Текст книги "Княжий воин"

Автор книги: Виктор Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Я еще по-фряжски* могу, – обидевшись на учиненную Романом проверку, сказал Смага и бойко произнес что-то на певучем языке. – В плену года три маялся, да сбег вовремя, а то продали бы за море.

Старик отделил Романа от других слушателей-завсегдатаев:

– На что уж ваши до баек охочи, но ты отрок особо въедливый. Все норовишь баснь от правды отличить – соврать не даешь. Разумом хочешь необъятное охватить. Зачем тебе это? Сказано в Писании: «Много знаешь – много печалишься».

Они сдружились на короткий срок ожидания купеческого обоза. А когда Роман попотчевал странника медовухой, тот и вовсе к нему потеплел.

– Много горя на земле, внучек, а на Руси более всего. А самое лютое горе для русича – полон. Сколько я в странах дальних полоняников русских видел: бабы молодые, девки, ребятишки: Вспоминать тошно. В полон ведь абы кого не берут: здоровых и крепких – чтобы путь неблизкий осилили, и красивых – чтобы продать подороже... Как ребятишек от мамок отрывать начнут – крик, плач: А продает кто? Да христианин, с таким же крестом на шее, как и у тебя. Но они-то русских за христиан не считают, говорят – как вы были дикие, так и остались. Я мыслю, что они там свою латинскую веру от православной отделили нарочно, чтобы ничто не мешало им на нашем горе жиреть:

Смага время от времени прихлебывал из принесенной Романом корчаги* и закусывал сухарем.

– Пусть богатеют – не в злате дело. Куда хуже, что девки эти и бабы начнут на чужбине детей рожать здоровых да крепких, из которых мужи вырастут на всякие дела гожие – что в бой, что в ремесло. Счет здесь простой: сколько там прибавится, столько в русской земле убавится. Но того мало...

Последняя капля медовухи была выпита, Смага крякнул с сожалением и отдал пустой горшок Роману.

– Но того мало, в иной русской деревне после половецкого набега из девок только хворые остаются, которых в иное время замуж никто не возьмет. Стало быть, детишки в мамок пойдут – больные да глупые. Вот в этом для Руси главная беда и есть... Да ты, Ромша, младень еще – понимаешь ли, что говорю-то?

Что уж было не понять? Генофонд нации. Можно было дополнить мысль Смаги – сильная кровь северных красавиц где-нибудь в Корсуни* даст куда более крепкое потомство, чем в той же русской деревне, где все были родственниками, что сказывается неизбежно отрицательно на их потомстве.

– А мужики русские? Молодых парней покрепче да посмелее уже в дружину зовут или ратником в поход. Покрасуется отрок в шлеме и в кольчуге до первой сечи, а там, глядь, и нет его, как и не было. Сколько таких на веку своем я видел. Стало быть, ни дети его – в отца крепкие – ни внуки света белого не увидят... Войны, смуты, распри только к тому ведут, что уходит сила русская, что со времен изначальных в народе нашем была...

– И без войн нельзя, – вставил из-за спины Романа один из слушателей. – Вовсе изведут Русь – хоть те же половцы. С запада ляхи* попрут и угры*, с севера свеи*.

– Да если бы князья наши, отцы родные, распри бросили, да объединились бы разумно, то на окружных врагов четверти теперешних воев хватило бы, – ответил Смага. – А такого доброго младня, как Ромша, и поберечь можно.

– Хорош младень, – засмеялись слушатели. – Да он любому шею свернет.

– Уж известно, – кивнул старик, – вы, куряне, лютостью боевой по всей Руси знамениты. Недаром пуповины вам на железе воинском обрезают, а чуть старше, так с острия кормят, а шелом дедовский вместо шапки: Вам бы вождя разумного.

– Наш-то Всеволод чем плох?

– Да вроде и не плох – как раз курянам подстать. Да только родился он поздно, ему бы во времена былинные со Святославом Игоревичем, князем киевским, Царьград воевать.

– А ты, Смага, коли тебе силу и власть княжью, как дело бы повел? – спросил Роман.

– Я бы жизнь положил на то, чтобы князей в кучу сбить и купно пойти походом на города полуденные*, что на русском полоне богатеют. Крестовый поход – как латиняне против сарацин. – Руки старца сжались в кулаки, шрамы на лице налились кровью. – И города эти конями своими в землю втоптал бы, чтобы народы западные тысячу лет гнев Господний помнили.

Кто-то прервал молчание, возникшее было под впечатлением горячей речи Смаги:

– Жаль, старче, что не рожден ты князем – за святое дело и голову сложить не жалко. А то все за зипунами половецкими в степь бегаем, или своих же, русских, воюем. Ни князю славы, ни нам чести.

На торговую площадь, держа путь к воротам детинца, на вороном жеребце въехал Срезень. Около Смаги осадил коня.

– Будь здрав, старче, – приветствовал он старого воина. – Все Русь лаптями меряешь?

– И ты здравствуй, Срезень, – ответил Смага, легко поднявшись с земли и почтительно сдернув плетенную из лыка шапку.

– Что скажешь по разговору нашему прошлому? Не надумал?

– Не обессудь.

– Коли надумаешь, то приходи.

Срезень тронул коня и скоро скрылся в воротах детинца.

– О чем он? – спросил Роман у Смаги.

– В помощники к себе зовет, – ответил тот. – Я когда-то и его научил, чему мог:

– А расскажи-ка, дедка, про стародавние времена, – попросил один из слушателей. – Ты мастер баять.

– Поди, всё слыхали:Вот разве что о Соловье-богатыре, который всему курскому воинству, как крестный отец: Про «богатырский камень» знаете, что в Казачьей заставе лежит? На нем имена выбиты тех богатырей, что смогли его поднять. Вторым после Ильи как раз Соловей и числится:

Вечерело, мягкие тени окутали город в серое, лишь маковки церквей и резные навершья теремов еще красовались в розовато-оранжевом свете уходящего солнышка:

– Быль это, а может, небыль, – начал Смага, – теперь не разберешь. Ворона узнала, мне накаркала:

В те стародавние времена земли курские княжьей власти не ведали, дань никому не платили и русскими себя не считали – мы, дескать, северяне: Хлеб сеяли, зверя били, рыбу ловили, а воевали только, когда враг приходил. Князь киевский Владимир Святославич земли свои еще не окрестил – прадедовским богам молился. В ту пору пришел из Степи неведомый народ, что звался печенегами – о половцах тогда и не слыхали. Начали печенеги на Киев наезжать и на копье его пробовать. Понадобились Владимиру опричь* своих дружинников богатыри с других земель, что с киевской землей граничили. Сулил князь за службу золото да почести, и съезжались к нему витязи из разных краев. Только вот северские удальцы Киев не жаловали и к Владимиру на поклон не являлись. Тогда кликнул князь своего главного богатыря Илью Муромца и приказал ему:

– А езжай-ка ты, не мешкая, Илья, свет-Иванович, в земли северские, ко реке ко Тускари – там, на крутом холме крепость твердая, а в ней, сказывают, богатыри тебе чета. Приведи-ка ты их в мою дружину, а коль не поедут, то возьми с них дань:

Поехал Илья Муромец с невеликой дружиною княжий наказ исполнять. В те времена дороги в землях курских были не торены, тропинки не топтаны – лес густой, да волчий вой. А злее волков разбойники, что по оврагам и буеракам путников поджидают. Заплутал Илья со дружиною. Скоро иль нет, видит богатырь киевский, что из леса темного выезжает безбоязненно молодец – во плечах косая сажень, а на плече дубинка в десять пуд.

– Как звать-величать тебя, молодец? – вопрошает Илья. – И ведаешь ли ты дорогу ко реке Тускари, где крепость твердая?

Отвечает Илье встречный молодец:

– Звать-величать меня Соловей. Дорогу ко Тускари я ведаю – коли с добром едешь, то провожу:

Долго ль ехали Илья с Соловьем, коротко ли, но вот и река блеснула, а на берегу холм крутой с крепостью на самой маковке.

Илью и его гридней приняли, как дорогих гостей: с дороги в баньке попарили, потом за стол усадили. По одну сторону стола Илья со дружиною, по другую Соловей со товарищи.

Наутро стали богатыри состязаться, силу да ловкость выказывать. Да никак друг друга победить не могут – вровень стоят северяне с киевлянами и уступать не хотят.

Тогда Илья Иванович говорит Соловью-северянину:

– Таким богатырям, как ты со товарищи, негоже в лесу век коротать, да леших пугать. Едем во Киев-град князю Владимиру служить – будешь жить в высоком терему, есть на злате да спать на пуху.

Отвечает ему Соловей-северянин с усмешкою:

– Богатырей Владимир киевский и без нас сыщет. Нам воля-вольная да земля родная дороже злата княжьего.

Тогда Илья-богатырь и говорит:

– А давай так рассудим: вон камень лежит, в землю врос: коли ты его поднимешь, то живите себе, как жили – ни дани Киеву, ни богатырей в дружину киевскую. Коли не поднимешь, а я осилю, то не обессудь – лучшие витязи северские и ты, Соловей, со мной уедете.

Так и порешили. Жребий кинули, кому камень первым поднимать – выпало Илье. Вырвал он камень из земли и поднял над головой – будто не камень в сто пудов, а гусиное перо.

Закручинился Соловей от такой силы невиданной, но к камню подошел смело, поклонился земле родной на четыре стороны – помогай родная сторонушка – собрал силу богатырскую и поднял камень, хоть сам по колено в землю вошел.

Слово богатырское крепче булата – собирается Илья Иванович в обратный путь, а сам-то хмурый да невеселый:

– Как я князю Владимиру пред очи его светлые покажусь, коли поручение не исполнил?

Отворились ворота твердой крепости, что на обрыве крутом по-над речкою Тускарью, выезжает их тех ворот Илья Муромец с малою дружиною и держит путь через густые леса ко граду Киеву. Соловей-северянин провожать киевлян вызвался:

Едут день, едут два:И уговорил Илья провожатого своего, Соловья-северянина, в светлом Киеве погостить да с тамошними богатырями силами померяться. Едут дальше – а вот и Днепр-Славутич, а вот и Золотые Ворота, а вот и князь на злаченое крыльцо выходит, богатыря своего первого встречает.

Как услыхал Владимир-князь, что повеление его не исполнено, осерчал он не на шутку, топнул ногой и велел Соловья-северянина в темницу посадить на хлеб да на воду – пока товарищи его дань богатую не привезут или в киевскую дружину не вступят.

Стали княжьи гридни к Соловью подступаться, чтобы узы на него наложить и в темницу бросить, ан не тут-то было – разбросал их богатырь северский по двору широкому. Но велика дружина киевская – всех не пересилишь. Вот уж одолевают гридни Соловья и тогда богатырь северский засвистал, как только он и его товарищи умели – люди на землю попадали, кони седоков посбрасывали. От посвиста того у Владимира-князя в очах потемнело, но и сам он богатырь был не из последних – схватил лук тугой и послал стрелу каленую прямо Соловью-северянину в сердце. Но не берет стрела Соловья – падает на полпути. Шлет князь вторую стрелу. Только с третьей стрелы нашло железо сердце богатырское, и пал Соловей на чужую землю.

А Владимир-князь повелел на месте крепости твердой, что возле Тускари, срубить город и народ тамошний невеликой данью обложить. Не сразу северяне под княжью руку встали, но долго иль коротко, а свершилось все по воле Киева: С тех пор курян-воинов за непокорство и удаль зовут на Руси соловьями, а посвист их боевой ни с чьим не спутаешь...

– Вот такие дела в старину вершились, – подытожил Смага. – Может, и про нас когда-нибудь расскажут – были, мол, богатыри:

Дня через три Смага ушел с купцами к Киеву. Прощаясь со стариком, Роман снарядил его корчагой хмельного напитка и подарил свой очередной нож-засапожник, заметив, что старик обходится без этого предмета.

– Как не быть ножу, есть ножик – в дороге неоружному плохо. Да им только душу из тела выковыривать – на другое не гож.

Старик вытащил из голенища изящный, заморской работы стилет с тонким лезвием и с богатой, украшенной каменьями рукояткой. Поди, разберись, где его сработали – может, в Толедо, а может, в Венеции. Такой пройдет сквозь кольца любой кольчуги.

– Прими от меня, отрок, – Смага протянул стилет Роману. – На нем крови праведной нет. Помолись за меня, старого грешника:

Беседы со Смагой напомнили Роману, что где-то за полями, за лесами есть другие страны со своим ходом событий, со своими легендарными людьми.

Теперь он часто жалел, что в «другой» жизни с прохладцей относился к изучению истории. Выучил, ответил и забыл, как что-то ненужное. По случайности, перед самым перемещением во времени, он готовил реферат о «Слове о полку Игореве» и кое-что знал о Руси этого периода. А что происходило в эти же годы за ее пределами?

Роману не удавалось связать воедино исторические имена и события, что крутились в его памяти, с тем временем, в которое его занесло. То ли это уже произошло, то ли еще будет? В голове путались кинофильмы, книги, учебники. И спросить не у кого: Срамотища – так он оценивал свои исторические познания, но кое-что вспомнить удалось.

Итак... Монгольские степи, Темучину, которого еще не скоро станут звать Чингисханом, всего двадцать девять лет – он почти ровесник курского князя Всеволода. Будущий «покоритель мира» пока лишь предводитель небольшого монгольского рода и настоящая воинская слава придет к нему лет через двадцать, когда князей Всеволода и Игоря уже не будет в живых. Сейчас Темучин ведет резню «местного значения» и не помышляет о водовороте битв, который он раскрутит и в котором исчезнут целые страны. Мало того, через два года он попадет в плен – на долгие одиннадцать лет.

На западе года через два-три начнется 3-й Крестовый поход. Самая яркая личность в походе – английский король Ричард Львиное сердце. Он на пару лет моложе курского князя, а умрут они в один год. А пока жизнь Ричарда полна приятных приключений: турниры, интриги, любовь:

Если верить английским балладам о Робине Гуде, то с королем Ричардом они были одногодки, а стало быть, деятельность знаменитого разбойника сейчас в самом разгаре...

Германский король, император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса, несмотря на преклонный возраст, редко снимает боевые доспехи...

Во Франции еще полон сил король Генрих II – первый из Плантагенетов, укреплявший королевскую власть, не останавливаясь ни перед чем:

Европа была полна войн, алчности, интриг. Впрочем, двенадцатый век достойно завершался периодом, который позже назовут Высоким средневековьем: университеты учреждаются по всей Европе, бурно развивается искусство, архитектура. В Париже уже лет двадцать строят собор Нотр-Дам.

А в Азии? Прежде единая мусульманская империя распалась на отдельные государства всего лет тридцать назад – в год рождения князя Игоря: Омар Хайям умер еще раньше... Что еще?

– Пошел бы дровец наколол, – прервала его исторические размышления Марфа. – Да за водой сбегай.

«Не дадут самообразованием заняться», – думал Роман, подхватывая ведра.

На улице Алешка с компанией азартно играли в лапту. Роман и отставил ведра в сторону. «Десять минут поиграю».

Умные мысли по поводу сравнительной историографии из головы как ветром выдуло:

Словарь:

 вретище – бедная одежда из грубой ткани

 смага – жар, огонь

 по-фряжски – по-итальянски

 корчага – горшок

 Корсунь – город на Черном море

 ляхи – поляки

 угры – венгры

 свеи – шведы

 полуденные – южные

 опричь – кроме

Глава одиннадцатая

НА ЗАСТАВЕ

(конец сентября, октябрь 1184 года)

Через пару дней после завершения воинских уроков Срезень, случайно встреченный Романом, с укором спросил:

– Ты что же на службу не являешься? – С усмешкой покосившись на княжьих цветов кисть темляка от засапожника, старшина добавил: – Хватит перед девками бахвалиться – чтобы завтра на заставе был:

Казачья застава угнездилась там, где много позже куряне-казаки поставят на красивом пригорке Вознесенскую церковь.

Прочные дубовые стены, четыре рубленые башни по углам и одна над воротами. Внутри помещения для жилья, амбары, конюшни, сеновалы. Посредине обширного, чуть ли не в гектар, двора стройно возвышался терем воеводы, а рядом, соперничая с ним красотою и добротностью, стояла церковь, одноименная со своей далекой по времени преемницей. Здешний молодой поп мало походил на священнослужителя: и на кулаках горазд подраться и мечом помахать.

В заставе жили и несли службу курские дружинники: кто-то временно, в свой черед – у кого в городе семья и жилье, а другие постоянно – у тех ни кола, ни двора. Как раз последних-то исстари и называли казаками.

Служба дружинная не мед, хлопот много: летом то ли в поход военный, то ли в порубежный дозор, а зимой – дань собирать с княжьих земель, да лихих людей щучить.

Делилась дружина на две части: старшую и младшую. В старшей вояки опытные, за плечами не одна военная кампания, а на теле шрамов не перечесть. Эти из казаков, а потому жизнь им не дорога.

Чтобы тебя приняли в старшую дружину, надо было начинать службу смолоду, пройти без изъянов и нареканий все этапы в дружине младшей – в гриднях. Туда тоже брали с разбором: сначала походи в детских, а то и в трудниках. И тех и других не только готовили к воинской службе, но и без поблажек использовали на хозяйственных работах. Разница между трудниками и детскими в том, что последние были из воинских родов, где кормильцы пали на войне. С детских спрос особый – коль на воинскую стезю ступил, то ленью и нерадивостью памяти отца не марай.

Соблюдался запрет на кулачные драки даже в порядке спортивного состязания – оберегалось дружинное братство. По велению князя и по давней традиции драться на кулаках дружинникам разрешалось только с равными себе по воинскому рангу из дружин других князей. И если для горожан соперничество между слободами, концами и улицами была повседневностью, то обитатели Казачьей заставы быстро забывали былые размолвки и становились «княжьими курянами», которые в любых обстоятельствах стояли друг за друга и за своего князя горой:

Тяготы Казачьей заставы были по плечу не всякому. Из молодых парней, что намеревались стать профессиональными воинами, даже до младшей дружины доходили немногие. Из дружинников-гридней доживали до старшей дружины и того меньше – в бою дружина младшая всегда впереди, а опыта настоящего еще маловато. Так что, коли за княжий стол сесть хочешь и побратимом воеводы прослыть, то учись воинскому мастерству без лени.

А у кого учиться, как не у стариков, коим рядом со смертью удалось прожить долгую жизнь? Стало быть, благоволит к ним Господь, от него и удатность боевая, часть которой, глядишь, и на учеников перейдет. Может и слово тайное ему ведомо, в сече лютой от вражьего железа оберегающее? Такой дед и меч-то с трудом поднимет, под кольчугой гнется, но научит молодого лучше некуда – его наука шрамами да боевыми рубцами на его старой шкуре записана.

Как правило, учителя-старики были казаками без роду, без племени. Деды доживали свой долгий век в курской дружине, на княжьих хлебах – без особого покоя, но в почете. При этом ревностно отрабатывали «пенсион», пестуя дружинную молодежь.

Был такой дед-наставник и у Романа, которого ему выбрал Срезень. Звали наставника Курева. Вредностью и въедливостью в деле обучения молодежи он обладал легендарной – куда до него Тимохе Сухому. Роста был небольшого,, худой и жилистый. И хоть ноги уже слушались плохо, но к земле его не тянуло – смолоду сохранил хорошую осанку и задиристый вид. Клочковатая седая борода не добавляла ему благообразия, а тяжелый взгляд из-под косматых бровей выдавал человека неуживчивого и непростого. Даже Срезень не всякий раз знал, с какого бока к нему подступиться.

Курева был мастером лучного боя, артистом своего дела. Он учил этому многих из курской дружины – даже самого князя Всеволода. Но в ученики брал далеко не всех: Дед, дремавший на теплой завалинке, открыл один глаз и недовольно пробурчал:

– Мне в могилу пора, а ты своё: учи да учи! Каков из него лучник-то, коли он кулаком привык. Из дюжего кулачника хорошего лучника не выйдет. Да к тому ж кузнец он – руки, что клещи. Сам учи:

Старшине стоило немалых усилий убедить несговорчивого деда взять в обучение нового гридня.

Теперь надо было соблюсти положенный ритуал. Перед вечерней трапезой, когда большинство обитателей Казачьей заставы в сборе, Роман поклонился деду Куреве до земли и произнес должные слова:

– Научи меня, знаёмый воин, тому, что сам умеешь, научи крепко. Даю слово твердое, что не ослушаюсь тебя в уроках воинских, и буду чтить твои наставления в миру и на войне:

Сговор следовало закрепить крепкой медовухой, не то удачи не дождешься. В этом помог Людота, очень кстати навестивший Романа с гостинцами, изрядную часть которых составлял хмельной пенник собственного изготовления. Людота охотно разделил брашно с дружинной братией и убрался восвояси только утром.

– Упрям Срезень – по его хотению выходит, – сказал он на прощанье Роману. – Видать, сыне, и вправду тебе воинская стезя на роду писана, а не кузнецкая:

Учить лучному мастерству дед начал на следующее утро.

– Лук тебе не топор и не копье, – объяснял Курева ворчливо. – Он мягкого обращения требует: Хорошего лучника с колыбели пестовать надо – как у половцев. Тогда попадать будешь, куда стреляешь – и целиться не надо: А ты? Зачем тебе лук? Видал я тебя на Маслену... Каб не Срезень просил – не взялся бы:

Для начала Роман подолгу простаивал с луком в руках, натянув тетиву до половины, а потом все дальше. К нижнему рогу лука немилосердный дед привязывал увесистый камень и, ухмыляясь, засыпал, прислонившись спиной к ближайшему дереву. Но стоило Роману дать себе поблажку и ослабить натяжение тетивы, Курева немедленно открывал глаз:

– Это тебе не кулаками махать: А вот теперь обернись с луком назад, как будто ты в седле и степняк тебя на коне догоняет: Теперь стой и терпи, пока тень от березы до того камня не дойдет:

Прав был Курева – дело лучное не всякому дается. Иному и дубьем не вдолбишь всех лучных тонкостей и хитростей, коих куда больше, чем в иных видах средневекового воинского искусства: как выбрать лук, как его содержать в боеспособном состоянии при всякой погоде, какие тетивы для чего годятся и как их хранить: шелковая, кожаная, пеньковая, из лосиных сухожилий или из «кишечной струны». Одних только способов прихвата пальцами тетивы со стрелой было больше десятка – и всяк для своего случая. Да и стрела стреле рознь: для каждой своя сноровка. Даже древко стрелы для меткого выстрела надо выбирать умело и целиться с учетом его гибкости: стрела с жестким древком уйдет выше цели, со слишком гибким – ниже. Чем дальше отстоит оперение-стабилизатор от ушка стрелы, тем дальше и стрела полетит – но в точности потеряешь: Много чего поведал Роману Курева, многому научил в перерывах между дремотой.

– Долго целишь, Ромша. Степняк тебя давно уже выцелил и подстрелил. Научись стрелять быстро, а то грош цена всей моей науке: Иди-ка сюда, хлопче, я тебя плеткой огрею за нерадивость:

Однажды Курева взял у Романа лук и велел выбрать из колчана исправный «киберь»* – попробуй, ошибись в выборе стрелы и тогда привередливый дед снова огреет плеткой. Курева ловко наложил стрелу на тетиву и, почти не целясь, выстрелил вверх. Стрела круто ушла в небо, прервав полет хищной птицы, парившей метрах в шестидесяти над землей.

– Подбери-ка, – велел дед. – Орел для лучного дела – самая полезная птица.

За время учебы Курева первый раз показал ученику свое искусство, полагая, что его мастерство в подтверждении не нуждается:

Но вот, наконец, первый боевой выстрел – тетива растянута до самого уха, стрела лежит справа от лука, сам лук под углом сорок пять градусов наклонен влево. Сейчас дальнобойная сиверга сорвется с тетивы и упадет метров через сто пятьдесят: Отпущенная тетива жестко ударила по запястью левой руки, глубоко рассекла кожу, окрасилась кровью. Забыл надеть предохранительный костяной щиток, а дед-то все видел:

– Наука тебе, дурень.

Лучнику полагалось еще и специальное кольцо на один из пальцев правой руки – в зависимости от способа захвата тетивы. Кольцо помогало растянуть тетиву с усилием килограммов под восемьдесят, не повредив пальцев. Но Курева полагал иначе:

– С кольцом толком стрелять не научишься. Пальцев-то не жалей. Мозолями разживешься – полегчает:

На успехи Романа в стрельбе Курева только иронически хмыкал:

– Любой попадет, когда никто не мешает. А привяжи-ка к луку камень, чтобы внизу болтался, и стреляй на бегу:

Кроме лучной стрельбы следовало еще многому научиться. Фехтованию на мечах и саблях обучал Срезень. Пятеро парней в полном доспехе против одного старшины, мечи тупые – таким не убьешь, но покалечить можно. Старшина почти не пользуется щитом, а вот и вовсе его бросил, уходит от ударов, а иногда мягко принимает чужой меч на кольчугу – без всякого вреда для самого себя. Мудреное искусство, не иначе – заговорен Срезень тайным словом.

– Не робей, ребята, – подбадривали зрители. – Лупи старшину почем зря.

Но «лупить» получалось только у Срезня – время от времени он потчевал учеников весьма чувствительными ударами плоской стороной лезвия, при этом подсказывая парням их ошибки: – Мягче на щит принимай:Ноги открыл:Замах шире:Ничего не видишь за щитом:

Роману доставалось меньше других – выручала хорошая реакция.

По знаку Срезня запаленные учебным боем парни отошли в сторону, оставив Романа один-на-один со старшиной.

:После очередного увесистого шлепка мечом Роман решил изменить ход боя – надо же когда-то перенимать воинскую науку по-настоящему. Срезень, конечно, бился в полруки, это и можно использовать.

Он стал чаще ошибаться, делая вид, что устал. И когда в глазах старшины увидел готовность завершить урок – Роман применил обдуманную хитрость. Приспособившись к ставшему монотонным ритму ударов Срезня, он пропустил очередной мимо щита, и увернулся от меча, прошедшего в сантиметре от его плеча. Когда меч старшины, увлекаемый собственным весом, а более того неожиданностью, ушел к земле – сделал шаг ближе к противнику. Шаг совпал с мгновением, когда Срезень стал поднимать слишком низко опущенный меч – Роман поймал меч у рукоятки кольчужной подмышкой правой руки и рванул его в сторону, подставив старшине ногу, об которую он и споткнулся. В следующее мгновение меч Романа завис над горлом старшины.

Зрители восторженно заорали:

– Научил на свою голову.

– Молодец, – похвалил Срезень, поднимаясь с земли. В первый раз на памяти Романа он весело улыбался. – Никак сам придумал? Хитер. Завтра повторим:

Но на следующий день бой не состоялся – старшина по княжьему делу уехал в Рыльск, поручив подшефных другому:

Тем временем дед Курева придумывал все новые задания для своих пятерых учеников:

– А пойдите-ка вы, младни, в чисто поле, да настреляйте мышов. И не вздумайте хитрить:

Как же подстрелить такую быструю и маленькую тварь? Ни у кого не получилось. Решили, что надо найти хорошего кота и ушли за ним в город. Но Роман стал думать и придумал: среди пожухлой осенней травы нашел мышиную норку, положил рядом кусочек сала, а сам примостился рядом со стрелой в руках, как с острогой. Дело оказалось нескорым, но трех мышей он добыл:

– Что мне подсовываете, возгряки? – негодовал Курева при виде предъявленных ему мышей, добытых с помощью кота: – Это не полевые мыши, а домашние, вот и следы от зубов кошачьих. А ну, подходи под плетку.

При виде добычи Романа, дед крякнул от удивления:

– В поле настрелял?

Романа часто подводило неумения складно врать.

– Добыл стрелой, – ответил он деду. – Но без лука.

Курева долго молча шамкал беззубым ртом и сумрачно хмурил косматые брови, вникая в технологию охоты на мышей:

– Ну, хоть затейливое что придумал. И не соврал.

Взял лук с колчаном и пошел в поле, дав знак, чтобы ученики следовали за ним. Замер, вглядываясь в невысокую траву:

Из семи стрел целей достигли шесть.

– Старею, – сказал Курева. – Глаза уже не те.

Роман решил попробовать выполнить урок по-настоящему и к его удивлению попал из семи один раз.

– Молодец, – первый раз похвалил ученика дед Курева. – Коли усердия не пожалеешь, глядишь, толк и будет:

Хороший стрелок должен пробить насквозь дубовую, высотой с человека плаху толщиной сантиметров пять, с расстояния в двести метров. Когда первая стрела находила цель, две других должны быть уже в полете. Попасть в плаху первой стрелой по силам многим, а вот с остальными сложнее – или промажешь, или не успеешь.

Кто не выполнял урок даже с третьей попытки, тех ждало еще одно задание. Парни, надев шлемы с кольчужными бармицами, уходили в поле метров на тридцать и по знаку деда Куревы что было прыти пускались бежать от наставника, который держал в руках боевой лук и несколько стрел с тупыми наконечниками – по одной на каждого. Такая стрела называлась «тамара» и предназначалась для стрельбы по пушному зверю – чтобы шкурку не испортить. Роль белок предстояло сыграть гридням, не справившимся с уроком по скорострельности. Это не столько наказание, сколько отработка навыков уворачиваться от вражеских стрел.

– Стрелу слушать надо – твоя поет по-другому, – без лишних подробностей объяснял дед.

Парни метрах в пятидесяти от Куревы бегут, петляя, как зайцы. Дед медлит, но вот первая «тамара» настигла одного из парней – синяк на мягком месте долго о нерадивости напоминать будет. Вот еще один нерадивый пострадал:

Роман понял, как уходить от дедовых стрел. Хитрость в том, чтобы услышать «свою» стрелу, которая в полете звучит совсем не так, как чужая. А как услышать её негромкий посвист, когда ты громыхаешь сапогами и громко сопишь от натуги? Поэтому Роман уходил в сторону от остальных, чтобы те лишними звуками ему не мешали, а затем бежал неспешно и как можно мягче, сдерживая при этом мешавшее слушать дыхание. Надо было упасть на долю секунды раньше, чем услышишь тот самый звук.

– Ловок, – одобрил дед, и недоверчиво добавил: – А может, стрелу эту ты как раз ковал – она тебя и не бьет?

Однажды Курева выставил в качестве единственной «белки» Романа, а стрелять поставил другого ученика, вручив ему с десяток тупорылых стрел. Солнце клонилось к горизонту и Роман, не мудрствуя лукаво, метнулся в сторону заходящего светила, усложнив задачу стрелку. В результате все стрелы ушли в траву, и стрелок потом долго их разыскивал, прежде чем подставить спину под плетку:

Одной из самых колоритных фигур Казачьей заставы был воевода Сиверга. По местным меркам он в возрасте весьма почтенном, лет за шестьдесят, но старость его не согнула – рост под два метра, необъемный по ширине. Сиверга носил длинные, выбеленные годами варяжские усы, голову брил наголо, оставляя на темени чупрыну-оселедец. В ухе золотая серьга с двумя алмазами и рубином. Одевался воевода просто: как и у Срезня – волчья безрукавка зимой и летом, иной раз на голое тело. Богатый плащ-корзно накидывал на богатырские плечи только, когда приезжал князь. Должность воеводы давала боярские привилегии, но Сиверга к богатству и почестям был равнодушен.

О серьге воеводы рассказывали, что досталась в подарок от друга-половца, а тому – от череды предков. Будто бы она принадлежала знаменитому киевскому князю Святославу Игоревичу, а потом вместе с княжьей головой попала в руки хана Кури, который сделал из черепа заветную чашу, а серьгу отдал своему воину, победившему русского князя. Серьга, по мнению курян, была заколдованной, от нее-де и сила у воеводы.