Текст книги "Хозяин Амура (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Тем временем управляющий протянул мне все причитающиеся бумаги – денежные средства на девятьсот пятьдесят восемь тысяч, а также мои акции СибЗолота на 2 миллиона рублей – и любезно проводил к выходу. Все вместе это составило нехилый пакет. Мы прошли через общий операционный зал, и уже в дверях управляющий негромко произнес:

– Однако, Владислав Антонович, позвольте дать вам дружеский, неофициальный совет. Будьте осторожны!

Я вопросительно посмотрел на него.

– Вашими счетами и деятельностью вашего Общества, – он произнес это почти беззвучно, – очень пристально интересовались. Буквально на прошлой неделе к нам приходил официальный запрос… от Губернской жандармской управы. Мы, разумеется, предоставили лишь самые общие, дозволенные законом сведения. Но… интерес у них к вам неподдельный. Так что будьте предельно осторожны в своих делах и словах.

– Благодарю! – задумчиво протянул я, и уже взялся за дверную ручку, как вдруг застыл на месте.

– Эвано как! Господин «Тарановский» собственной персоной! Да еще и с жандармами на хвосте! Вот те раз! – послышался над ухом густой мощный бас.

Заслышав это, я похолодел, а рука сама собой скользнула под сюртук, наткнувшись на пустую кобуру револьвера.

Глава 19

Обернувшись на этот раскатистый оклик, от которого, казалось, задребезжали стекла в окнах, я оторопел. В массивном дверном проеме Иркутской конторы Государственного банка, словно в раме из заснеженной улицы и спешащих по делам прохожих, стояла дородная, колоритная фигура. Ба! Да это же мой старый «монгольский» знакомец, – иркутский купец второй гильдии Никифор Семеныч Лопатин.

За два года, что мы не виделись, он раздался вширь, его суконная поддевка едва сходилась на внушительном животе, а русая борода лопатой стала еще гуще и окладистее. В руке он держал тяжелую трость с массивным набалдашником из зеленого нефрита – признак купеческого веса и солидности, а красная, словно начищенный самовар, физиономия расплылась в лукавой, озорной улыбке. Он смерил меня с ног до головы нарочито-оценивающим взглядом, от моего дорогого, сшитого в столице сюртука до атласного цилиндра в руке и золотой цепочки от часов, выглядывающей из кармана жилета.

– Ба! Кого я вижу! Уж не сам ли господин… – он сделал театральную паузу, будто пытаясь вспомнить. – Смотри какой важный стал! В Монголии, помню, ходил оборванцем, в пыли по уши, а тут – фу-ты, ну-ты! И сюртук аглицкого сукна, и цилиндр атласный, перчатки лайковые, часы с цепочкой, да и брюхо, видать, сытое… Да и звали тебя, помнится мне, как-то по иному, а? Что-то я запамятовал… Толи Курила, толи Серж?

В его голосе гремело чистосердечное, почти детское изумление, смешанное с неподдельным любопытством. Управляющий банком, бросив на меня подозрительный взгляд, откланялся. Служащие и посетители банка с интересом оборачивались на нас. Надо срочно заставить его унять воспоминания!

– Кто старое помянет, тому – сами знаете, Никифор Семеныч! – улыбнулся я в ответ, но, видно, улыбка моя вышла такой нехорошей, что добродушное бахвальство на его лице тут же сменилось настороженностью.

– Тоже верно… дело-то прошлое, быльем поросло, – торопливо согласился он, поняв, что затронул опасную тему. Он огляделся по сторонам, на казенные стены банка, и махнул рукой. – Да и уши лишние тебе, вижу, ни к чему! Коли такая встреча, грех не обмыть! Пойдем-ка в ресторацию к французу, расскажешь мне, откель ты такой важный, как гусь индейский, выскочил!'

Через полчаса мы уже сидели в лучшем заведении Иркутска – ресторане «Эрмитаж», который держал какой-то предприимчивый француз. Зал был отделан с показной, аляповатой роскошью, рассчитанной на сибирских нуворишей: зеркала в золоченых рамах, алые бархатные портьеры, а с эстрады гремел оркестр, мешая без разбору оперные арии с камаринской. Но кухня, как уверял Лопатин, была отменной, да и половые в белоснежных голландских рубахах, подпоясанные шелковыми кушаками, сновали между столами с расторопностью, какой не увидишь и в столице.

Заказав аршинную стерлядь на уху, икру в серебряном ведерке и графин перцовой настойки, я, опуская самые кровавые и опасные подробности, начал свой рассказ. Об амурской эпопее, о войне с хунхузами в дикой Маньчжурии, о создании акционерного общества «Сибирское Золото».

Лопатин слушал, и по мере моего рассказа его красная физиономия становилась все более и более изумленной. Сначала он лишь одобрительно крякал, при упоминании имени кяхтинской «чайной королевы» Верещагиной он удивленно присвистнул, от фамилии московского воротилы Кокорева – уважительно ахнул. А уж когда на авансцене моего рассказа появился сам Великий князь Константин Николаевич, Лопатин торопливо, почти испуганно, перекрестился, глядя на меня, как на невесть откуда явившееся чудо.

– Ну, ты и фрукт!' – наконец произнес он, когда я закончил, и тут же залпом, по-мужицки, опрокинул в себя полную рюмку перцовки. – Вот ведь как судьба-то человеческая поворачивает… Знал бы, с кем тогда в фанзе китайской балакал… А я-то, старый дурак, думал – беглый какой, аль просто бродяга с фартом…

Он не договорил, лишь с силой стукнул кулаком по столу, и по его лицу я понял, что наша «случайная» встреча была подарком не только для меня, но и для него.

– Так, значит, «Сибирское Золото»… это твое дело? – спросил Лопатин, подавшись вперед через стол, и в его глазах загорелся острый, деловой огонек. – А я-то, старый пень, хожу кругами, прицениваюсь, да все никак решиться не могу!

– Что так? – удивился я. – Дело верное, Общество устроено с высочайшего соизволения. Я сам с Великим князем, вот прям как с тобой сейчас разговаривал!

– Верное-то верное, да уж больно душок от него дурной пошел по Иркутску, – он наклонился ко мне еще ближе и заговорщицки понизил голос. – С тех пор, как в нем Сибиряков объявился. Михал Александрыч, – Лопатин презрительно скривился, – мужик хваткий, спору нет. Но токмо хватка у него – медвежья. Где прошел – там другим места нет. Под себя все гребет. Я как услыхал, что он к твоему делу примазался, так и отступился. С ним каши не сваришь – либо обманет, либо сожрет. Мы с его семейством давно на ножах…

– Ну, Главный управитель-то – я, – усмехнулся я. – Тарановский – такая теперь моя фамилия!

– Дак, а мне-то откуда знать! – хлопнул он себя по ляжке. – Знал бы я, что за Тарановским ты стоишь, ей-богу, без раздумий бы влез! Да как же узнать-то было? Слыхал только – столичный фрукт, поляк какой-то. А что это ты, Серж… э-э-э… Владислав Антонович, я и в уме не держал!

Смотрел я на его раскрасневшееся, полное искреннего азарта лицо и понимал – кажется, я нашел то, чего мне так не хватало. Союзника.

– Слушай, а что тебе, Никифор Семеныч, в золоте? – спросил я. – Ты же чайный торговец, по типу Верещагиной?

– Был король, да весь вышел, – вздохнул он тяжело. – По той же самой причине, что и Аглая Степановна полезла в это дело. Чай-то теперь пароходами возят, из самого Лондона. А то и напрямую из Кантона да Бомбея. Через Кронштадт, через Одессу… Наша кяхтинская торговля, почитай, вдвое упала: обороты не те, цены смешные. Конец нашему делу приходит. Вот и ищу, куда капиталы пристроить, пока не поздно.

Он помолчал, допивая настойку.

– Я ведь приценивался к вашим акциям. Даже хотел было на триста тысяч взять. Приготовил уже, в банке отложил. Да как представил, что придется с Михал Александрычем за одним столом сидеть, а он еще и управителем там главным хочет заделаться… так и плюнул. Под него ложиться – себя не уважать. Так те триста тысяч у меня и лежат без дела.

Он сказал это с такой горечью, что я решил сыграть в открытую.

– А если бы так вышло, Никифор Семеныч, что Сибиряков не стал бы главным? Если бы был шанс его прокатить на собрании? Ты бы за меня свой голос отдал?

Лопатин на мгновение замер.

– За тебя? – он уставился на меня. – Да я бы не то что голос – я бы еще пол-Иркутска купцов подговорил против него идти! Лишь бы насолить этому медведю! Только ведь пустое это… – он махнул рукой. – Против его капиталов не попрешь. У него одного – миллион. У Верещагиной – два. У них большинство. Да и прихлебателей у него в Иркутске, уж поверь, немало: все мелкие сошки за него будут. В большой он тут силе.

– Тогда у меня есть одна идея, – таинственно произнес я.

И рассказал ему свой план.

………

– Ух, заковыристо придумал! Ух, заковыристо! – получасом спустя произнес пораженный Лопатин, изумленно крутя головой. – А не обманешь меня, как в Монголии?

– Где же я тебя обманул? – удивился я, с трудом припоминая наши китайские перипетии.

– Ну как же, за пятую часть стоимости мне тогда деньги обменял!

– Ты бы знал, как я тогда с ними намаялся, с бумажками этими! Все на свете проклял!

– Ну ладно, признайся: надул меня тогда, а?

– Тьфу ты! Не хочешь дела со мной делать, так и скажи!

– Да вот ты обидчивый! Хорошо, была не была: с тобой до конца пойду!

– Делать что надо, запомнил?

– А то как же!

– Ну все. Где, говоришь, завтра собрание?

– В собственном доме Сибирякова, у реки. Любого спроси – покажут!

– Значит, до завтра!

Мы расстались на крыльце ресторана почти друзьями. Лопатин, заинтригованный и полный азарта, обещал немедленно отправляться к знакомым купцам-акционерам, чтобы «пощупать настроения» и сагитировать их на мою сторону. А я, глядя ему вслед, понимал, что сегодняшняя ночь будет очень короткой. У меня было много дел в нотариальной палате, в банке и, возможно, даже в суде. Собрание было назначено на завтра, и к нему нужно было подготовиться.

Очень хорошо подготовиться.

На следующий день, ровно в полдень, мы с Лопатиным подъехали к дому Сибиряковых. Это был не просто дом, а настоящий дворец, прозванный в народе «Белым домом» – трехэтажное каменное здание, выкрашенное в светло-желтый цвет, с белоснежными колоннами, лепниной и треугольным фронтоном. Оно стояло в самом центре Иркутска, на берегу Ангары, и своим столичным, имперским величием подавляло всю окружающую деревянную застройку.

– Энтот дом, говорят, Сибиряковым сам Кваренги строил. Тот самый, что царские дворцы создавал! – с суеверным уважением прошептал Лопатин, пока мы поднимались по широкой парадной лестнице.

Общее собрание акционеров проходило в главном, бальном зале. Интерьеры поражали роскошью: паркетные полы, натертые до зеркального блеска, лепные, расписанные золотом потолки, хрустальные люстры размером с тележное колесо. У стен уже собирались акционеры. Это были те самые мелкие дольщики, которым Изя весной распродавал по тройной цене 10 000 акций, оставшиеся после распределения основных пакетов. Я видел здесь и солидных, бородатых купцов в добротных суконных сюртуках, и мелких чиновников, и отставных военных. Все почтительно кланялись хозяину, Михаилу Александровичу Сибирякову, который стоял в центре зала, всем своим видом показывая, кто здесь главный.

Мое появление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Разговоры стихли. Десятки глаз с любопытством и неприязнью уставились на меня – наглого столичного выскочку с польской фамилией. Сибиряков, увидев меня, нахмурился, но тут же натянул на лицо маску радушного хозяина.

– А, господин Тарановский! Почтили, так сказать, присутствием! – пророкотал он. – А мы уж думали, вы дорогу из своих амурских дебрей не найдете!

Не став вступать в пререкания – все равно все решится на голосовании – я отвернулся и заметил, как в залу вошел Сергей Рекунов, представитель Верещагиной. Заметив меня, он сковано поклонился, а затем тут же отошел к Сибирякову. Вскоре между ними разгорелся жаркий спор. Говорили они вполголоса, но все же я расслышал обрывок фразы Рекунова: «…но Аглая Степановна велела мне голосовать только по этому пункту!».

Ага, значит, союз их не так уж и прочен. Это было интересно…

Наконец, все были в сборе. Секретарь прозвонил в колокольчик, и собрание началось. Председателем, разумеется, выбрали самого Сибирякова. После скучных формальностей он, как главный инициатор, вышел на середину зала.

– Господа акционеры! – начал он, и в его могучем голосе вдруг театрально зазвучали слезливые нотки. – С тяжелым сердцем я вынужден был созвать вас сегодня!

Он сделал паузу, обводя зал скорбным взглядом.

– Все вы, господа, вложили в наше «Сибирское Золото» не только деньги, но и надежду! Надежду на то, что мы, сибиряки, сможем поднять дело невиданного размаха, освоить дикий Ленский край и приумножить богатство нашего Отечества! И я, – он ударил себя кулаком в грудь, – я, как верный сын Сибири, не жалея ни сил, ни здоровья, ни собственных капиталов, взял на себя этот тяжкий крест!

Он снова замолчал, давая словам проникнуть в сердца слушателей. По залу прошел одобрительный гул.

– На свои, кровные, – продолжал он, и голос его задрожал, – я снарядил экспедицию в эти дикие, богом забытые места! Мои люди, рискуя жизнью, месяцами пробирались через непроходимую тайгу, тонули в болотах, отбивались от дикого зверя! Десятки тысяч рублей были потрачены! Десятки! И все это – ради нашего общего блага! Ради нашего с вами будущего богатства!

Он вытер рукавом несуществующую слезу. Спектакль был разыгран блестяще.

– И что же в это время делал наш уважаемый генеральный управитель? – Сибиряков резко развернулся и ткнул в мою сторону пальцем. Я молча выдержал его взгляд. – Тот, кому мы, по его красивым столичным бумагам, доверили руководство⁈ Где он был, когда мои люди гибли от скобута и мороза⁈

Толпа зашумела, поворачивая головы в мою сторону.

– А я вам скажу, где! – гремел Сибиряков, входя в раж. – Он прохлаждался на теплом Амуре! Он пропадал в Маньчжурии! Пока здесь, в Сибири, вершилось настоящее, большое дело, он занимался всем, чем угодно, но не делами Общества! Я слал ему письма! Я молил о помощи, о совете, об указаниях! И что в ответ⁈ Ничего! Гробовое молчание!

Он снова картинно развел руками, изображая крайнюю степень обиды и недоумения.

– И вот теперь, – он понизил голос до трагического шепота, – когда все трудности позади, когда, благодаря моим усилиям, найдена богатейшая жила, сулящая нам многомиллионные барыши, этот господин является сюда! Является, чтобы собирать плоды с древа, которое он не сажал! Чтобы командовать и распоряжаться нашим с вами достоянием!

Он выпрямился, и его голос снова зазвенел металлом.

– Посему, господа акционеры, я и ставлю вопрос ребром! Можем ли мы и дальше доверять судьбу нашего дела человеку, который презрел свои прямые обязанности⁈ Я предлагаю избрать на его место человека дела, сибиряка, которому судьба нашего Общества…

Раздались жидкие, но одобрительные аплодисменты его сторонников. Наступал решающий момент: голосование.

Когда аплодисменты стихли, Сибиряков с самодовольной улыбкой занял свое место. Слово взял его стряпчий – юркий, похожий на хорька человек в очках, с цепким, неприятным взглядом. Он зачитал формальности и перешел к процедуре голосования.

– Первым, согласно реестру, голосует генеральный управитель, господин Тарановский, – монотонно проговорил он. – Количество принадлежащих ему акций…

– Я протестую! – раздался громкий голос Сибирякова. – Акции господина Тарановского не оплачены! Он не внес в уставной капитал ни копейки! А согласно закону, – он с победоносным видом посмотрел на стряпчего, – акционер, не оплативший свои паи, права голоса не имеет!

Стряпчий согласно кивнул.

– Совершенно верно, Михаил Александрович. Таким образом, голос господина Тарановского не учитывается.

По залу прошел торжествующий шепоток сторонников Сибирякова. Это был их первый, главный удар. Они собирались лишить меня права голоса, а затем спокойно растерзать. Я смотрел на их самодовольные лица и ждал, пока шум утихнет.

– Господин стряпчий, – сказал я спокойно, поднимаясь со своего места, – вы, кажется, невнимательно читали Устав нашего Общества. Тот самый, который, между прочим, составлял я.

Он удивленно посмотрел на меня из-под очков.

– Будьте любезны, – продолжал я все тем же ровным, презрительным тоном, – соблаговолите открыть Учредительный договор на третьей странице и зачитайте вслух пункт седьмой. «О вознаграждении учредителя».

Стряпчий, что-то бормоча, зашуршал бумагами. На его лбу выступила испарина. Он нашел нужный пункт, пробежал его глазами, и лицо его вытянулось.

– Читайте! – приказал я. – Вслух, чтобы все господа акционеры слышали.

– «В качестве вознаграждения… – начал он запинаясь, – … за предоставленные сведения о местонахождении богатейших золотоносных россыпей на реках Витим и Бодайбо, а также за труды по учреждению Общества и получение Высочайшего соизволения, учредителю Общества, господину Тарановскому, выделяется из уставного капитала пакет в двадцать тысяч акций…»

– Дальше! – потребовал я.

– «…означенный пакет акций, – голос его упал до шепота, – считается полностью оплаченным… с момента основания компании…»

– Спасибо, – я оборвал его. – Думаю, теперь всем все ясно. Мои сведения, господа, оценены учредителями в два миллиона рублей. Именно эти сведения и есть мой вклад в капитал. Так что мои акции, в отличие от многих здесь присутствующих, не просто оплачены, а оплачены с лихвой. Напомню, устав компании одобрен высочайшим соизволением. Или кто-то недоволен решением Государя Императора? Или кто-то желает оспорить, что золото на Бодайбо есть?

Я обвел зал тяжелым взглядом. Сибиряков сидел багровый, глядя в стол. Он, в своем стремлении захватить власть, совершенно забыл об этом пункте. Теперь эта юридическая «мина», заложенная мной и Изей еще в самом начале, сработала самым драматическим образом.

– Итак, господин стряпчий, – заключил я. – Двадцать тысяч акций, два миллиона рублей. Голосую против смещения генерального управителя. Запишите в протокол.

Сибиряков, побагровевший от злости, вскочил.

– Два миллиона! Всего два! А у нас с Аглаей Степановной – три! Большинство за нами! – проревел он, обращаясь к залу. – Ставлю на голосование!

Стряпчий, оправившись от унижения, уже был готов начать процедуру. Но я снова поднял руку.

– Не торопитесь, господин стряпчий. Я еще не закончил.

Все взгляды снова обратились ко мне.

– Помимо учредительского пакета, – сказал я медленно, наслаждаясь каждым словом, – вчера, ввиду сложившихся чрезвычайных обстоятельств, я счел своим долгом укрепить свои позиции в Обществе. И выкупил еще один пакет акций. Семь тысяч штук.

В зале повисла гробовая тишина. Я видел, как лицо Сибирякова из багрового стало пепельно-серым.

– Откуда⁈ – выкрикнул он. – Какие еще акции⁈ Это мошенничество!

– Никакого мошенничества, Михаил Александрович, – я с холодной усмешкой посмотрел на него. – Это тот самый пакет, который мы зарезервировали для московского купца Кокорева. Но, поскольку до Кокорева теперь далеко, я счел за благо выкупить часть его доли самостоятельно. Для блага Общества, разумеется.

Ия я небрежно бросил на стол перед стряпчим квитанцию из Иркутской конторы Государственного банка о внесении на счет Общества семисот тысяч рублей – разумеется, тех самых, что я выручил за амурское золото и с такими приключениями вез в Иркутск. Стряпчий взял бумагу дрожащими руками, бегло осмотрел и развел руками: подделать такой документ, да еще и в столь краткий срок, было невозможно.

– Итого, господин секретарь, – подвел я итог, – к моим двум миллионам прошу прибавить еще семьсот тысяч.

Но это был еще не конец. В этот самый момент со своего места медленно поднялся Никифор Семенович Лопатин. Все с удивлением посмотрели на него. Он был известен как чаеторговец, акционер нескольких пароходств, но о его участии в «Сибирском Золоте» никто не слышал.

– Господин председатель, – солидно прокашлявшись, обратился он к Сибирякову. – Позвольте и мне слово молвить. Я человек в вашем Обществе новый, давеча лишь намедни вступил. Но тоже имею кой-какой интерес.

Он неторопливо подошел к столу секретаря и положил рядом с моей квитанцией свои бумаги.

– Вот-с. Имею честь владеть тремя тысячами акций вашего уважаемого Общества. На триста тысяч рублей. – Он сделал паузу и добавил с лукавой улыбкой: – Также из пакета господина Кокорева. Только вчера приобрел у господина Тарановского. Все честь по чести, оплачено сполна. Вот и квитанция имеется.

На Сибирякова было жалко смотреть: он вцепился в подлокотники кресла, а челюсти его сжались до скрипа. Его блицкриг провалился, сценарий собрания рушился на глазах. Вместо растерянного мальчика для битья перед ним стоял противник, за одну ночь переигравший его по всем статьям. Но он был опытным бойцом, которого так просто не сломать. Быстро придя в себя, он самоуверенно улыбнулся:

– Это ничего не меняет, господин Тарановский! – заявил он громко, поднимаясь, чтобы все его слышали. – Три миллиона на вашей стороне. Три миллиона – на нашей. Равенство! А это значит, – он обвел зал торжествующим взглядом, – что решающий голос будет за кем? За нашими уважаемыми земляками-иркутянами! За теми, кто вложил в это дело свои кровные тысячи! Что скажете, господа? Кому вы больше верите – сибиряку, который здесь родился и вырос, или заезжему столичному комбинатору?

По залу прошел одобрительный гул. Он был прав. Мелкие акционеры, которых он успел «обработать», скорее всего, проголосуют за него. Он уже готовился поставить вопрос на голосование, предвкушая победу.

– Господин секретарь, приступайте! – приказал он стряпчему.

Стряпчий прокашлялся и объявил:

– Голосует господин Рекунов от имени акционера Верещагиной Аглаи Степановны. Двадцать тысяч акций, два миллиона рублей.

– Против господина Тарановского! – четко, по-военному, произнес Рекунов.

– Голосует господин Сибиряков Михаил Александрович. Десять тысяч акций, один миллион рублей.

– Против! – проревел Сибиряков.

– Голосуют…

– Я протестую!

Мой голос, холодный и ровный, разрезал торжествующую атмосферу, как нож вспарывает брюхо кеты. Все головы, как по команде, повернулись ко мне.

В зале наступила звенящая тишина.