Текст книги "Хозяин Амура (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 17

Глава 17

Слова полового, сказанные им с испуганной оглядкой, эхом отразились в голове. Я стоял посреди роскошного гостиничного номера, свежевыбритый, чистый, одетый как преуспевающий столичный промышленник, и чувствовал себя так, будто вновь на карийской каторге, где меня только что публично высекли на плацу. Отказ. Резкий, унизительный, без объяснений.

Что опять на нее нашло? Может, Аглая Степановна просто не в духе? Мысли метались, но ни одна не давала ответа. Я уже хотел было снова позвать полового и отправить его с еще одной, более настойчивой запиской, когда в дверь снова тихо постучали.

– Войдите! – рявкнул я, не скрывая раздражения.

Но на пороге стоял не испуганный паренек-слуга. В номер вошел невысокий, сухонький старичок в идеально отглаженном, хоть и не новом сюртуке. Лицо его показалось мне смутно знакомым. За ним, как тень, шагнул молчаливый детина в форме судебного пристава, чье присутствие мгновенно наполнило комнату холодом казенного дома.

Мозг заработал с лихорадочной скоростью. Я вспомнил его. Зарубин! Я видел его у Верещагиной, когда мы заключали нашу первую сделку. Насколько я помню – это не просто стряпчий, а ее доверенное лицо, правая рука и серый кардинал всей торговой империи Верещагиной.

– Господин Тарановский? – его голос был таким же сухим, как и он сам, без малейшей интонации. – Я – Зарубин, поверенный в делах госпожи Верещагиной. А это, – он кивнул на своего спутника, – господин пристав.

Стало окончательно ясно: это не дружеский визит. Скорее похоже на объявление войны!

– Мы знакомы! Чем обязан? – спросил я так же холодно, указывая на кресло. Садиться они не стали.

– Мы здесь, – продолжил Зарубин, проигнорировав мой жест, – чтобы официально вручить вам сии бумаги.

Судебный пристав сделал шаг вперед и с казенной бесстрастностью протянул мне запечатанный пакет.

Я молча взял пакет. Сургучная печать хрустнула под моими пальцами. Внутри – несколько листов гербовой бумаги, исписанных каллиграфическим почерком.

Зарубин, не дожидаясь, пока я вникну в суть, достал из кармана маленькую записную книжку и остро отточенный карандаш. Он говорил, а его карандаш тихо шуршал по странице, будто он не выносил мне приговор, а просто составлял опись имущества.

– Как вам известно, господин Тарановский, – начал он своим бесцветным голосом, – акционеры, владеющие не менее чем одной десятой уставного капитала, имеют право требовать созыва общего собрания. Акционеры Аглая Степановна Верещагина и Михаил Афанасьевич Сибиряков, владеющие в совокупности тремя пятыми капитала, таковое требование вам направили.

Я нахмурился. Какое, к черту, требование? Куда его направляли? Я был в Маньчжурии и Приамурье, там, куда почта не ходит!

– Вы, как генеральный управитель общества «Сибирское Золото», – продолжил стряпчий, делая пометку, – данное требование в установленный законом срок не исполнили. В результате чего госпожа Верещагина и господин Сибиряков обратились в Иркутский коммерческий суд.

Он поднял на меня свои выцветшие глаза.

– Суд, на основании Устава Торгового, постановил провести общее собрание акционеров в принудительном порядке. Повестка дня вам должна быть известна. Главный вопрос – о смещении генерального управителя ввиду его длительного отсутствия и невозможности исполнять свои обязанности.

Он снова уткнулся в свою книжку, будто сверяя цифры.

– Позвольте напомнить вам расклад голосов. Акции господина Сибирякова – один миллион рублей. Акции госпожи Верещагиной – два миллиона. Ваши – также два миллиона. Итого – три миллиона против двух. Гарантированное большинство.

Молчаливый пристав с презрением покосился на меня. Не надо было быть семи пядей во лбу. чтобы понять, о чем одн сейчас думал: «Проиграл. Чисто. На бумаге. Они владеют контрольным пакетом. Они владели компанией. Тоже мне, управитель!»

– Собрание состоится через неделю в Иркутске, – подытожил Зарубин. – Ваше смещение с поста уже решено, собрание – простая формальность. Потому госпожа Верещагина и не видит смысла во встрече с вами. Все вопросы отныне будут решаться на собрании акционеров.

Он закрыл книжку и спрятал ее в карман. На его тонких губах впервые появилась тень эмоции – ехидная, торжествующая усмешка.

– Ах да. Аглая Степановна просила передать, что высоко ценит ваши таланты в… – он сделал паузу, и в его бесцветных глазах мелькнула злая искорка, – … силовых операциях. Но для управления серьезным предприятием, господин Тарановский, требуется хотя бы иногда присутствовать на рабочем месте.

Я смотрел на бумаги в своей руке, и холодная ярость начала закипать внутри.

– Какое, к дьяволу, требование⁈ – взревел я, сжимая листы так, что хрустнули костяшки. – Я был на Амуре! В Маньчжурии! Там нет почтовых станций и не разносят газет! Я ничего не получал!

Зарубин даже бровью не повел. Он молча, с аккуратностью аптекаря, достал из своего портфеля аккуратную подшивку газет и положил на стол передо мной. – «Иркутские губернские ведомости», – бесцветным голосом пояснил он, ткнув сухим пальцем в обведенный карандашом абзац. – Публикация от десятого августа сего года. И от семнадцатого. И от двадцать четвертого.

Я впился взглядом в мелкий, убористый шрифт. «Общее собрание акционеров золотопромышленного общества „Сибирское Золото“…»

– Уведомление было публичным, господин Тарановский, как того и требует устав Общества, – сказал он с ледяной вежливостью. – Тот факт, что вы предпочитаете читать следы на снегу, а не деловую прессу, к сожалению, не является смягчающим обстоятельством в суде.

– Так значит, Верещагина в Иркутске? Хорошо, я поедут туда и встречусь с нею на собрании акционеров! – пообещал я.

Он сделал еще одну пометку в своей книжке.

– Можете не утруждать себя поездкой. Интересы госпожи Верещагиной будет представлять ее доверенный человек – господин Рекунов.

Рекунов… Значит, она не просто отстраняет меня. Она ставит на мое место своего цепного пса, чтобы тот сторожил ее новые активы.

Сообщив все это, Зарубин с сухим, почти незаметным поклоном откланялся.

– Честь имею, господин Тарановский.

Я остался один.

Ярость, горячая и бесполезная, схлынула, оставив после себя ледяную, звенящую пустоту. Я посмотрел на свое отражение в темном стекле окна: чужой человек в дорогом сюртуке, с лицом победителя. Победитель. Триумфатор. И полный идиот, которого только что обобрали до нитки с помощью нескольких листков гербовой бумаги.

Кровь стучала в висках. Хотелось крушить мебель, бить кулаками в стены. Как я мог этого не предвидеть? Я, прошедший огонь, воду и каторгу, я, обманувший смерть и построивший свою маленькую империю, был так слепо уверен в Аглае, в нашем союзе, скрепленном, как мне казалось, не только деньгами, но и общим риском. Но я был далеко, в Маньчжурии, а Сибиряков – здесь, рядом, нашептывал ей на ухо. Я воевал с хунхузами, а настоящая война, тихая, подлая, бумажная, шла здесь, в тиши кабинетов.

Жадность оказалась сильнее обиды. Сибиряков, эта скользкая тварь, понял, что лучше иметь половину от большого пирога, чем ничего. А Аглая… она просто выбрала того, кто был рядом и обещал быструю, понятную прибыль, пока я проливал кровь за не очень понятное ей будущее.

Ну нет. Не на того попали, чертовы крючкотворы. Они поймали меня в сеть из параграфов, уставов и мелкого шрифта. Хорошо. Значит, именно в этой сети я и буду искать нож, чтобы перерезать им глотки.

Волна эмоций наконец схлынула. Я больше не чувствовал ни гнева, ни обиды. Только холодный, злой, кристально чистый расчет. Я накинул сюртук и вышел вниз, в гостиничный холл. Мои казаки, дремавшие у входа в гостиницу, вскочили, их руки легли на эфесы шашек. Я остановил их жестом. Эта война требовала другого оружия.

– Эй, любезный! – кликнул я полового. – а не подскажешь ли. где тут у вас книжная лавка?

Тот недоуменно почесал в затылке. Видимо, такой вопрос ему задавали нечасто.

– Да вроде бы, вон туда пройти, в сторону церкви Симеона Столпника, и будет вам магазин, где книжками торгуют! – наконец вспомнил он. Кивнув, я выскочил на холодные, продуваемые монгольским ветром улицы Кяхты.

Через два квартала от гостиницы я нашел искомое. Книжная лавка пахла пылью, старой кожей и мышами. Заспанный хозяин в очках с толстыми стеклами удивленно посмотрел на меня. Похоже, посетителей тут было не густо.

– Мне нужно «Положение о компаниях на акциях», от шестого декабря тысяча восемьсот тридцать шестого года, – сказал я.

Он долго рылся на пыльных полках, бормоча себе под нос, и наконец извлек то, что мне было нужно – зачитанный до дыр, с пожелтевшими, ломкими страницами, экземпляр закона.

Вернувшись в номер, я заперся. Зажег все свечи. Налил чая и погрузился в чтение. Архаичный, витиеватый язык закона поначалу с трудом поддавался пониманию. «Высочайшее соизволение», «Комитет министров», «соответствующие министерства»… Я читал о разрешительном порядке учреждения компаний и понимал, какой титанический труд проделал тогда, чтобы «Сибирское Золото» вообще появилось на свет.

Затем я нашел раздел о созыве общего собрания. Мои пальцы сжались в кулак. Все, что говорил Зарубин, было правдой. Требование от акционеров, владеющих 1/10 капитала… Публикация в «Ведомостях»… Обращение в Коммерческий суд в случае отказа правления… Они не просто обманули меня. Они действовали строго по закону. По этому самому закону, который я держал в руках. Они использовали мое отсутствие и мое незнание как оружие.

Я листал дальше, злость уступала место холодному азарту охотника, выслеживающего зверя. И тут мой взгляд зацепился за статьи 30–32. «О последствиях неуплаты по акциям».

Я впился в текст. Акционер, просрочивший взнос по акциям, автоматически лишается права голоса на общем собрании. Его имя публикуется в «Ведомостях» для публичного позора. А если долг не погашен, компания имеет право продать его акции с публичного торга.

На губах сама собой появилась медленная, хищная улыбка. Вот оно.

Я откинулся в кресле, глядя в потолок. А оплатил ли Сибиряков свои акции на миллион? Откуда у него такие деньги? Он получил долю в компании в обмен на содействие, но Устав требовал внесения капитала. Живыми деньгами. А Аглая? Она прижимиста и умна. Она бы не стала платить за него. Никогда. Скорее всего, они договорились, что он внесет свою долю позже, с первых прибылей.

А прибыли еще не было. А значит, его акции, скорее всего, не оплачены. А неоплаченные акции – это просто бумага. Они не дают права голоса.

Без миллиона Сибирякова у них оставалось только два миллиона Верещагиной. Ровно столько же, сколько и у меня. Равенство. Пат. А это уже совсем другой расклад.

Теперь поход в банк обретал новый смысл. Я направился туда не просто забрать свои активы. Я шел за своим правом голоса.

В кяхтинском отделении банка на меня смотрели с подобострастием. Я забрал хранившиеся на депозите акции общества «Сибирское Золото» – тяжелые, хрустящие листы с водяными знаками.

Вернувшись в номер, я положил их на стол. Понятно было одно: надо срочно ехать в Иркутск.

Не теряя ни дня, ни часа, я выехал в Иркутск. Первый снег пошел внезапно, за одну ночь превратив унылую осеннюю грязь в белое, слепящее безмолвие. Наши розвальни летели по сибирскому тракту, и казалось, что мы несемся сквозь белое ничто, где есть только скрип полозьев, фырканье лошадей и завывание ледяного ветра.

Всю дорогу, укутавшись в тяжелый тулуп, я при свете дрожащего фонаря вчитывался в строки «Положения о компаниях на акциях». Эта проклятая книга была моим единственным оружием, и я должен был овладеть им в совершенстве. И чем больше я читал, тем яснее понимал: они действовали безупречно. Каждый их шаг был выверен по букве закона. Моего же, утвержденного Государем, устава. Как же не хватало сейчас рядом хитрого Изи, чуявшего лазейку в любом деле, или хваткого Плевако, для которого этот канцелярский язык был родным!

– Смотрят, командир, – прохрипел мне на ухо казак, правивший тройкой. Он снова тревожно оглянулся на пустую, заснеженную дорогу. – Как есть, смотрят. Чует мое сердце, хвост за нами.

Я тоже посмотрел. Ничего. Лишь белая мгла, в которой поземка змеилась по насту.

– Паранойя, старик. От долгой дороги. Тебе волки мерещатся.

К ночи разыгралась настоящая метель. Ветер выл в полях, как стая голодных псов, забивая глаза колючей снежной крупой. Лошади выбивались из сил. Впереди, спасительным огоньком, мигнул свет одинокого постоялого двора – вросшей в землю, почерневшей от времени избы.

– Становимся, командир! – крикнул казак, с трудом сдерживая обезумевших от ветра лошадей. – Лошадей загоним, да и самим бы погреться.

Тепло ударило в лицо, как после ледяной купели. Мы ввалились в натопленную избу, в густой дух горячих щей, квашеной капусты, мокрой овчины и дешевой махорки. Внутри было спасение. Мои казаки, смеясь и громко матерясь на метель, начали расставлять винтовки в угол, стягивать заиндевевшие тулупы. Я стянул перчатки, поднес закоченевшие пальцы к жаркому боку печи. Напряжение долгого пути начало отпускать. Хозяин, крякнув, зачерпнул половником из чугуна, собираясь налить нам щей…

И в этот миг дверь не открылась – она взорвалась внутрь. С оглушительным треском вылетев с петель, она сшибла одного из моих казаков и, выбив сноп искр из очага, рухнула на пол.

В проем, окутанные вихрями снега, ввалились темные, массивные фигуры. Обледеневшие бороды, звериные глаза над заиндевевшими воротниками тулупов, и стволы, стволы ружей, нацеленные нам в грудь.

Моя рука, только что тянувшаяся к теплу, замерла. Тело, натренированное годами войны, сжалось в пружину, но мозг констатировал – поздно. Мы в ловушке. Безоружные, расслабленные, в чужой избе посреди бурана.

– Всем стоять! – раздался грубый, незнакомый окрик.

Глава 18

Глава 18

Бандиты явно были уверены в себе. Они видели перед собой то, что и ожидали: богатого барина и его сонных, расслабленных охранников. Легкая добыча! Но они не знали, что этот «барин» последние месяцы только и делал, что убивал таких, как они.

Первые секунды их замешательства, когда они щурились, привыкая к полумраку, стали для нас спасением. Разумеется, никто не стал поднимать руки. Вместо этого, падая за широкий сосновый стол, я рванул свой «Лефоше». Испытанный не в одной схватке шпилечный револьвер громыхнул, и пламя на миг вырвало избу из тени.

Главарь, – тот, что кричал, – дернулся, схватился за живот и, захлебываясь руганью, рухнул на пол.

Почти одновременно с моим выстрелом снаружи треснули сухие удары штуцеров. Стало ясно – напали и на казаков, оставшихся во дворе с лошадьми. Завязалась короткая, яростная свалка в тесноте. Первые же выстрелы окутали помещение клубами порохового дыма. Я стрелял из-за стола, почти не целясь и даже толком не видя врага. Второй бандит, шарахнувшись от меня, наткнулся на одного из казаков, который, опрокинув стол с самоваром, с ревом бросился на него, работая ножом. Третий выстрелил в мою сторону – пуля с визгом впилась в стену над головой, осыпав меня щепками.

И тут дверь снова распахнулась. В избу, отряхивая с папахи снег, ворвался сотник Ермолай. Лицо его было перекошено яростью.

– Заразы! Варнаки проклятые! – проревел он и, не раздумывая, полоснул шашкой одного из бандитов, целившегося в меня.

Двое оставшихся, поняв, что оказались между двух огней – мной изнутри и казаками снаружи, – в панике бросились к выходу. Их тут же встретили на крыльце. Короткие вскрики, глухие удары – и все стихло. Меньше чем за минуту изба, еще недавно бывшая островком тепла, превратилась в бойню. В воздухе медленно расплывались клубы порохового дыма. На полу, вперемешку с осколками посуды, лежали тела. А снаружи, в снежном вихре, по-прежнему выл ветер.

Пришло время допросить пленных. Главарь бандитов – ражий сивобородый мужик – побившись, затих – то ли умер, то ли потерял сознание. Но один из бандитов, был лишь ранен в ногу. Его, воющего от боли и страха, втащили обратно в избу и бросили на пол у жарко натопленной печи.

– Заткните ему пасть, – бросил я.

Один из казаков без затей сунул ему в рот кляп из грязной тряпки. Времени на сантименты не было. Я подошел к печи и вытащил из огня тяжелую железную кочергу. Ее конец светился тусклым, зловещим багрянцем.

Я не стал ничего говорить. Просто медленно подошел и присел на корточки перед пленным. Он замычал, его глаза расширились от животного ужаса, когда он почувствовал исходящий от раскаленного металла жар. Я поднес кочергу к его лицу, и он забился, пытаясь отползти, но двое моих бойцов держали его крепко.

Я вытащил кляп.

– Ну, мил человек, говорить будем? Ты кто таков будешь? – спросил я тихо.

Пленник, глядя на раскаленную кочергу, заговорил быстро, с хрипом, глотая слова.

– Арсений я… Медведь… кличка… – просипел он. – С Урала я, с заводов… За бунт в острог попал, потом на Газимурский завод… Бежал.

Я усмехнулся. Каторжанин. Беглый. Свой, можно сказать, брат по несчастью, выбравший другую дорожку.

– И давно бегаешь, Медведь?

– Третий год, господин… – его взгляд метнулся на моих казаков. – Прибился вот… к вольным людям…

– К вольным, значит, – я медленно поднес кочергу чуть ближе, и он вжал голову в плечи. – Ну, рассказывай, вольный человек. Кто навел? Кто рассказал про меня?

– Не знаю… не знаю… – забормотал он.

Ну что ты будешь делать!

– Ну что же ты, Сеня! А я уж думал, мы договорились! – ласково произнес я и медленно, почти лениво, приблизил кончик кочерги к его щеке.

– Чиновник… из Сретенска! – взвизгнул он, не выдержав. – Из конторы! Где золото принимают! Он навел! Сказал, барин с бумагой на миллион поедет! Обещал долю!

– ******!!!

С проклятьем я бросил кочергу на пол. Пленник застыл, заслонив лицо руками, но увы: человека, которому я сейчас страстно желал зарядить в бубен, сейчас под рукою не было. Теперь все встало на свои места – эта продажная тварь, что так заискивающе улыбалась мне, решила сыграть в свою игру. Мелькнула мысль тут же скакать в Сретенск, взять эту тварь за жопу, пока никуда не сбежал, но… Но это означало гарантированно не успеть на собрание акционеров в Иркутске и окончательно потерять контроль над «Сибирским Золотом».

Ладно. Ладно, до этого слизняка я еще доберусь. В вот с этим колченогим что мне сейчас делать?

Времени не было, и тащить его с собой – лишняя обуза. С другой стороны, ценный свидетель.

Тут мой взгляд упал на забившуюся в дальний угол, трясущуюся фигуру – станционного смотрителя. Старичок, похожий на воробья, смотрел на происходящее вытаращенными от ужаса глазами. Черт, он же все видел – и бой, и допрос, и пленника. Я понял, что просто убить бандита и бросить его в снег уже не получится. Как только мы уедем, смотритель донесет обо всем первому же уряднику. И тогда из жертвы нападения я превращусь в главного подозреваемого в самосуде и убийстве. Попасть в руки сибирской полиции, имея в кармане казначейский билет на миллион, могу и до околотока не доехать. А на старика уж точно рука бы не поднялась.

Я отозвал сотника Ермолая в сторону.

– Что будем делать с этим? – я кивнул на пленника, а потом на тела.

Ермолай Тимофеевич тяжело вздохнул, понимая всю щекотливость ситуации.

– По закону, Владислав Антонович, надобно его до ближайшего станового пристава везти, – сказал он, и в его голосе не было и тени сомнения. – Оформлять все, как положено: нападение, поимка… Бумаги, допросы…

Я скрипнул зубами. Бумаги. Допросы. Это означало потерять день, а то и два. Время, которого у меня просто не было. Но сотник был прав. Приходилось играть по правилам.

– Хорошо, – сказал я после короткого раздумья. – Будет по закону.

Я подозвал двоих молодых казаков.

– Вы двое остаетесь. Свяжите этого и остальных гляньте, как следует. С рассветом погрузите на сани и везите к приставу. Расскажете все, как было. Вот, – я достал несколько ассигнаций, – это вам на расходы и за беспокойство. Остальные – собираться! Через десять минут выезжаем!

– Что, в ночь поедем? – удивился Еремей Тимофеевич.

– Можно еще до одной станции доехать. Не хочу тут оставаться! – заявил я и направился к двери.

Это был единственный выход. Соблюсти закон, но не в ущерб скорости. Пусть теперь этим делом занимается полиция. А наше дело – Иркутск. Старика же я тоже осчастливил, парочкой ассигнаций так сказать за беспокойство и нервы.

Мы выехали с проклятого постоялого двора в самую ярость метели. Ветер выл, как голодный зверь, швыряя в лицо пригоршни колючего, ледяного снега. Дорогу почти не было видно. Лошади шли с трудом, отворачивая морды от резких порывах ветра. Несколько раз мы едва не сбивались с пути, и только опыт и глаз Ермолая, который, казалось, чуял тракт нутром, выводил нас обратно.

Эта бешеная гонка продолжалась почти двое суток. Мы спали урывками, не слезая с саней, кутаясь в тулупы и грызя мерзлые сухари. Я гнал людей и лошадей на пределе их сил, подстегиваемый одной мыслью – Иркутск. Я не должен был опоздать.

Наконец, на исходе второго дня пути, метель стихла, и сквозь рваные тучи проглянуло бледное, зимнее солнце. Перед нами, до самого горизонта, раскинулась бескрайняя, свинцово-серая равнина Байкала. На берегу виднелсяСпасо-Преображенский монастырь. Он стоял на каменистом берегу залива, окруженный приземистыми избами одноименного села, и его белые стены и купола церквей казались небесным видением после дикой, заснеженной степи. Именно здесь кончался тракт. Дальше надо было плыть через Байкал.

Но когда мы подъехали ближе, к самой пристани, это ощущение порядка и покоя начало таять. Пристань, обычно в это время года еще полная жизни, была мертва. Десятки рыбацких лодок-омуляток и несколько парусных ботов, на которых летом перевозили почту, были вытащены далеко на берег, где лежали на боку, как туши мертвых китов. Сети были свернуты, а на воде не было ни одного паруса. Над всем этим висел неумолчный, протяжный гул – рев ветра, который гнал по заливу низкие, свинцовые волны.

На пристани не было ни души. Я проехал по пустым, заметенным снегом улицам села, стуча кнутовищем в запертые калитки. Наконец, в одной из самых крепких и добротных изб, дверь мне открыл косматый, похожий на лешего, бородатый мужик в овчинном тулупе. От него пахло рыбой и водкой.

– Перевозчик нужен, – сказал я. – До Голоустной. Плачу золотом.

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, затем на бушующий залив, потом снова на меня.

– Ты что, барин, ума лишился? – пробасил он, и в его голосе не было даже жадности, только суеверный ужас. – В баргузин соваться – верная смерть! Я не самоубийца, и животы свои вспороть о лед не хочу! Ни за какие деньги! Да мне хоть всю твою казну отдай, я на тот свет не тороплюсь!

Он с силой захлопнул дверь перед моим носом.

Я пошел в следующую избу… потом еще в одну, еще… Но никто из местных даже не помышлял о выходе в море. Я стоял на берегу, глядя на эту ледяную, ревущую преграду, и чувствовал, как меня охватывает холодное отчаяние. Байкал, священное море, встал на моем пути неприступной стеной. Яростный северо-восточный ветер ревел над озером, швыряя в лицо ледяную крошку. Переправиться через этот ад было немыслимо.

– Не надо, господин начальник, – сказал сотник, подойдя ко мне и указывая на белые барашки волн. – Старик прав! Против байкальского ветра сам черт не сдюжит. Потеряем тут и коней, и людей, и себя.

– И что ты предлагаешь? – зло спросил я.

– Дорога одна, – он указал на юг. – В объезд. Вдоль берега. Крюк верст в четыреста, не меньше. Но верный.

В бессилии я лишь скрипнул зубами. Четыреста лишних верст! Это означало потерять еще несколько дней. Драгоценных, решающих дней! Но выбора не было. Приходилось снова подчиняться не своей воле, а дикой, неукротимой силе этой земли. Мы поворачивали на юг, на старый, заброшенный Кругобайкальский тракт.

Объездной путь вокруг Байкала оказался не дорогой, а скорее направлением. Старый Кругобайкальский тракт, которым когда-то возили почту, давно зарос и пришел в запустение, превратившись в узкую, едва заметную тропу, известную лишь двум породам людей: местным зверопромышленникам, что ставили капканы на соболя в горах Хамар-Дабана, да беглым каторжанам, которых в Сибири звали «рысаками». И мы вступили в их дикий, беззаконный мир.

Дни превратились в монотонную борьбу со снегом, ветром и усталостью. Мы ехали по глухой, безлюдной тайге, где единственными признаками человека были редкие заимки и лабазы – охотничьи избушки, поднятые на высоких сваях. Большинство из них были пусты – хозяева еще не вышли на промысел. Но в одной мы нашли то, что спасло нас от голода: мешок каменных, перемерзших, сильно траченных мышами сухарей и вязанка юколы, оставленные кем-то до лучших времен. Мы взяли их без зазрения совести – таков был неписаный закон тайги.

Эта земля жила по своим, невидимым правилам. Однажды, проезжая мимо верстового столба, я заметил на нем свежие, вырезанные ножом знаки.

– Что это? – спросил я сотника Полозова.

Он присмотрелся.

– Послание, – глухо ответил тот. – «Рысаки» своим весть подают. Вон, вишь, нацарапано: «Прошел Сидор Лапша, иду на Иркутск». Чтобы те, кто следом бежит, знали, что путь чист.

Я смотрел на эту грубую надпись и чувствовал, как по спине пробегает холодок. Мы шли по тропе, полной невидимых теней, по артерии, по которой текла своя отчаянная жизнь.

А порой эта жизнь показывала свой звериный оскал. В одном из распадков, спустившись к замерзшему ручью, мы наткнулись на страшное зрелище. На толстой ветке кедра, раскачиваясь на ветру, висели два трупа в рваных арестантских робах. Их не просто повесили. Судя по запекшейся на сером сукне крови, несчастных крепко избили и долго пытали.

– Зверопромышленники, – коротко бросил сотник, сплюнув. – Видать, эти бедолаги не просто погреться попросились, а решили силой поживиться. Вот и получили по заслугам. Здесь, барин, суд короткий, переписки лишней не любят. Должно, и Сидор Лапша тута висит!

Я смотрел на эти два почерневших от побоев тела и с пугающей ясностью понял, что еще совсем недавно мог оказаться на их месте. Этот мир не прощал ошибок. Он не прощал слабости. Мы медленно продвигались по этой дикой, жестокой земле, и с каждым днем я чувствовал, как цивилизация, оставшаяся позади, превращается в далекий, почти нереальный призрак.

Наконец, после трех дней изнурительного пути по диким тропам Хамар-Дабана, мы вырвались из лесного плена. Иркутск, столица Восточной Сибири, предстал перед нами внезапно – широкий, раскинувшийся на равнине, с золотыми маковками церквей, сверкающими на холодном зимнем солнце.

Въехав в заснеженное предместье, мы пересекли Ангару. Река еще не встала, и мы ехали по длинному, гулкому понтонному мосту, под которым неслись свинцовые, тяжелые воды. Лошади испуганно прядали ушами от незнакомого шума. Мы снова были в городе – островке цивилизации среди бескрайней тайги.

Но времени на отдых не было. Первым делом – деньги. Оставив казаков на постоялом дворе, я, взяв с собой лишь двоих для охраны, направился в самое сердце города, в Губернское казначейство. Там, под подозрительными, изучающими взглядами чиновников, я, наконец предъявил свой драгоценный билет из Сретенска.

Старший чиновник, – пожилой господин с мощнейшими седыми бакенбардами – долго и брезгливо изучавший бумагу, наконец поднял на меня скучающие глаза.

– Все верно, господин Тарановский. Сумма изрядная, – сказал он. – Только вот в кассе сейчас такого количества ассигнаций нет. Текущие средства зарезервированы для выплат жалованья губернским чиновникам и офицерскому составу. А с деньгами для частных лиц курьер только завтра к вечеру вернется. Так что приходите… послезавтра. К полудню.

Он уже собрался отложить мой билет в сторону, но я остановил его.

– Мне нужны деньги сегодня, – сказал я ровно. – Немедленно. Завтра утром у меня назначено собрание акционеров, и я не намерен приходить на него с пустыми карманами.

Чиновник поднял на меня бесцветные рыбьи глаза.

– Ничем не могу помочь, – он с откровенной издевкой пожал плечами. – Не печатаю я их, знаете ли. Приходите послезавтра.

Я смотрел на его сытое, самодовольное лицо и понимал, что он просто издевается, наслаждаясь своей мелкой властью. Спорить было бесполезно. Нужно было действовать. Молча достав из бумажника две новенькие, хрустящие сторублевые ассигнации с портретом Екатерины, я небрежно положил их на стол, поверх своего казначейского билета.

– Возможно, – сказал я тихо, глядя ему прямо в глаза, – ее величество государыня-императрица сумеет убедить вас переменить свое мнение и поискать в кассе повнимательнее?

Чиновник замер. Его взгляд метнулся на ассигнации, потом на мое лицо, потом снова на ассигнации. Выражение скуки на его лице сменилось алчным, деловым блеском. Он мгновенно оценил ситуацию.

– Хм, – кашлянул он. – Вынужден признать, аргумент весомый. Затруднительно идти против воли монаршей особы! Пожалуй, стоит еще раз пересчитать наличность. Подождите в приемной, господин Тарановский. Думаю, мы сможем что-нибудь для вас изыскать.

Две сотни рублей бесследно исчезли в ящике его стола. Через полчаса, после долгого шуршания бумаг и пересчета пачек, мне вынесли мои деньги. Бюрократическая машина Империи, смазанная известным образом, заработала с удивительной скоростью. Так или иначе, в итоге свершилось: мне выдали предписание на получение в Государственном банке причитающихся мне девятьсот пятидесяти восьми тысяч триста двадцати двух рублей!

Следующей моей целью была Иркутская контора Государственного банка. Солидное, внушительное здание из серого камня, с огромными, забранными решетками окнами. Именно здесь, как я помнил из бумаг Изи, год назад был открыт основной текущий счет акционерного общества «Сибирское Золото».

Оружие, разумеется, пришлось сдать у входа, отчего я сразу почувствовал себя голым. Меня, как крупного вкладчика, проводили в кабинет самого управляющего – важного, седовласого господина с холодными, пронзительными глазами. Я представился и попросил предоставить мне выписку по счетам Общества.

– Да, господин Тарановский, наслышаны о ваших… успехах, – сказал он, и в его голосе мне почудилась легкая ирония.

Он отдал необходимые распоряжения. Пока клерк, шурша бумагами, готовил выписку, управляющий любезно расспрашивал меня о трудностях золотодобычи в Приамурье. Наконец, бумаги были готовы. Управляющий пробежал их глазами, и его брови едва заметно поднялись.

– Могу вас поздравить, – сказал он. – Дела вашего Общества идут неплохо. Господин Сибиряков буквально на днях внес свой первый пай – весьма значительную сумму.

– Он оплатил акции? – небрежным тоном спросил я.

– Именно так!

Черт. Мои надежды развеялись в прах.