Текст книги "Княжий воин"

Автор книги: Виктор Крюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

:Посредине незастроенной части заставы, в центре площади для военных занятий и сборов, лежал изрядных размеров гранитный валун, о котором упоминал Смага. На нем затейливой вязью было выбито: «Камень сей поднял над главой княжий воин Илья»: Дальше шел еще десяток имен, большую часть которых уже нельзя было разобрать. Предпоследним стояло имя «:Рожно», а замыкал список силачей Сиверга.

По рассказам старожилов воинской слободы, воевода смолоду использовал камень, как тренировочный снаряд, поднимая его несколько раз «за подход». Про богатырскую силу Сиверги ходило множество небылей – воевода на расспросы только отшучивался. Рассказывали, что на спор он ходил на медведя в одиночку с голыми руками.

– Хилый попался косолапый, – усмехался старик. – Вдарил его один раз кулаком по лбу:

Теперешнего Сивергу все больше донимали всякие хвори. Впрочем, он и сейчас шутя ломал подковы и ударом кулака сплющивал шлемы. А еще он любил возиться с дружинной молодежью, вызывая на борьбу сразу человек по десять. Отроки, как собаки на медведя, со смехом и сопением наваливались на старика, тщетно пытаясь повергнуть его на землю.

– Видать, милостив ко мне Господь, – говорил воевода после таких «побоищ». – Еще небо покопчу: Эх, не свел меня Бог с Рожно силами померяться:

Единственным человеком в Курске, который мог противостоять Сиверге, был отец Федор. Как-то они с воеводой на княжьем пиру схватились бороться. Схватку прекратил князь, после того, как скамьи, столы и все, что на них, было разметано по гриднице. Отец Федор мог бы претендовать на занесение своего имени в список «богатырей камня», но к подобной славе был непримирим:

– Ересь эллинская – только душу смущает:

Роман-таки попробовал поднять «богатырский камень», но понял, что это не его стезя.

– Ты жилы-то не рви, – посоветовал как-то воевода, заметив попытку отрока. – Молод еще. Твоя сила пока в ловкости да в быстроте:

Казачья застава жила своей, особенной жизнью, которая не всегда понятна посторонним. Впрочем, чужие здесь появлялись редко, а женщин близко не подпускали в страхе перед сглазом, жертвой которого могли стать и дружинники, и боевые лошади. Зато частыми гостями на заставе, особенно в военное межсезонье, были «покупатели» от других князей. С согласия курского князя они набирали воинов-профессионалов для коротких войн и усобиц в других краях. Нередко наезжали с «торгом» и со Степи – там грызня между половецкими племенами и родами не прекращалась никогда. Куряне-воины ценились высоко и платили за них золотом – половину князю, половину отхожему дружиннику. Но главным были не деньги и не добыча, взятая в бою. Воины должны были воевать непрерывно, добывая «себе чести, а своему князю славы» – в этом был главный смысл их существования.

Куряне-наемники ратные деньги сразу пускали в ход и вся дружина дня два-три шумно провожала бойцов в чужие края. Так уж велось с самых давних времен: не задобришь старых прадедовских богов хорошим пиром – удачи воинской не жди. Христианского Бога со всеми святыми тоже не забывали – половина звонкой монеты шла на церковь, на бедных и хворых.

Отец Федор пиры не поощрял, но был их непременным участником.

– Отче, – хмельно орали дружинники, – отпусти нам грехи вчерашние и завтрашние – на мно-о-о-гие лета-а-а: Помолись за нас, сирых – тебя Бог слушает:

– И то, братья, – басил поп, отрываясь от немалого кубка. – Все в руце Божьей. Без Бога на войне нельзя. Идите в сечу смело. Никто не может быть убитым, пока не будет от Бога повелено. А если случится от Бога смерть, то никто не поможет. Остерегаться самому надо, но Божье обережение лучше человеческого-о-о...

Вернувшись с найма, куряне истово и подолгу замаливали грехи, не жалея коленей и лбов – видать, было за что. И только почувствовав облегчение в душе, начинали рассказывать:

Как ни странно, Казачья застава более всего напоминала Роману монастырь. Была в этих людях какая-то воинская святость – особенно в старых казаках. И дело было вовсе не в том, что сюда не допускались женщины, впрочем, как и другие посторонние. Они устранялись от суеты обыденного мира, лежащего вне понятий воинского служения, и безоглядно, более любого монаха, доверялись Богу, свято уверовав, что Божье обережение лучше человеческого.

Началось осеннее ненастье и жизнь на заставе до первых морозов приобрела более спокойный и даже ленивый характер – ни тебе службы, ни тебе учебы воинской. В распутицу держался мир. Роман чаще бывал дома, но отлучаться надолго гридням не полагалось.

Под равномерный шум осеннего дождя в самый раз послушать нескончаемые рассказы тех, кто много видел, много слышал и умел красиво приврать. Были на заставе свои признанные рассказчики, искусство которых ценилось даже выше, чем воинские умения.

Осенью темнеет быстро. В землянке-курене дружинного люда собралось человек пятнадцать-двадцать – кому не надо в наряд.

– А правду ли бают, дедка Басарга, что детинец потому так и зовется, что в старину девок, кто краше и моложе, убивали да в стену замуровывали. Не по-людски как-то, не по христиански:

– Случалось и такое. Во времена Перуновы люди другим обычаем жили, и добро от зла не всякий раз отличали. Немилосердный был народ:

– И в Курске детинец на праведной крови стоит?

– Не-е, у нас другая былица:Давненько это было, – начал Басарга. – еще до Соловья-северянина. Те времена стародавние один только ворон и помнит. Он тыщу лет живет, да поди – спроси у него:

Города нашего тогда не было, а на его месте лес дремучий стоял, да такой, что на сотни верст ни пешему, ни конному через него ходу нет. Даже лешие ушли. Две реки наши тогда были куда шире и глубже.

На холме, где ныне детинец, стоял тогда терем невиданный камня белого. В тереме жил заморский чародей силы злой и великой. Он-то лесом заколдованным от людей и отгородился. Из каких мест колдун, неведомо. Сказывали, что из царства далекого, из-за гор, из-за морей восточных, где колдовство в почете и в силе.

А кто из людей пройдет через тот лес дремучий, да по незнанию али по глупости к терему приступит, того злой чародей в полон брал, на себя работать заставлял – град подземный в холме строить, как раз под тем местом, где Курск сейчас стоит. Немало там народу маялось, света Божьего не видя. Да нужен-то был колдуну камень-Алатырь, в холме скрытый – его-то и искали. Кто этим камнем владеет, тому ни на земле, ни в небесах никто не страшен. Так писано в древней волшебной книге, коей столько лет, сколько солнышку. Книгу ту чародей берег более всего, потому как в этой-то книге его жизнь и обитала, попади она в другие руки – конец колдуну.

И была у чародея дочь молодая, красоты невиданной, разумная да добрая. Не в отца удалась, а в мать-полонянку, из русских земель взятую. Померла мать ее от тоски – не вынесла неволи. Злой чародей дочь свою любил, но от дел черных в стороне держал.

Сказано было в книге волшебной, что на поиски Алатыря-камня триста лет отпущено, а коль не добудет его владелец книги, то конец ему придет неминучий и лютый.

В тоску чародей впал – срок-то к концу подходил. Стал у злых сил выспрашивать, как ему книжный завет обойти. И нашел, что искал. Ответили ему силы: коль хочешь жить дальше, убей дочь любимую и кровью ее книгу-то и окропи.

Затосковал чародей пуще прежнего, но делать нечего. Три дня жизни колдун дочке отмерил, а сам в подземелье спустился, полоняников своих пуще прежнего неволит, плетью хлещет нещадно – ищите, мол, Алатырь-камень, поспешайте, не то смерти предам жестокой.

Но камня волшебного нет как нет, а третья ночь уж на исходе. Вышел колдун на белый свет, взял нож заветный, к дочери во светлицу поднимается. Вдруг слышит – с реки труба загудела воинская, люди ратные в ворота стучат, велят открывать. А времени-то с ними совладат у колдуна и нету. Схватил он дочь и в подземелье её увлек, в самую дальнюю пещеру.

Один богатырь из тех, что нежданно явились, за колдуном вслед пошел под землю, и когда тот над дочерью своей нож занес, схватил его и уж хотел жизни лишить. Но дочь поведала богатырю, что убивать чародея нельзя – подземелье обрушится на полоняников. Да и жалко ей стало отца. Богатырь узы на чародея наложил и стал людей из подземелья выводить. А девица помогает ему – подземелья обходит, полоняников скликает. Но вот уж вышли все, а девицы нет. Пошел было богатырь за ней, но тут, видно, время чародеево кончилось и рухнуло подземелье, а на его месте яма великая образовалась. Тот ров, что наш детинец оберегает, как раз та яма и есть, но теперь куда меньше – осыпалась да заплыла:

– Девица-то неужто под землей осталась?

– Видать, судьба ее такая. Вот ее-то душа за те злыдни, что отец её людям творил, курский детинец и оберегает: Сказывают, что напоследок колдун напророчил о городе, который на месте его каменного замка возведут:

– А напророчил колдун так, – продолжал Басарга. – Будто городу нашему со времен Владимира Красна Солнышка отведено триста лет, а потом племя неведомое его разрушит и будет он триста лет никому не ведом. Потом из-под земли, от девицы заточенной, выйдет на землю святыня невиданная и через неё-то город и возродится:

– Я по-другому слыхал, – добавил кто-то из темноты, – что девица эта из подземелья выбралась через тот ход, что и сейчас в крепость ведет. А пока выход искала, камень Алатырь и нашла – он-то в злые да нечестивые руки не дается. Стало быть, теперь у нее сила большая и жизнь вечная.

– Всяко бают:Да разберись, поди – где тут быль, где небыль:

Засыпая под шорох дождя и негромкие разговоры сослуживцев, Роман пытался сверить сроки, оговоренные сказкой, с событиями известной ему истории, но мысль путалась и ускользала:

Глава двенадцатая

НА ОХОТЕ, КАК НА ВОЙНЕ

(январь 1185-го года)

По стародавней традиции одним из важных этапов подготовки молодых воинов была охота на кабанов, медведей, туров.

– Мечами махать вы горазды, – сказал Срезень, собрав вокруг себя гридней. – Да только это дело нехитрое. А дух в вас тверд ли? В лесу и проверим – на охоте, как на войне:

Дремучий лес не обещал ничего хорошего. Шли осторожно след в след, всматриваясь в отметины на снегу и вслушиваясь в шорохи.

– Вона отдушина из берлоги, – сказал шепотом проводник, местный старик-охотник. – Видишь, парок поднимается от дыха звериного?

И он поспешно потопал назад, сообщив напоследок пятерым гридням:

– Косолапый крупный, с осени подраненный и дюже лютый. Летось трех мужиков до смерти помял:

Опыта в медвежьей охоте у парней не было. Спросить не у кого – Срезень и еще двое «учителей» остались в лесной сторожке.

...Рыхлый снег перед берлогой утоптали, чтобы не было помехи в движениях. Двое парней длинными шестами начали бесцеремонно будить медведя. Трое других с копьями стояли поодаль. Когда разъяренный медведь вылезет из логова, его ярость должна быть направлена на этих троих, а более всего на того, кто посредине. В его руках копье-рогатина с поперечиной у длинного и тяжелого наконечника. Поперечина для того, чтобы копье не вошло в медведя слишком глубоко и расстояние между его лапами и охотником не сократилось до опасного. Древко рогатины из дуба или из ясеня, толстое, как оглобля. Торец древка заострен и окован железом – чтобы надежнее упиралось в землю. Если рогатина под бешеным напором раненого зверя сломается или соскользнет с упора, охотника уже ничто не спасет.

«Средним» с рогатиной стоял Нелюб – тот самый, что прошлой зимой дрался с Романом в детинце. Так выпало по жребию. Роман стоял справа, у него, как и у левого, в руках тяжелое боевое копье. Задача этих двоих – добить медведя. В следующей охоте «средним» будет Роман.

...Медведь с ревом вылез из темной берлоги – пахнуло густым звериным запахом. Несколько мгновений он ослеплённо крутил головой и, наконец, разглядел обидчиков. Трое с копьями должны были привлекать внимание косолапого к себе голосом и жестами – чтобы он пошел на них.

Но «по науке» не получилось. Когда медведь встал на задние лапы, трое копейщиков от изумления лишились голоса. Копья казались безобидными щепками по сравнению с огромной фигурой лесного хозяина. А когда косолапый заревел, да так, что с ближайших деревьев осыпался снег, Нелюб не выдержал – бросив рогатину, побежал по снежной целине, куда глаза глядят. Роман, подавляя нахлынувшую жуть, поднял рогатину и стал на место Нелюба. «Рогатину раньше времени не выставляй, – вспомнил он наставление старика-охотника. – Не то косолапый отмахнет ее лапищей и насядет на тебя».

Он сам удивился своей холодной рассудочности, сменившей первый испуг.

Острие рогатины вошло в тушу медведя, Роман почувствовал хруст раздираемой железом звериной плоти. Кровь обильно окрасила снег. Медведь взревел еще яростнее и загребая лапами, рванулся к человеку. Но нижний конец рогатины был надежно уперт в промерзшую землю.

Роман удерживал рогатину, не давая ей вместе с медведем завалиться на сторону, толстое дубовое древко гнется и трещит. Из разинутой совсем близко ревущей медвежьей пасти пахло смертью:

Что-то шло не так, как должно было. Роман оказался один на один со зверем, а остальные, наверное, рванули без оглядки за Нелюбом? Но нет – вот один вонзил копье под левую лапу медведя, вот другой:

...Роман сидел на поваленном дереве, стараясь унять дрожь в руках, и вытирал медвежью кровь с полы полушубка.

– Замешкались мы, Ромша, – оправдывался один из парней, вместе с остальными разделывая медвежью тушу. – Уж больно жуток показался косолапый.

Нелюб тоже вернулся и, стараясь не встречаться с Романом глазами, орудовал ножом.

На обратном пути договорились о бегстве Нелюба и о замешательстве остальных не рассказывать.

– А то изринет Срезень из обучения, – вздыхал Нелюб. – Позор до века – хоть в омут головой:

Следующего медведя брали куда спокойнее:

...Казалось, совсем недавно в деревне, отрубив голову цыпленку по настоятельной просьбе бабушки, Роман целый день не мог придти в себя. После этого баба Настя называла его «интеллигент на босу ногу». Наверное, Роман пошел в деда-ветерана войны, который даже присутствовать не мог при лишении жизни кур, хотя в разведке ему не раз приходилось применять по назначению боевой нож.

«Видели бы они теперь внука своего», – думал Роман. Впрочем, он был уверен, что, доведись до того, маленькая и хрупкая баба Настя, не дрогнув, сама стала бы с рогатиной против медведя. Да и дед Вася тряхнул бы стариной:

Пятеро парней верхами с важным видом ехали позади Срезня и его помощников. На двух санях-розвальнях громоздились туши добытых медведей и кабанов.

Старшина подозвал Романа:

– За мной путь держи, – и двинулся по заснеженному полю в сторону видневшейся на пригорке деревни.

Нужна была помощь кузнеца – лошадь расковалась. Кузнец оказался в запое и Роман взялся за работу сам. Подковал добротно, но пока разбирался в чужом инструменте, разогревал кузню, ковал ухнали, которых у хозяина не оказалось – стемнело, да и завьюжило изрядно. Пришлось ночевать в хате кузнеца:

Наутро, чтобы не объедать небогатых хозяев с кучей ребятишек, решили перекусить в харчевой избе рядом с дорогой: Большая, с тесовым полом полутемная изба, в одном углу печь, возле которой суетилась хозяйка, в другом – полати. Посредине два дубовых стола, за одним из которых уже расположилась компания сомнительного вида. Срезень с Романом заняли свободный стол и приступили к нехитрой трапезе.

– Рыжий, к нам спиной сидит, в кольчуге, – шепнул Роман старшине.

– Вижу, – Срезень с аппетитом истреблял кашу с лосятиной. – А того, что рядом – не узнал? Ты ему прошлой зимой зубов убавил. Слышь, шепелявит?

Соседи, несмотря на ранний час, были в сильном подпитии. Все чаще они недобро и оценивающе поглядывали на Срезня с Романом. Что-то назревало: Тот, в кольчуге под зипуном, вылез из-за стола, обнаружив при этом немалый рост, подошел к ним и, пахнув перегаром, с ухмылкой сказал:

– А что, люди княжьи, подайте каликам перехожим от щедрот ваших.

Срезень продолжал уминать кашу за обе щеки, не обращая на него внимания.

– Да у них языки от страха поотнимались, – засмеялись за соседним столом. – Куряне хваленые!

Срезень доел последнюю ложку каши, аккуратно смахнул с бороды крошки, и поманил рыжего пальцем:

– Ежели слово еще скажете – никто живым не уйдет.

– Вона как... – начал было со смехом рыжий, но Срезень, привстав, схватил его за загривок и со всего маху ударил мордой об стол – крайняя доска дубовой столешницы раскололась пополам.

«Калика» упал, остальные четверо с руганью вскочили и повыхватывав топоры, кинулись на курян:

По запорошенной снегом дороге трусили к Курску.

– Ну что, Ромша, в бою похмелье хуже, чем в пиру? – спросил Срезень. – Я первого своего до сих пор помню

Романа и впрямь трясло и мутило. Как ни суди, а из пяти убитых двое были на его счету. Вспоминать было тошно.

– А как ты шепелявого-то достал? Он тоже в кольчуге был.

Роман молча достал из левого сапога стилет, подарок Смаги.

– Мне такой же сработай, – попросил старшина, внимательно осмотрев необычное оружие. – Полезная вещь.

– У лихих этих, – продолжил Срезень, – на совести не одна дюжина душ загубленных. Так что Господь нас с тобой им навстречу послал, чтобы волю Свою исполнить. А Он абы кого не пошлет.

...После происшествия в харчевне Роман заработал право носить в левом ухе воинскую серьгу – знак того, что на его боевом счету не только кулачные победы:

Служба воинская времени у Романа отнимала все больше. Дневал и ночевал то в детинце, то на Казачьей заставе. Погостить у своих и подсобить Людоте удавалось все реже.

Роман встреч с Анютой не искал, но получалось само собой: то на снежной горке в воскресенье увидятся и она улыбнется ему приветливо, то в лавке, таясь от чужих взглядов, они парой слов перебросятся. Как-то на воскресной службе, посещать которую для гридня было делом обязательным, Роман услышал сзади знакомый шепот:

– Приходи по первой звезде к Перунову ключу:

Одета она была не по-боярски – в простеньком полушубке, валенках и платке, но от этого казалась Роману еще милее.

– Здравствуй, добрый молодец, – голосок её дрожал от волнения. – Поди, замерз?

– С утра жду, – ответил Роман.

– Как так? – удивилась Анюта, наивно поверив.

– Ты сказала «по первой звезде», а не сказала, когда. То ли когда потухнет, то ли когда загорится.

Боярышня засмеялась звонко, но потом с опаской прикрыла рот ладошкой, и тут Роман заметил, что она без рукавичек.

– Позабыла в спешке, – объяснила Анюта.

Роман взял ее сопротивляющиеся руки в свои и стал греть. Румяные от мороза щеки боярышни зарделись еще больше.

– Как птичку держишь, – сказала она, уже не пытаясь освободиться...

Яркие зимние звезды с любопытством смотрели вниз. Через много лет они будут слагаться все в те же созвездия, не изменив своего положения на небе. Что им несколько столетий? А вот от человека, даже от такого, как Анюта, и крохотной памяти не останется...

– Ишь, скорый какой, – засмеялась боярышня, вырвавшись из рук Романа и отбежав в сторону. – Не жених еще, чтобы целоваться. Вот сватов пришлешь...

Со стороны Княжьей дороги послышалось басовитое покашливание верного дворового.

– Никак твоя черноризка? Голосом с морозу погустела.

– Та на печи десятый сон видит, меня от доброго молодца охраняя, – засмеялась Анюта и уже с грустью продолжила:

– Пора мне, Ромша. И так своевольничаю. Не дай Бог, батюшка узнает: Завтра придешь ли?..

Но на следующий вечер Анюта к Перунову ключу не пришла: Едва дождавшись утра, Роман направился в город и битый час крутился под окнами хором боярина Седоватого, пока за замерзшими стеклами не увидел знакомое лицо – заплаканное и невеселое. Увидел всего на мгновение – кто-то властно отстранил боярышню от окна, после чего показалась бородатая физиономия ее отца. Боярин мельком посмотрел на Романа и сказал что-то в глубину комнаты.

Через некоторое время тяжелая калитка боярского двора со скрипом отворилась, пропустив троих дюжих мужиков, которые неторопливо пошли в сторону Романа.

– Чего ошиваешься, паря? – недружелюбно спросил один из них, похлопывая плеткой по сапогу. – Топай восвояси, а то шею намнём.

Случись это полугодом раньше, Роман постарался бы избежать стычки или хотя бы не начинать драку первым. Но сейчас он был почти дружинник, и защищать должен был не только свою честь, но и честь воинского братства, готового принять его в свои ряды.

Роман сбросил полушубок и засучил рукава рубахи:

– Попробуй.

Дворовые знали, с кем имеют дело, а потому решительности не проявляли. Один из них нырнул в калитку и скоро вернулся еще с двумя мордоворотами.

Но тут из-за угла выехало пятеро конных гридней во главе с седоусым старшим.

– Подсобить, Ромша? В самый раз погреться.

Гридни уже готовы были спешиться, но старший жестом их остановил и обратился к дворовым:

– Скажите спасибо, что боярину Никите служите. Мы бы вам целых костей поубавили.

Дворовые ретировались, и гридни с посвистом и со смехом поехали дальше: Роман собрался уходить, когда из ворот вышел еще один дворовый и, знакомо басовито кашлянув, сообщил миролюбиво:

– Тебя боярин Никита к себе кличет.

...Никита Седоватый своему родовому прозвищу совсем не соответствовал – у него черная, как у цыгана, борода и такие же черные, без проседи, волосы. Лет ему не больше сорока, роста был немалого, худощавый, с длинными, сильными руками. Одет по-домашнему просто, так же прост был и дубовый стол, за которым он сидел.

Седоватый оценивающе оглядел Романа:

– Как это ты дочку мою приворожить сумел?

– Сам по ней сохну, – сознался Роман.

– Ну, еще бы не сох, – усмехнулся боярин. – Батька приданное богатое отвалит и зятька к делу приставит. Ай нет?

Роман решил, что терять ему нечего. Надо добиваться своего:

– Слыхал я, боярин, что чин высокий к тебе не от отца с матерью перешел. Своим умом и силою добился... И что жену свою, мать боярышни Анюты, ты по несогласию ее отца силой увез. Твоему примеру и последую.

– Вот как: – только и сказал боярин, удивленно хмыкнул и посмотрел на Романа синими Анютиными глазами. Помолчал и неожиданно спросил: – Читать обучен ли? – протянул Роману рукописную псалтырь: – Чти.

Роман стал читать, ни разу не сбившись.

– Чтешь бегло. А счет разумеешь?

– Не хуже любого.

– Ой ли? – засмеялся боярин и стал задавать примеры на устный счет, но скоро согласился с удивлением: – Умеешь.

«Из физики не спросишь? – с ехидством подумал Роман. – Или из химии?».

– Вот что, парень. Давай мы с тобой так столкуемся. Девке моей только четырнадцать лет миновало – замуж ей рано, годика два погоди. Коли чести за это время добудешь, то засылай сватов. Это если Анюта к тебе не остынет – девичье сердце как ветерок: Согласен?

– Согласен, – вздохнул Роман.

...– А что, молодец, – спросил боярин, когда Роман собрался уходить, – драться стал бы один против пятерых?

– Стал бы.

– Ну, так побили бы тебя.

– Нет, боярин, не побили бы.

...Спускаясь по резной лестнице, в одном из цветных окошек терема Роман увидел встревоженное лицо Анюты. Но, видно, его собственная физиономия выражала иное настроение – и боярышня расцвела.

...Отрезвляющие мысли пришли очень скоро. Какие два года! Всего через три месяца все перевернется. Что будет с ней и что будет с ним? «Остался же кто-то из дружины в живых, – думал Роман. – Даже в летописях об этом сказано».

Он впервые поймал себя на мысли, что ему не так уж сильно хочется вернуться в свое время. «Вот если бы весточка моя до родителей дошла»:

... Река времени текла, не замечая, что в ее воды попал кто-то с иных берегов.

Глава тринадцатая

«ВОЛЬНОМУ ВОЛЯ, СМЕЛОМУ ПОЛЕ»

(март 1185-го года)

Последним и самым важным экзаменом на звание княжеского воина было полякование, обычай такой же древний и суровый, как и неулыбчивые прадедовские боги. Для бывалого дружинника, еще не вошедшего в солидные годы, полякование было делом привычным и обязательным. По двое-трое, а кто поопытнее, так и вовсе в одиночку, выезжали молодцы в чисто поле, что тянулось без конца и края в сторону полуденного солнца, не обещая смельчаку ничего, кроме смерти или позорного плена. Где еще разогреешь кровь после долгой и скучной зимы перед очередным «военным сезоном», как не в быстротечных поединках со степняками? Но более всего тянула в поле свобода, там ты сам себе и князь и воевода – только Бог над тобою.

Подтверждение воинской доблести поляковщика становились чубатые головы сраженных им степняков, что крепились к седлу на всеобщее обозрение. Ни богатое оружие, ни доспех, взятые в бою, подтверждением побед не считались – только головы. Впрочем, светловолосая голова русского витязя с таким же успехом могла достаться в качестве трофея какому-нибудь половецкому удальцу. В этом смысле воинские обычаи южных русичей и степняков были очень схожи, а стало быть, долго искать себе супротивника в зыбком пограничье между Русью и Степью поляковщикам не приходилось – сами придут. Тем более, что весной начиналась охота на русский полон.

По обычаю курян молодой воин получал разрешение на полякование после нескольких лет воинских уроков и исправной службы – только группой и с опытными наставниками. Если бы все шло своим чередом, Роману это испытание предстояло года через два, но Срезень рассудил иначе:

– Поляковать поедешь, – и добавил, как бы невзначай. – Один.

Честь для отрока-первогодка немалая – ему доверяли, на него надеялись – но Роману стало не по себе. Страшила не опасность степной экспедиции, а необходимость исполнения некоторых обязательных ее условий. В детстве, читая книжки про индейцев, Роман не мог смириться с их кровожадным обычаем снимать скальп...

– Иль не рад? – усмехнулся Срезень, заметив растерянность своего ученика и, очевидно, понимая ее причину. – Ничего, младень, пора твоей шкуре толстеть помаленьку.

...Перелесок, в котором затаился Роман, раскинулся посреди холмистой, изрезанной оврагами степи. От Курска всего верст пятьдесят к югу, но тут начиналось Поле.

Весна выдалась ранняя – середина марта, а под теплым солнцем трава уже окрасила зеленью склоны холмов. Для неприхотливых половецких лошадей самое время для выпаса – корма добывать из-под слежавшегося снега не надо. Зимой только бескормица да опасение не сберечь полон на обратном пути к перекупщикам сдерживали половцев от зимних набегов на Русь. А весной попробуй сдержи сотни небольших ватаг по пять-шесть человек – стремительных, жестоких и алчных степняков, хорошо знающих местность и как вода между пальцами просачивающихся между русскими заставами. Они спешат, им надо успеть взять больше русичей – через пару недель их ханы кликнут сбор своих войск для очередной войны:

Роман третий день всматривался в степные горизонты в надежде увидеть своего половца. Ему нужен был одинокий и честолюбивый искатель удачи, для которого воинская победа дороже богатой добычи.

Роман насчитал с десяток отрядов по несколько человек, меряться силами с которыми было бы глупо. Наконец, появился одиночка, но даже издали было видно, что это старик, наверное, отставший от своих – в победе над ним чести мало...

Запасы съестного кончались, ночью, опасаясь разводить костер, Роман мерз и даже полушубок не помогал. Надо было вернуться к ближайшей деревне, разжиться продовольствием для себя и для коня, отоспаться...

И вот появился тот, кого он ждал. Своего предстоящего противника Роман сначала услышал, а уж потом увидел – не опасаясь быть замеченным, а наоборот, привлекая к себе внимание, степняк громко свистел, призывая соперников. « Еду, еду – не свищу, а наеду – не спущу» – вспомнил Роман фразу из «Руслана и Людмилы». Половец был молод, нагл и Роман, не колеблясь, вскочил в седло своего застоявшегося жеребца. Он выехал из распадка навстречу пришельцу и ответил на свист свистом.

Степняк аж завизжал от радости, ожег коня нагайкой и рванулся к русичу, на ходу перекинув легкий плетеный щит со спины на левую руку и выставив вперед длинное копье. Видно, он был из знатного рода, иначе бы воспользовался луком, который у его народа считался оружием простолюдинов. Роман избрал тот же способ нападения, и теперь они стремительно сближались. «Как на рыцарском турнире. Только прекрасных дам не видно».

Прежде чем они сшиблись, Роман успел разглядеть полное азарта молодое лицо и белозубую улыбку. Лошадь степняка была ниже, чем лошадь Романа, но седло и посадка всадника выше и неустойчивее. Зато копье было куда длиннее русского. Одним словом, из сёдел они вылетели одновременно.

Опомнившись от удара о землю, Роман вскочил на ноги и выхватил меч. Половец, слегка прихрамывая, спешил навстречу с кривой саблей в руке. Щиты оба потеряли при падении. Сошлись – и сталь зазвенела о сталь. Именно по звону Роман определил, что сабля противника перекалена, а стало быть, хрупка на удар – это знание могло пригодиться.

Степняк, быстрый и ловкий, как кошка, толково рубился, но был самонадеян и нетерпелив – град ударов обрушился на русича и тому стоило немалых трудов выдержать его бешеный натиск. Один раз, поддавшись на незнакомое ему обманное движение, Роман пропустил удар, но старинная кольчуга деда Рожно выручила – зато полушубок поверх брони оказался распоротым от груди донизу. Половец, увидев, что под полушубком русича надета справная кольчуга и, оберегая заточку своей богатой сабли, теперь старался попасть по незащищенным железом ногам, по лицу или по левой руке ниже локтя, зная, что это место на правой у русичей защищено стальным наручем. Но Роман по совету бывалых стариков надел наруч и на левую руку, чего степняк под полушубком видеть не мог. И когда Роман подставил её под саблю степняка – как бы в отчаянной и безнадежной попытке защитить голову – половец вложил в свой удар все, что мог. Он лишь на долю секунды растерялся, когда удар не возымел должного действия, но меч Романа уже перешиб его саблю у самой рукояти.

Половец оторопел. Досада отразилась на его лице, а глаза наполнились слезами. «Хоть извиняйся перед ним», – подумал Роман, но степняк выхватил кривой кинжал и с утроенной яростью кинулся на него.

Что сделал бы на месте Романа Срезень? Да просто развалил бы парня на две половины одним ударом – нож против меча слаб. Но Роман отбросил меч и в свою очередь вытащил из-за голенища засапожник. Довольно скоро он выбил нож из руки противника и стал с удовольствием мутузить половца руками и ногами. Тот и в драке был не промах, но минут через пять лежал с помятой физиономией и крепко связанный.

– Твоя взяла, – сказал он неожиданно по-русски сквозь прерывистое дыхание. – Руби голову, не тяни.

Степняк шмыгал разбитым носом, тщетно стараясь утереть кровь о плечо. Он был не старше Романа, но тоньше его и уже в плечах. Волосы под сбитым шлемом отсвечивали рыжинкой, как у многих его соплеменников, карие глаза на удивление спокойно смотрели на русича.