Текст книги "Хозяин Амура (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Мы тоже не можем отступить, – сказал я ровно. – Значит, будем драться до последнего.

Переговоры зашли в глухой тупик. Ни одна из сторон не могла уступить, не потеряв чести. Мы стояли друг против друга посреди выжженной степи, и казалось, что выхода нет, кроме как снова проливать кровь, пока одна из сторон не истечет ею полностью.

Мы молчали. Старый эркин Кантегор ждал моего ответа, но отвечать было нечего. Сила на их стороне, а степное слово чести – на его. В этот самый момент, когда, казалось, все было кончено, вперед шагнул Очир.

До того он стоял чуть позади меня, исполняя роль простого переводчика. Теперь же выступил в центр круга, и в его фигуре не осталось ничего от услужливого проводника. Это был посол. Посол великого и грозного народа.

– Уважаемый эркин, – начал он, обращаясь к Кантегору не как равный, а чуть свысока, как говорят с младшим. Говорил он по-монгольски, но каждое его слово, наполненное рокочущими, степными звуками, было весомо, как камень. – Ты говоришь о слове, данном китайскому шакалу. Это слово воина. Но есть слово старше и крепче. Слово побратимов.

Он повернулся и указал на меня.

– Этот русский нойон – мой анда. Мы вместе ели мясо с одного ножа и пили кумыс из одной чаши. Он – друг моего нойона.

Очир сделал паузу, обводя всех тяжелым взглядом.

– Тот, кто прольет кровь моего анды, станет врагом моего рода. А враг моего рода станет врагом всего нашего улуса.

Чтобы его слова не были пустым звуком, он полез за пазуху своего потертого халата. Но достал не оружие, а маленькую, пожелтевшую от времени и прикосновений сотен рук костяшку. Волчью астрагалу. Высушенную кость из коленного сустава степного волка. Древнюю, священную тамгу его рода, знак союза и войны.

Он бережно и с огромным внутренним достоинством бросил ее на землю, в пыль, прямо между собой и ногами эвенкийских вождей.

– Подумай хорошо, эркин Кантегор, – закончил он, и голос его стал тих, но от этого еще более страшен. – Стоит ли золото китайского разбойника большой войны с народом Чингисхана? Сегодня вы убьете нас. Но завтра из степи придут не сто воинов. Придут десять тысяч. И они сожгут ваши стойбища дотла, а ваших женщин и детей уведут. И это тоже будет слово воина. Слово монгола.

В наступившей тишине слышалось, лишь как свистит ветер. Угроза была не просто реальной. Она казалась абсолютной. Это понимал каждый степняк. Старый вождь Кантегор перевел свой взгляд с волчьей кости, лежавшей в пыли, на непреклонное, каменное лицо Очира, потом – на своих воинов. Я видел, как на его морщинистом лбу сошлись глубокие, тяжелые складки. Он погрузился в долгие, мучительные раздумья. И в этих раздумьях решалась наша судьба.

Глава 11

Глава 11

Воздух, казалось, звенел от напряжения.

Волчья астрагала, брошенная Очиром, лежала в пыли между нами – маленький, пожелтевший кусочек кости, который весил сейчас больше, чем все золото Тулишэня. Угроза большой войны повисла над степью, как грозовая туча.

Эвенкийские вожди – старый эркин Кантегор и молодой Чонкой – долго, гортанно переговаривались. Их клекочущий, похожий на птичий, язык был мне непонятен, но я видел все по их лицам. Мудрость и упрямство боролись в глазах старого эркина, он взвешивал на весах чести золото и кровь, и чаша с кровью явно перевешивала. Но молодой был чистой, незамутненной яростью. Его ноздри раздувались, как у взбешенного быка, рука не отпускала рукоять сабли. Он был готов умереть, но не отступить.

Тогда я сделал шаг вперед. Время угроз прошло. Настало время слов.

– Очир, переводи дословно, – сказал я тихо. – Спроси великого эркина… можно ли считать честью слово, данное бесчестному человеку?

Очир перевел. Вожди замолчали, уставившись на меня.

– Вы дали слово Тулишэню, – продолжал я, глядя прямо в глаза старому Кантегору. – Но знаете ли вы, кому вы его дали? Вы думаете, он воин? Нет. Он человек без чести. Он обманывает тех кто ему верит, загоняя в долги обманом, посулами.

Я сделал паузу, давая словам впитаться.

– Но это не главное его преступления. За его спиной стоят «белые дьяволы» – чужаки с запада, которые пришли на эту землю не с миром. Они привезли сюда яд. Опиум. Они превращают воинов в дрожащих рабов, а их жен – в шлюх. И Тулишэнь – их верный пес. Он помогает им травить и грабить эту землю – и вашу, и нашу.

Я видел, как дрогнуло лицо Чонкоя при слове «опиум». Этот яд был известен и ненавистен в степи.

– Великий эркин, – я повысил голос, вкладывая в него всю силу убеждения. – Вы – волки тайги, хозяева этой земли. Скажите мне, разве волк обязан держать слово, данное шакалу, который привел в его лес тысячу ядовитых змей?

Мой последний аргумент, переведенный Очиром, ударил, как обух топора. Образ был прост, жесток и понятен любому степняку. Он попал в самое сердце их мировоззрения. Шакал. Змеи. Волк…

Чонкой вздрогнул, и ярость в его глазах сменилась растерянностью. Старый Кантегор медленно поднял голову, и в его взгляде я увидел нечто похожее на уважение. Он долго смотрел на меня, потом на волчью кость в пыли, и наконец, произнес несколько коротких, веских слов.

Старый эркин Кантегор долго молчал, переваривая мои слова. Ветер трепал седые пряди его кос и перья в волосах Чонкоя. Наконец, он медленно кивнул.

– Ты говоришь правду, русский нойон, – медленно произнес он, и Очир так же медленно перевел. – Твои слова остры, как нож охотника. Шакал привел змей в нашу тайгу. Но слово наше связано. Не только честью, но и золотом.

– Мы в долгу перед Тулишэнем, – с вызовом вмешался Чонкой. – Он простил нашему роду старый долг за соль и порох. И обещал большой куш за ваши головы.

– Сколько? – спросил я прямо.

Названная цифра заставила меня мысленно присвистнуть. Триста лянов золотом, что было эквивалентно трем тысячам лянов серебра. Огромная сумма. Теперь я понимал, как Тулишэнь опутывал долгами и обещаниями целые племена, превращая их в своих наемников.

– Пока мы не вернем ему эту плату, – закончил эркин, – наше слово останется связанным. Мы не можем его нарушить.

Я посмотрел на их непреклонные лица, на сотни воинов, ждущих приказа за их спинами, и принял решение. Безумное, разорительное, но единственно верное.

– Негоже настоящим воинам быть в долгу у шакала! Я отдам ваш долг, в знак уважения к вам. И в знак нашей будущей дружбы, – медленно произнес я подбирая слова.

Левицкий рядом со мной замер, его рука дернулась. Очир удивленно вскинул брови.

Я повернулся к своим.

– Несите все золото, что осталось. Все до последнего золотника. Мои бойцы, переглянувшись, принесли тяжелые кожаные мешки – все, что осталось у нас после закупок в Цицикаре. Почти полпуда чистого золотого песка. Двести лянов. Этого было мало.

В наступившей тишине я повернулся к Очиру.

– Друг, – сказал я, глядя ему в глаза. – Я знаю, что прошу о многом. Но мне нужна твоя помощь. Верни мне тот аванс, что я заплатил твоим воинам. Я клянусь, что верну все с лихвой, как только мы доберемcя до Силинцзы.

Очир, не дожидаясь конца моих слова, шагнул вперед. Он посмотрел на меня, потом на старого эркина, и на его обветренном лице не было ни тени сомнения и молча высыпал золото из своего мешка в общий котел.

– Твое слово для меня весит больше, – коротко бросил он. Остальные монголы, видя это, без колебаний последовали его примеру.

Собрав нужную сумму в несколько тяжелых мешков, я шагнул к эвенкийским вождям.

– Вот, – сказал я, протягивая им золото. – Здесь ваш долг. Верните это его людям. Передайте, что вы больше ему ничего не должны.

Старый эркин Кантегор долго смотрел на меня, потом на золото, и в его глазах я увидел нечто большее, чем просто удивление. Он медленно протянул руку и принял мешки.

Не говоря больше ни слова, он и Чонкой развернулись и пошли к своему войску. Мы видели, как они собрали вокруг себя десятников, как что-то говорили, указывая на нас, на золото, на своих павших воинов.

И затем произошло то, от чего у меня перехватило дыхание. Все войско эвенков пришло в движение. Но они не поскакали прочь. Ровными рядами, в полном молчании, они подъехали к группе китайцев-управляющих, оставшихся от Тулишэня, которые с ужасом наблюдали за происходящим.

Старый эркин Кантегор выехал вперед. Одним движением он швырнул тяжелые мешки с золотом им под ноги.

– Передайте своему хозяину! – проревел его голос, усиленный ветром. – Волки не берут плату от шакалов!

В это время Очир не забывал переводить.

С этими словами он резко развернул коня. И все его войско, как один человек, развернулось следом и встало рядом с нашим гуляй-городом. Плечом к плечу.

Они стали нашими друзьями, нашими союзниками.

Десяток перепуганных китайцев-управляющих и их жалкая охрана оказались в мышеловке. Окруженные, они застыли посреди степи, ожидая своей участи. Их лица были серыми от ужаса.

Для меня решение было очевидным. Это были вражеские снабженцы и, возможно, шпионы. А золото, которое они держали, было нашим по праву.

Я повернулся к Очиру.

– Вернем свое. А их живым возьмем.

Монголы, предвкушая легкую добычу, хищно оскалились и уже натягивали поводья. Но не успели они тронуться с места, как перед ними выросла высокая, сухая фигура эркина Кантегора. Он не кричал. Он просто поднял руку. И сотня монгольских всадников замерла, как вкопанная.

– Нельзя, нойон, – твердо сказал он, и Очир перевел, в его голосе звучало непреклонное уважение к словам вождя. – Сейчас эти люди – послы, хоть и плохого человека. Они везут откуп. Если мы убьем тех, кто везет плату за слово, Тулишэнь скажет всем, что это мы нарушили обычай. Что эвенки – лжецы, которые берут золото, а потом бьют в спину.

Я стиснул зубы так, что заходили желваки. Какого черта⁈ Золото, наше золото, уезжает прочь в руках врага! А я должен просто смотреть! Эти люди – пособники убийц и работорговцев! Какая к ним может быть честь?

– Пусть уходят, – продолжил Кантегор, не обращая внимания на бурю в моей душе. – Пусть доставят ему его золото и наше слово. Слово о том, что волки больше не служат шакалам. Так будет по чести.

Я посмотрел в его старые, выцветшие глаза и увидел в них нерушимую, вековую правоту. Я мог приказать монголам атаковать. И они, связанные моей платой, подчинились бы. Но в тот же миг я бы потерял эвенков. Навсегда. А возможно и уважение монголов. Для этих детей степей слово и ритуал были важнее тактической выгоды. Нарушь я их закон сейчас – и этот союз, скрепленный золотом и общей угрозой, рассыплется в прах.

– Хорошо, – прохрипел я, отменяя приказ. – Вот только мне есть, что им сказать, не прошло пяти минут как я вместе с Очиром поехал к прихвостням Тулушеня.

– Сегодня вам повезло, но только сегодня. Удача вашего хозяина не вечна. Он должен мне очень много, и не золота, а той платы, что взымают кровью. А теперь пшли вон шакалы!

Очир же переводил мои слова. Лица китайцев менялись, когда до них дошло, что их отпускают живыми.

Маленький отряд китайцев, не веря своему счастью, судорожно подобрал брошенные мешки. Они в панике вскочили на коней и, хлестая их, словно за ними гнались все демоны преисподней, ускакали прочь, поднимая за собой столб унизительной пыли.

Спустя час огромное, объединенное войско темной рекой текло по степи, двигаясь к Силинцзы. Земля гудела под тысячами копыт.

* * *

Гонцы, посланные мной, добрались до Силинцзы. Полуживые, на загнанных в пене лошадях, Баоса и его товарищ донесли весть: Смертельная угроза – шесть сотен эвенков идут войной, а я встал у них на пути.

Софрон не стал ждать. Тревога в Силинцзы выла недолго. Собрав всех, кого мог – наш старый костяк, самых верных тайпинов, даже нескольких еще не окрепших раненых – он сформировал отчаянный отряд помощи. Их было чуть больше сотни – горстка бойцов против степной орды. Их план был безумен и прост: выступить навстречу, найти нас и ударить в тыл, попытаться прорваться или умереть, но не бросать своих.

Они шли по степи, напряженно вглядываясь в горизонт. Передовой дозорный прилетел назад, не помня себя от ужаса.

– Пыль! – заорал он, осаживая коня. – На востоке! Орда! Идут на нас!

Софрон и Тит выехали на холм. Картина, что открылась им, лишала всякой надежды. На горизонте поднималось огромное облако пыли, из которого, словно саранча, выплескивалась конная лавина. Сотни и сотни всадников.

– Это они, – глухо сказал Софрон, понимая, что опоздал. Что нас уже смяли, и теперь эта неудержимая сила идет за их душами. – Разворачивай людей. К бою.

Бежать было поздно и бессмысленно. Их маленький, злобный отряд, застигнутый в открытой степи, был обречен.

– Ну, Тит, прощай, брат, – сказал Софрон, проверяя барабан своего револьвера, пока бойцы спешно строили хлипкую баррикаду. – Мы им покажем, как наших обижать. Повоюем напоследок.

– Прощай, – так же прогудел Тит, сжимая в руках ружье.

Они ждали смерти. Но когда авангард орды приблизился, Софрон замер, не веря своим глазам. Впереди этой дикой, чужой армии, ехал он. Курила. Не бежал. Не отступал. Он их ВЕЛ.

– Курила!!! – взревел Тит так, что, казалось, сама степь вздрогнула. – Живой!!! Наши!!!

Два отряда встретились посреди бескрайней степи. Это была сцена, достойная легенд.

– Как?.. – только и смог выдохнуть Софрон, когда первые восторги улеглись. – Мы думали, вы погибли! Мы шли умирать за вас! А ты…

Он обвел взглядом дикую, разношерстную орду – монголов в потертых халатах, эвенков с перьями в волосах и медвежьими клыками на шеях и трудяг на телегах. Потом перевел взгляд на меня и лишь покачал головой.

– Господи помилуй, Курила, кого ты привел… Мы тут думали, как тебя из петли вытащить, а ты… ты привел их с собой. Да с такой ватагой можно до самого Пекина дойти.

А Тит, забыв обо всем, с детским, неподдельным восторгом ходил среди эвенкийских воинов, трогал их длинные копья, цокал языком, разглядывая крепких, низкорослых лошадей и богато украшенные седла.

Путь назад в Силинцзы был веселым и незабываемым. Огромная, разношерстная орда растянулась по степи, поднимая в небо гигантское облако пыли, видимое за десятки верст.

Земля гудела, а Воздух был наполнен гортанными криками погонщиков, резкими командами на монгольском, певучей эвенкийской речью и редкой, но веской русской бранью. Я ехал в центре, между старым эркином Кантегором и хитроглазым Очиром. Мы почти не говорили – перевод был долог и неудобен на скаку, но мы понимали друг друга без слов.

Софрон и Тит, присоединившись к нам со своим маленьким отрядом, поначалу держались особняком, ошеломленные и немного напуганные этим диким, необузданным войском.

На следующий день, к полудню, мы увидели стены Силинцзы.

Когда наша орда вылилась в долину перед крепостью, ворота распахнулись. Из них высыпали все, кто оставался в тылу. Они смотрели на нас молча, ошеломленно. Они провожали сотню бойцов, идущих на верную смерть. А вернулась целая армия.

Этот вечер должен был принадлежать нам.

– Сегодня мы празднуем! – проревел мой голос над притихшей долиной. – Резать лучших баранов! Достать все запасы! Сегодня пируют все – от вождя до простого воина!

Вечером в ямэне, бывшей резиденции Тулишэня, а теперь – моей, кипел дикий, триумфальный пир. Огромные котлы, в которых еще недавно варили баланду для рабов, теперь пузырились наваристым бульоном из баранины. На вертелах над кострами, расставленными прямо во дворе, шипели и истекали жиром целые овечьи туши, распространяя по долине умопомрачительный запах жареного мяса и специй.

За длинными столами, сколоченными наспех из всего, что попалось под руку, сидели они – моя новая армия. Моя орда. Суровые, обветренные монголы Очира пили кумыс из деревянных пиал, их гортанный смех смешивался с тихими, но полными достоинства разговорами эвенкийских вождей. Мои старые товарищи, уже изрядно захмелев, горланили песни, а рядом с ними молчаливой, но грозной силой сидели «факельщики», впервые за долгое время евшие досыта.

И среди этого буйства жизни я увидел его. Сафара!

Он стоял в стороне от шумного веселья, у резной колонны, поддерживающей навес. Он был худ, под скулами залегли глубокие тени, но на ногах он держался уже твердо. Его глаза, раньше горевшие безумным, всепожирающим огнем мести, теперь были похожи на два осколка темного, холодного льда. В них не было ничего, кроме пустоты и цели. Рядом с ним, как неотступная тень, стояла Мэйлин. Она ничего не говорила, лишь поправляла на его плечах овчинный тулуп.

Он подошел, и шум пира, казалось, отступил. Его голос был тихим, глухим, лишенным всяких эмоций.

– Мы взяли город, ты вернулся. Но что с ним? Ты обещал мне его голову!

Глава 12

Глава 12

Я посмотрел на Сафара, потом на вождей, которые с интересом прислушивались к нашему разговору. Вопрос был задан не мне одному. Он был задан всем нам.

– Это хороший вопрос, – сказал я громко, и мой голос заставил притихнуть даже самые дальние столы. – И ответ на него мы найдем вместе. Пойдем Сафар присядем.

И мы направились к столу, за которым сидели Эркин Кантегор, Очир, Чонкой, Орокан, Левицкий, Софрон и Тит! Пне.

– Я думаю все согласны, что Тулишень нам совсем не друг и много крови попил, мой взгляд в первую очередь устремился на Очира и Эркина с Чонкоем.

– Твой враг, мой враг, – легко ответил Очир и перевел мой вопрос Кантегору и Чонкою.

И Кантегор ответил не сразу, не много поразмыслив он кивнул, а Очир перевел его ответ.

– Он хотел воевать нашими руками, настоящий воин так не делает нет у него ни смелости ни духа. Не друг он нам.

– Вот и славно, – улыбнулся я. – Мы не будем гоняться за ним по Маньчжурии, Сафар, – повторил я уже для всех. – Это все равно что гоняться за ветром в степи. Мы расставим сеть. И он сам в нее попадется.

Я обвел взглядом их суровые, внимательные лица. Это были не подчиненные, а союзники. И говорить с ними нужно было как с равными.

– Ему нужно золото, оружие и еда, а так же люди. И он будет вынужден двигаться, чтобы их получить. И мы его изловим. Но для этого мне нужна ваша помощь. Я посмотрел на старого эркина. – Кантегор, твои люди – хозяева этих гор. Никто не знает перевалы и тайные тропы лучше вас. Я прошу тебя и твоих охотников стать глазами этого края. Если вы возьмете под контроль все горные проходы, ни один вражеский лазутчик, ни один караван не пройдет незамеченным.

Затем я повернулся к Очиру.

– Твои монголы рождены в седле. Степь – ваш дом. Я прошу тебя и твоих воинов стать нашими крыльями – патрулировать караванные пути на востоке, что ведут к морю.

Мой взгляд нашел Орокана.

– Тайга вдоль Амура – твоя земля. И уж кому как не тебе стать там и следить за порядком.

Дождавшись когда Очир переведет мои слова я продолжил.

– А на юге, в Маньчжурии, у меня остался должник. Важный чиновник, Чжан Гуань, чью жену мы спасли. Он станет нашими ушами в городах. Его почтовые голуби донесут нам вести о каждом подозрительном движении.

Я выпрямился, глядя в глаза каждому.

– Вот моя сеть. Каждый из вас будет ее узлом, ее неотъемлемой частью. Вместе мы сплетем паутину, которая накроет всю северную Маньчжурию. И рано или поздно этот паук, Тулишэнь, и его хозяин «мистер Текко», вылезут из своей норы. И влипнут. Я не могу сделать это один. Вы со мной?

Вожди молчали, обдумывая мои слова. Первым кивнул Очир.

– Слово анды – закон, – просто сказал он.

Следом за ним, после долгой паузы, медленно кивнул и старый эркин Кантегор.

– Волки охотятся стаей, – пророкотал он. – Эвенки будут с тобой, нойон.

Сафар долго молчал, глядя на меня. Затем на его губах впервые за многие недели появилось нечто похожее на усмешку. Жестокую, хищную, но абсолютно осмысленную. В его глазах больше не было огня слепого мстителя. Там появился холодный, расчетливый блеск охотника, который готов долго, очень долго сидеть в засаде, чтобы дождаться своего зверя.

Разобравшись с этой проблемой, я перешел к следующей.

– Владимир Сергеевич. Нам нужна связь. Быстрая и надежная. Чтобы я знал, что творится здесь если вернусь на Амур. И чтобы вы знали, если на нас снова нападут.

– Гонец? – пожал он плечами. – Три-четыре дня в один конец.

– Долго, – я покачал головой. – Птицы!

Он не сразу понял.

– Почтовые голуби, Владимир. Синь-гэ, как их тут называют. Помнишь нашего друга, Чжан Гуаня? Я поручил ему наладить себе голубятню, но ведь нужна еще одна – здесь, в Силинцзы. Поручаю тебе наладить это дело. Съезди к нему, узнай, где их можно достать, купи, укради, выменяй – мне все равно. Но чтобы через неделю у нас была своя голубятня, два человека, что могут за нею присматривать, и птицы с голубятни Чжана, которые полетят в «родное гнездо» с вестью от нас. Через месяц все должно быть налажено: я хочу чтобы птицы летали между его поместьем и этим городом.

Левицкий, ошеломленный размахом задачи, лишь кивнул.

– Дело непривычное, Серж, но думаю, с голубями управиться не сложнее лошади!

А дальше пошел пир, мы знакомились ближе пили ели и веселись.

На следующее утро, проводив Владимира с небольшим отрядом, я выехал за ворота, надо было трудоустроить явившуюся с нами толпу «кули», а значит – запустить пустующие пока прииски.

Когда мы добрались до них, пришлось на несколько дней по уши погрузиться в хозяйственные заботы. Сотни нанятых в Цицикаре кули разместились в уцелевших бараках, и долина наполнилась звоном кирок и глухим стуком молотов. Я мотался между четырьмя приисками, налаживая все с нуля. Расставлял артели рабочих на самые богатые участки, которые мы определили по захваченным английским картам. Организовывал подвоз леса для укрепления шурфов. Устанавливал нормы выработки и следил за их исполнением.

Лян Фу, ставший моим незаменимым помощником, оказался превосходным, жестким и справедливым управляющим. Он знал своих соплеменников досконально – их лень, их хитрость, их выносливость, знал, чем побудить их к работе, как погасить недовольство. Его слово было для них законом, подкрепленным авторитетом и тяжелой бамбуковой палкой его надсмотрщиков.

Когда производство на приисках было налажено и золотой песок начал стабильным, тяжелым потоком стекаться в нашу казну, появилась новая проблема. Пришла она оттуда, откуда я меньше всего ожидал.

Однажды утром ко мне явился Орокан. Его гладкое, обычно невозмутимое лицо было озабоченным.

– Чужаки, тай-пен, – сказал он коротко. – На реке. Моют золото без спросу.

Я взял с собой десяток бойцов и поехал с ним. В паре верст вверх по течению, на небольшом, еще не занятом нашими артелями участке, мы увидели первую партию «конкурентов». Это были люди свирепого Вана – та самая дюжина бунтарей, что ушла от нас после раскола. Они разбили на берегу убогий лагерь и с лихорадочным азартом, по колено в ледяной воде, промывали речной грунт. Увидев нас, они ощетинились, схватившись за свои тесаки и пики. Ван шагнул вперед. Его лицо было полно угрюмой, бычьей решимости.

– Эта земля теперь общая! – проревел он, и Лян Фу, которого я тоже взял с собой, перевел мне его слова. – Мы берем то, что принадлежит нам по праву!

Я молча смотрел на них. Силой разогнать эту горстку оборванцев не составило бы труда. Но это означало бы нарушить мое собственное слово о свободе выбора.

Я уже хотел было что-то ответить, когда ниже по течению, за поворотом, раздалась незнакомая, чуждая этим местам русская матерная брань. Мы поехали на звук, иии…

И удивительная картина открылась перед нами за поворотом реки! На берегу, у дымного костра, сидела ватага из десятка бородатых, оборванных мужиков. С первого же взгляда было понятно: все они были русскими. Перед ними на рогоже лежала небольшая, но весомая кучка намытого золота, которую они с азартом делили. Рядом, в воде, их товарищи, такие же дикие и заросшие, работали лотками. Заслышав топот коней, они подняли на нас полные изумления глаза.

Встретили нас с недоверием и враждебностью. Из-за спин «черных копателей» тут же появились ружья.

– Ты еще кто такой? – хрипло спросил их атаман, косматый, рыжебородый мужик, похожий на лешего.

– Я тот, кто не даст хунхузам вырезать вас всех сегодня ночью, – ответил я спокойно. – А зовут меня Тарановский. Эта земля, – я обвел рукой ущелье, – теперь живет по моим законам. А вы кто такие будете?

После недолгих запирательство мужики раскололись. Оказалось, слухи, как круги по воде, разошлись не только на юг, но и на север. Казаки, ушедшие домой с богатой добычей, разнесли по амурским станицам весть о том, что в маньчжурских горах нашлось новое золотое дно. И вот – первые ласточки, самые отчаянные и жадные до фарта мужики, уже переправились через Амур и добрались сюда. Первые «дикие» русские старатели.

Я смотрел на этих бородатых сибирских «аргонавтов», осознавая, что столкнулся с проблемой куда более сложной, чем можно было бы подумать с первого взгляда. Война была проще – тут ты, тут враг, стреляй и руби, пока не победим. Здесь же, на этой «ничейной», но богатой земле, начиналась борьба за справедливость. И нужно было срочно решать, какова она будет. Прогнать этих мужиков? Убить их? Или что? Как поступить, чтобы не просрать свой проект, но и не стать Тулишеном?

Вечером того же дня в моем штабе-фанзе на ближнем прииске было шумно и тесно. Я собрал совет по поводу «диких старателей». Здесь были все, кто составлял костяк моей новой власти. Вопрос стоял один, острый, как лезвие ножа: что делать с «дикарями»?

Первым, ожидаемо, взял слово Лян Фу. Одного взгляда на него хватало, чтобы догадаться: он за жесткие меры. Так и оказалось: в его речи зазвучала холодная, идейная убежденность тайпина.

– Тай-пен, эта земля и все ее богатства теперь принадлежат нашему братству. Мы отвоевали ее у яо кровью. Эти люди, – он презрительно повел подбородком в сторону, где, как мы знали, гуляли русские старатели, – они воры. Они пришли на нашу землю, чтобы втихую грабить то, что принадлежит всем. По закону Небесного Царства, их следует изгнать. А если будут упорствовать – уничтожить.

Его слова упали в тишину. В них была своя, страшная логика.

– Ну чего уж так сразу… уничтожить, – пробасил Тит, которому претила любая несправедливость. – Мужики просто работать хотят. Золотишка намыть, детишек накормить. Чего их обижать-то? Они ж не хунхузы.

– Сегодня не хунхузы, а завтра, хлебнув водки да поделив добычу, передерутся – вот тебе и хунхузы, – вмешался Софрон. Старый каторжанин знал цену человеческой жадности. – Но и с русскими ссориться нам не с руки,. Свои же. По-божески ли – своих с золотой жилы гнать?

Слушал я их, и в голове моей билась одна простая мысль. Все вы, ребята, неправы. Я мог поступить как Лян Фу – и превратиться в идейного тирана. Мог послушать Тита – и допустить анархию, которая неизбежно закончится поножовщиной. Мог последовать совету Софрона – и получить в своей долине неуправляемую вольницу. Все это были пути в никуда. Нужен был третий путь. Мой.

– Живешь – дай жить другим, – сказал я наконец, и Лян Фу тут же перевел мои слова. Все взгляды обратились ко мне.

– Все, кто пришел на эту землю с миром и с желанием работать, – могут оставаться. И русские, и люди Вана. Я не буду им мешать. – Я сделал паузу. – Но – с этого дня они живут по моим законам.

И я изложил им свой план, простой и жесткий, как солдатский устав.

Первое. Все старатели, находящиеся на нашей территории, подчиняются моему суду. Любое убийство, воровство, пьяный разгул, насилие над женщинами будут караться. Быстро и жестоко. В основном – смертью.

Второе. Все артели платят в общую казну четверть от всей своей добычи. Это не грабеж. Это – налог. Плата за порядок и защиту от хунхузов, которую обеспечиваю я и моя армия.

И третье. Все боеспособные мужчины, находящиеся здесь, автоматически зачисляются в отряды самообороны. И по первому моему сигналу, по первой тревоге, обязаны явиться с оружием в руках и встать в общий строй.

– Они могут мыть здесь золото, – заключил я, – но они больше не «дикие». Теперь они – часть нашего края, со всеми правами и со всеми обязанностями. Кто не согласен – может убираться. Но без золота, что уже намыл на моей земле. Так же каждый должен будет получить разрешение. Бумагу или табличку.

В фанзе снова воцарилась тишина. Мои командиры смотрели на меня по-новому. Они увидели не просто атамана, не просто предводителя. Они увидели законодателя. Того, кто на этой дикой, беззаконной земле, политой кровью, пытался впервые начертать контуры будущего государства.

На следующий день, в сопровождении своего конвоя – десятка мрачных, монголов и своих старых товарищей-каторжан, – я отправился объявлять новый закон. Это была не просто поездка. Это была демонстрация силы.

Первыми мы навестили людей Вана. Они встретили нас угрюмо, сбившись в кучу, их руки лежали на рукоятях тесаков. Сам Ван вышел вперед, его лицо было полно враждебного, бычьего упрямства.

Я не стал тратить время на уговоры. Через Лян Фу я коротко и четко изложил им свои три условия: суд, налог, воинская повинность.

Поднялся недовольный ропот.

– С какой стати мы должны платить⁈ – проревел Ван. – Мы сами себя защитим!

– Вчерашней ночью вы чуть не перерезали друг другу глотки из-за дележа добычи, – ответил я так же громко. – Я слышал ваши крики. А когда придут настоящие хунхузы, сотня стволов, что вы им противопоставите? Ваши ножи?

Он молчал, скрипя зубами от злости.

– Я не просто беру с вас дань, – продолжал я. – Я предлагаю вам сделку. Я даю вам порядок. И защиту. Мои бойцы будут охранять это ущелье, мои разведчики – следять за перевалами. А главное, – я перешел к решающему аргументу, – я обеспечу вас едой. Вам не придется тащить рис и чумизу за сотни верст, рискуя нарваться на бандитов. Раз в неделю сюда будет приходить караван с продовольствием. Дешевым. И я же буду скупать у вас золото. По честной цене, без обмана, которым вас кормят ростовщики в Цицикаре. Вы получаете безопасность и торговлю. А я – солдат и четверть вашей добычи. По-моему, справедливо.

Они слушали, и на их угрюмых лицах упрямство медленно сменялось задумчивостью. Предложение было слишком выгодным, чтобы от него отказываться. Они посовещались и, бросая на меня злые, но уже не враждебные взгляды, согласились.

С русскими старателями разговор вышел короче и проще. Их рыжебородый атаман, выслушав меня, лишь хмыкнул в усы.

– Что ж, барин, похоже на правду, – сказал он. – Порядок – дело хорошее. А защита от этих чертей нам и впрямь не помешает. Да и тащиться с песком в город – дело рисковое. Будь по-твоему. Четверть так четверть. Но если обманешь с ценой – пеняй на себя.

Я кивнул.

– Я не обманываю! Мое слово стоит дорого!

С этим мы и расстались. Закон, подкрепленный силой и осознанием взаимной выгоды, начал действовать. Дикая вольница начинала обретать черты натурального государства.

Решение «не обижать» диких старателей имело свои минусы. Главный, на мой взгляд – это то, что при промывке они теряли много золота. Самое мелкое, пылеватое золото надо было промывать ртутью или цианидом, чего у «дикарей», понятно, и в помине не было. Но я решил, что в будущем, как только представится такая возможность, налажу тут амальгамацию также, как и на Амуре.