не по годам искусен в бою. Такое прозвище даром не дается.

Хан хлопнул в ладоши – в шатер вошли трое молодых половцев, по знаку хана расположились на ковре поодаль. В одном из них, к своему удивлению, Роман узнал своего недавнего поединщика, чья золоченая кольчуга наделала столько шума в Казачьей заставе.

От глаз Кончака ничто не могло ускользнуть:

– Э, да я вижу, вы знакомы? Уж не ты ли, русич, тот славный воин, что помог моему младшему сыну Юрию в неравной битве с двенадцатью разбойниками, и не тебе ли он подарил за это свой драгоценный доспех?

Очевидно, это была «легенда», которой молодой Юрий Кончакович оправдал отсутствие золоченой кольчуги. Нельзя было выдать невольного знакомца:

– Великий хан, я сделал все, что было в моих силах.

Роман был почти уверен, что сейчас Кончак рассмеется над неуклюжей ложью сына, но тот сдержался и сказал:

– Ты, русич, достоин Кольчуги не только доблестью, но и благородством: Поединок сегодня на закате с моим старшим сыном. Я буду печален при любом его исходе. Есть что-либо, о чем ты хотел просить меня перед поединком, благородный воин?

– Если смогу победить, отпусти со мной четверых товарищей.

– Да будет так, – согласился Кончак и махнул рукой, выпроваживая всех. – Оставьте русичу коня – пусть разомнется перед боем. И не крутитесь у него под ногами – он не уйдет обманом:

Роману подвели коня. Это был настоящий берк, ценившийся у степняков на вес золота.

– Спасибо, – сказал вполголоса младший ханский сын, отослав слуг. – Ты спас меня дважды, и я рад, что не мне биться с тобой. Это хороший конь и, если ты не погибнешь, он легко донесет тебя до Руси:

Роман знал судьбу и этого человека. Юрию Кончаковичу предстояла долгая, полная тревог и войн судьба. Уже стариком он во главе половецкого войска встретит монголов и в первом бою разобьет их. Но силы будут неравны, и великий хан Юрий уведет несколько тысяч половцев в далекую Венгрию, спасая их от восточной грозы. А его родная сестра выйдет замуж за сына русского князя Игоря Святославича. Это её внук через много лет будет защищать «злой город» Козельск:

Хороший конь, свежий ветер и степные просторы вернули Роману прежнюю силу, и когда загорелись первые костры, очертив контуры места для поединка, он был готов. Из ямы достали четверых соузников Романа, усадили в первых рядах зрителей, вручили по куску мяса и по чаше кумыса.

Чтобы боги не упрекнули степняков в несправедливости, были соблюдены условия, уравновешивающие шансы противников: одинаковые мечи – старинные и тяжелые – одинаковые шлемы и щиты. По форме и ухватке все эти воинские предметы были привычны любому русичу. Разве что шлем из деревянных лубков, скрепленных железными ребрами и связанных сверху металлическим шишаком.

– Княжий воин Роман по прозвищу Кистень, согласен ли ты, что бой за Кольчугу будет справедливым? – громогласно прокричал глашатай по-русски и по-половецки. Он трижды повторил свой вопрос, и Роман трижды отвечал: согласен.

Последние слова глашатая потонули в яростных воплях и свисте половецких болельщиков. Впрочем, это не заглушило тренированного поповского баса:

– Бог за нас, сыне.

В первый раз у Романа получилось свистнуть по-курски, да так, что стоявшие вблизи лошади шарахнулись, чуть было не сбросив седоков.

Роман расстегнул косой ворот кольчуги и нащупал за пазухой висевшие на одном шнурке православный крест и оберег в холщовой тряпице, подаренный ему дедом-лесовиком. Неожиданно рука ощутила тепло, которое волной растеклось по всему телу, наполнив его силой и уняв предбоевую нервную дрожь.

Сталь мечей рассекла воздух и зазвенела о железо щитов. Противник Романа, такой же крепкий и рыжеволосый, как его отец, был опытен в фехтовании. Однако сноровки и реакции хорошего рукопашного бойца вполне хватало, чтобы чувствовать себя уверенно в обороне. Так или иначе, но бой шел ровно и истошные вопли болельщиков скоро сменились советами. Что подсказывали своему бойцу половцы, Роман не понимал, но советы своих за звоном мечей слышал:

– Ногами его попотчуй, Ромша. Как ты умеешь – пяткой в зубы.

Это кричал Смага, пробившийся к самой арене, бесцеремонно расталкивая степняков.

Можно было и ногами, или еще как-либо из арсенала приемов рукопашного боя, но не будет ли это воспринято степняками, как нарушение правил? Следовало быть осторожным – поединок все-таки «на выезде». Сомнения развеял противник, неожиданно ударив его по ноге кованым носком сапога.

«Значит, дозволяется», – обрадовался Роман, превозмогая боль. Выждав, он низкой подсечкой сбил противника с ног – меч выпал у того из рук и отлетел в сторону.

– Руби! – заорали в один голос Смага и отец Федор.

Но Роман рубить лежачего не стал, а лишь ударил его со всего маху ногой выше стопы, по косточке. Половец застонал от боли, но тут же вскочил и, сильно хромая, метнулся к мечу.

В боях на Каяле Роман не раз применял своего собственного изобретения приемы, сочетая холодное оружие со знакомыми ему одному приемами рукопашного боя – немало степняков расстались с жизнью не успев понять, как достал их этот молодой русич. Но здесь Роман не мог избавиться от впечатления, что участвует в спортивном состязании. Рука отказывалась разить противника всерьез, как в сече. Может быть, причиной тому сотни болельщиков – как в спортивном зале. Будь то на Каяле, ханыч давно лежал бы бездыханный.