Текст книги "Под крылом - океан"
Автор книги: Виктор Лесков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
8
В ту пору Хрусталев находился вместе с экипажем в профилактории: поработали они зиму неплохо, налетали больше своих коллег, и дали им пару недель отдыха в беленьком коттедже на берегу моря.
Там отдыхали еще и подводники. Развернулось между ними соперничество на волейбольной площадке. Казалось бы, где подводникам тренироваться? Однако в общем счете побед, хоть и нелегких, вели все-таки они. Летчики жаждали реванша.
Вокруг площадки по вечерам собирались дачники – в основном семьи известных в городе людей. Был конец апреля, в море еще не купались, но вечера стояли необыкновенно теплые, почти летние. Естественно, после долгого зимнего сумерничанья никому в это время дома не сиделось.
Не раз замечал Андрей среди зрителей эту черноглазую, лет двадцати двух, девушку: смуглое лицо, тонкий, правильный профиль, никого не замечающий взгляд. Обязательно около нее вился кто-нибудь из модных молодых людей, что-то говорил, жестикулировал, стараясь привлечь ее внимание, но она лишь смотрела на игру. И видимо, знала в ней толк, хотя все время оставалась вроде бы безучастной.
Андрей знал, что ее зовут Леной.
Игры проходили по неизменному сюжету: пока Хрусталев был в цервой линии, вели счет летчики; уходил в линию обороны – инициатива полностью переходила подводникам. Если он успевал снова выйти к сетке – значит, победа за его командой.
В нападении Андрей бил любые мячи. И на каких бы соревнованиях он ни играл – его удара всегда ждали болельщики. Он чуть ли не по пояс выпрыгивал над сеткой, и мяч летел как из пушки к противникам. Зрители взрывались в едином вопле восторга.
Но как ни обидно, а подводникам они все же проигрывали.
И однажды перед началом встречи на площадке появилась Лена в шерстяном олимпийском костюме.
– Буду играть за вас, – объявила она без лишних слов. – Летчики мне ближе. – Голос у нее оказался на удивление приятным, мягким.
– Это нечестно! Не взяли силой, хотите взять слабостью, – посмеивались моряки.
Однако она, не обращая на них внимания, стала разминаться в кругу экипажа Хрусталева. Первый прием низкого мяча – не вытянутыми вперед руками, а снизу в приседе и с шагом в сторону, а затем мягкий пас на удар – за этим движением был виден не энтузиазм любителя-самоучки, а профессиональная подготовка.
– Я стану перед вами, – сказала Лена Андрею. – А ты, отец, иди на подачу, – бесцеремонно распорядилась она.
«Отцу», второму штурману из экипажа Хрусталева, было лет двадцать пять, но наделила его природа шевелюрой Цезаря. Он послушно уступил Лене свое место.
Первая подача подводников – в заднюю линию, двое бросаются за мячом навстречу друг другу, и он свободно падает между ними.
Среди болельщиков оживление.
Вторая подача. Ее принимают в центре площадки, но мяч летит в сторону. Лена потянулась за ним вдоль сетки, достала, но с той стороны уже выставлены чужие ладони.
– Касание! Касание сетки! – тут же засвидетельствовали ошибку подводников болельщики команды Хрусталева, хотя никакой ошибки не было.
Но свисток судьи и указующий перст определили: мяч направо.
– Правильно! Нашим! – ликовали сторонники моряков.
– Куда ты свистишь, кого слушаешь? – немедленно всполошились зрители с другой стороны.
– Спокойно! Судья военный – кого зря не поставят!
Судья – прапорщик – багровел и внимательно вслушивался в гвалт, силясь определить, где же большинство голосов. Он был мудрым судьей и никогда не перечил мнению большинства.
Лена, не приняв во внимание указания судьи, передала мяч подводникам.
– Ошибочка, товарищи! Мяч налево. – И трель свистка утвердила окончательное решение прапорщика.
И третий мяч ушел в сторону. Но Лена уже не пыталась спасти его: злым, хлестким ударом отправила назад, на свою площадку. И ушла!
Судья на скамейке с беспокойством привстал.
Она спокойно сняла костюм и вернулась на площадку в красной с длинными рукавами майке под третьим номером и белых шортах. На колени предусмотрительно были наложены подушечки из эластичного бинта.
– Ну теперь держись! – сказал кто-то.
Реплику она пропустила мимо ушей.
– Оттянись, капитан, на прием. Пас через меня. – И сама отошла на правую половину площадки. – Пусть спецы твои помогают, но не мешают. – Больше до конца игры она не произнесла ни слова.
Первый же мяч Лена мягко приняла и сразу выбросила на удар. Андрей не ожидал от нее такой решительной ставки только на победу и вместе с тем оценил тактический замысел: она специально дала пас повыше, чтобы он успел выйти вперед. Короткий разбег, прыжок – и, сильно замахнувшись, Андрей срезал мяч.
– Эй, колотушка, наших пожалей! Ишь разошелся!
Игра набирала темп. Розыгрыш мяча, и теперь уже Андрей выводил в нападение эту загорелую красавицу. Она не стала хитрить, примеряться, высоко подпрыгнула – стройная, высокая, – прогнувшись назад, и провела удар с разворотом в воздухе. Как будто на одно мгновение оперлась на мяч, и он неожиданно изменил направление, пошел на открытую часть площадки противника.
– Ага-а! – Чей-то возглас прозвучал с торжеством победного клича.
На площадке, казалось, играли только они двое. Легкие, быстрые, словно были настроены на одну волну, и ничто не могло им противостоять, удержать их. Им удавалось все: «вытащить» трудный мяч, и разыграть короткий удар, и нападать из зоны защиты. Болельщики не отрывали от них глаз, забыв свой девиз: не покричишь – не согреешься!
Через полчаса судья известил о проигрыше подводников с разгромным счетом.
Лена, ни на кого не глядя, надела костюм и молча удалилась.
Андрей отдыхал на скамейке, расслабленно вытянув ноги, как боксер в перерыве между раундами. Хорошо он поиграл, черт возьми, хоть раз отвел душу!
Однако не успел еще отдышаться, как перед ним вырос чистенький голубоглазый мальчик лет восьми.
– Дядя, вас Лена просит к машине.
– Куда?
– А вон машина стоит.
На обочине, на выезде из зоны отдыха, стоял зеленый «жигуленок».
Андрей набросил на плечи спортивную рубашку рукавами вперед и пошел следом за мальчиком.
– Капитан, еле выпросила у отца колеса! Хотите в бассейн? Туда и обратно? – Она сидела в машине одна на месте водителя.
– Да, но в таком виде?
– Вы экипированы для бассейна? Отлично.
Некоторое время они ехали молча.
– Меня звать Лена, – первой заговорила она и продолжала без паузы: – Хорошо вы играли, понравилось мне. И грустно сейчас, что завтра мы уже не удивим друг друга, не станем радоваться неожиданной удаче. – Она глядела вперед, и ее будто не интересовало, что на это скажет Андрей. Поправила щиток против солнца. – Мы устремлены лишь вперед. Нас неумолимо уносит время, и мы бессильны что-либо изменить. Все – и хорошее, и плохое – уходит в прошлое, остается позади. Как наша игра. Как вот эти тополя на обочине.
По обеим сторонам дороги шеренгами новобранцев стояли молодые пирамидальные тополя. И каждый из них мелькал в боковом стекле отмашкой финишера.
– Только мудрецам дано останавливать время, – усмехнулся Андрей. – У вас что, в прошлом осталось больше, чем обещает будущее?
– О, с вами, оказывается, можно и поговорить! Но сначала скажите, как вас зовут?..
Он представился по полной форме, как на строевом смотре.
Лена взглянула на него заинтересованно: всерьез ли он? Что за церемония?
Волосы у нее повязаны малиновой лентой, яркие, без помады, губы в легкой усмешке, живой взгляд темных глаз.
– А я знаю, откуда вы приехали. Из Верхнереченска. Угадала?
Андрей не стал отказываться. Знающему человеку определить жителя Верхнереченска не составляло особого труда. По устойчивому, шоколадного оттенка, загару. Только загорали там не на жарком солнце, а на леденящих северных ветрах при ясном небе.
– Мне нравится там атмосфера между людьми. Такая в них доброта, что никогда не забудешь.
– Какими ветрами вы оказались у нас?
– Папа служил. Он у меня тоже летчиком был… Но мне там не хватало «купальни». Я из семейства водоплавающих, не могу жить без воды…
«Да ты же еще совсем девчонка!» – с улыбкой подумал Хрусталев.
Она держалась холодновато и независимо – видно, устала от пошлостей и сусальных ухаживаний…
С этого времени они стали встречаться каждый день. Трудно сказать, кто из них первым потерял голову в этом безотчетном сближении, во всяком случае, последние дни отпуска пролетели у Хрусталева росчерком сгоревшего метеорита в ночном небе.
Он и оглянуться не успел, как наступило время возвращаться в часть.
Лена пришла с ним проститься, ничего не требуя, не заламывая рук, хотя Андрей лучше других знал, что таится за этой маской холодной отчужденности. Он-то видел ее в минуты, когда ничего не надо скрывать.
Весенний парк оживал радостным многоголосием вернувшихся птиц.
– Я не смею тебя удерживать, – говорила она, стоя к нему спиной и рассматривая рисунок косынки в своих руках. – Все на свете кончается, кончилось и наше с тобой время. Однако я буду помнить его…
Она уходила по тонкой зелени пробивающихся трав. Андрей смотрел ей вслед, проклиная себя за чужое горе.
Когда он вернулся в Верхнереченск, дома его ждали письма Тамары. У них давно установилось правило писать друг другу каждый день, и она его не нарушала. Пятнадцать дней он не был здесь, но письма шли день за днем. Как они приходили, так их и складывали, не нарушая очередности.
А сколько же написал он? Кажется, два, только в первые два дня…
Все ее письма лежали высокой стопкой на столе, и ему трудно было прикоснуться к ним. Его останавливала простая мысль: все, что в них написано, теперь адресовано уже не ему.
Андрей сидел в своей гостиничной комнате, не включая света, хотя за окном начинало смеркаться. Кажется, пришла пора медленного отрезвления. Письма, белевшие в полумраке, ждали ответа.
Они будут приходить еще и завтра, и послезавтра – до тех пор, пока он, Хрусталев, не напишет своего письма.
Что же делать? Отмолчаться? Сжечь, не вскрывая конвертов? Обманывать?
Так он и просидел весь вечер, ничего не решив.
Он ходил еще несколько дней, уже точно зная, что напишет ей. А письма шли… И наконец наступил тот день, когда он уже не мог молчать.
«Тамара! Я перед тобой настолько виноват, что объяснения вообще не имеют смысла. Случилось непоправимое, и, чтобы сохранить все наше святым, мне ничего не остается делать, как просто уйти совсем.
Последняя просьба – не надо писем. Любое твое письмо будет только очередным проклятием.
Андрей».
Он исполнил свой долг, одним разом перечеркнув годы ожиданий, верований, любви, перечеркнув и ей всю жизнь. Всего несколько строк нашел он в ответ на сотни ее писем, надежно спасавших его от всех зол в бесконечно длинные последние годы.
И тогда он уже знал, что, теряя ее, ничего не находит. Но об этом боялся думать, пока не опустил письмо в почтовый ящик.
Долго из тех краев шла в их родной город почта. Больше недели получал еще Андрей радужные конверты, а потом их не стало…
И этой недели было достаточно ему, чтобы полностью освободиться от пьянящего увлечения в казавшемся теперь далеком профилактическом отпуске…
Он еще ждал ответа от Тамары, на что-то надеялся. И дождался…
В тот вечер он вернулся с полетов. Его встретила дежурная по гостинице, сияя от важности сообщаемой новости:
– Андрей, к вам жена приехала!
– Вы что, Даниловна, без меня меня женили?
– Нет. Сказала: жена. Я дала ей ключ от вашей комнаты.
И тут его осенило: «Тамара!» Он взлетел по лестнице, ворвался в комнату. За столом, рассматривая фотографию Тамары, сидела Лена.
– Прости, но я больше не могла. Мне надо было тебя увидеть. – Лена подошла к нему, взяла его руку в свои. – Посмотрела на твою любимую, что ж, такую можно любить. – Двинула вверх-вниз замок на «молнии» его кожанки и отошла к окну. – Я сейчас уйду, – помолчав, сказала она. – Просто хочется сказать тебе на прощание несколько слов. Во мне живет идиотское убеждение, что только со мной ты можешь быть счастлив до конца.
Она повернулась, открыто посмотрела в его лицо. Медленно приблизилась к нему и, привстав на цыпочки, осторожно прикоснулась сухими губами к его лбу. Потом пошла к двери.
– Куда же ты сейчас? – пытался было остановить ее Андрей.
– Я зайду к Воробьевым. Мы с ними давно дружим. – И уже с порога сказала последнее: – А в волейбол мы так больше и не играли. Правда, жаль?..
Дня через два состоялся у него разговор с полковником Воробьевым – командиром части. Соглашался с ним Хрусталев, что Лена прекрасная девушка – да, возможно, счастье шло прямо в руки, – но что поделаешь: сердцу не прикажешь, отгорело.
Он все ждал радужного конверта из своего родного города. Но письма Тамары больше не приходили…
А потом, приехав домой в очередной отпуск, так и не смог пройти мимо телефонной будки.
– Это ты, Андрейка? – Помнила Галина Васильевна его голос. – Ой-ей-ей, что же ты наделал?.. Сколько тут всего было… Где Тамара? Уехала она, Андрейка. Вышла замуж и уехала. Он у нее тоже летчик.
У него чуть телефонная трубка из рук не выскользнула. Писала же ему Нина, что якобы Тамара собирается замуж – она точно не знает, раздружились из-за него, – но он ей не поверил. Так трудно поверить в то, во что не хочешь верить…
– Куда уехала? – механически спросил он, понимая, что вот именно теперь случилось страшное, непоправимое.
– В ваши края куда-то. Холмогорье какое-то.
– Да, есть такое, есть, – повторял он, медленно приходя в себя. – Простите, Галина Васильевна, не знал я этого…
Он вышел из телефонной будки и какое-то время топтался на месте, не зная, куда же теперь идти. Но ноги сами собой привели его к Помяловскому спуску, к широкому гранитному парапету над крутизной.
Только теперь все внизу было завалено глубоким снегом…
9
Считай, весь отпуск тогда провалялся Андрей на диване, подложив руки под голову. А через месяц после возвращения в часть уже отбывал в гарнизон Холмогорье.
С полковником Воробьевым, бывшим командиром части, он в друзьях не ходил, и слетали вместе они всего-то раза два – нужен был Хрусталеву плановый контроль техники пилотирования, – а вот как было между ними добро, так и осталось.
Деликатный был человек Иван Прокопьевич! Выведет, бывало, перед строем нерадивого подчиненного, поставит рядом с собой и, не повышая голоса, скажет:
– Ну что вы опустили голову? Посмотрите людям в глаза. Посмотрите, ведь это ваши сослуживцы! Ваша жизнь среди них проходит. А какая цена вашей жизни? Они день и ночь трудятся, а чем вы занимаетесь?
Стоишь в строю, а за спиной кто-нибудь бросит в сердцах:
– Что там много с этим разгильдяем разговаривать? За шкирку его – и в «одиночку» суток на десять!
Большое дело – толковый командир части. Незадачливый берет в основном властью, неутомимо утверждает свое командирское начало, «размахивает шашкой» направо и налево. Сам по себе он большого зла не принесет – остановят сверху. Плохо только, что все достойные люди у него не в почете. Лучше их подальше держать, чем обнаруживать свою заурядность. А честному человеку незачем шапку ломать, однако это воспринимается как вызов. Но зато процветают ловкачи. Такие узлы иной раз накручивают! Беда еще, что переходит эта язва и в следующее поколение – проходимцы сразу все не вырождаются, тянут за собой своих двойников.
А Иван Прокопьевич вроде и грубое слово стеснялся перед строем сказать. Но порядок в части был. И повышения приходили людям заслуженно, и звания не задерживались, и дышалось свободно.
Такая хорошая часть, что уходить оттуда Хрусталеву не хотелось.
Последний разговор с полковником Воробьевым произошел у него после ночных полетов.
Возвращался Андрей с аэродрома пешком, шел не торопясь, забросив за плечо планшет. Любил он такой поздний час, когда все отгрохотало, успокоилось и только из распадка тянется низовой дальний ропот тайги. Отодвинули тайгу от асфальтовой ленты дороги, но пилили не под корень, а чтобы не наклоняться, на уровне груди. И остались по обеим сторонам черные выветрившиеся пни. Стояли как две армии, застрявшие в снегах вдоль нейтральной полосы.
Млечный. Путь высвечивался на черном небе до звездной пыли, походил на размытый след инверсии.
Хрусталева обогнал газик, притормозил.
– Кому это с медведем захотелось побороться? – приоткрыл дверцу Воробьев. – Садитесь!
– Пройтись здоровее!
– Садись, Хрусталев, садись! – узнал его командир полка. – А то до утра будешь идти.
В свете фар вырастали длинные тени, смещались назад, исчезали в летевшей за ними темени.
– Рапорт твой о переводе я пока положил под стекло, – полуобернулся Воробьев с переднего сиденья. – Хотел поговорить с тобой.
От падавшего спереди света его лицо было освещено только наполовину и казалось выполненным лишь прямыми линиями: прямой нос, острый угол губ, высокий лоб. И лишь на щеке, нарушая строгость черт, остался шрам после рваной раны – давняя метка, еще лейтенантом делал вынужденную посадку на лес.
– Я что хотел тебе сказать, – говорил он, глядя перед собой. – Придешь ты в другую часть, кто тебя там знает? Пока разберутся, а время идет. Жизнь не бесконечна. Некогда в ней делать несколько ошибок. Не успеешь исправить. Вчера – молодой, сегодня – перспективный, а завтра – уже в возрасте.
– Товарищ командир, дело-то не в перспективе. Дело в людях. Не могу я с ними чувствовать себя так, как раньше. Все кажется: смешки за спиной, какие-то непонятные взгляды. Лучше я на другом месте начну новую службу.
– Все это уляжется, Хрусталев, пройдет! В другой раз, может, умнее будешь.
Не хотел Воробьев отпускать из части хорошего летчика.
– Нет, товарищ полковник, надо мне перевестись! – сказал, как будто отмел свои прежние доводы, а оставил невысказанным главный.
И Воробьев заметил это. Словно прицелился глазом, посмотрел внимательно:
– Очень надо?
– Очень.
– Именно в Холмогорье?
– Да.
– Хорошо…
Так и оказался Андрей в одном гарнизоне с Тамарой. Предложили ему перейти на более сложный самолет, где должность правого летчика соответствовала его категории. Формально, ни в звании, ни в окладе, он как будто ничего не терял. Но только формально. Однако Хрусталев согласился. Истинную же причину перевода Андрей не решился бы назвать даже другу – Коле Трегубову.
Вечерами долго бродил по улицам городка, чувствуя себя опустошенным и легким, как деревянная матрешка. Издали все казалось иначе. Он приедет, встретит Тамару, возьмет ее руки в свои, и ничего не надо будет говорить.
Но такой встречи не получалось. Может быть, она увидела его раньше и теперь избегает? В самом деле, кто он для нее? Может, живет сейчас совсем другим?
Однажды в конце улицы мелькнула знакомая фигура: белый воротник пальто, такая же пушистая, мягкая шапка. И как будто покатилось сердце. Он догонял ее, оставалось уже несколько шагов, когда она внезапно обернулась. Андрей увидел ее широко раскрытые, испуганные глаза и будто споткнулся. Она смотрела на него, а он уже уходил, уходил как побитый.
Прошло недели три. Андрей не выдержал, позвонил в школу. Она ведь окончила литфак – где же ей быть?
– Тамару Петровну? – переспросила женщина на том конце провода. – Какую? У нас их две.
– Орехову, – назвал он девичью фамилию Тамары.
– Она теперь Игнатьева. Нет ее, в декрет, ушла. И кажется, к матери уехала.
– Разошлась?!
– Да что вы! Александр Иванович у нее находка, а не муж. А кто ее спрашивает?
Вон как – Игнатьева, значит. В трубке давно уже звучали короткие гудки, а Андрей все еще держал трубку. Он слушал их, а перед глазами вставал тот вечер в гостях у Коли Трегубова – и немолодой летчик в кожаной куртке, командир Колиного экипажа…
10
Самолет в развороте все дальше уходил от пепельно-серых облаков. Это были минуты, когда можно расслабиться, осмотреться кругом, потянуться в кресле; когда не надо ни ждать, ни спешить. Короткая передышка, перед тем как снова оказаться в «мешке».
«Все должно приходить в свое время. А если не приходит, то надо брать самому!»
В последнее время Хрусталеву все чаще стали вспоминаться афоризмы Александра Ивановича. Из них постепенно складывалось вполне определенное его кредо.
А что, собственно, брать? Перед тобой открытое всем небо. Правда, для кого-то оно – нечто далекое и бездонное или что-то вроде колеса обозрения, а для тебя – трудовая нива, но может стать и полем боя. К этому ты всегда готов! А какое оно – чистое или туманное, снежное или грозовое – это, в общем, не заслуживающие внимания пустяки.
И когда Андрей Хрусталев без колебаний отправлялся в сложный полет, в его решимости не было ни риска, ни вызова, ни сомнений.
Он хорошо знал свою машину, ее высокие технические возможности, настолько хорошо, что мог выбрать все пределы сложного комплекса различных систем. Показания многочисленных приборов, стрелок, сигнализаторов не казались непостижимым потоком информации, темным лесом. Более того, он понимал малейшее движение любого из своих бесстрашных и надежных помощников, был своим в их мире, и ему оставалось лишь спокойно оценить каждую «подсказку», выверить ее дублером, а затем точным движением штурвала передать машине свою волю.
Для того чтобы так свободно владеть машиной, нужны и знания, и умение чувствовать нюансы в поведении самолета, и четкая быстрота мысли, и хладнокровие, и мужество – нужен весь человек со всей его жизнью.
Однако от человека в полете не всегда уже требуются мужество и другие высшие качества. Небо перестало быть опасной стихией и уже достаточно «заселено» разным людом. И хотя непрерывно повышаются «потолки» самолетов, летчики становятся все ближе к земным заботам. Надежность техники, точность прогнозов, простота выполняемых полетов практически исключили риск. Кто бы из профессиональных летчиков сейчас согласился подняться на «этажерках» первых воздухоплавателей без ознакомительных взлетов и посадок, которые выполняют с инструктором на борту? Многие, но не все!
Знал Хрусталев и таких коллег, кому полет уже не в радость, а в тягость: только бы потихонечку да полегонечку, только бы ничего не случилось до посадки. О каких высотах с ними говорить – извозчики!
Как не вспомнить афоризм Александра Ивановича – «Нам летчики не нужны, нам нужны командиры!»!
А то, что он слаб за штурвалом, Хрусталев заметил давно. И вздумалось же Игнатьеву проверять теоретическую подготовку Хрусталева! Андрею вообще не сиделось в классе: открылся сезон охоты, зорька «горит», а тут вдруг командир с вводными вопросами! Досада, да и только!
Предпосылочка, когда Александр Иванович «погулял» за полосой, уже забылась, все стало на свои места: майор Игнатьев спрашивал как заместитель командира эскадрильи, а капитан Хрусталев держал ответ как рядовой правый летчик. Служба есть служба, и ничего в этом предосудительного не было. Кроме того, и по летной квалификации они стояли на разных ступеньках: на кителе командира красовался значок пилота первого класса, а Хрусталев как вышел из училища в числе немногих отличников пилотом третьего класса, так больше вперед и не продвинулся. И ничего не поделаешь: на правом сиденье выше третьего класса не получишь. Не дают, будь ты хоть племянником Валерия Чкалова или одним из братьев Коккинаки! Сначала надо перебраться на командирское сиденье.
За окном рыжей лисой разгуливала осень, утка шла девятым валом, а тут какие-то простейшие загадки курсантского уровня. Смешно!
Игнатьев сидел рядом, рисовал на листке бумаги стрелки двух приборов, а Хрусталев по этим данным без всяких затруднений отвечал, где находится самолет относительно посадочной полосы. Предполагалось, что они сейчас в воздухе, в кабине самолета, земли не видно и ориентируются они только по стрелкам. Как там по лозунгу? «Успех в воздухе куется на земле!» Сидели, значит, и ковали.
– Молодец, соображаешь, – мягко похваливал Александр Иванович.
Если бы не спешил Андрей, то бог с ним, можно, конечно, решать эти ребусы сколько угодно. А тут просто терпения не хватало.
– Разрешите, командир, вопрос? – не выдержал Хрусталев. – Мы тут спорили, спорили, да так и не пришли к общему выводу, – изобразил он из себя простачка. – Где находится самолет при таких вот показаниях приборов? – И нарисовал положение стрелок, когда машина идет на посадочную полосу при немыслимом боковом ветре. В несколько десятков градусов угол сноса – только в ураган такое может быть, да и то если самолет не развалится. Подобный полет можно сравнить с движением лодки на быстрой речке: чтобы переправиться на противоположный берег при невероятно стремительном течении, нос ее надо держать настолько вверх, по течению, что бокового смещения даже не заметишь. Загадка есть загадка, не зря же говорят, что можно задать такой вопрос, когда десять умных не ответят.
Откинувшись на спинку стула, Хрусталев наблюдал, как Александр Иванович глубокомысленно свел к переносице брови и, подумав, солидно ответил:
– Самолет находится справа от полосы!
Игнатьев повернулся к нему, и Андрей заметил на его обветренном лице промелькнувшую тень не то сомнения, не то испуга.
– Стрелка радиокомпаса стоит на месте, – выделил ее Хрусталев красным карандашом.
Александр Иванович подумал еще, сказал убедительно:
– Идем справа.
– Нет, находимся на посадочном, – не согласился Хрусталев.
– Чего-о? С таким углом?..
Сбил с панталыку Игнатьева этот чертов угол. Заметил командир озорные огоньки в глазах Хрусталева и посчитал, наверное, что тот его разыгрывает.
– Только не на посадочном, – упорствовал Игнатьев.
– Ну что ж, Александр Иванович, спорить не будем. Как говорится, небо нас рассудит, – развел руками Андрей.
– Нет, ты подожди, подожди! Костя, давай разберемся с этим заходом, – позвал Игнатьев штурмана.
Иванюк навалился локтями на скрипнувший стол, мельком взглянул на рисунок и сразу ответил:
– Идем в створе полосы.
– А почему не справа? – усомнился Игнатьев.
– Тогда компас будет отбиваться влево. – Штурман черкнул еще одну линию.
– Ну, что я говорил? – с торжеством посмотрел на Хрусталева Игнатьев.
– Правильно вы говорили, командир, – не моргнув глазом подтвердил Костя.
«Ну и ловок!» – поразился про себя Хрусталев, но вслух сказал:
– Сейчас, конечно, трудно установить, кто что говорил. Проверим все в полете. Там сразу будет видно.
Однако после этого случая Игнатьев не проявлял больше интереса к теоретической подготовке «правака»: как-никак, а ходил Хрусталев в летчиках-инженерах, высшее училище закончил. Сам же Александр Иванович мог похвалиться только давно забытым средним образованием. (Слова-то какие обидные: «среднее образование»!)
По дороге на охоту, под посвист ветра за кабиной, Хрусталев вспомнил об этом экзамене. Если на земле командир вот так ориентируется в элементарных стрелках, то что говорить о полете?! Там подгоняет скорость, отвлекают внимание различные помехи, и опытом установлено, что пятая часть твоих знаний теряется в эмоциях. С чем же тогда ему оставаться? А ведь каждый год летает командир по метеорологическому «минимуму»: заходит на посадку при низкой облачности только по этим стрелкам – подтверждает свой первый класс, и что же, всякий раз держит уши топориком, слушает, что подскажет штурман или кто-нибудь еще из экипажа?
Любопытная ситуация! А на собраниях выступает – одно удовольствие его слушать; «провести задушевку» – лучше него никто не может; изобрести какой-нибудь замысловатый график, в котором сам черт ногу сломит, – кажется, только и создан для таких бумаг Игнатьев. А постичь стрелку компаса, увидеть за ней самолет не может.
Добрался Хрусталев до донышка его знаний, и тогда ему стало ясно, почему Игнатьев так долго не мог стать командиром. Летчиков не проведешь в полете. Заметили старые инструкторы его слабинку и не давали хода. Опасно: прижмет где-нибудь, и положит такой экипаж в землю. Пришлось тогда Александру Ивановичу искать другие подходы к небу…
Хорошо относился к Хрусталеву майор Игнатьев. Вскоре после этого захода на бумаге взял он Андрея к себе в «праваки» вместо Коли Трегубова.
На такое перемещение, пожалуй, никто в части не обратил внимания. Перед началом учебного года всегда переформировывали экипажи в соответствии с новыми задачами. А замена правого летчика вообще факт малозначительный. Кого захотел иметь командир, того и записал: благо своя рука – владыка!
Но Андрея это удивило. Тем более что Николай отнесся к смене командира без всякого сожаления.
Как-то, когда они возвращались после занятий домой, Николай вдруг посоветовал Андрею быть с Игнатьевым поосторожнее, никогда не идти с ним на конфликт.
Игнатьев действительно оказался не простым орешком. И экипаж всегда собирал крепкий, мог положиться на ребят во всем: слово лишнее скажет – не вынесут, в полете что-нибудь случится – ни одна душа не узнает. Толковые все были у него парни, тщательно он их подбирал, и обязательно перспективных – с ними легче!
С дальним прицелом жил Александр Иванович, с дальним!
