Текст книги "Хозяин Амура (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Хозяин Амура

Глава 1

Глава 1

Огонь, подобно внезапному удару кулака в лицо ударивший с обеих сторон ущелья, в клочки разорвал тишину. Воздух буквально взорвался грохотом десятков фитильных ружей, и этот гром, многократно отраженный от скал, превратился в сплошной, давящий на уши рев.

Наши передовые, казаки и нанайцы, оказались прямо в центре этого огненного мешка. С первыми же выстрелами один из казаков, вскинув руки, мешком рухнул с коня. Рядом с ним на камни упал нанаец, прижимая ладонь к пробитому боку. Остальные, рассыпавшись, тут же открыли ответный огонь, укрываясь за валунами и складками местности, но это было все равно что стрелять по скалам. Хунхузы засели в хорошо подготовленных, выложенных камнем гнездах-ячейках, почти невидимых на фоне серых склонов, и безнаказанно поливали ущелье свинцом.

– Назад! – проревел Мышляев, пытаясь перекричать грохот.

Под его командованием остатки дозора, огрызаясь выстрелами, начали отходить, унося раненых. Я видел, как Мышляев, стоя почти в полный рост, прицелился и выстрелил туда, откуда огонь был особенно плотным, давая своим людям время отступить.

– Стреляй! – кричал он своим бойцам, уже занявшим позиции у входа в ущелье.

В ответ на его приказ с нашей стороны ударил дружный залп. Но хунхузы лишь на мгновение вжали головы в свои каменные норы, а затем снова принялись за свою смертельную работу. Двое из людей Мышляева тут же были ранены.

Я лежал за огромным валуном, судорожно пытаясь понять, что делать дальше. Мы были в классической, идеально исполненной западне. Прорваться вперед через этот огненный коридор означало положить как минимум треть отряда. Отступать – подставить спины под их выстрелы. Тупик.

И тут память услужливо напомнила мне про другой такой же бой в моей прошлой жизни…

Такая же проклятая гора. И мы, зеленые сопляки, ползем наверх, выплевывая легкие, а внизу огрызается «духовский» пулемет.

Я тогда выдохся, прижался к скале, не в силах сделать и шага. И рядом так же тяжело дышал мой лейтенант, хриплый, злой, на семь лет старше, но упорный, как дьявол.

– Что, Курильский, сдулся? – прохрипел он, толкая меня прикладом в бок. – Давай шевелись, салага! Пот экономит кровь! Запомни это!

И вот мы лезем на вершину. Один из наших, Вадька, нашел такой же удобный уступ и залег, решив «поработать» по пулеметному гнезду. А лейтенант, увидев это, заорал ему так, что, казалось, камни посыпались.

– Идиот! Наверх! Всегда иди наверх! Кто выше – тот и жив!

Вадька не послушал. Через минуту его сняли с соседней высоты…

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение. Наверх! Нам надо наверх.

Глаза поймали синюю куртку одного из наших тайпинов. Злобно щерясь, он приник к ложу тяжелого штуцера, пытаясь поймать момент, когда кто-то из засевших на склоне хунхузов подставится под выстрел.

– Где Лян Фу? – дернув его за рукав, резко выкрикнул я.

Тайпин – молодой совсем, безусый парень – недоуменно оглянулся на меня. Затем до него дошло, что я ищу командира, и он закричал что-то по-китайски. Ему тут же ответили десятки голосов, и вскоре Лян Фу, черный от порохового дыма, предстал передо мной.

– Найди Сяо Ма! Нам нужен проводник!

Молча кивнув, командир тайпинов резко выкрикнул:

– Сяо Ма! Куай дао во чжэр лай![1]

Вскоре маленький юрки китаец появился перед нами.

– Сяо Ма! Подумай! Есть другой путь наверх? Тропа? Козья стежка? Что угодно! – крикнул я, когда он, пригибаясь, подбежал к нам с тайпином.

Бывший раб окинул взглядом склоны. В глазах его мелькнуло узнавание: он вглядывался в скалы, и губы его шевелились. Затем он ткнул пальцем в почти отвесную, поросшую колючим кустарником осыпь слева от нас.

– Там… – перевел Лян Фу его торопливый шепот, – там нет тропы… но козы ходят. Можно попробовать… очень трудно. Но можно!

Это был не шанс. Это была тень шанса, призрачная возможность. Но в нашей ситуации и она была дороже всего золота мира.

– Мышляев! – проревел я, перекрикивая треск выстрелов. – Держать их здесь! Отвлекай, шуми, жги порох! Но ни шагу вперед, понял⁈ Нам нужно время!

Он коротко кивнул, и его лицо, черное от пороховой гари, сделалось маской мрачной решимости. Оставив его командовать основной группой, я начал собирать свой штурмовой отряд. Выбор был очевиден: Тит, чья исполинская сила могла пригодиться на кручах, Сафар, десяток молодых и жилистых казаков и все уцелевшие после первого обстрела нанайцы.

Путь, который указал нам Сяо Ма, трудно было назвать даже тропой. Почти отвесная осыпь из мелкого, «живого» камня, поросшая колючим кустарником, который рвал одежду и кожу в кровь, плохо подходила для восхождения. Но делать было нечего: и мы полезли наверх.

Не успели мы подняться и на двадцать саженей, как склон из «неудобного» превратился в «почти непреодолимый». Пот сразу же залил глаза, застилая мир соленой пеленой. Легкие горели от недостатка воздуха, сердце бешено колотилось о ребра, как пойманная в клетку птица. Каждый шаг вверх был пыткой. Ноги скользили, камни срывались из-под сапог и с сухим шорохом летели вниз. Приходилось цепляться за все: за острые выступы скал, за тонкие, предательски гнущиеся корни, за колючие ветки, впивавшиеся в ладони сотнями игл.

Я карабкался, задыхаясь, и в голове моей, в такт бешеному пульсу, вспыхивали короткие, жгучие обрывки из прошлой, другой, жизни. Мелькали лица ребят, с которыми ходил по горам в Веденском районе. Тогда мы все тащили на себе двойной боекомплект и сухпай на три дня. И ничего, от натуги никто не сдох. «Кто наверху, тот и победит…»

Внизу продолжался бой. Я слышал сухую трескотню наших штуцеров и ответные, более глухие и редкие хлопки фитильных ружей хунхузов. Мышляев делал свое дело – он заставлял врага смотреть вниз, не давая им поднять головы.

Еще один рывок. Я подтянулся, ухватившись за корень, и на миг увидел удобный уступ чуть в стороне – идеальная позиция для стрельбы. Можно было бы залечь, передохнуть, сделать пару выстрелов… Но нет. Надо лезть выше. Я карабкался, уже не чувствуя ни боли в содранных руках, ни усталости. Мной двигал простой, выжженный в памяти кровью закон войны: кто выше, тот и жив. И я собирался жить. Кто наверху, тот и победит!

Наконец, вывалившись на узкий, как лезвие ножа, гребень, я рухнул на камни, хватая ртом разряженный горный воздух. Тело гудело от напряжения, одежда была мокрой от пота и порванной в клочья. Один за другим наверх выбирались мои бойцы – измотанные, с содранными в кровь руками, но с диким, злым блеском в глазах. Мы сделали это. Мы были выше.

Отсюда, с вершины, логово врага было как на ладони. На противоположном склоне, чуть ниже нас, мы отчетливо видели их стрелковые позиции – сложенные из дикого камня «гнезда», тщательно замаскированные ветками и почти неприступные для атаки снизу. Занятые перестрелкой с группой Мышляева в долине, хунхузы даже не подозревали о смертельной угрозе, нависшей прямо у них над головами.

– Рассредоточиться по гребню, – прохрипел я, давая знак. – Огонь по готовности. Цель – каждая живая тварь в этих норах.

Переводя дух, мои бойцы занимали позиции, выбирая удобные камни для упора. Щелкнул первый курок. Затем второй, третий… и на врага обрушился наш свинцовый дождь. Теперь роли поменялись. Мы были охотниками, а они – дичью, запертой в каменных клетках.

Паника внизу началась почти сразу. Один хунхуз, высунувшийся для выстрела, получил в череп сразу две пули и молча ткнулся лицом в бруствер своей ячейки. Другой взмахнул руками и кубарем покатился вниз по склону.

Настоящий вой пронесся над ущельем: такого поворота бандиты явно не ожидали. Их ответный огонь стал беспорядочным и неточным – теперь они стреляли вслепую, вверх, почти не видя нас.

Их командир, однако, явно не был дураком. Поняв, что их обошли и дело пахнет тотальным истреблением, он отреагировал с отчаянной, звериной решимостью. Раздались яростные, лающие команды, и из одного из самых дальних, скрытых от нашего обстрела «гнезд» выскочила группа примерно из десятка головорезов. Не обращая внимания на бой внизу, они, пригибаясь, бросились прямо по гребню наперерез нам, пытаясь зайти во фланг и сбросить с высоты.

– К бою! – рявкнул я.

Пришлось мгновенно разделиться. Часть бойцов продолжала методично выбивать хунхузов в ущелье, не давая им поднять головы. А мы: я, Тит, Сафар и несколько казаков – развернулись, чтобы встретить отряд смертников. Теперь противник пытался проделать с нами то, что мы проделали с ним: связать перестрелкой, позволив своей штурмовой группе зайти нам в тыл. Узкий каменистый гребень вот-вот обещал превратиться в арену для короткой, яростной и безжалостной схватки, где нет места маневру, где все решают только скорость и сталь.

Рукопашная схватка на узком, как лезвие ножа, гребне была чистым безумием. Я едва успел выстрелить в упор в первого хунхуза, как на меня тут же навалился второй. Пришлось работать прикладом и ножом, отбиваясь от яростных ударов тесака-дао. Краем глаза я видел, как справа ревет, круша врагов, Тит, а казаки-пластуны, матерясь, сдерживают натиск еще двоих бандитов.

Я наконец отбросил своего противника и попытался перезарядить «Лефоше» – в барабане оставался всего один патрон. Пальцы, скользкие от пота и крови, не слушались, драгоценные секунды уходили. И в этот момент, в самый уязвимый для меня миг я увидел, как один из хунхузов, которого до этого теснили казаки, вдруг извернулся и, оставив казаков за спиной, одним прыжком оказался прямо передо мной.

Я никак не успевал выстрелить. Время как будто остановилось. Все, что я видел, – это его перекошенное яростью лицо, револьвер в руке и головокружительную пропасть слева и справа от нас…

И тут между нами выросла тень. Сафар. Он был ближе всех и, оценив ситуацию, не раздумывая, бросился наперерез, закрывая меня своим телом.

– Сафар, нет! – вырвалось у меня.

Хунхуз, не ожидавший этого, на мгновение растерялся, но палец его уже давил на спуск. Выстрел грянул оглушительно громко. Я видел, как Сафара дернуло, как по его виску, оставляя темный след в черных волосах, скользнула пуля. Он не закричал, лишь качнулся, как подрубленное дерево, и начал медленно оседать на камни.

Тит, увидев это, издал звериный рев, от которого, казалось, задрожали скалы. Он отшвырнул противника, с которым боролся, и бросился на помощь. Но он был слишком далеко, слишком неповоротлив для этого узкого карниза. Он не успевал.

Ярость затопила все. Пальцы наконец-то нащупали патрон, вложили его в камору, провернули барабан. Время сжалось в одну-единственную секунду. Хунхуз, оскалившись, перевел оружие, взводя курок, чтобы добить и меня, и лежавшего у моих ног Сафара.

Мой револьвер взревел, подпрыгнув в руке. Пуля ударила бандита прямо в переносицу. Он замер, выронил меч и, качнувшись, молча рухнул навзничь, в пропасть.

Все было кончено. Последний из отряда перехвата был убит. Засада внизу, потеряв почти всех командиров, умолкла. Остатки бандитов бросились бежать в глубь ущелья, где их уже встречали люди Мышляева. Мы победили.

Я бросился к Сафару. Он был без сознания, голова разбита, но дышал. Тит подхватил его на руки так же легко, как до этого поднимал мешки с мукой, и мы начали спуск.

Внизу, в ущелье, бой уже стих. Мои бойцы встречали нас радостными криками, но тут же смолкали, видя, как Тит несет раненого Сафара. Картина внизу открылась страшная: ущелье было завалено телами хунхузов, но и наших полегло немало.

И тут я увидел группу нанайцев. Они стояли на коленях вокруг тела, лежавшего на земле. Я подошел ближе, и сердце мое ухнуло вниз. На земле лежал Аодян. Молодой, сильный, еще вчера полный жизни вождь.

Орокан, чье широкое молодое лицо, казалось, в один миг превратилось в каменную маску, поднял на меня глаза.

– Он повел наших в атаку, когда хунхузы дрогнули, – глухо рассказал мне один из казаков, стоявший рядом. – Первым выскочил из-за камней, чтобы увлечь за собой остальных. И тут же его срезало… почти в упор. Если бы не он, они бы еще долго там сидели и положили бы наших куда больше.

Я смотрел на мертвое лицо Аодяна, на его юношеские, почти мальчишеские черты и чувствовал, как горечь победы становится невыносимой.

Орокан медленно поднялся.

– Он умер, как подобает вождю, увлекая за собой других, – произнес он, и в его голосе не было слез, только сталь. – Его дух теперь будет охотиться в небесной тайге, и он доволен.

Выпрямился – теперь именно он был вождем.

– Я веду их по тропе мести. Веди нас дальше, Тай-пен.

Прииск «Тигровый Зуб» встретил нас тишиной и запахом смерти. После короткого и жестокого боя в ущелье сопротивления здесь уже никто не оказывал. Уцелевшие хунхузы, потеряв командиров и поняв, что их западня превратилась в могилу, просто растворились в горах, бросив все.

Пока Овсянников, хмурый и молчаливый, колдовал над разбитой головой Сафара, а нанайцы готовили тело Аодяна к погребению по их обычаям, нужно было делать дело. Приказав Мышляеву расставить дозоры и собрать трофейное оружие, я вместе с Софроном направился обыскивать бараки. Особое внимание – тому, где, судя по всему, располагался штаб убитого командира хунхузов.

Это была крепкая, сложенная из дикого камня фанза. Внутри, среди разбросанных мехов и пустых бутылок, наше внимание привлек окованный железом сундук, запертый на тяжелый замок. Тит, чье лицо было мрачнее тучи после ранения Сафара, одним ударом обуха снес его.

Но внутри не оказалось ни золота, ни серебра, ни опиума. На ворохе старого тряпья лежал туго свернутый и обернутый в промасленную кожу пакет. Софрон, развязав тесемки, протянул его мне.

Развернув жесткий, потрескавшийся сверток, я увидел несколько листов плотной бумаги, исчерченных тонкими, аккуратными линиями. Это были карты. Детальные, профессионально выполненные геологические карты всей долины реки Мохэ и прилегающих хребтов. На них были нанесены не только русла рек и тропы, но и обозначены пробы грунта, отмечены места с наибольшей концентрацией золота, сделаны точные инженерные расчеты по глубине залегания породы. Работа, требовавшая месяцев труда и серьезных познаний.

Но самое странное было не это. От карт исходил слабый, незнакомый, но чем-то неуловимо знакомый запах. И все пометки, цифры, каллиграфически выведенные расчеты были сделаны не китайскими иероглифами.

Они были сделаны на английском языке.

Рука, державшая карту, слегка дрогнула. Я смотрел на эти аккуратные, выведенные чужой, незнакомой рукой слова: Gold vein, Quartz outcrop, Estimated yield – и чувствовал, как по спине пробегает ледяной холодок. Дальше следовали сведения, собранные в таблицу. Это были не какие-то бандитские каракули. Это был отчет специалиста.

– Что это за грамота, командир? – глухо спросил Тит, всматриваясь в непонятные ему символы.

Подняв голову, я посмотрел, но увидел не его, а всю картину целиком, и она внезапно обрела зловещую, пугающую глубину. Хунхузы, фитильные ружья, разбой, грабежи… все это было лишь ширмой. Грязной, кровавой пеной на поверхности глубоких, темных вод.

– Это значит, – ответил я медленно, – что мы охотимся не на того зверя. За этим уродом, которого мы ищем, стоит кто-то еще. Кто-то очень умный, очень богатый. И, судя по всему, – я снова опустил взгляд на английские слова, – этот кто-то – из Европы.

[1]Сяо Ма – быстро ко мне (кит.).

Глава 2

Глава 2

Наши тяжкие размышления прервали крики снаружи.

– Что там такое? – спросил я, выходя.

– Китайцы местные бунтуют! Рабочие! – доложил Мышляев. – Выпустили их из бараков, они, как узнали про свободу, навострились отсюда бежать! Мы пытаемся их утихомирить – ни в какую! Идемте, без вас никак!

Пришлось бросить пока выяснение тайны карт и документов и заняться делами насущными. Чертыхаясь, я посмешил за Александром Васильевичем, на ходу проверяя барабан револьвера. Рабов на прииске явно было немало, и, если мы не найдем с ними общего языка, нас ожидают колоссальные проблемы!

Небольшая утоптанная каменистая площадка перед рабочими бараками была запружена почти восьмью сотнями рабов. Часть из них, подбежав к обрывистому берегу, спустились вниз, к воде, и, сняв широкополые шляпы из гаоляновой соломы, жадно пили прямо из реки: на время боя хунхузы заперли рабов в бараках, и многие сильно страдали от жажды. Кто-то просто сидел на площадке, оживленно переговариваясь, обсуждая события последних дней.

Но была крупная группа рабов, что вели себя агрессивно. Глядя на нас с недоверием и затаенным страхом, они сбились в огромную толпу, из которой неслись гортанные гневные выкрики. Похоже, для них мы были просто новой силой, пришедшей на смену старой. Я видел на их изможденных, безразличных лицах один и тот же немой вопрос: какими будут новые хозяева?

Особенно выделялся огромный, почти с Тита ростом, ханец с широким, свирепым лицом и руками, похожими на кузнечные молоты. Похоже, он был тут заводилой: собрав вокруг себя большую группу рабов, что-то яростно им говорил, отчаянно жестикулируя, и толпа вокруг согласно, глухо гудела, явно одобряя его слова.

– Кто он, и чего там орет? – спросил я подошедшего Лян Фу.

– Его зовут Ван, – волнуясь, объяснил тот. – Он говорит, что не верит нам. Что мы убили одних хозяев, чтобы занять их место. Говорит, что золото теперь их, по праву тех, кто поливал его потом и кровью. И требует, чтобы мы убирались!

Обстановка мгновенно накалилось. Мои бойцы, услышав эту дерзость, напряглись, взявшись за оружие. Мышляев, достав револьвер, мрачно взглянул на этого Вана и взвел курок. Увидев это, китайцы заволновались еще сильнее. Еще мгновение – и пролилась бы новая кровь.

– Стой, – бросил я Мышляеву, останавливая его жестом.

Я повернулся к Лян Фу

– Скажи, – тихо спросил я, чтобы слышал только он, – среди них есть ваши? Бывшие воины Небесного Царства?

Лян Фу внимательно всмотрелся в толпу.

– Есть, Да-бань, – после паузы кивнул он. – Я вижу несколько знакомых лиц. Тех, кого схватили после разгрома под Нанкином.

– Тогда иди, – решил я. – Иди и говори с ними. Не со всеми. Только с ними. Напомни им, кто они, за что воевали.

Это был удар в самое сердце их стихийного бунта. Лян Фу шагнул вперед и, перекрывая голосом выкрики сторонников Вана, заговорил. Он не просто обращался ко всей массе – нет, он выкрикивал имена, указывал на отдельные лица в толпе, горячо что-то втолковывал, взывая к прошлому. И у него получалось.

Разумеется, я не понимал слов, зато отлично видел, как меняется атмосфера: толпа бывших рабов, до того единая в своем недоверии, вдруг начала расслаиваться. Одни – те, к кому он обращался, – опускали головы, другие смущенно переглядывались. Свирепый Ван что-то яростно ревел, пытаясь удержать внимание паствы, но это мало помогало.

Вскоре из толпы начали выходить люди. Сначала по одному, потом десятками. Это были бывшие тайпины. Когда Лян Фу закончил речь, толпа, до этого безмолвная, взорвалась ревом. Но это был уже не враждебный гул, а крик воодушевления. Десятки людей разом скандировали одно слово: «Тайпин! Тайпин!» – подходили и становились за спиной Лян Фу. Когда их набралось больше сотни, Ван понял, что проиграл. За ним осталась лишь небольшая – несколько десятков, – но самая озлобленная и агрессивная часть рабов.

Теперь пришло время решать, что с ними делать. Убивать было не за что, но и оставлять здесь эту неподконтрольную вольницу я не хотел. Пусть убираются подобру-поздорову, в конце концов, они тут здорово натерпелись!

– Лян Фу, переводи, – громко сказал я, но так, чтобы все поняли, что это мое решение, а не инициатива командира тайпинов. – Я никого не держу. Каждый, кто хочет уйти, свободен. Дорога открыта.

Толпа замерла в недоумении. Даже Ван, услышав перевод, удивленно вскинул голову.

– Но! – Я поднял руку. – Золото, – я кивнул в сторону фанзы приказчика, где были найдены карты, – останется здесь. Мы, мой отряд, проливали за него кровь, штурмуя этот гадюшник. Это наша добыча, и она пойдет на покупку оружия для нашей общей войны.

По толпе прошел разочарованный ропот.

– Однако, – продолжил я, – я понимаю, что многим из вас нужно добраться домой, к своим семьям. Поэтому каждый, кто решит уйти, получит от меня провиант на дорогу, мешок проса и лян золотого песка, чтобы не умереть с голоду в пути. Выбирайте. Или уходите с миром и малой долей. Или оставайтесь с нами, берите в руки оружие и сражайтесь за большую долю, за свободу и за новую жизнь, или зарабатывайте и получайте честную плату.

Среди рабов начались яростные споры. Неудивительно: я дал им то, чего у них никогда не было – выбор. Ван, поняв, что разбогатеть ему тут не светит, что-то яростно прорычал, развернулся и, сопровождаемый своими самыми верными сторонниками, пошел прочь, к выходу из ущелья. Остальные остались. Они смотрели на меня – уже не со страхом, а с восторженным уважением.

– Теперь они с нами, – сказал Лян Фу, подойдя ко мне. – Они будут не рабами, а воинами. Нашими братьями.

Тем временем вернулся Тит.

– Командир, я там склады проверил. Золота тут в закромах немного – видимо, все добытое сразу свозили в Силинцзы, но с полпуда найдется…

– Вот так славно! Полпуда золота – это мало? – удивился Мышляев.

…чумиза и гаолян есть в достатке, а уж инструмента – на три таких прииска хватит. Кирки, лопаты, тачки, вороты… Все в исправности. Можно хоть завтра начинать работу.

Выслушав доклад, я кивнул, глядя, как бывшие рабы обступают тайпинов, жадно слушая их рассказы. Да, прииск должен был снова заработать, и чем быстрее, тем лучше. «Тигровый Зуб» – самый богатый из приисков Тулишена, почти неуязвимый для внезапной атаки извне, будет нашим главным форпостом.

Остаток дня пролетел в мелких хозяйственных заботах: уходящим рабам вручали золото и провиант, заканчивали ревизию продовольствия и прочих припасов, распределяли наших новых работников по бригадам. Лишь когда солнце зашло за западные вершины Хингана, я смог вырваться из этой круговерти и хотел было вернуться к изучению таинственных карт, но меня вызвал доктор Овсянников.

– Владислав Антонович, будьте любезны, пройдемте в наш лазарет! Меня очень беспокоит состояние Сафара!

Встревожившись, я поспешил за ним.

В небольшой фанзе рядом с домом управляющего, где разместился наш импровизированный госпиталь, лежало восемь тяжелораненых. Сафра устроили на кане у стены. Даже в неясном пламени свечи было видно, что Сафару стало хуже. Что-то глухо бормоча по-башкирски, он метаться на своей импровизированной койке, а лицо его горело лихорадочным румянцем. Овсянников, потрогав его лоб, с мрачным лицом покачал головой:

Пульс слабый, аритмичный. Жар. Как я и боялся, началось воспаление мозга. Если мы не обеспечим ему полный покой и правильный уход, он может и не выжить. Здесь, в походных условиях, я бессилен. Ему нужно обеспечить достойные условия выздоровления. Надо отправить его обратно в Силинцзы – оставлять его здесь, в горах, равносильно смертному приговору.

– Доктор, перенесет ли он путешествие до города? – с беспокойством спросил я, вспоминая, сколь труден был путь до прииска «Тигровый Зуб». Овсянников тяжело вздохнул.

– Да, его можно доставить, но только на носилках. Выделите несколько пар толковых людей. Я буду сопровождать их.

– А остальные раненые?

– Их состояние не внушает опасений. Впрочем, я взял бы еще вот этого, – он указал на лежавшего рядом с Сафаром нанайца с простреленным плечом, – поскольку опасаюсь нагноения…

– Курила… – раздался вдруг тихий шепот, прервавший наш разговор.

Сафар пришел в себя. Похоже, жар немного спал, но слабость была такова, что он едва мог пошевелить головой. Он с трудом сфокусировал на мне взгляд, и его потрескавшиеся губы шевельнулись.

– Не уходи… – прохрипел он.

– Я не ухожу, Сафар. Уходишь ты. В город, в лазарет. Тебе нужно лечиться.

В его глазах на мгновение мелькнула паника. Он попытался приподняться, но не хватило сил. Его рука нащупала мою и вцепилась в нее с неожиданной, лихорадочной силой.

– Нет… я должен… с тобой… – прохрипел он, и его взгляд стал лихорадочным и ясным. – Он забрал у меня все, Курила. Все. Я дышу только для того, чтобы увидеть, как он будет подыхать. Я не могу здесь лежать… Не могу… пока эта тварь ходит по земле. Это… несправедливо…

Он говорил, задыхаясь, и каждое слово отнимало у него последние силы. Глядя в его горевшие безумным, черным огнем глаза, я видел – эта жажда мести была последней нитью, за которую душа цеплялась в этом мире.

Я опустился на колени рядом с его каном, чтобы наши глаза были на одном уровне.

– И ты увидишь. Слышишь? – сказал я твердо. – Ты все увидишь.

– Я… должен… быть там… – прошептал он.

– Ты там будешь. Ты пойдешь со мной, – твердо пообещал я. – Но сначала ты должен встать на ноги. Мертвый, ты мне не помощник. Клянусь тебе, – я накрыл его горячую, сухую руку своей, – ты получишь Тулишена или его голову. Я принесу ее тебе. Но ты должен выжить. Ты мне еще нужен. Живым. Понял?

Он долго, не отрываясь, смотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них правду. Затем медленно кивнул, и его хватка ослабла. Он закрыл глаза, измученный этим коротким разговором.

На выходе из лазарета меня поймал Тит.

– Что с ним? – коротко спросил он.

– Плох. Надо везти в Силинцзы. Придется всю дорогу ташить его на носилках. Выделю людей, и завтра с утра они пойдут.

– Я с ним, – глухо сказал он.

– Мне здесь нужны бойцы, Тит.

– А ему нужен друг, – просто ответил он, и в его голосе было столько тяжелой, мужицкой вины, что я не нашел в себе сил возражать.

Утром конвой из десятка носильщиков под надзором Овсянникова и дюжины бойцов под командованием Тита двинулся в путь, увозя в тыл раненых и моего лучшего воина, чья жизнь теперь висела на волоске. Я смотрел им вслед, пока отряд не скрылась за поворотом ущелья, и чувствовал, как что-то внутри холодеет. Словно я только что отправил в тыл собственную душу.

Поутру я собрал командиров на совещание. На столе, освещенном лучами вышедшего из-за гор солнца, тускло поблескивал развернутый лист шелка – та самая карта, что рисовал в Силинцзы до смерти перепуганный приказчик. Палец мой уперся в последнюю, самую жирную кляксу, обведенную кругом. «Золотой Дракон». Самый последний прииск Тулишэня, его главная цитадель в этих краях.

Все молчали, понимая, что впереди самый тяжелый бой. Беглый допрос местных рабов показал, что находится он за рекой, в узкой горной долине, по которой бежит быстрый мутный ручей. Гарнизон прииска составлял четыре десятка бандитов, плюсом к тому часть хунхузов из Тигрового Зуба сбежали туда. А в горах даже сорок человек – серьезная сила, особенно когда они знают местность. В прошлый раз во время боя в ущелье нам, можно сказать, повезло с той козьей тропой. А если бы ее не было?

В общем, выходило, что первым делом надо разведать местность.

– Нам нужны глаза за рекой, – произнес я, оглядывая собравшихся. Никто не высказал возражений: прошлые победы достались нам дорогой ценой, и идти на штурм последней, самой защищенной крепости вслепую было бы чистым безумием.

– Так, приведите сюда Сяо Ма! – приказал я командиру тайпинов, и он отдал необходимые распоряжения. – И заодно Орокана.

Вскоре маленький китаец предстал перед нашим «штабом». Юнец, еще недавно бывший забитым рабом, теперь держался с достоинством разведчика, доказавшего свою храбрость. Вскоре появился и Орокан. Теперь, после гибели прежнего вождя, именно он вел нанайцев.

– Слушайте внимательно. Нам надо тщательно разведать подходы к последнему прииску Тулишена, – объяснил я боевую задачу. – Вам нужно переправиться через Желтугу. Найти «Золотой Дракон». Носа туда не совать, – я поднял палец, – в бой не вступать ни в коем случае. Мне нужно знать все: сколько их, где укрепления, где посты. Есть ли у них секреты – тайные тропы, слабые места. Осмотрите все, запомните. Будьте осторожны: хунхузы нас ждут. Возможны засады. И повторяю: при обнаружении противника немедленно возвращайтесь!

Разведчики приняли задачу. Через полчаса они и еще десяток лучших нанайских охотников выскользнули из лагеря и растворились в тайге. Теперь нам оставалось только ждать. И это ожидание было самым тяжелым испытанием.

Пока разведка прощупывала вражеское логово, я решил прощупать собственные силы и приказал Мышляеву построить всех, кто способен держать оружие.

Когда бойцы выстроились на плацу перед сожженным бараком, картина получилась удручающей. Погибших в боях было не так уж много, но раненые, больные, а особенно оставленные гарнизонами на уже захваченных нами территориях сильно ослабили отряд. С тяжелым сердцем я обошел строй: наличные силы уменьшились вполовину.

– Докладывай, – бросил я Мышляеву.

Александр Васильевич со значением указал на нестройные ряды наших воинов, в которых зияли красноречивые прорехи.

– Штурм Силинцзы и бой в ущелье дались нелегко, Владислав Антонович. У меня в строю двадцать два человека. Остальные либо в земле, либо в лазарете, либо остались в гарнизоне. Казаков в строю – двенадцать. Конский состав тоже сильно пострадал – у многих на камнях сбиты ноги. Нанайцев и тайпинов тоже убыло вполовину.

Нда… Мало, катастрофически мало! Итого, если учесть нанайцев, которых Орокан увел в разведку, у меня не набиралось и сотни проверенных воинов. И этой горсткой надо штурмовать последний, самый укрепленный прииск, где, скорее всего, засела вся уцелевшая свора Тулишэня.

– Что скажете? – мрачно глядя на сбитые сапоги наших бойцов, спросил я Мышляева.

– Маловато нас, – тихо ответил он. – Просто сомнут числом.

Он был прав. Я стоял перед своим поредевшим войском и с ледяной ясностью понимал: идти дальше с теми силами, что у меня есть, – чистое самоубийство. Нужно было что-то решать.

– И что вы предлагаете? Какие мысли, Александр Васильевич?

– Надо подождать результатов разведки, я полагаю! Кроме того, можно дождаться возвращения отряда Тита, отправившего тяжелораненых в Силинцзы. Это еще десяток бойцов. Также в ближайшие дни несколько легкораненых должны вернуться в строй. Конечно, можно вызвать людей, оставленных гарнизоном в Силинцзы, но… это опасно. А более ничего и не придумаешь!

Пожалуй, он был прав. Единственный ресурс, который у нас имелся в избытке, – это сотни вчерашних рабов. Измученных, сломленных, но злых.

И я решил рискнуть. Вновь подозвав к себе Лян Фу, я спросил лидера тайпинов:

– Ты разговаривал с бывшими тайпинами. Есть ли среди них те, кто готов снова взять в руки оружие?

Он молча кивнул, ожидая дальнейших распоряжений.

– Иди к бывшим тайпинам, поговори с ними. Напомни, что такое настоящее оружие и дисциплина. Скажи им вот что: я никого не неволю. Кто хочет остаться здесь и мыть золото – пусть остается. Но те, кто отправится со мной до конца, на последний штурм, войдут в твой отряд и разделят наравне со всеми всю военную добычу. А она будет большой. Пусть выбирают сами.