Текст книги "Король Крыс"

Автор книги: Виктор Доценко

Соавторы: Федор Бутырский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

И что же ты понимаешь в жизни? – с печальной улыбкой спросил Нечаев, осторожно высвобождаясь из ее рук.

Если девушка любит мужчину, если она ему… тоже не совсем безразлична… Я ведь не безразлична тебе, правда? – Наташа лукаво заглянула Максиму в глаза и снова обвила его шею руками.

Зачем ты об этом спрашиваешь? Я ведь люблю тебя… по–своему…

Вот видишь! – Удивительно, но Наташа пропустила мимо ушей или сделала вид, что пропустила, последние слова; если мужчина говорит, что «любит по–своему», это вовсе не та любовь, о которой мечтает влюбленная девушка.

Что «видишь»? – Лютый больше не отстранял от себя Наташу.

Если мы любим друг друга… пусть эта ночь станет нашей. – Максим хотел было возразить, но она не дала ему открыть рот. – Я знаю, ты скажешь, что я еще девочка. А ведь я действительно девочка, то есть – девственница. У меня ни с кем ничего не было, – смутившись, продолжала Наташа с подкупающей непосредственностью. – И я люблю тебя. И хочу, чтобы моим первым мужчиной был ты. Да и последним – тоже ты. Первым и последним, понимаешь?

Понимаю, – полушепотом ответил Нечаев.

Она прикрыла глаза, обняла его, прижалась к нему всем телом, дрожа то ли от неизвестности, то ли от нетерпения, и тихо–тихо проговорила:

Поцелуй меня.

Горячая волна нежности захлестнула Максима, осторожно, словно боясь сделать девушке больно, он привлек ее к себе. Затем принялся медленно расстегивать на ней блузку, пуговица осталась у него между пальцами, но через мгновение соскользнула на пол. Наташа, стараясь не встречаться с ним взглядом, стала судорожно стягивать юбку, несколько секунд – и она упала к ее ногам.

Иди… иди ко мне, мой любимый… – Девушка теребила пуговицы на рубашке Максима. – Иди, я хочу быть с тобой всегда и везде… всегда и везде…

Максим осторожно прикоснулся к ее лону своей плотью, но Наташа нетерпеливо дернулась ему навстречу, словно боясь, что он передумает, и тут же тихонько вскрикнула: ощущение было новым и неожиданным. Она пересилила боль и стала двигать бедрами, как это делали героини в фильмах.

Вскоре боль отступила и на смену ей пришло невыразимое блаженство. Наташе хотелось, чтобы оно длилось вечно. Вдруг она почувствовала, как тело любимого напряглось, Максим издал стон, и Наташа едва не задохнулась от счастья. Она тоже вся напряглась, громко вскрикнула и, расслабившись, опустила голову на плечо Максима.

Прошла минута, вторая, третья, прошла целая вечность – так, по крайней мере, показалось Максиму. Наташа не шевелилась, но Лютый, нежно лаская пальцами каждую частичку ее тела, слышал, ощущал, осязал: Наташино сердце трепещет, словно посаженная в клетку птица, а в такт ему пульсирует тоненькая жилка на шее.

– Ой, что это? – Она провела рукой по простыне и прошептала, пораженная своим открытием: – Надо же… кровь?! – И после паузы, счастливая, повторила: – Ты слышишь, милый, кровь?!!

Фосфоресцирующие стрелки часов показывали половину четвертого утра. Тихо бубнило в углу радио, время от времени снаружи доносился металлический скрежет снегоуборочных машин.

Максим лежал у стены, закинув руки за голову. Наташа, опершись на локоть, задумчиво гладила его по голове, и было в этом поглаживании что‑то наивно–детское.

Ты не жалеешь? – шепотом спросил Нечаев.

О чем? – удивилась Наташа.

О том, что… произошло между нами.

Господи! Я же сама этого хотела, – улыбнулась девушка, – если бы ты знал, как давно я об этом мечтала. Сколько раз представляла все это. Твои ласки, руки твои, как ты входишь в меня. Представляла и боялась.

Чего?

Боли! Девчонки, которые уже делали ЭТО, говорили, что очень больно, что ужас просто. А мне было больно только в первый момент, и то не очень, зато потом какое прекрасное чувство! Ради него можно и не такую боль вытерпеть.

Это сейчас… Но, может быть, ты потом пожалеешь?

Ну что ты, – выдохнула Наташа с обидой, – как ты мо–ожешь! Я счастлива! Может быть, ты жалеешь?

Нет. – Максим положил руку ей на плечо. —Я никогда ни о чем не жалею.

Знаешь, если даже у нас с тобой ничего не получится, ну, в будущем, – продолжала девушка, – эта ночь останется в моей памяти на всю жизнь: я ее никогда не забуду, клянусь! И я благодарна тебе.

За что?

За все. За то, что ты не такой, как все. За то, что ты есть в моей жизни. Господи, да просто за то, что ты вообще есть.

Нечаев хотел было что‑то ответить, но осекся – видимо, интуиция, обострившаяся за последнее время до предела, подсказала: сейчас должно произойти что‑то страшное.

И действительно, легкая танцевальная музыка, транслируемая по радио, оборвалась, и из динамика донесся официально–скорбный голос диктора:

К сожалению, этот информационный выпуск мы вынуждены начать с трагического сообщения. Вчера поздно вечером на военном аэродроме недалеко от Москвы во время посадки потерпел крушение и разбился пассажирский самолет «Аэрофлота» Ан-24, выполнявший чартерный авиарейс Екатеринбург – Москва. По предварительным данным, погибли все находившиеся на борту: пять пассажиров и два члена экипажа.

Нечаев сорвался с кровати и, забыв, что он голый, бросился к приемнику, прибавил громкость.

Диктор продолжал:

Сразу же после катастрофы на место происшествия выехали аварийно–спасательные службы Министерства по чрезвычайным ситуациям. Уже обнаружен так называемый «черный ящик», сильно поврежденный при катастрофе. Данные его подлежат расшифровке. Согласно предварительному заключению, трагедия произошла из‑за неблагоприятных погодных условий и халатности диспетчеров.

Максим, что‑то случилось? – Наташа с недоумением смотрела на Лютого.

Случилось… – упавшим голосом произнес Лютый.

Ну что?

Максим быстро оделся.

Наташенька, милая. – Он наклонился, обнимая девушку. – Наташенька, прости, я не могу тебе сейчас рассказать все, что хотелось бы, а обманывать не в моих правилах, тем более тебя. Ходить вокруг да около – это долго, утомительно, грустно. И вообще, не надо тебе теперь вникать во все это. Потом как‑нибудь, хорошо?

На глаза Наташи навернулись слезы, она все поняла.

Ты летел в Москву этим самым самолетом?

Да.

Ты… ты же мог погибнуть! Разбиться! – Она громко всхлипнула.

Мог. Но ведь не погиб. Не погиб, благодаря тебе, милая! Ты меня спасла, – проговорил Лютый и подумал: а так ведь оно на самом деле и есть!

Ты… ты… – При одной лишь мысли, что она могла лишиться возлюбленного, девушка зарыдала.

Не надо. – Максим приобнял ее за плечи. – Ведь все хорошо, мы вместе. Мы всегда будем вместе, поверь мне, милая. Ничего со мной не случилось и не случится. Видишь, я жив, и все у нас с тобой так, как ты хотела. Правда?

Пра–авда, – продолжала всхлипывать девушка.

Максим взглянул на часы: было четыре утра.

Наташа, мне нельзя тут оставаться, – с печалью в голосе произнес Лютый. – Да и тебе тоже. Сейчас мы выйдем, я возьму такси и ты отправишься домой. Да и мне надо в Москву.

Но почему, почему? – рыдала девушка. – Почему никогда нельзя быть счастливым до конца?! Я так мечтала об этой ночи, так надеялась.

Я тоже мечтал. Но ведь это не последняя наша встреча, не последняя ночь!

Ты обещаешь?

Обещаю! – твердо заверил он.

Уже через десять минут Максим усаживал девушку в салатную «Волгу» с таксистскими шашечками. Сунув водителю сто долларов, он демонстративно записал номер машины и данные водительской карточки в блокнот, потом распорядился не высаживать пассажирку у самого дома, чтобы не вызывать нездорового любопытства соседей, а довезти ее до деревенского проселка в полукилометре от села.

– Пока, Наташенька, пока, моя хорошая. – Поцеловав девушку в мокрую от слез щеку, Нечаев с трудом подавил тяжелый вздох. – Не волнуйся, ничего со мной не случится. Все будет хорошо.

Сам Лютый отправился в Москву ближайшим рейсовым автобусом. Еще со времен учебы в «вышке» – Высшей школе КГБ он усвоил: передвигаться на дальние расстояния даже небольшой группой всегда безопасней, чем в одиночку. Именно потому плацкартные вагоны считаются предпочтительней роскошных СВ, а рейсовые автобусы, пусть даже колхозные «пазики» – надежней автомобиля.

Максим, конечно же, понимал: после того, что произошло между ним и Наташей, он не вправе оставлять ее одну. Это событие, может быть, самое серьезное из всех, какие только бывают в жизни девушки.

Но и оставаться с ней он тоже не мог.

Крушение самолета было спланировано и грамотно осуществлено, не надо быть провидцем, чтобы угадать почерк Кактуса. И уж Фалалеев, этот тупой мясной мопс, сжираемый пламенем тщеславия, теперь знал наверняка: лишь по случайному стечению обстоятельств на борту злополучного самолета не оказалось Лютого, под которого эта катастрофа и организовывалась.

Но кто мог поручиться, что этот отмороженный негодяй не отправит в Ярославль бригаду профессиональных убийц?

Остаться в городе с Наташей значило подставить не только себя, но и ее.

Автобус катил по пустынной утренней трассе. Слева и справа белели заснеженные поля, темнели перелески, мелькали деревеньки с маленькими домиками.

Лютый, смежив веки, пытался заснуть, но сон не шел – мысли о случившемся не давали покоя.

Так уж всегда бывает: судьба–проказница требует завершенности рисунка. Когда‑то Максим спас Наташу. Теперь она спасла его.

– Ничто в жизни не происходит просто так, само по себе… – прошептал Лютый, – все имеет свой скрытый рисунок. Но в чем его смысл?

22
На лезвии ножа

Чем дольше размышлял Нечаев над сложившейся ситуацией, тем больше убеждался: шансы у него практически нулевые. Даже то, что он не погиб в авиакатастрофе, а случайно выжил, давало Фалалееву неожиданный козырь: мол, а с чего это вдруг Лютый сошел с самолета в Ярославле, да еще без охраны?

Пацаны разбились, светлая им, бля, память, а он почему‑то – один–единственный! – в живых остался. И вывод Кактуса прозвучал бы для кондовых мозгов рядовой братвы весьма аргументированно: небось, «косячков» в Екатеринбурге напорол, вот и убрал ненужных свидетелей, подложив в самолет взрывное устройство…

Конечно, еще месяцев семь–восемь назад такое обвинение прозвучало бы диким бредом. Лютому достаточно было лишь мигнуть своим «чистильщикам» – и Кактуса, на все сто, разорвали бы на части.

Но такое было возможно прежде, когда Максим имел действенные рычаги управления сабуровской группировкой, когда авторитет его был непререкаем. Увы! В силу сложившихся обстоятельств реальная власть незаметно выскользнула из рук Нечаева, и ее, точно баклан на лету, вцепившись мертвой хваткой, подхватил Фалалеев.

Прежнему лидеру приходилось довольствоваться ролью отставного генерала: его имя все еще внушает врагам уважение и страх, но он не имеет в своем распоряжении даже взвода солдат–новобранцев.

С каждым днем положение Нечаева становилось все более шатким. Все шло к его ликвидации. А теперь еще можно было вменить ему в вину авиакатастрофу на подмосковном аэродромчике. Повод более чем серьезный. А уж если проклятые аудио– и видеозаписи, сделанные на Рязанском шоссе из двадцать первой «Волги», всплыли на поверхность, пока он был на Урале, за его жизнь никто и гроша ломаного не даст.

Таким образом, возвращение в Москву выглядело чистым безумием. Вполне вероятно, что его, каким‑то чудом, – а не чудо ли ЛЮБОВЬ? – уцелевшего, уже приговорили, и очень возможно, что фалалеевские наймиты рыскают по Москве в поисках бывшего лидера.

Но инстинкт опытного бойца подсказывал великую истину бытия: на войне долговременные планы может строить только полный идиот. На войне главное – пережить сегодняшний день.

Прямо с автовокзала Максим отправился на одну из своих многочисленных съемных квартир. Эта, находившаяся неподалеку от Белорусского вокзала, была стопроцентно «незапаленной». По пути он вроде бы не обнаружил никакой слежки, однако меры предосторожности никогда не бывают лишними. Лютый несколько раз пересаживался с одной линии метрополитена на другую, вскакивал в последний момент в уже закрываемую дверь; заходил в недорогие кафетерии и, невзирая на протесты обслуги, покидал их через служебный выход.

Добравшись до дома, незаметно нырнул в соседний подъезд, поднялся на последний этаж и через сквозной чердак спустился на свою лестничную клетку.

Бог бережет только очень береженого! Чтобы выжить рядом с взбесившимся «королем крыс», не вредно самому поберечься.

Приняв душ и торопливо выпив кофе, Лютый уселся за кухонный стол с листком бумаги и карандашом. Еще по дороге из Ярославля он решил составить схему – для пущей наглядности.

Точкой отсчета была ликвидация сабуровского мафиозного сообщества. Максим начертил на листке кружок и вписал в него аббревиатуру КК, то есть «король крыс».

Для стопроцентно успешной ликвидации следовало закончить подготовку информационных баз данных и на очередной встрече с Прокурором передать ему дискеты и мультимедийные компакт–диски с записями. Рядом с кружочком появился квадратик, и Максим аккуратно вписал в него слово «Прокурор».

Однако завершить подготовку информации, а тем более встретиться с руководителем столь сильно засекреченной структуры, какой являлась КР, Лютый пока не имел возможности: за ним по всему полю охотился Кактус.

Фалалеев, впрочем, не мог просто так завалить бывшего лидера. Чтобы безболезненно вписаться в роль «разоблачителя» и в результате Занять место Нечаева, требовался серьезный, убойный по своей силе повод. Конечно, крушение самолета можно было бы запросто списать на единственного выжившего Лютого. Повод был неслабый, но при всем при том прямых улик в причастности Максима к диверсии Кактус не имел, их просто не существовало. К тому же в случае предъявления подобной претензии Лютый мог запросто связаться с екатеринбургским Шницелем, и тот наверняка подтвердил бы «правильность» поведения московского гостя.

Таким образом, единственным реальным козырем для Фалалеева явились бы злополучные записи, сделанные на Рязанском шоссе.

Карандаш стремительно летал по бумаге: между кружочком с аббревиатурой КК и квадратиком со словом «Прокурор» появился эллипс с вписанной в него буквой «Ф» – «Фалалеев». Под вызывающей, как подбоченившийся нахал, «Ф» Лютый поставил знак вопроса и обвел его жирной чертой.

Соединив все значки стрелочками, Максим получил логическую цепочку, своего рода схему собственного положения, которая и должна была стать руководством к действию.

Ситуация вырисовывалась с выпуклостью голографического снимка. В последнем акте этого запутанного спектакля Лютому необходимо вновь предстать в образе безусловного лидера – именно эта роль при ликвидации «короля крыс» дала бы стопроцентный эффект. Единственным препятствием оставался Кактус. Но пока было неясно: имеет он на руках те записи или не имеет?

Нечаев все‑таки склонялся к мысли, что записей у Фалалеева пока нет. И были у него на то свои причины: ранение соглядатая, значительный временной отрезок между памятной встречей на Рязанском шоссе и сегодняшним днем.

Но ведь те проклятые записи существуют в природе! И пока они где‑то лежат, пусть даже мертвым грузом, Лютый не может чувствовать себя спокойно. Эти записи для него как мина замедленного действия.

Максим еще раз обвел знак вопроса карандашом – безусловно, это было самое слабое звено в построении. Но теперь уже стало очевидным: самое слабое, оно и самое связующее.

Когда‑то, еще в Краснознаменной Высшей школе КГБ, знаменитой «вышке», курсант Нечаев М. А. изучал один из многочисленных меморандумов службы государственной безопасности Израиля «Шин–Бет», и простенькая, но очевидная истина одного из пунктов этого документа запомнилась ему навсегда: о надежности или ненадежности любой меры безопасности следует судить по самому ненадежному месту в ней – так о прочности цепи судят по ее слабому звену.

Слабое звено в цепочке определено, вычленено, а это означает, что от абстрактных размышлений пора переходить к конкретным действиям – попытаться отыскать в необъятной девятимиллионной Москве те злополучные записи. И естественно, их автора.

Покойный бандит Минька перед смертью утверждал: тот тип, с которым внуковские схлестнулись в супермаркете на Новочеремушкинской улице, был тяжело ранен и, уходя от преследователей, тащил какую‑то сумку.

Эти обстоятельства, а также цвет и марка машины – серая двадцать первая «Волга» – и оставались пока единственными и очень шаткими фактами, за которые можно зацепиться.

Нечаев пружинисто поднялся из‑за стола, разорвал листок с начерченной схемой, сложил обрывки в пепельницу и поджег. Дождался, пока клочки превратились в ломкие, хрусткие пленки пепла, тщательно растер их в порошок и смыл в раковину.

Потом распахнул форточку и, чувствуя, как улетучивается сладковатый запах гари, двинулся в комнату. Извлек из‑под кровати компьютер–нотбук, установил на столе, включил, ожидая, пока машина загрузится, после чего принялся размышлять, с чего начать поиски.

По мнению Лютого, главная ошибка соглядатая состояла в неудачном выборе автомобиля. Все‑таки допотопный ГАЗ-21 достаточно приметный транспорт на московских улицах. Наверное, в российской столице сейчас куда больше шестисотых «мерседесов» да «ягуаров», чем подобного антиквариата.

К счастью, в распоряжении Максима всегда была самая свежая информация, в том числе и мультимедийные компакт–диски с гаишными базами данных.

Спустя минуту Нечаев уже просматривал информацию, касавшуюся всех автомобилей ГАЗ-21 серого цвета, зарегистрированных в Москве и Подмосковье.

Гаишная база данных включала в себя сведения о марке, цвете, годе выпуска машины, а также о прописке владельца – все, что указывается в техпаспорте. Не исключено, конечно, что соглядатай пользовался той машиной по доверенности, да и прописка могла оказаться липовой, и все‑таки это пока была единственная зацепочка.

Как ни странно, но серых двадцать первых «Волг» в российской столице оказалось довольно много: более трехсот. Помня, что перестрелка в супермаркете происходила на Новочеремушкинской улице, Лютый ограничил район поисков, но это оказался довольно значительный треугольник: Каширское шоссе – конец Ленинского проспекта – Мосфильмовская. Максим исходил из того, что любой человек обычно заезжает за продуктами в тот магазин, к которому привык, в непосредственной близости от его дома.

Спустя десять минут Нечаев уже знал: в этом треугольнике живут пятнадцать владельцев автомобилей ГАЗ-21 серого цвета.

Наиболее подходящих кандидатур было четыре. Первый владелец серой «Волги» и вероятный шпион – Сергей Михайлович Квак – проживал на Ленинском проспекте; второй – Максим Феликсович Полисский – на улице Дмитрия Ульянова; третий – Олег Владимирович Сидько – по улице Кедрова, и наконец, четвертый – Вадим Андреевич Петров – на Новочеремушкинской. Все они жили в двух–трех километрах от того самого продуктового магазина, в котором и произошла перестрелка.

Максим продолжил поиски, теперь главным его орудием стал телефон. Зная, что соглядатай получил огнестрельное ранение, Нечаев прикрепил к своему мобильному прибор для изменения голоса и принялся обзванивать больницы: Склифосовского, «двадцатку», ЦОБ и прочие, где обычно принимают клиентов с пулевыми ранениями. Говорил он сухим официальным тоном, с металлическим скрежетом в голосе, с ходу представляясь сотрудником РУОПа, и уже через двадцать минут получил информацию: ни в день перестрелки на Новочеремушкинской, ни в последующие пациенты с такими фамилиями не поступали.

Это настораживало: то ли соглядатай занялся самолечением (в его положении лучше было не засвечиваться), то ли с ним что‑то произошло…

Внезапно электрическим разрядом кольнуло мозг: а что, если соглядатай скончался от ран у себя дома? Ведь Минька перед смертью утверждал, что мужик с серой «Волги» схлопотал как минимум две пули!

Полученная информация несколько обнадеживала, и кольцо поисков сжималось. Четыре кандидатуры давали определенные гарантии успеха. Но внутри свербело: та серая «Волга» могла висеть на соглядатае по генеральной доверенности, могла быть угнана, одолжена, да и фактический владелец, возможно, никогда не проживал ни по Ленинскому проспекту, ни на Дмитрия Ульянова, ни на улице Кедрова, ни на Новочеремушкинской.

Впрочем, любая информация лучше, чем полное ее отсутствие, да и выбирать, собственно, не из чего.

Одевшись и слегка подгримировавшись, Лютый вышел из квартиры. Он достаточно долго петлял в проходных дворах между домами, прежде чем направился к автостоянке, где его ждал верный железный друг: невзрачные «Жигули» первой модели – так называемая «копейка» – самая неприметная машина для передвижения по городу.

Допотопная «копейка» неторопливо катила по Ленинскому проспекту. Сидя за рулем, Нечаев то и дело бросал цепкие взгляды в зеркальце заднего вида: вот уже четвертый перекресток его преследовал странный «уазик» с надписью «Аварийная служба газа».

Максим чуть притопил педаль акселератора, «уазик» также прибавил скорость, и уже перед следующим светофором стал позади «Жигулей», бампер в бампер.

Лютый сумел рассмотреть водителя: невысокий светловолосый мужчина с любопытством изучал навороченный «понтиак» слева от своей машины и, казалось, не обращал никакого внимания на неказистое изделие автозавода города Тольятти впереди себя.

Едва светофор мигнул желтым, Максим, резко взяв влево, стремительно выкатился на встречную полосу и, едва не оцарапав роскошный «лексус», тут же вывернул руль вправо.

Удивительно, но «уазик» не отставал, правда, теперь он катил чуть поодаль, однако при желании вполне мог настичь «копейку».

Несомненно, это был «хвост».

Максим даже не задумывался, кто его преследует: оперативная машина РУОПа, ФСБ или милиция, внуковские бандиты или люди Кактуса.

Какая разница?

Нечаев не жаждал встречи ни с первыми, ни со вторыми, ни с третьими.

На очередном перекрестке Лютый применил старый, но действенный способ ухода от преследования: неторопливо перестроившись под стрелку вправо, он, естественно, включил правый поворот – «уазик» «Аварийной службы газа» в точности повторил этот маневр. Но едва загорелся зеленый, Максим, не выключая правого поворота, резко вывернул руль налево – преследователь чуть замешкался, но в самый последний момент рванул за «Жигулями». Лютый понял, что за рулем «уазика», несомненно, опытный водитель.

– Опытный, но горячий, – со злостью процедил Лютый сквозь зубы, – слишком уж откровенно ты меня «ведешь». Хорошо, а если вот так?!

Обогнав пассажирский автобус, нечаевские «Жигули» резко взяли вправо и исчезли из поля зрения водителя аварийной машины. После чего, не снижая скорости и не включая поворотов, Максим стремительно свернул в проулок направо – машину занесло на обледеневшей дороге, и Лютый не без труда вывернул руль.

Но каково же было его удивление, когда через несколько минут в обзорном зеркальце заднего вида вновь замаячил знакомый «уазик»!

Казалось, оторваться от этой машины нет никакой возможности. Но для таких случаев у Максима был запасной вариант.

Неподалеку от входа в метро Лютый вырулил на тротуар, резко остановился, выскочил из машины и понесся в подземный переход. Спустя минуту он, бесцеремонно расталкивая пассажиров, уже мчался по ленте эскалатора.

Лютый успел вскочить в вагон метро за секунду до закрытия дверей – это не давало преследователю никаких шансов. А в метро, как известно, все следы теряются.

Через пятнадцать минут Максим вновь был на поверхности. Остановив такси, он попросил отвезти его на улицу Косыгина – там, на платной стоянке, стоял запасной автомобиль: «Форд–Мондео». Неспешно перегримировался, спокойно прогрел двигатель и, неторопливо выехав с места парковки, направился в район Ленинского проспекта.

Однако на этот раз Лютый не заметил, как следом за ним, аккуратно выдерживая дистанцию, покатило два джипа: этим машинам, как известно, отдают предпочтение три категории российских граждан: бандиты, офицеры РУОПа и богатые фермеры. Темная тонировка стекол, вызывающе наглая манера езды, а главное – значительность на физиономиях водителей и пассажиров говорили сами за себя: это были наверняка не фермерские автомобили.

Первые результаты поисков несколько разочаровали Лютого.

Автовладелец Сергей Михайлович Квак, выслушав легенду Нечаева, что, мол, он – представитель автоклуба и интересуется отечественными раритетами шестидесятых годов, с неожиданной бдительностью поинтересовался:

А откуда вам известно о моей «Волге»?

От ГАИ. Теперь за деньги все можно, – спокойно ответил Лютый, прикидывая, насколько убедительна эта версия.

Если вас интересует этот хлам, забирайте, – последовал ответ. – Вон во дворе третий год стоит. Еще и приплачу! – с усмешкой добавил он.

Действительно, под окнами дома бесформенной грудой металлолома возвышался остов двадцать первой «Волги», некогда и впрямь серого цвета.

Автовладелец Максим Феликсович Полисский, выслушав Нечаева, сразу же отвел неожиданного визитера во двор, где в гараже – «ракушке» стоял ГАЗ-21. Однако даже беглого взгляда было достаточно, чтобы сказать – это не та машина. Да и господин Полисский меньше всего походил на человека, шпионившего за ним на Рязанском шоссе. Пообещав прислать Полисскому электронную карточку члена клуба, Максим удалился.

Третьего автовладельца – Олега Владимировича Сидько – дома не оказалось, но «добрые» соседи, которые всегда все знают, любезно сообщили, что его машина уже второй год ржавеет на автостоянке после аварии.

Оставался последний кандидат – Вадим Андреевич Петров.

Лютый быстро нашел дом господина Петрова по Новочеремушкинской, 22 «г» – обшарпанную типовую «хрущевку», стоявшую торцом к улице. Неторопливо осмотрел двор – среди припаркованных машин двадцать первой «Волги» серого цвета не наблюдалось.

Тут Максим чертыхнулся: он совсем забыл, что, по словам Миньки, ту «Волгу» они полностью раздербанили. И конечно же, она никак не могла оказаться здесь.

Лютый поднял голову, определил, где находятся окна квартиры шестьдесят восемь, в которой, если верить гаишной базе данных, прописан владелец антикварного автомобиля, и увидел, что они наглухо зашторены: это насторожило Максима.

Нечаев зашел в подъезд, осмотрелся, нашел среди почтовых ящиков нужный, под номером «68», сковырнул крышку: из чрева ящика посыпались рекламные проспекты и телефонные счета. Стало быть, жилец шестьдесят восьмой квартиры давно не появлялся дома.

Вернувшись к машине, Лютый взял небольшой чемоданчик и при помощи трубки–телефона подсоединился к нужному абоненту – обнаружить искомые проводки в коробке развода кабелей связи не составило большого труда. Прибор, позволяющий прослушать, что происходит в квартире при неснятой телефонной трубке, свидетельствовал о том, что в шестьдесят восьмой никого нет.

Минут через пять Максим уже стоял перед тяжелой металлической дверью квартиры господина Петрова. Оба навороченных замка с секретами не устояли против царской водки: смеси из соляной и серной кислот, которую Нечаев аккуратно закапал в скважину из пипетки.

Осторожный поворот дверной ручки – и Лютый, достав из кармана куртки пистолет и сняв его с предохранителя, шагнул вовнутрь.

В квартире царил полумрак. В нос ударил запах сырости, сгнившего мусора, сапожной ваксы и еще один, забивавший все остальные, густой, сладковато–удушливый, запах разложившейся плоти.

Вонь была настолько сильной, что резало глаза, наждачкой скребло обоняние, и Максим, с трудом подавляя рвотные спазмы, заткнул нос платком.

На полу в прихожей валялась сумка, и от нее в сторону кухни тянулась рваная полоса темнобурых пятен. Прикрыв за собой входную дверь и стараясь не шуметь, Лютый двинулся к кухне.

То, что он там увидел, заставило содрогнуться даже его.

Посредине, между столом и раковиной–мойкой, лежало нечто, отдаленно напоминавшее человеческое тело. От него‑то и шел невыносимый смрад.

Вокруг тела, по контуру, желтела подсохшая жижа. Проваленная грудина, вздувшийся живот, в котором наверняка еще бурлили газы, скрюченные пальцы рук с ошметками бурой кожи.

Гниение до неузнаваемости изменило черты лица покойника: кое–где на щеках и на подбородке кожа лопнула, и в разрывах мяса, залитого подсохшей сукровицей, густо копошились отвратительные белые черви.

Трудно сказать, что было хуже: смотреть на эти останки или вдыхать их смрад, и Максим, тихонько выйдя с кухни, затворил за собой дверь.

Все сходилось: ГАЗ-21 серого цвета, перестрелка в супермаркете с внуковскими бандитами, тяжелое ранение. Более того – подтвердилась и догадка Лютого о предполагаемой смерти соглядатая. Теперь Нечаев мог с полной уверенностью назвать его имя, отчество, фамилию: Вадим Андреевич Петров.

Мозг Максима напряженно работал. В сабуровской группировке был не один Петров, и главарь не мог их всех помнить… Вадим Петров… Крестьянин со шрамом на щеке и руками интеллигента на Рязанском шоссе. Тут как вспышкой озарило – с полгода назад Кактус приводил к нему немолодого, неказистого мужичонку по фамилии, кажется, Петров, бывшего гэбиста. Он, помнится, не уделил новому рекруту преступного мира особого внимания, поскольку испытывал чувство брезгливости к бывшим коллегам, пополнявшим ряды преступников. Но у того Петрова никакого шрама и в помине не было…

«Ну ты, брат, попался, как неопытный юнец», – с досадой подумал Максим: Вадим Петров оказался профессионалом старой школы – нанесенный гримом глубокий шрам на его невыразительной физиономии немедленно бросался в глаза и надолго застревал в памяти.

Нельзя не признать, что Кактус умело работал с кадрами…

Смрад выедал глаза, забивался в нос, и Максиму ничего не оставалось, как открыть все форточки.

Он перенес сумку из прихожей в спальню, вжикнул замком – «молнией» – на пол посыпались какие‑то шнуры, соединения, микрофончики, радиоплаты. Последними вывалились микрокассеты, без сомнения, те самые, с Рязанского шоссе.

В спальне стояли и телевизор, и видеомагнитофон. Лютый вставил микрокассету в переходник. Сперва по экрану поплыла какая‑то муть, невнятные абрисы лесопосадок, но вскоре появилась картинка: площадка–отстойник рядом с оживленным шоссе, смазанные контуры проезжающих машин и два припаркованных автомобиля: грязно–белая «копейка» его, Максима Нечаева (та самая, которую пришлось бросить сегодня), и официально черная тридцать первая «Волга» Прокурора.

Общий план сменился крупным, и Лютый невольно вздрогнул: он узнал и своего тогдашнего собеседника, руководителя совсекретной кремлевской структуры, и себя самого, несмотря на то что он прибыл на Рязанское шоссе загримированным, узнать его не составляло особого труда.

Видеоряд получился прекрасным – безусловно, в распоряжении соглядатая была очень качественная шпионская техника. Впрочем, как убедился Нечаев, отлично записался не только видеоряд.