Текст книги "Хозяин Амура (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Началось ожидание. Мы залегли в густых, пыльных зарослях, превратившись в слух и зрение. Жаркое полуденное солнце пекло нещадно. Над головой монотонно гудели насекомые. Воздух был неподвижен и тяжел, пах горькой полынью и пылью. Час сменялся часом. Тишина становилась почти невыносимой, и я уже начал сомневаться в собственном плане. А что, если они не купились? Что, если пошли другой дорогой или вовсе отказались от погони?

Но я гнал эти мысли. Они должны были прийти. Их жадность, уязвленная гордость и уверенность в том, что мы – легкая, трусливая добыча, должна, обязана была привести их к нам!

И вот, когда солнце уже начало клониться к закату, старый казак Парамон, лежавший рядом, вдруг напрягся. Он приложил ухо к земле.

– Идут, – прошептал он, – как есть идут! Кони иноходью скачут. Много!

Я тоже припал к земле. Сначала это был лишь едва уловимый гул, вибрация, бегущая по пересохшей почве. Но с каждой минутой она становилась все отчетливее, превращаясь в дробный, размеренный перестук.

Стук десятков конских копыт.

Глава 6

Глава 6

Стук копыт становился все отчетливее, и вскоре из-за поворота показался головной дозор – трое всадников в до боли знакомых синих халатах. Они ехали беспечно, растянувшись по дороге, уверенные в своем полном господстве на этой земле. За ними, поднимая тучу пыли, двигался основной отряд. Присмотревшись, я заметил, что конных хунхузов человек сорок, не больше. Видимо, остальным не хватило лошадей для погони.

Они въехали в лощину. Мои люди дисциплинированно ждали сигнала. Прекрасная маскировка делала свое дело: хунхузы и не догадывались о засаде. Лишь высокие, густые стебли гаоляна по обе стороны дороги, казалось, лениво качались на ветру. Я ждал, давая им втянуться поглубже, в самое сердце заботливо приготовленной западни. Когда последний всадник миновал позицию Левицкого, мой крик разорвал тишину.

– Огонь!

И лощина взорвалась грохотом. Короткий, как удар топора, слитный залп ударил по колонне. Свинцовый ливень буквально смел хунхузов с седел. Лошади дико заржали, вставая на дыбы, сбрасывая раненых и мертвых. Отстрелявшись из ружей, мы взялись за револьверы. Передние ряды смешались с задними, превратившись в воющую, мечущуюся кашу из тел, конского храпа и предсмертных криков.

Частый огонь из револьверов, прицельный и хладнокровный, довершил разгром. Не больше пятнадцати хунхузов, уцелевших в этой мясорубке, сумели развернуть своих обезумевших коней и, не пытаясь отстреливаться, в панике хлестали их нагайками, уносясь туда, откуда пришли.

Преследовать их я не стал. Ловушка захлопнулась идеально, и искушать судьбу, бросаясь в погоню по неизвестной местности, было бы несусветною глупостью.

Бой длился не больше минуты.

Потерь с нашей стороны не было – лишь один из каторжан получил легкую царапину в плечо.

– Прикончить раненых, – бросил я коротко. – Оружие, порох, лошадей – собрать!

Мы вышли из укрытий и методично начали добивать раненых и еще живых, кого-то придавила лошадь, кто-то неудачно выпал из седла, а кого-то выбила пуля. Вот уж кого было жалко, так это коней.

Мы быстро собрали трофеи – занятие, всегда веселящее кровь воинов. Особенно радовался Парамон, подбирая брошенный кем-то почти новый штуцер. Один из убитых хунхузов был совсем еще мальчишкой, лет шестнадцати. Старый казак, перевернув его тело сапогом, лишь сплюнул в сторону.

– И этого черти в пекло утащили… – проворчал он. – Совсем щеглов набирать стали.

На нашу долю досталось пяток целых коней – не самой лучшей стати, но вполне пригодных под седло, дюжина исправных фитильных ружей, порох и пули. Негусто, но в нашем положении – и то хлеб. А самое главное – теперь безбоязненно можно было двигаться дальше. Вряд ли какая-нибудь мразь посмеет нас теперь потревожить.

Эйфории от легкой победы не было – скорее, осталось мрачное чувство исполненного долга, как у волков, задравших наглую собаку, что забрела на их территорию. Мы ехали по той же плодородной долине, и мирный, почти идиллический пейзаж теперь, после въевшегося в ноздри запаха крови и пороха, казался чуждым, почти нереальным.

По обе стороны дороги трудолюбивые маньчжуры и китайцы убирали урожай. Их терпеливый, вековой труд был виден во всем: в аккуратных крестах сложенной чумизы, в золотых горах кукурузы у каждой фанзы, в том, как сытые быки без понукания тащили по полю легкие санки, груженые урожаем. Но на лицах этих людей не было радости хозяина, собирающего плоды своих трудов. Был лишь страх и покорность судьбе.

– Посмотри на них, Владимир, – сказал я тихо, обращаясь к Левицкому, который ехал рядом. – Какой честный, порядочный народ. Вспомни, как благородно сказал умирающий хозяин той фанзы, где мы приняли бой: «Я исполнил долг гостеприимства». Признаюсь тебе, я раньше думал, что китайцы – все как один лживые, изворотливые твари. Но нет. У них тоже есть благородство! И ни один из них не ест даром хлеб, каждый гнет спину от зари до зари. А любой башибузук, любой вшивый бандит делает с ними что хочет.

Левицкий молча кивнул. Мы как раз проезжали по местности, где следы этого насилия виднелись повсюду: брошенные, почерневшие от дождей фанзы, целые деревни, от которых остались лишь заросшие бурьяном остовы.

– Шайка в сорок сабель, которую мы только что раскидали, – продолжал я размышлять вслух, – держала в ужасе всю эту долину. Всю! Сотни, тысячи душ. Одной роты наших стрелков хватило бы, чтобы очистить этот край от Силинцзы до самого Желтого моря. А так здесь на сотни верст царит закон сильного. Несчастные местные жители: китайцы, эвенки, нанайцы, маньчжуры – рабы китайских ростовщиков, таких как Тулишен, и их хунхузов, выбиваются из сил, как волы, таща на себе все хозяйство этого края. А их за это бьют, грабят и вешают. И они отвечают на все детской незлобивостью и беспредельным терпением.

Победа в засаде вдруг показалась мелкой и незначительной. Уничтожение одного отряда было сродни прополке одного сорняка на поле, сплошь заросшем чертополохом. На его месте немедленно вырастет другой, такой же, а то и злее. Корень зла был не в самих хунхузах – нет, он заключался в безвластии. В пустоте, которую немедленно заполняет право сильного.

Увы, даже если я найду Тулишэня и убью его, даже если привезу сюда сотню бойцов, это ничего не изменит. Без закона, без порядка, без прочной экономической базы любая сила здесь со временем вырождается в еще одну банду. В еще одних хунхузов.

А ведь здесь при правильном подходе действительно можно устроить рай на земле. Свое маленькое, но правильное государство, основанное не на страхе, а на силе и справедливости. Государство, способное себя защитить. Эх, мечты, мечты…

Через несколько дней пути по плодородной, но полной скрытой угрозы долине мы наконец добрались до Цицикара. Город показался на горизонте внезапно – сначала невысокая, но длинная каменная стена, затем изогнутые крыши пагод и храмов, вырисовывающиеся на фоне бледного неба.

Рисковать и соваться за стены, в лабиринт незнакомых улиц, где гарнизон цинских солдат мог бы прихлопнуть наш маленький отряд, как муху, я не стал. Мы разбили лагерь в торговом предместье – огромном, шумном и грязном поселении, которое плотным, хаотичным ковром из фанз, складов и постоялых дворов примыкало к основной крепости.

Оставив людей и лошадей под присмотром Парамона, мы втроем: я, Левицкий и Сяо Ма – отправились на разведку. После недель, проведенных в дикой тайге, этот город ошеломлял.

С западной стороны он был открыт реке Наньцзишань, широкой и полноводной. У берега теснились десятки плоскодонных джонок; носильщики, голые до пояса, надрывно крича, таскали по шатким сходням мешки и тюки. Дальше виднелись крыши гигантских каменных складов, окруженных высокими заборами – очевидно, перевалочный пункт для караванов, шедших из Кяхты в Пекин. Воздух был пропитан густым варевом запахов: сырой рыбы, дегтя, верблюжьего навоза и какой-то острой, незнакомой пряности. Вдалеке, за первым кольцом стен, над серыми крышами сыхэюаней возвышались золоченые, изогнутые, как хвосты драконов, вершины храмов. И надо всем этим, на высоком холме, доминируя над городом, белел своим великолепием Зимний дворец императора Канси.

Мы углубились в базар, который кипел и бурлил в самом центре предместья. Все нечистоты выливались прямо на улицу, смешиваясь с грязью и мусором, но посреди этой вони шла бойкая торговля. На лотках горами лежали гигантские желтые тыквы, связки красного перца, белая редька размером с человеческую руку. В воздухе стоял чад от жаровен, на которых шипело мясо. Главным здесь был не человек, а товар. Улицы строго делились по ремеслам: вот ряд горшечников, за ним – улица, где пахло кожей и воском, там сидели шорники.

И посреди всей этой торговой суеты – ее оборотная, страшная сторона. Нищета. У стены храма сидела, раскачиваясь, беззубая старуха и монотонно выла, выпрашивая подаяние. Рядом с торговцем горячими лепешками мы увидели невероятную картину. Прямо на землю недалеко от жаровни была свалена огромная, еще дымящаяся куча верблюжьего навоза. К ней подходили покупатели, брали на лотке у торговца крупные утиные яйца и, не стесняясь, засовывали их поглубже в горячую, пахучую массу.

– Что они делают? – ошеломленно спросил Левицкий.

– Пекут, – перевел короткий ответ торговца Сяо Ма. – В навозе. Так быстрее и жарче.

Левицкого едва не стошнило. Но для местных это, видимо, было в порядке вещей. Они через пару минут вынимали свои яйца палочками, обтирали грязной тряпкой и с аппетитом ели.

Чем дальше мы углублялись в торговые ряды, тем мрачнее становилось на душе. Главная наша цель казалась все более призрачной. Осторожные расспросы, которые Сяо Ма заводил с торговцами и содержателями харчевен, натыкались на стену молчания или испуганного бормотания.

Окончательный ответ мы получили у главных ворот, ведущих внутрь старой крепости.

Там на высоких, вкопанных в землю шестах висели бамбуковые клетки. А в них, качаясь на ветру, чернели отрубленные человеческие головы. Они уже высохли на солнце, превратившись в страшные, усохшие мумии, но предсмертный ужас, застывший на лицах, казалось, был вечным. Под каждой клеткой висела дощечка с иероглифами.

Я посмотрел на Сяо Ма. Юноша стоял бледный как полотно, и его губы дрожали.

– Что там? – тихо спросил я.

– «Участь мятежников-тайпинов», – прошептал он, переводя надпись под одной клеткой. – А там… «участь разбойников-няньцзюней».

Теперь все было ясно. Цинские власти вели войну не на жизнь, а на смерть. Войну на тотальное, безжалостное истребление. Пленных они не брали. Они рубили головы и выставляли их на обозрение, как урок всем остальным.

И вот мой вполне разумный, как казалось, план купить готовую, злую и преданную армию рассыпался в прах. Некого было покупать! Всех, кого можно было бы купить, похоже, уже казнили прямо на поле боя. И, слоняясь среди этой шумной, чужой, равнодушной восточной толпы, я все отчетливее понимал, что мы зашли в тупик. При таких раскладах рискованная экспедиция теряла всякий смысл!

– Что ж, Серж, раз уж мы проделали такой путь, не возвращаться же с пустыми руками, – нарушил молчание Левицкий. Его прагматизм, как всегда, оказался лучшим лекарством от уныния. – Давай хотя бы закупим провиант и верблюдов для приисков. На конном рынке, я слышал, можно найти хороших животных.

Подумав, я неохотно согласился. Нужно было хоть что-то делать. Мы направились на окраину, туда, где городские фанзы редели, уступая место вытоптанной степи, превращенной в огромный, бурлящий рынок. Здесь торговали скотом.

Протискиваясь через толпу крикливых торговцев, конюхов и просто зевак, мы вдруг услышали раскатистый гортанный смех, от которого в памяти что-то шевельнулось. У большой, закопченной харчевни, над которой на вертеле жарился целый баран, источая умопомрачительный аромат, сидела на корточках группа воинов. На них были потертые, пропыленные монгольские халаты, из-под которых виднелись рукояти сабель и приклады ружей. Услышав нашу русскую речь, один из мужчин поднял голову. Его широкое, обветренное, словно выдубленное степными ветрами лицо было смутно знакомо. Воин долго всматривался в меня, прищурив свои узкие, веселые глаза, а затем его лицо расплылось в широченной, щербатой улыбке узнавания.

– Урусский ноен! – пророкотал он по-русски. – Однако, мир тесен, как старый сапог!

Это был Очир – тот самый проводник-монгол, которого дал нам бурят Хан два года назад, во время нашей авантюры в монгольских степях. Вот так встреча!

С искренней радостью он вскочил, сгреб меня в объятия, пахнущие степным ветром, дымом и конским потом. Представил своим соплеменникам, называя меня не иначе как «сильным белым нойоном, который умеет держать слово и стрелять без промаха». Через минуту нас уже как самых дорогих гостей затащили в большую походную юрту, стоявшую прямо за харчевней – островок степи посреди китайского города.

Нас усадили на кошмы, и тут же на низком столике, как по волшебству, появилась еда. Нам не задавали лишних вопросов. Сначала накорми – таков закон степи. В большой деревянной чаше дымилась жирная, сочная вареная баранина. Нам подали горячие, пышущие жаром баурсаки – обжаренные в кипящем масле куски сладкого теста. А затем принесли пиалы с хуйцаа – густым, наваристым супом с лапшой и мелко рубленым мясом. Несмотря на игривое название, блюдо показалось нам исключительно вкусным. Впрочем, после недель, проведенных на чумизе и кукурузе, любая нормальная еда показалась бы пищей богов.

Закончили мы кумысом и соленым монгольским чаем с молоком и жиром, что согревает лучше любого вина.

Лишь после того, как мы утолили первый голод, начался разговор. Очир, теперь уже не просто молодой стеснительный проводник, а опытный, закаленный в боях десятник, рассказал, что их хошун нанялся на службу к большому цинскому генералу. Они помогали давить восстание няньцзюней, или «факельщиков». Я, в свою очередь, коротко, без подробностей, поведал о нашей войне с хунхузами и, уже ни на что не надеясь, обмолвился о главной цели, приведшей нас в Цицикар.

– Приехал купить людей, – сказал я. – Воинов. Думал, пленных тайпинов на невольничьих рынках найду. А тут, оказывается, власти им головы рубят, а не торгуют.

Услышав это, Очир хитро прищурился, и в его глазах блеснул веселый, лисий огонек.

– Цинские генералы – да, рубят. Им за каждую голову серебро платят. – Он усмехнулся. – А мы, монголы, народ практичный. Зачем доброму человеку пропадать?

Он наклонился ко мне и понизил голос.

– После последней битвы под Чжихэцзи наши воины, пока китайские начальники не видели, увели с собой несколько десятков самых крепких «факельщиков». Тех, кто еще на ногах держался. Они здесь, под охраной. Наш нойон как раз думает, кому бы их повыгоднее продать – взять серебро или обменять на верблюдов.

Не донеся чашу с кумысом до рта, я замер, не веря своим ушам. Вот свезло так свезло! Только что казалось, что все потеряно, и вот – вуаля! На ловца и зверь бежит.

Левицкий, похоже, был того же мнения. Сохраняя аристократическую невозмутимость, ничем не выдавая волнения, он лишь едва заметно кивнул мне.

– Очир, друг мой, – сказал я медленно, стараясь не спугнуть удачу. – Думаю, твой нойон уже нашел покупателя. Устрой нам с ним встречу. И поторопись. Я хорошо заплачу.

На следующий день, едва рассвело, мы в сопровождении Очира и десятка его нукеров выехали из города в степь. Лагерь нойона, главного военачальника их хошуна, стоял в одном дне пути – монголы, как истинные дети степей, не выносили тесноту и смрад китайских предместий.

К вечеру мы добрались до места. Это был настоящий кочевой улус – сотни юрт, тысячи лошадей, ревущие верблюды, запах дыма и вареной баранины. Нас провели в самую большую юрту, где на цветастых коврах, обложившись подушками, восседал сам нойон – суровый, седой старик с лицом, похожим на потрескавшуюся от солнца землю, и маленькими, пронзительными глазками-щелками.

Привели пленных. Их оказалось немного – всего тридцать два человека. Изможденные, покрытые застарелой грязью и свежими ранами, они стояли, связанные попарно, но в их глазах не было рабской покорности. Только дикая, затаенная ненависть. Это были не тайпины: «факельщики» – члены тайных крестьянских обществ, то же самое, что на Сицилии – мафиози. И выглядели они соответственно – у многих на руках и шеях виднелись грубые, выцветшие татуировки – тигры, драконы, горящие факелы. В спутанные, грязные волосы у некоторых были вплетены выцветшие красные ленты – знак бунта, знак няньцзюней. Они смотрели на нас исподлобья, как затравленные, но не сломленные волки.

Левицкий, верный европейским привычкам, начал было торг, заведя речь о качестве «товара», о ранах и истощении пленников. Нойон лишь молча слушал его, поглаживая редкую бороду. Я остановил Владимира жестом. Здесь действовали другие законы. Это был не рынок, где торгуются за каждую монету. Это была сделка двух воинов.

Вместо этого я приказал выложить перед ним мешочки с золотым песком. Нойон взял один, развязал тесемки и высыпал на ладонь горсть тяжелого, тускло блестевшего металла. Он долго, с прищуром, разглядывал его, перетирая между большим и указательным пальцами. Затем поднял свои маленькие, острые глазки и сказал Очиру что-то короткое, гортанное, похожее на лай.

Я не понял слов, но уловил в них нотки сомнения и недоверия. Атмосфера в юрте мгновенно накалилась. Левицкий напрягся, его рука сама собой легла на рукоять револьвера.

Очир ответил нойону, и в его голосе прозвучало удивление, смешанное с оскорбленной гордостью. Их разговор перешел в быструю, отрывистую перепалку. Я видел, как Очир горячо, размахивая руками, что-то доказывал, несколько раз ткнув пальцем в мою сторону. Старый нойон слушал его, хмурясь, его взгляд то и дело возвращался ко мне и к золоту на его ладони.

Наконец спор стих.

– Что такое? – тихо спросил я Левицкого.

– Похоже, он сомневается, что это настоящее золото, – так же тихо ответил тот. – Думает, не подделка ли.

И в этот момент Очир повернулся ко мне и перевел, как бы извиняясь:

– Наш нойон… старый, осторожный. Говорит, не видел раньше столько золотого песка у одного человека. Я ему сказал: этот русский нойон – человек сильный и щедрый. У него слова с делом не расходятся. Я с ним в степи ходил. Его золото чистое, как слеза ребенка!

Нойон, услышав это, снова долго, изучающе посмотрел на меня. Затем медленно, почти нехотя, кивнул. Мне же осталось лишь похвалить самого себя за то, что когда-то я щедро расплатился с Очиром за его работу проводника. Репутация в степи – бесценная вещь.

Итак, тридцать два чудом выживших повстанца перешли в нашу безраздельную собственность.

– Расковать! – приказал я. – И накормить. Не жалеть мяса!

Еще несколько унций золотого песка перекочевало из рук в руки, и мы с Левицким стали гордыми обладателями нескольких выбракованных верблюдов. Лошадей и небольшой отары овец. Будет чем кормить этих доходяг!

Кроме того, я договорился, что десяток Очира сопроводит нас до города, конвоируя наших новых работников. На обратном пути, когда мы уже подъезжали к стенам Цицикара, ведя за собой эту мрачную, молчаливую колонну, Левицкий поравнялся со мной.

– Что ж, Серж, это, конечно, удача. Но их всего три десятка! Слишком мало для нашего прииска, и наверняка не все они подходят для зачисления в армию Лян Фу. Что теперь? Едем в Мукден, искать дальше?

– Нет, Владимир, – тихо, но твердо ответил я. – В Мукден мы не поедем. Есть идея получше.

Глава 7

Глава 7

– Тридцать два человека – конечно, это немного. Но посмотри-ка сюда!

Я кивнул на город, покачиваясь в седле.

– Смотри внимательно.

Впереди бурлил торговый пригород. Смрадный, плотный воздух был пропитан запахами угля, гниющих овощей и дешевой похлебки. По улице, словно грязная река в половодье, тек нескончаемый людской поток. В основном это были кули – жилистые полуголые мужики с покорно согнутыми спинами. Под гортанные выкрики и скрип тележных колес они тащили тюки, разгружали плоскодонные баржи, катили тележки с клиентами, толкали тачки. Безотказная рабочая сила, которой здесь, казалось, не было ни конца ни края.

– Видишь? Вот она, настоящая трудовая мощь Китая, – тихо проговорил я. – В Цицикаре их тысячи, в провинции – сотни тысяч, а во всей стране – миллионы. Поднебесная вкрай разорена, у них уже десять лет подряд непрерывно идут войны. Огромное количество крестьян обнищали и готовы гнуть спину от зари до зари за чашку риса и несколько медных чохов. Нам не надо покупать рабов, чтобы они махали кайлом на моих приисках. Мы же все равно не будем заставлять их работать за пайку чумизы, правда? Так зачем же платить за рабов, чтобы потом назначать им жалование как свободным? Можно просто сразу нанять этих бедолаг. Обойдутся в гроши и безо всяких хлопот!

Левицкий переводил взгляд с улицы на меня, медленно начиная понимать мою логику.

– Конечно, от покупки рабов мы полностью не откажемся, – продолжал я, отступая от окна в тень комнаты. – Отныне мы берем только бывших повстанцев, чтобы укомплектовать охрану. Тайпинов, няньцзюней – всех, кто имеет боевой опыт и знает цену крови. Среди них много озлобленных, тех, кто готов умереть, забрав с собой на тот свет как можно больше врагов. И, конечно, им никто и никогда не платил достойно за службу. Вот из этой-то клокочущей ярости, Владимир, мы и создадим нашу маленькую армию.

Лицо Левицкого из напряженного сделалось сосредоточенным. Простая и циничная логика плана была ему понятна и даже по-своему притягательна. Но сомнения оставались.

– Допустим. Но можно ли доверять этим «факельщикам»? – спросил он осторожно. – Насчет тайпинов я не возражаю, Серж. Тайпины – другое дело. Фанатики, но все же христиане. К тому же проверены в деле: у них есть подобие дисциплины, понятие чести, идеи в голове. А эти… – он брезгливо поморщился, – дикари. Сегодня они с нами, а завтра вонзят нож в спину за плошку риса. Как ты собираешься довести их отсюда до Силинцзы? Наших сил недостаточно для конвоя – если они не перебьют нас ночью, то уж наверняка сбегут! А при нападении хунхузов неизвестно, на чью сторону они встанут…

– Возможно, – спокойно согласился я. – Выглядят они и правда диковато. А доверие – это роскошь, которую мы пока не можем себе позволить. Поэтому надо нанять Очира с его сотней монголов конвоировать их до самого Силинцзы. Уж кто-кто, а степняки знают, как держать в узде подобный сброд. А на месте разберемся. Посмотрим, кому можно доверить штуцер, а кого лучше перевести в работники или прикопать от греха подальше. И ружья в их руки попадут нескоро – только после нескольких проверок.

Левицкий долго молчал, обдумывая услышанное. План был, прямо скажем, на тоненького, но когда у нас случалось по-другому?

– Хорошо, – наконец произнес он. – Ты меня убедил. Охотно верю, что кули мы наберем. Но где взять опытных воинов? Судя по всему, все, кого тут можно было нанять, уже служат у хунхузов!

Услышав это, я невольно усмехнулся.

– Смотри, мы выкупили ясырь одной только сотни Очира. А их тут наверняка множество. Вероятно, есть еще кого приобрести! Стоит только намекнуть монголам, что мы не откажемся от еще пары сотен голов, и тут же по степи полетит клич, что русский нойон скупает пленных тайпинов и «факельщиков». Думаю, к концу недели у нас их будет в избытке. А то и отбиваться устанем.

Следующим утром пришлось снова ехать в степь. Холодный рассвет едва окрасил небо над окраиной, когда мы с Левицким в сопровождении Очира вновь выехали к монгольскому стойбищу – россыпи низких, приземистых юрт, окруженных табунами пасущихся коней и отарами овец. Низко поклонившись, мы вошли в жилище старого нойона.

В полумраке юрты, где плясали густые тени от огня в очаге, нас окутал плотный, чужой мир запахов. Кислый дух кумыса и дым от жгущегося кизяка смешивались с тяжелым ароматом невыделанной овчины. Нойон сидел напротив, маленькими, как у степного хорька, глазками внимательно изучал меня. Я решил говорить без обиняков, на их манер.

– Нойон-батур, мне нужна сотня твоих воинов, – сказал я, и Очир тут же перевел.

Старик не удивился, лишь медленно кивнул, показывая, чтобы я продолжал.

– Задача простая. В нескольких днях пути на север в деревне сидит банда хунхузов. Голов сто-сто пятьдесят. Они напали на нас, когда мы ехали в Цицикар, а теперь прячутся. Ваши воины должны помочь мне выкурить этих крыс из их норы. За каждого убитого хунхуза я плачу отдельно. По ляну серебром.

Нойон выслушал, но было видно, что это предложение его не слишком впечатлило. Мелкие стычки, небольшое вознаграждение и, очевидно, не самая богатая добыча.

Тогда я перешел к главному.

– Но это только начало нашей дружбы. – Я сделал паузу, давая Очиру возможность перевести. – А потом поможете сопроводить мой большой караван с припасами и людьми до самого Силинцзы. Путь неблизкий. Возможны нападения. И я буду очень благодарен столь великому войну, как ты.

Нойон оживленно заговорил с Очиром, видимо, выспрашивая подробности. Вот это его заинтересовало: долгая работа, гарантированная плата. Он что-то коротко переспросил.

– Он спрашивает, что ты дашь его воинам, – перевел Очир.

– Лян золотого песка каждому. В месяц, – ответил я, глядя прямо в глаза нойону.

По юрте прошел удивленный шепоток. Даже невозмутимый Очир удивленно вскинул брови. Лян золота (а это почти сорок граммов) в месяц – это было царское жалованье даже для гвардейца в Пекине, не говоря уже о простых степных наемниках. Для них это целое состояние.

Нойон снова что-то гортанно спросил. На этот раз в его голосе уже не было прежнего равнодушия.

– Он спрашивает… сколько месяцев продлится служба? – с едва скрываемым волнением перевел Очир.

– Пока не скажу, – ответил я. – Может, месяц. А может, и год. Зависит от того, как себя покажете.

Это был верный ход. Я предлагал им не просто разовый набег, а долгую и очень выгодную службу. Я видел, как в глазах нойона жадность борется с осторожностью.

– Мы согласны. Нойону нравится твой размах, – кивнул Очир, и в его глазах заплясали азартные огоньки.

После того как мы договорились о найме, я перешел к главному.

– Эцэг, – произнес я, используя самое уважительное обращение к старому вождю, – я хочу выкупить еще пару сотен пленных мятежников. Пошли гонцов по степи. Мы щедро заплатим за них!

Нойон одобрительно хмыкнул. Разговор о деньгах ему нравился.

– Я готов платить полтора ляна золотого песка за каждого здорового, способного держать оружие мужчину. Мне не нужно ни калек, ни стариков, ни мальчишек. Мне нужны воины.

Левицкий, сидевший рядом, дернулся, услышав цену. Три ляна золотом (а это почти сто двадцать граммов) за одного раба, пусть и потенциального солдата, – по местным меркам это были просто бешеные деньги. За такую сумму можно было купить небольшой табун лошадей.

Нойон что-то быстро сказал Очиру.

– Он говорит, это неслыханная цена, – перевел тот, и даже в его голосе слышалось изумление. – Но многие пленные ослабли, больны. Может, лучше дать одну цену за всех подряд, оптом?

Ну, здрасьте пожалуйста. Это была старая уловка торговца – попытаться сбыть негодный товар вместе с хорошим.

– Нет, – отрезал я. – Мне не нужно умирающее стадо. Мне нужна стая волков. Я куплю только крепких. Но куплю всех, кого вы найдете. Сотню. Две. Три. Сколько будет – всех заберу. А за самых сильных, за тех, кто в прошлом был десятником или сотником, – я готов платить два ляна.

Это был решающий аргумент. Я давал им стимул не просто сгонять в кучу всех пленных, а искать лучших, самых ценных. В глазах старого нойона мелькнул хищный блеск. Он понял, что на этом можно будет заработать больше, чем за год удачных набегов. Он кивнул.

– Он согласен. Говорит, клич по степи будет таким: русский нойон, богатый, как сам богдыхан, скупает сильных мятежников. И платит чистым золотом. Говорит, через неделю у они будут у тебя.

Сделку скрепили, как велят обычаи, чашкой обжигающе-кислого кумыса. А когда мы выбрались из душной юрты на свежий утренний воздух, Очир уже выкрикивал резкие команды. Брошенное в степь слово начало свой путь, чтобы вскоре прорасти железом и кровью.

Пока по степи собирали всех пленников, кого только можно было найти, мы с Левицким занялись закупками. Нашим приискам и новому гарнизону в Силинцзы потребуется все. Провиант, инструмент, рабочий скот – мы заберем отсюда столько, сколько смогут унести верблюды.

Обширный рынок на окраине Цицикара встретил нас ревущим, смрадным водоворотом жизни. Воздух, густой от пыли, казалось, был соткан из тысячи запахов: пряный дух перца смешивался с едкой вонью верблюжьего пота, аромат свежеиспеченных лепешек тонул в кислом запахе невыделанных кож. Среди гор мешков, тюков с тканями и клеток с птицей сновали сотни людей, и этот хаос подчинялся своим, неведомым законам.

Левицкий, взявший от Изи Шнеерсона привычку торговаться за каждый рубль, попытался применить свои новые навыки в деле. Увы, как оказалось, что еврею здорово, то русскому – хрен. Переговоры корнета с первым же торговцем, пузатым китайцем в шелковом халате, с треском провалились. Он витиевато рассуждал о качестве риса, сетовал на трудности пути и намекал на долгое и плодотворное сотрудничество. Купец в ответ лишь добродушно улыбался, кланялся и не уступал ни единого чоха.

Посмотрел я на это, посмотрел и решил взять дело в свои руки. Восток, конечно, – дело тонкое, но тратить время на эту ерунду мы не могли.

Левицкий был мягко отстранен в сторону.

– Ичиген, переводи дословно, – приказал я, пристально глядя прямо в глаза торговца. – Сколько всего риса у тебя на складах?

Китаец, опешив от такой бесцеремонности, после паузы назвал внушительную цифру.

– Четыреста пятьдесят ши чистого риса, господин. Лучшего в Цицикаре не найдете.

Я тут же мысленно перевел в более понятные единицы. Получалось около полутора тысяч пудов. Прилично!

– Забираю все.

По его лоснящемуся лицу скользнула жадная, торжествующая улыбка.

– Но, – вверх был поднят указательный палец, пресекая его радость, – по цене вдвое ниже той, что ты озвучил. Доставка до моего города, Силинцзы, за твой счет. Золото тотчас по доставке груза. Если нет – твой сосед справа, кажется, очень хочет со мной поговорить.

Улыбка слетела с лица купца, как роса с капустного листа. Его взгляд метнулся к соседу, который и впрямь навострил уши. Секунд тридцать в его голове шла яростная борьба между жадностью и здравым смыслом. Та-дам! Здравый смысл победил. Тяжкий вздох, глубокий поклон – сделка состоялась.

Этот метод, отточенный на торговце рисом, заработал как безжалостный механизм. Идя по рядам, мы буквально опустошали рынок, везде вытрясая скидки за объем. У косматого караван-баши, пахнущего степным ветром, с внушительной скидкой были на корню выкуплены два десятка выносливых верблюдов. В лавке торговца тканями вся партия грубого, но крепкого хлопка перекочевала в наши тюки. Склады с железным товаром: котлами, лопатами, кайлами – были вычищены под ноль.