Текст книги "Хозяин Амура (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Он смотрел на меня с суеверным ужасом и восторгом, как на пророка или безумца. А я смотрел на замерзающую сибирскую реку и видел перед собой лязгающие по рельсам колеса паровозов, дым из труб и бесконечные составы, везущие на север людей и машины, а на юг – золото и иные товары. Это была не мечта. Это был план.

Дальнейший путь по Ленскому тракту превратился в бесконечную, монотонную борьбу со стихией. Начались метели. Белая, колючая мгла застилала мир, и мы часами двигались почти вслепую, рискуя сбиться с пути и замерзнуть в бескрайней тайге. По ночам выли волки, их голодные стаи кружили вокруг наших стоянок, и казакам приходилось жечь костры и стрелять в воздух, чтобы отогнать серых хищников.

Обоз двигался мучительно медленно. Тяжелые, груженые сани то и дело увязали в сугробах, лошади выбивались из сил. На одном из привалов, поняв, что так мы доберемся до Бодайбо только к весне, я принял решение ускориться.

– Лопатин, – сказал я купцу. – Ты остаешься за старшего. Веди обоз потихоньку, не торопясь. А я с десятком казаков и господами «следователями» поеду вперед, налегке. На перекладных. Мне нужно быть там как можно скорее.

Дальнейшая наш путь превратилась в череду коротких, лихорадочных перегонов от одной захудалой почтовой станции до другой. Мы меняли лошадей, глотали обжигающий чай и снова неслись вперед, в снежную круговерть.

Наконец, на исходе второй недели пути, мы добрались. Бодайбинские прииски встретили нас дымом из сотен труб, лаем собак и скрипом воротов. Это был настоящий муравейник, раскинувшийся в широкой, заснеженной долине. Десятки артелей, сотни людей, привлеченных слухами о фарте, копошились в мерзлой земле. Кто-то работал на нашем, застолбленном участке, но были и те кто пытался искать что-то самостоятельно в стороне.

Первым делом я разыскал свою разведочную партию, – ту самую, что вез из Петербурга. Они разбили лагерь чуть в стороне от общей суеты. Руководил ими бывший преподаватель Горной академии Василий Константинович Лемешев, что погнался в свое время за золотым рублем и поехал с нами в Сибирь.

– С прибытием, Владислав Антонович! – встретил он меня с нескрываемой радостью. – А мы уж думали, вы про нас и позабыли!

– Забудешь про вас! – ухмыльнулся я. – Неужели все подземные богатства медведям оставить? Ну, давайте, хвалитесь – что удалось отыскать?

В его избе, заваленной картами и образцами породы, Василий Константинович выложил мне результаты их работы.

– Золото здесь есть, – он ткнул в карту костлявым пальцем. – И его много. Очень много. Вся долина – это, по сути, одна гигантская золотоносная россыпь. Но самое богатое место… вот оно.

Он указал на один из участков.

– Мы провели там шурфование, – продолжал профессор. – И результаты превзошли все ожидания. Пласт богатейший. Песок такой, что его хоть сейчас в казну сдавай. Господин Сибиряков приезжал, велел сразу работы тут начинать. И, судя по всему, уже самые сливки снял!

– Сколько, по-вашему, он мог успеть намыть за лето? – спросил я.

Василий Константинович пожал плечами.

– Трудно сказать точно. Артель свою привез – она у него большая, человек сто. Работали споро. Думаю, пудов пятьдесят, а то и шестьдесят, взяли без особого труда.

Цифра почти в точности совпала с той, что была в моих расчетах. Картина прояснялась.

– И это еще не все, – добавил Лемешев. – Его рабочие, пока начальства не было, мыли и для себя, втихую. Мои люди с ними говорили. Говорят, почти у каждого свой «кулёк» припрятан. Если их всех опросить…

На это я лишь мрачно кивнул. Теперь я знал, что делать. Нужно было лишь заставить их развязать языки.

На следующее утро я начал действовать. Вызывать к себе всю артель Сибирякова и устраивать допрос было глупо и опасно. Они бы тут же сговорились, замкнулись и слова бы из них никто не вытянул. Страх перед местью бывшего хозяина был сильнее любой правды. Нужен был другой подход.

Его предложил старик Никифоров. Бывший судейский, он знал толк в человеческих душах и умел находить ключик к любому замку.

– Пряником их надо, Владислав Антонович, пряником, а не кнутом, – хитро прищурился он, выслушав мой план. – Ты им… объяви награду! Якобы «за усердие». Они сами все и расскажут!

Мы так и сделали. Я приказал собрать всех рабочих сибиряковской артели. Они вышли, хмурые, настороженные, ожидая чего угодно – расчета, выселения, а то и драки. Я вышел к ним вместе с Никифоровым и двумя казаками, которые для острастки несли тяжелый, окованный железом сундук с нашей казной.

– Мужики! – начал я громко, чтобы слышали все. – Слыхал я, вы тут летом не зря время теряли. Работали на совесть, жилу богатую нашли. Так вот, по справедливости, за такую удачу премия вам всем полагается!

По толпе прошел удивленный шепот.

– Посему, – продолжал я, – я объявляю: за каждый золотник золота, что был намыт на этом участке с самого начала работ, лично от себя выдаю премию! Полтину серебром за золотник!

Они молчали, не веря своим ушам. Полтина за золотник – это, вообще-то, бешеные деньги.

– Но как же мы считать будем? – раздался недоверчивый голос из толпы.

– А вот для этого мне и нужны ваши показания, – тут же подхватил Никифоров, выходя вперед. – Будем опрашивать каждого. По совести. Сколько намыл, сколько начальству сдал. Врать нет смысла. А чтобы счет был точным, особенно надеемся мы на мастеров-вашгердеров. У них-то, людей ученых, всяк золотник в книжечке записан, для памяти. Им и премия особая будет! А еще – всем по пол-штофа водки!

Этот ход оказался удачным: ведь я обещал не наказать за утайку, а наградить за правду. И, главное, я противопоставил простых рабочих их мастерам, у которых был точный учет.

Началось следствие. Мы вызывали рабочих по одному в контору, и они, подстегиваемые жадностью и понимая, что правду все равно узнают от других, начали говорить. Водка и обещание награды вскоре развязали языки, да так что мои «следователи» – Иванишин и Никифоров – только и успевали очинять перья, записывая из показания. Особенно ценными, как и ожидалось оказались сведения мастеров-вашгердеров – тех, кто отвечал за работу промывочных машин. После долгих уговоров и обещания полной безопасности, они принесли свои заветные, засаленные записные книжки.

Вечером, когда мы с Никифоровым свели все цифры, картина стала ясна. Черным по белому, в показаниях десятков людей, сходившихся до последнего золотника, было записано: за лето артель Сибирякова добыла пятьдесят три пуда золота.

Я посмотрел на итоговую цифру, затем – на официальную ведомость, которую Сибиряков подал в Правление, отчитываясь за расходы на экспедицию. В ней значилось лишь восемь пудов, якобы намытых в ходе «разведки».

Остальные сорок пять пудов – почти семьсот килограммов чистого золота – он просто украл. У Общества. У меня. И все доказательства были у меня в руках. Теперь оставалось только предъявить их вору.

Глава 22

Глава 22

Пока мои «следователи» с вкрадчивой жестокостью рыли землю, допрашивая людей Сибирякова, я ждал. Три дня. Три бесконечных, тягучих дня я сидел маясь от скуки в промерзшей избе, которую наспех очистили для меня. Я не выходил, чтобы не спугнуть людей раньше времени. Слушал их короткие, полные недомолвок доклады и часами смотрел на карту приисков, где каждый участок, отмеченный крестом, был не просто отметкой, а шрамом, свидетельством воровства моего «компаньона». Злость, горячая и бесполезная, давно прошла, сменившись холодным, расчетливым азартом охотника, загоняющего зверя.

Наконец, на четвертый день, дозорный доложил: с юга идет большой обоз. Лопатин и Басаргин прибыли.

Пришло время действовать.

Я приказал собрать всех рабочих на главном плацу. Они вышли из бараков – сотни угрюмых, заросших бородами мужиков в рваных тулупах, – и сбились в молчаливую, враждебную толпу, от которой пахло потом, немытым телом и застарелым отчаянием. Люди Сибирякова. Его охрана, верные десятники с наглыми, бычьими затылками, сбились в отдельную группу у конторы, поигрывая рукоятями ножей и бросая на меня вызывающие взгляды.

Я вышел на крыльцо. Рядом со мной – мои казаки, расставившие винтовки так, чтобы вся площадь была под прицелом, Никифор Лопатин, красный и возбужденный, как на ярмарке, и молодой инженер Басаргин, бледный и сосредоточенный.

– Мужики! – мой голос прорезал напряженную тишину. – Кто не был на прошлой сходке, сообщаю: я – Тарановский. Генеральный управитель общества «Сибирское Золото». Настоящий хозяин общества и этих земель.

Толпа недовольно загудела, как растревоженный улей.

– Да, я слышал что у вас тут голодно. Приехал вот разбираться. И разобрался. И теперь я вам скажу, почему вы голодаете! – я повысил голос, перекрывая их ропот. – Потому что господин Сибиряков, которого вы считали хозяином, – вор! Он обкрадывал не только меня. Он обкрадывал вас! С каждого пуда муки, который отправлялся на этот прииск, несколько фунтов осело в его карманах! Каждая копейка, сэкономленная на ваших рваных тулупах, пошла на оплату его дел в Иркутске!

Я сделал паузу, давая словам дойти до них.

– С этого дня власть здесь меняется. За воровство и самоуправство господин Сибиряков смещен со всех должностей. Управлять приисками отныне будут эти люди. – Я указал на своих спутников. – Никифор Семенович Лопатин – он будет отвечать за снабжение. Уж поверьте, с ним вы забудете, что такое пустые щи. А это – Степан Иванович Басаргин. Главный инженер. Он привезет сюда такие машины, что вы рты откроете.

Затем я повернулся к охране Сибирякова.

– А вы, – сказал я холодно, – уволены. Сдавайте оружие и убирайтесь. На ваше место заступают люди господина Лопатина.

Не все были довольны. Я видел, как сверкнули злые глаза у десятников, как напряглись их плечи. Но против десятка моих казаков, державших ружья наизготовку, они не пошли. Переворот прошел почти бескровно.

Но это был только первый акт. Пока я говорил, люди Лопатина действовали. Они оцепили бараки и начали обыск. Через полчаса, когда толпа все еще гудела, переваривая новости, перед конторой выросла гора улик: мешочки с утаенным золотым песком, спрятанные под нарами, за печками, закопанные в земляном полу.

Рабочие замерли. В их глазах появился ужас. За утайку золота полагалась каторга.

– Я знаю, что почти каждый из вас воровал, – сказал я тихо, но так, чтобы слышали все. – Воровал, потому что вам не платили. Потому что вы были голодны.

Люди понурили головы.

– Вас всех можно брать и отправлять на каторгу. Но я не буду давать этому делу ход. Но взамен каждый из вас даст правдивые показания против Сибирякова. И еще одно. – Я обвел взглядом гору золота. – Все это считается вашим вознаграждением. Тем самым, что вам задолжали. Разделите поровну. И больше так не делайте. Кого замечу – отправлю на Кару. Будете там точно также как и здесь, копать золото, но не за жалование, а за пайку!

Следующие несколько дней прииск гудел, как растревоженный улей. Мои «следователи» не спали сутками. Они не только опросили каждого рабочего, но и провели полную ревизию. Подняли все бумаги, пересчитали каждый гвоздь. Чтобы придать делу официальный ход, я отправил гонца в село Витимское, к становому приставу, с просьбой прислать урядника для составления протокола.

Вечерами я сидел с Басаргиным над картами.

– Нам нужно больше ртути, Владислав Антонович, – говорил он, и его глаза за толстыми стеклами очков горели азартом. – Больше «миасских чаш» для амальгамации. И динамит! Я читал о нем в Ведомостях! С ним мы сможем вскрывать скальную породу! Но главная моя надежда – паровые драги. Только очень уж они велики… Как их доставить сюда?

– Я подумаю, как доставить сюда эти махины, Степан Иванович, – обещал я. – Это нелегко, но возможно.

Наконец, следствие было закончено. Все бумаги – протоколы допросов, ревизионные акты, заверенные подписью и печатью казачьего урядника – были собраны в толстую папку. Оставив Басаргина наводить новый порядок, я забрал добытое за время ревизии золото – восемь пудов, – своих «следователей» и выехал обратно в Иркутск. Теперь у меня на руках были не просто подозрения. У меня был приговор для Сибирякова.

Обратный путь из Бодайбо был не гонкой, а тяжелым, изнурительным путем. Дорог здесь не было – лишь направления. Почтового тракта не существовало в природе. Наш маленький обоз – несколько розвальней с запасом фуража и провианта – медленно, как черепаха по ледяной корке, полз через заснеженную, безмолвную тайгу.

Дни сливались в один нескончаемый скрип полозьев и пар, валивший из ноздрей уставших лошадей. Ночевали либо под открытым, усыпанным ледяными звездами небом, у жадного, рычащего костра, либо в редких, разбросанных на десятки верст друг от друга зимовьях – крошечных, вросших в землю избушках, пропитанных запахом старого дыма, прелой хвои и одиночества.

Со мной ехали мои «следователи» и трое самых смелых рабочих – ключевые свидетели, которых я, по сути, вырвал из лап Сибирякова. Они жались друг к другу, кутаясь в тулупы, и в их глазах я видел смесь страха и отчаянной надежды. Я вывез их, пообещав защиту, и теперь их жизни, так же как и моя, висели на волоске.

В один из вечеров, когда мы сидели в тесноте охотничьей заимки, и огонь в чугунной печурке отбрасывал пляшущие тени на бревенчатые стены, я разложил на столе бумаги – протоколы, показания, ревизионные акты.

– С этим, Никифор Семеныч, – сказал я Лопатину, – мы его не просто сместим. Мы его зароем. Это каторга.

Лопатин, прихлебывая горячий чай из жестяной кружки, лишь тяжело вздохнул.

– Не торопись радоваться, Владислав Антонович, – пробасил он. – Бумаги – дело хорошее. А в Сибири бумага – что снег. Сегодня есть, а завтра растаял, и следа не осталось.

– Что ты хочешь сказать? – нахмурился я. – У нас показания, заверенные урядником. Прямые улики в воровстве!

– А я тебе скажу, что у Сибирякова в Иркутске, – Лопатин загнул один толстый палец, – треть чиновников в долгу, как в шелку. Другая треть, – он загнул второй палец, – ждет, кому бы подороже продаться. А третья, – он усмехнулся, – это он сам и есть. Сибиряков – это не просто купец. И ты собрался его судить в его же берлоге.

Он отхлебнул еще чая, помолчал.

– Думаешь, он сидеть будет и ждать, пока ты его за жабры возьмешь? Да он этих твоих свидетелей, – он кивнул на сбившихся в кучу рабочих, – или купит с потрохами, или в Ангаре утопит, и концов не найдешь. И даже твой иск по акциям… Он занесет судье столько, что тот признает твой договор простой бумажкой, а тебя – мошенником.

Кровь отхлынула от моего лица. Я был так уверен в своей правоте, в силе закона, который я так тщательно изучал. Но Лопатин говорил о другом законе. О законе тайги, который я, казалось, уже начал понимать.

– Что предложишь? – глухо спросил я, устраивать стрельбу не хотелось, это и по мне может ударить.

– Идти выше, – просто ответил купец. – К самому главному медведю. К генерал-губернатору Корсакову. Только он может такого, как Сибиряков, приструнить. Если захочет. А чтобы захотел, ему надо не просто бумаги показать. Ему надо доказать, что ты – сила поважнее Сибирякова будешь. Что с тобой выгоднее дружить, чем ссориться.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Поэтому, Владислав Антонович, медлить нам нельзя ни дня. Как только доберемся до Иркутска – надо действовать. Быстро и решительно. Иначе этот медведь проснется. И тогда он сожрет и нас, и все твои бумаги.

На это я лишь оскалился. Много кто пытался меня сожрать, да… Господину Сибирякову придется занять очередь!

Мы въехали в Иркутск, когда зима уже взяла город в мертвую хватку. Стоял мороз не менее 40 градусов, снег под полозьями розвальней даже не скрипел, а как будто звенел. После дикого, чистого безмолвия тайги, столица Восточной Сибири оглушила. Скрип сотен полозьев, крики извозчиков, густой, жирный дым из бесчисленных печных труб, который смешивался с морозным паром и висел над улицами серой, удушливой пеленой. Здесь кипела своя, не менее жестокая, чем в тайге, жизнь.

Сняв комнаты в трактире и отдохнув, с утра я направился в контору Лопатина. Время было дороже денег. Никифор Семеныч был уже там, и встретил меня с тревогой и ворохом бумаг.

– Плохи дела, Владислав Антонович, – начал он без предисловий, наливая мне обжигающего чая. – Медведь наш проснулся. И ревет на весь Иркутск.

– Что такое? – спросил я.

– А то, – Лопатин с силой бросил на стол толстую папку. – Встречный иск подал. Пока ты по тайге рыскал, он тут бумаги марал.

Я открыл папку. Витиеватый почерк стряпчего, гербовые печати… и цифра. Цифра, от которой у меня на мгновение потемнело в глазах. Шестьсот тысяч рублей.

– Он заявляет, что все это время снабжал прииски из своего кармана, – глухо пояснил Лопатин. – Требует зачесть эти расходы… в качестве оплаты за его неоплаченный пакет акций. И еще с нас взыскать разницу.

Я откинулся на спинку стула. Картина прояснилась с ослепительной, циничной ясностью. Гениально. Просто и гениально. Он не просто защищался. Он нападал. Он пытался не просто сохранить свою долю, но и вернуть контроль, представив себя главным благодетелем, а меня – наглым самозванцем, явившимся на все готовое.

– Шестьсот тысяч… – пробормотал я. – Да за такие деньги можно было каждого рабочего в Бодайбо год шампанским поить и икрой кормить. Он что, их там в собольи шубы одевал?

– Вот и я о том же, – кивнул Лопатин. – Но бумаги у него в порядке. Счета, накладные… все честь по чести. Комар носа не подточит.

– Значит, подточим, – я стукнул кулаком по столу. – Значит, найдем того комара.

Я подозвал одного из моих «следователей», Иванишина, который ждал в приемной.

– Ты и Никифор Семеныч, – начал я, и мой голос звенел от холодной ярости. – С этого часа занимаетесь только одним. Мне нужны имена. Всех, у кого Сибиряков закупал провизию и фураж. Всех до единого.

– Так они ж его люди, Владислав Антонович, – усомнился Лопатин. – Правды не скажут.

– А мы не будем спрашивать. Мы будем покупать. – Я посмотрел им в глаза. – Найдете подставного купчишку, дадите ему денег. Пусть идет к этим поставщикам и закупает у них тот же товар. Крупную партию. Муку, овес, мясо… все, что есть в накладных Сибирякова. Мне нужны реальные цены. И реальные бумаги.

Услышав мой план, Иванишин хищно усмехнулся. Такую работу он знал.

– А я, – я взял чистый лист бумаги и грифель, – займусь простой арифметикой.

Я заперся в кабинете. У меня были все данные с Бодайбо: точное число рабочих, нормы довольствия, цены на перевозку от Лены до приисков, которые я знал до копейки. Цифры ложились на бумагу, складывались в таблицы. Пайка на человека в день, фураж на лошадь, стоимость доставки пуда груза… Это был мой мир. Мир XXI века, где логистика и расчеты решали все.

Через два часа, сравнив свои выкладки с той чудовищной цифрой в иске Сибирякова, я рассмеялся. Он завысил расходы не на десять, не на двадцать процентов. Он завысил их минимум втрое.

Нда…. Похоже, этот тип действует с поистине сибирским размахом! Это была не просто попытка обмануть суд. Это откровенная, наглая, уверенная в своей безнаказанности пощечина. И я собирался вернуть ее. С процентами.

На следующий день Никифор вывел меня на нужных людей. В прокуренном, пахнущем дорогими сигарами и взятками заднем кабинете одного из лучших трактиров меня ждали два господина с холеными, сытыми лицами и бегающими глазками. Судейские.

Разговор был коротким и циничным. Они готовы были «вникнуть в суть дела» и даже найти в бумагах Сибирякова «некоторые несоответствия». Но для этого им нужна была опора.

– Нужна бумага, Владислав Антонович, – вещал один из них, деликатно помешивая ложечкой чай. – Солидная бумага. Подробный контррасчет на его требование, да такой, чтобы комар носа не подточил. И подписанный весомым лицом. Профессором каким-нибудь, математиком… Чтобы мы могли, понимаете ли, сослаться на мнение эксперта.

Я понял. Им нужно было прикрытие для их продажного решения. – Где мне найти такого эксперта в Иркутске?

– Есть тут один… – задумчиво протянул Лопатин, когда мы вышли на мороз. – Чудак, гений. Загоскин. Из бывших, политический. За вольнодумство сослан, да так и прижился. Математик от Бога, говорят, состоит при генерал-губернаторе советником по разным мудреным делам. У него кабинет в самом губернаторском дворце.

Идеально. Гений с обидой на систему – лучший союзник, какого только можно пожелать.

На следующее утро, одевшись с иголочки, я уже собирался ехать во дворец на встречу с этим Загоскиным. Мои казаки ждали у подъезда гостиницы, переминаясь с ноги на ногу и выпуская в морозный воздух клубы пара. Я вышел на крыльцо, вдыхая колючий, чистый воздух… и замер.

Из морозной мглы, словно призрак, отделилась знакомая фигура. Прямой, невозмутимый, как гранитный столб. Рекунов.

Он подошел и коротко, по-военному, кивнул. Его лицо было как всегда непроницаемо.

– Владислав Антонович.

Я молчал, ожидая.

– Аглая Степановна здесь, в Иркутске, – сказал он ровно. – Она желает вас видеть.