Текст книги "Король Крыс"

Автор книги: Виктор Доценко

Соавторы: Федор Бутырский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Сам думай! – зло бросил Кактус. – За это ты и получаешь такие бабки!

Спустя полчаса Фалалеев и Артемьев сидели в салоне машины.

Ну, что скажешь? – заведя двигатель, поинтересовался Кактус.

А что я должен сказать?

Умный человек Петруха, не даром в «конторе» работал, – оценил Кактус. – Классно он насчет этого корпомата сказал. Видишь, на каждого можно накопать, даже на святого Петю, если надо.

И на тебя?

Фалалеев явно не ожидал реакции–перевертыша и потому сделал вид, что не расслышал.

А зачем тебе все это надо? Неужели только в том СОБРе дело?

Послушай, – Кактус неожиданно понизил голос до доверительного шепота, – а если мои подозрения подтвердятся…

В смысле?

В смысле, если Лютый действительно с ментами дружбу водит. Если он ссучился? Что тогда делать будем, а?

Я и не думал об этом, – передернул плечами Шмаль.

А ты подумай.

Ну, тогда надо будет его как‑нибудь того… – Артемьев выразительно провел ребром ладони по своей шее. – Убрать в смысле. Только без шума.

Кактус улыбнулся, не скрывая самодовольной надменности.

Правильно мыслишь. А потом?

А что потом?

Кто у нас старшим‑то будет?

Ты, наверное. А больше‑то и некому.

Вот–вот. Некому. Нравится мне ход твоих мыслей, Колян. Нравится. Вот увидишь, со мной все по–другому будет.

Последняя фраза прозвучала так, словно Кактус уже знал: ликвидация Нечаева за «ссученность» – дело решенное или почти решенное.

Примерно в то самое время, когда Кактус поручал Петрухе тайно пробить Лютого, в типовой двухкомнатной квартире московского микрорайона Бутово происходила беседа, имевшая к неудавшемуся покушению самое непосредственное отношение.

В комнате было накурено. Табачный дым стелился под потолком густыми слоями, но собравшимся было не до этого – слишком серьезный повод привел сюда, на съемную квартиру, лидеров коньковских и очаковских бандитов.

Кто это был? – Бригадир коньковских – атлетического сложения мужчина с фиолетовыми наколками на пальцах и кроваво–алым следом ожога на подбородке – вопросительно обвел взглядом собравшихся.

Вроде бы как менты, – бросил неуверенно кто‑то из очаковских.

Коньковский, словно не расслышав этой реплики, продолжал, с огромным трудом сдерживая раздражение:

Ведь все сто раз оговорили: ваши из‑за фургона стреляют, наши – с крыши. На место выезжали, все осмотрели, все прикинули: и маршрут, и время… «Итальянку», мину эту итальянскую, в люк заложили. «Зил» с пацанами вовремя подогнали. И деться‑то тем гондонам было некуда. Еще бы пару минут, и всех их завалили бы на хер!

У нас трое убитых и один раненый, в «Склиф» отвезли, – вздохнул старшой очаковских, невысокий мужчина со злыми кабаньими глазками.

А у нас четыре трупа.

Итоги неудавшегося покушения были неутешительными, и это насторожило недавних конкурентов, заключивших между собой временный союз. В том, что на место перестрелки прибыли менты, ни у кого сомнения не было. Но очаковские решили, что мусора нарисовались с подачи коньковских, те же в свою очередь грешили на очаковских.

Мда, такой вот рамс получается, – вздохнул обладатель кроваво–красного ожога.

И не говори… Кто же знал, что у них менты куплены?

Не нравится мне все это, – поджал губы коньковский. В интонациям его сквозило явное недоверие к союзникам.

Думаешь, нам нравится? Подставили и нас, и вас. У нас, что ли, лучше?

Разбор неудавшегося покушения затянулся, получалось, что ликвидировать лидеров сабуровских вообще не представлялось возможным. Все у них, дьяволов, куплено, везде свои люди. Да и удача на их стороне, не говоря уже о милиции.

Такой вот рамс получается, – задумчиво повторил коньковский. – Что делать‑то будем, пацаны?

Посоветоваться бы надо. С каким‑нибудь умным, опытным человеком, – резонно предложил старшой очаковских.

С кем, например?

Понимаешь, брат, тут действительно невыкрутка получается. Сабуровские для всех – как гвоздь в ботинке. И ботинок не выкинуть, и гвоздь вроде бы не виден. А мешает. Мы‑то можем еще хоть час, хоть день прикидывать, что и как, но ни к чему путному не придем. Вот я и подумал: надо бы с каким‑нибудь авторитетным человеком перебазарить. Может быть, он чего насоветует?

С кем?

С кем? А с дядей Лешей. С Коттоном…

При упоминании о Коттоне, Алексее Николаевиче Найденко, одном из самых авторитетных российских законников, на лице коньковского появилось выражение искреннего и неподдельного почтения.

Так ведь он вроде как не при делах. Навроде «прошляка»…

Не «в законе», а в «короне», – вставил кто‑то. – Говорят, где‑то под Ярославлем живет, огурцы–помидоры выращивает.

Какая разница? Главное, что человек он умный, опытный, уважаемый. Так что, пацаны, съездим к нему или как?

А чо, мысль хорошая, – согласно кивнул старшой коньковской бригады. – Я согласен!

Вот и хорошо: на днях состыкуемся и двинем к Коттону.

10
Патриарх преступного мира

Старинные ходики, висевшие на стене, пробили семь раз, и тотчас же пронзительно резко зазвонил стоявший на прикроватной тумбочке жестяной будильник.

Невысокий жилистый старик, скинув легкое одеяло, тут же нажал на кнопку звонка: будильник, словно поперхнувшись, умолк. Разбуженный пружинисто потянулся, подошел к окну, отодвинул штору и, повозившись со шпингалетом, открыл форточку.

За окном было темно и гадко, с ноздреватого неба сочилась изморось, делая силуэты домов и хозяйственных построек расплывчатыми и невнятными. Облетевшие деревца сада возносили вверх узловатые пальцы ветвей. В разъезженной слякоти колеи грунтовой улицы ртутно блестели лужи, отражая в себе редкие электрические пятна уличных фонарей.

– Надо было пораньше подняться, дел сегодня много, – прошептал старик. Как и многие пожилые люди, он любил разговаривать сам с собой.

Повздыхав, он вышел в сени, где стоял старый, допотопный рукомойник, потрескавшееся зеркало над умывальником отразило в себе причудливые татуировки, почти полностью покрывавшие обнаженный торс.

На груди, по самому центру, распластался крест с распятой на нем голой женщиной, слева от которого синел профиль Ленина и аббревиатура «В. О. Р.». Напротив портрета вождя Октябрьской революции скалилась хищная пасть тигра. На правом предплечье красовался кинжал, который обвивала змея с опущенной вниз плоской головой, а под этим изображением цвела татуированная роза, вокруг которой сжимались витки колючей проволоки.

Нательный натюрморт завершали густые гусарские эполеты на плечах, георгиевские кресты, морда кота и сложная композиция из колоды карт, бутылки водки, шприца, голой женщины и кинжала.

Старик осторожно потроган холодный медный штырек – воды в умывальнике не было.

– Опять Наташка красоту наводила, всю воду потратила, – беззлобно хмыкнул мужчина и, кряхтя, поднял тяжелое ведро, шумно заливая воду в рукомойник.

Официально, по паспорту обладателя татуировок звали Алексей Николаевич Найденко. Но так уж сложилась его судьба, что по фамилии, имени и отчеству его именовали лишь при составлении официальных бумаг: протоколов милицейских задержаний, обысков и допросов, да еще при чтении приговоров в суде. В блатных малявах, на воровских толковищах и даже на ментовских планерках называлось, как правило, не ФИО, а короткое, хлесткое и немного замысловатое блатное погоняло – Коттон.

И неудивительно: из своих шестидесяти двух лет Алексей Николаевич больше восемнадцати провел в местах не столь отдаленных, в сооружениях без архитектурных излишеств, отгороженных от остального мира колючей проволокой. Многочисленные «командировки» лишили Коттона многих радостей вольной жизни, но благодаря железной хватке, природному уму, врожденному чувству справедливости и несгибаемому характеру Коттон заработал несомненный авторитет: он был «коронован» на «вора в законе» в печально известном Владимирском централе еще к начале семидесятых. Немного найдется теперь в России законников старой, так называемой «нэпманской», «босяцкой» формации.

И в том, что к середине девяностых Коттон стал фигурой культовой, символической, не было ничего удивительного. Авторитет его был огромен и неоспорим, а былые подвиги, как, например, виртуозные ограбления квартир ответственных работников ЦК КПСС, секретарей обкомов и даже милицейских генералов, давно уже сделались легендарными. В анналах российского криминалитета Коттон занял достойное место рядом с Сонькой Золотой Ручкой, Мишкой Япончиком и Васей Бриллиантом. Государство также по достоинству оценило заслуги гражданина Найденко, присвоив ему заслуженное звание ООРа, то есть особо опасного рецидивиста.

Патриарх российского криминалитета Алексей Николаевич Найденко несколько лет назад решил навсегда удалиться от дел. На воровской сходке желание пахана уйти на покой нашло понимание и сочувствие: время, проведенное законником в следственных изоляторах, централах, пересылках и зонах, начисто подорвало его здоровье. Вор должен или воровать, или сидеть в тюрьме. Ни на первое, ни на второе у Найденко уже не хватало физических сил.

Уйдя на покой, Коттон наконец‑то осуществил давнюю мечту – поселился в деревенской глуши Ярославской области. Теперь жизнь особо опасного рецидивиста стала спокойной и размеренной. Впрочем, назвать этого человека «прошляком» ни у кого бы не повернулся язык; таких ушедших на «заслуженный отдых» авторитетов когда‑то называли «ворами в короне». Не участвуя в криминале напрямую, Найденко оставался влиятельным и расчетливым идеологом воровского мира: выезжал на самые значительные толковища–сходки, одобряя или отвергая кандидатуры претендентов на «коронацию», выступал третейским судьей в спорах, виртуозно трактуя «понятия», делил между авторитетами сферы влияния, верша судьбы многих.

Конечно, Коттон мог бы запросто поселиться в любой точке мира, мог вести образ жизни, более соответствующий его статусу, если бы не природная скромность да полное отсутствие тяги к излишествам.

«Что мне на «мерсах» кататься да на заграничных курортах пузо нежить, когда кенты в это время будут цемент БУРов своими легкими крыть? – обычно говорил Алексей Николаевич, когда коллеги укоряли его в излишнем аскетизме. – Лучше уж я их подогрею».

Это не было бравадой: большая часть денег, выделяемая старику из общака в качестве своеобразной ренты, шла не на собственные удовольствия, а на зоны, на «подогрев» братвы.

В этом убогом деревенском домике Алексей Николаевич обитал не один. Он поселился здесь с единственным близким и родным для себя человеком, племянницей Наташей.

За свои восемнадцать лет эта девушка хлебнула немало горя: несколько раз ее похищали, чтобы шантажировать авторитетного дядю, а когда тот отказался идти на поводу негодяев, противник Коттона, типичный «новый русский авторитет», подсадил Наташу на мощный психотропный наркотик «русский оргазм», и врачам стоило огромных усилий привести в порядок ее помутившийся рассудок.

Но так уж получилось, что в самые критические минуты и для Наташи Найденко, да и для самого Коттона на помощь приходил Максим Александрович Нечаев. И в том, что девушка еще три года назад наивно, по–детски влюбилась в Лютого, не было ничего удивительного.

Максим не раз наведывался сюда, в деревенскую глушь Ярославской области. И Алексей Николаевич, человек умный, опытный и проницательный, не мог не видеть очевидного: при появлении Лютого племянница застенчиво краснела, иногда отвечала невпопад, но главное – смотрела на гостя столь откровенно–влюбленным взглядом, что даже тому становилось немного не по себе.

Во время последнего приезда Нечаева Коттон спросил прямо: «Как тебе моя племянница? И вообще, что ты собираешься делать?»

Максим многозначительно промолчал, и старик, прекрасно знавший Лютого, понял: это молчание человека, который еще сам не до конца разобрался в своих чувствах…

Покончив с утренним туалетом, Алексей Николаевич быстро оделся и на цыпочках прошел в комнатку племянницы. Наташа тихо спала, свернувшись калачиком; каштановые волосы ее разметались по подушке. Привычно скользнув взглядом по нехитрой обстановке, Коттон заметил стоявшую на прикроватной тумбочке фотографию Лютого, которой еще вчера тут не было, и понимающе хмыкнул.

– Спи, моя хорошая, – ласково прошептал старик, поправляя одеяло.

Удивительно, но в этом человеке, прожившим суровую и трудную жизнь, отправившим на смерть многих, сохранилось столько теплоты и нежности.

Спустя несколько минут Алексей Николаевич вышел на крыльцо. Почти рассвело, и Коттон прикидывал, что предстоит ему сегодня сделать: накопать картошки, свернуть пленку с парников, сжечь старую ботву, наколоть дров.

Коттон уже взял топор, по привычке проверил остроту лезвия ногтем, поставил было полено на чурбан, когда где‑то совсем рядом послышалось урчание автомобильного двигателя.

Это не могло не насторожить – местные сельчане собственных машин не имели, а столичные гости из числа уголовных авторитетов наведывались к Найденко лишь после того, как согласовывали встречу по мобильному телефону.

Отложив топор, Коттон двинулся к калитке. Рядом с забором стояла черная «Волга» с тонированными стеклами. Российский триколор на госномере свидетельствовал, что машина принадлежит ГОНу – кремлевскому гаражу особого назначения. Задняя дверца открылась, и из машины вышел пожилой, спортивного вида мужчина. Безукоризненный серый костюм консервативного покроя, легкомысленной расцветки галстук, старомодные очки в тонкой золотой оправе, ироничная улыбка.

Это был Прокурор.

Как почти все, кто общался с этим загадочным человеком, Найденко не знал ни имени, ни фамилии, ни отчества, ни официальной должности высокого правительственного чиновника, только устрашающий псевдоним. Знал также, что по роду своей деятельности Прокурор занимается проблемами организованной преступности, что его кремлевская должность, которую он никогда и нигде не афиширует, – всесильная и ключевая.

И конечно же, как человек мудрый, наделенный природной интуицией, Алексей Николаевич чувствовал: несмотря на то что они всегда сражались по разные стороны баррикад, кремлевский деятель уважает его, старого уркагана, – видимо, за своеобразную порядочность и верность слову. Впрочем, Найденко тоже ценил Прокурора – за те же самые качества.

Ну, здравствуй, Алексей Николаевич, – приветливо улыбнулся утренний гость, – давно не виделись.

Три года четыре месяца, – напомнил Коттон – несмотря на преклонный возраст, память у него была отменной.

Как дела?

Твоими молитвами, – улыбнулся пахан, прикидывая в уме, для чего Прокурор прикатил к нему из Москвы в забытую Богом и сатаной деревню в такую рань.

А далеко ты забрался. – Обладатель золотых очков с чувством пожал руку Найденко так, словно они расстались вчера вечером, а не встречались больше трех лет тому назад.

Ну, это еще далеко не край света. В последний раз ты отправил меня много дальше. Аж на Колыму, – с улыбкой напомнил хозяин.

Прокурор наклонил голову.

Никаких воспоминаний, никаких мемуаров. Может, все‑таки пригласишь в дом?

Если не побрезгуешь. – Старик приоткрыл калитку, пропуская визитера во двор. – Извини, но завтрака придется немного обождать. Я же не знал, что меня посетит такой высокий гость. А то бы выписал продукты из Елисеевского да повара из столичного «Метрополя».

Спустя несколько минут и гость, и хозяин стояли в небольшой горнице. На лице Прокурора, обычно непроницаемом, отразилась тень удивления: он явно не ожидал, что столь уважаемый и авторитетный человек может жить в таком аскетизме.

Обстановка поражала скромностью, чтобы не сказать бедностью: дешевенький кухонный гарнитур, скрипучий диван, большой стол в гостиной, наверняка сделанный местным деревенским умельцем. Лишь здоровенный чуть не на полстены японский телевизор с видеомагнитофоном и огромный холодильник на кухне несколько не гармонировали с плохонькими обоями на стенах и допотопными ходиками.

Да, вот так живут «воры в законе», как вы нас называете, – со скрытой ехидцей прокомментировал Алексей Николаевич. – Как говорится, бедненько, но со вкусом. Небогато, но чисто. Многие не понимают, приезжают, удивляются, языками цокают, советуют с капустой не жаться. А я и не жмусь: уж лучше я филки, которые мне братва из общака от щедрот своих выделяет, пацанам на зоны отправлю, чтобы те могли здоровье поправить, вволю похавать да ментов купить, оформиться на больничку или условно–досрочное. Я‑то старый, мне уже много не надо. Извини. – Оставив гостя, хозяин вышел из дома и, подойдя к соседней хате, постучал в закрытые ставни.

Клавдия Спиридоновна, прости, что бужу, но ко мне дорогой гость из самой Москвы приехал. Накрой на стол чем Бог послал!

Старуха–соседка, приходящая домработница и стряпуха, была единственной роскошью, которую мог позволить себе ушедший на покой пахан.

Минут через двадцать Коттон и Прокурор уже сидели за накрытым столом. Видимо, домработнице не впервой приходилось принимать ранних гостей.

Водочки? – лучась доброжелательностью, предложил старик, скручивая пробку «Абсолюта».

Я не пью, – поморщился гость.

Вообще?

Приходится иногда. По делу и нечасто. Но по утрам – никогда.

Чем же тебя, дорогого гостя, угостить в нашей глухомани – ума не приложу! – Найденко изобразил на лице простодушие, притворно сконфузился и дурашливо поскреб в затылке на манер вечного героя русских народных сказок, эдакого Иванушки–дурачка. – Ты ведь на своих кремлевских банкетах к икре да балыкам привык. А у меня пища простая, деревенская, зато здоровая. Никакой химии, никаких консервантов. Вот творожок, вот сметанка, вот маслице. Все корова Милка, дай ей Бог здоровья и долгих лет жизни, скотине этой!

Алексей Николаевич, не юродствуй, тебе не идет, – сухо оборвал Прокурор. – Если уж хочешь меня чем‑нибудь угостить, сделай кофе.

Спустя несколько минут высокопоставленный гость помешивал ложечкой дымящийся напиток. Лицо его было спокойным, движения уверенными и точными, будто у человека, который приехал в деревню из Москвы лишь для того, чтобы попить кофе да справиться о делах хозяина.

Коттон выжидающе молчал, не надо было быть большим провидцем, чтобы понять: Прокурор появился тут неспроста и сам заговорит о своем интересе.

Визитер явно не спешил начинать беседу. Старик, хитро щурясь, тоже выжидал – с какой стати он должен спрашивать первым? И вообще, кто кому нужен? Захочет, сам и расскажет, а нет, то вот, как говорится, вам порог.

Ну, а чем ты тут все‑таки занимаешься? – закуривая, поинтересовался гость.

Да так, всем помаленьку. Овощи да корнеплоды выращиваю, а то и груши околачиваю.

А как же твоя братва? – Прокурор стряхнул пепел в пепельницу.

В гости иногда приезжают. Я пацанов всегда вареньем из собственной малины угощаю. Спасибо говорят и еще просят. Хотели даже рецепт у меня взять, так я отказал. Как говорится, ноу–хау, – совершенно серьезным тоном продолжал Алексей Николаевич, и только глаза его смеялись.

Ну, вы‑то тут не только о рецептах варенья беседуете, – едва заметно улыбнулся Прокурор. – Я‑то тебя хорошо знаю.

Ну, зачем же ты так старика обижаешь? – притворно пожаловался хозяин. – Я вон без малого девятнадцать лет зоны топтал, и все меня дорогие граждане начальнички воспитывали: мол, на свободу – только с чистой совестью. Пора, мол, бросать преступный промысел, пора зарабатывать на хлеб честным путем. Вот я и решил их послушаться… Правы они оказались. Это ведь не зазорно – потреблять плоды труда своего. Знаешь, жил когда‑то на свете такой римский император Диоклетиан. Так вот, он на старости лет решил добровольно отказаться от власти. Что и сделал: удалился от мира и занялся разведением капусты. Была у него такая маленькая слабость.

Что не помешало ему через преторианцев диктовать преемникам свою волю, – напомнил собеседник. – Я‑то знаю, что ты только с виду такой тихий. Ты ведь не отказался от своего звания вора?

В каждой нормальной стране кто‑то должен работать, а кто‑то воровать, – спокойно парировал Найденко. – А по–другому и быть не может.

Ну, воровать – это одно. А беспредельничать, как нынешние, – совсем другое.

Старый вор нахмурился.

В мои времена такого не было. Тебе это хорошо известно. Это теперь все изменилось, с ног на голову перевернулось.

Что именно? – улыбнулся Прокурор. – Одни зарабатывают честно, другие думают, как заработанное у них отобрать. Схема одна и та же, только у нынешних бандитов больше наглости, коварства и тоже никаких принципов.

Не скажи! – неожиданно горячо возразил хозяин. – Я иногда газеты читаю, телевизор смотрю – ужас! Внук дедушку топором убивает за пятьдесят тысяч рублей, мать ребенка в проруби топит! Мы воровали лишь у тех, кто имел много и не трудами праведными добро наживал. Или у государства – у него‑то грех не украсть. Но даже у самых отпетых негодяев, ростовщиков и барыг, никогда не забирали последнее. Зачем загонять человека в угол? Это теперешние разденут–разуют до исподнего да еще и удавку на шею накинут!

Имеешь в виду современных бандитов? Всех этих очаковских, коньковских, темниковских?.. Сабуровских? – с легким нажимом на последнее слово поинтересовался кремлевский чиновник.

Да, – твердо ответил пахан. – Пришли наглые, беспредельные отморозки, желающие превратить мир в сладкий пирог для себя и сухую корку для других. Такие могут отобрать последнее у нищего, у ребенка. Даже у собственной матери. – Алексей Николаевич нервно закурил, похоже, повадки нового поколения российского криминалитета серьезно волновали его. – Теперь от блатной идеи не осталось почти ничего. Кроме былой романтики: всех этих песен, рассказов да татуировок.

Кстати, а как тебе сабуровские? – безразлично спросил высокопоставленный визитер.

Коттон поморщился, на лице его отразилась неподдельная брезгливость.

Слыхал, слыхал. Такое же дерьмо, как и остальные. Всюду беспредел, а сабуровские в беспределе – еще один беспредел! Слышал о таких. Воюют со всем миром. Но по сути получается, что одни негодяи уничтожают других негодяев. Они как скорпионы в банке. Пусть стреляют, травят, топят, взрывают друг друга, по мне так чем больше, тем лучше.

Совершенно верно: сабуровские бандиты отстреливают подобных себе. В итоге негодяев становится меньше. И не все ли равно, каким способом сокращается эта популяция? А может, ты считаешь, в подобных случаях цель не оправдывает средства?

Найденко на минуту задумался, а затем взглянул на Прокурора так, словно видел его впервые в жизни.

Вообще‑то я об этом не думал. Но по–своему ты прав. По крайней мере, мне их не жалко. Пусть дохнут, кто‑кто, а я по ним не заплачу.

Безусловно, высокому кремлевскому чиновнику нельзя было отказать в умении находить в разговоре общие точки соприкосновения.

Скрипнула дверь, сидевшие за столом обернулись. На пороге спальни стояла Наташа. Пышная копна каштановых волос, огромные глаза с длинными ресницами, удивительно правильные черты еще заспанного лица…

Ой, дядя, у нас гости, – смущенно запахивая полу халата, из‑под которого белела ночная рубашка, произнесла она, – что же ты мне не сказал?

Познакомься, Наташенька, это мой старинный знакомый, – кивнул Алексей Николаевич. – Большой человек! Спецом к нам из самой Москвы приехал.

Конечно, высокий статус дяди в далеко не законопослушных кругах был известен племяннице. И потому следующий вопрос прозвучал хотя и наивно, но вполне естественно:

Дядя, а он что… тоже «в законе»?

Бери выше, Наташенька! Он и есть сам закон, – улыбнулся хозяин и, заметив на лице гостя мгновенное замешательство, добавил не без ехидства: – Это самый большой авторитет, которого я видел в своей жизни! Правда, не совсем преступный, как он сам почему‑то считает. Ведь государство – это не самый большой преступник, правда? Но все‑таки… Так что, Наташка, смотри и запоминай. Детям, внукам потом будешь рассказывать, с кем базар вела!

Алексей Николаевич, как обычно, немного преувеличивает мои скромные заслуги перед преступным миром, – совладав со своей первой реакцией, нашелся Прокурор и, не желая продолжать тему, перевел беседу в другое русло: – Как ваше здоровье, Наталья Васильевна?

Спасибо. – Девушка потупила взор, она явно не знана, как себя вести.

Не скучно тут, в деревне?

Скучно, вообще‑то, – честно призналась племянница знаменитого вора, – но ничего, иногда с дядей за границу ездим, часто в Москве бываю. Да и времени, чтобы скучать, особо нет: в университет готовлюсь.

Прокурор поднялся и, бросив быстрый взгляд в сторону приоткрытой двери, заметил фотографию Нечаева на прикроватной тумбочке.

Да и к вам, как я понимаю, гости иногда наведываются, – мягко улыбнулся он и осторожно поинтересовался: – Вы ведь по–прежнему дружите с Максимом Александровичем?

Наташа зарделась и пробормотала что‑то невнятное.

Весьма достойный человек, – серьезно оценил Прокурор.

Вы… вы тоже его знаете? – смущенно спросила девушка.

И с самой лучшей стороны. Очень надежный, умный, проницательный. А главное, просто патологически порядочный. Так что, Наталья Васильевна, целиком и полностью одобряю ваш выбор.

Прокурор говорил о Нечаеве, а сам то и дело бросал взгляды на Алексея Николаевича, словно пытаясь определить по лицу старика, известно тому что‑нибудь о роли Лютого в сабуровской группировке или нет.

Старик хмурился – видимо, его всерьез занимали слова высокопоставленного собеседника о пользе мафиозных войн.

Ну что, Алексей Николаевич, – Прокурор обернулся к хозяину, – спасибо за хлеб–соль. Остался бы я с вами еще на пару дней, поговорил бы с мудрым человеком, да некогда, дел у меня много. Надо в Москву. Проводите меня до машины?

Найденко не смог скрыть недоумения: зачем, для чего приезжал Прокурор сюда, за триста километров? Кофе попить? Выяснить мнение его, старого уркагана, об очевидном – об отмороженных негодяях? Так ведь можно было и не спрашивать.

Найденко уже открывал калитку, когда Прокурор как бы между делом произнес: Алексей Николаевич, тут на днях к тебе делегация должна наведаться. Коньковские и очаковские. У них теперь перемирие – с сабуровскими воюют.

Коттон поморщился.

Насчет перемирия и войны знаю. А откуда тебе известно, что они ко мне собрались?

Слухами, как говорится, земля полнится, – улыбнулся Прокурор.

И зачем это они решили меня навестить? – искренне недоумевал Найденко.

За консультацией.

Насчет сабуровских?

Вот–вот. Как, мол, с этими беспредельщиками расправиться? Ну, твое мнение насчет скорпионов в банке я уже выяснил. И целиком поддерживаю. Это ты только мне его высказываешь или всем, кто спросит?

Я своего мнения никогда не меняю, – насупился старик, но, тут же поняв, что именно ради этого высокопоставленный кремлевский чиновник и приехал к нему в гости, добавил задумчиво: – Да, хитро ты меня разговорил. А я‑то сижу, как фраер ушастый, думаю: с какой стати ты сюда прикатил? И когда базар начнешь? А ты, оказывается, незаметно меня к теме подвел, и вот теперь…

Алексей Николаевич, – поправив очки, перебил Прокурор, – мы знаем друг друга очень давно, а потому не будем играть в прятки. Ты всегда был мне глубоко симпатичен. Я говорю это не потому, что хочу сделать дешевый комплимент, чтобы завоевать твое расположение. Просто мне всегда нравился ход твоих мыслей, твоя логика.

Ну, сейчас ты еще скажешь: как много было дано природой этому Коттону и как жаль, что он не употребил свои способности на пользу обществу, которое его вскормило и вырастило, а пустил во вред!

Досадливо махнув рукой, Прокурор произнес:

Я не настроен говорить банальности. А тем более выслушивать их от тебя. Но ведь ты только что сам сказал, что ненавидишь теперешних бандитов?

Больше того – презираю, – твердо ответил старик. – Всех или почти всех.

Я тоже. Но в отличие от тебя я с ними сражаюсь… И поверь – глобально сражаюсь. Вот и получается, что враги у нас с тобой, как ни странно, общие. А потому дам тебе хороший совет: не ввязывайся в криминальные разборки новых бандитов. Не бери на себя ненужной ответственности и не марай своего честного имени. Приедут эти бритые спортсмены советоваться, а ты абстрагируйся. Так будет лучше для всех.

Для всех?

Для всех! – твердо повторил гость.

После чего, пожав татуированную руку хозяина, Прокурор уселся в машину, и спустя несколько минут «Волга», урча мотором, тяжело катила по разъезженной колее.

Найденко так и остался стоять рядом с открытой калиткой, лицо старика выражало глубокую задумчивость. В чем, в чем, а в уме Прокурору не откажешь, эк как завернул‑то! Попробуй не согласись, если тот его собственные мысли вслух высказал? Глубоко вздохнув, Коттон покачал головой и медленно поплелся в дом, продолжая внутренне восхищаться недавним посетителем.