Текст книги "Свет любви"
Автор книги: Виктор Крюков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Получив пощечины, Зина выбежала на улицу, метнулась к телефону-автомату.
У Строгова было три телефона: городской и два внутренних; у него было четверо связных. Уже по этому Зина судила, что он куда более важный военный, чем ее муж, у которого всего один связной.
Оказалось, что Строгов ожидал у телефона и хотел немедленно видеть ее. Не чувствуя под ногами земли, полетела Зина к маленькому скверу, куда Строгов деловито, без лишних слов («Как свою», – с радостью подумала она), пригласил ее сейчас. Никогда Зина не бегала на свидания так быстро: истомленная двусмысленностью положения, она жаждала развязки, как задыхающийся – воздуха.
Вот и сквер. Голубые скамейки расставлены вдоль красных из толченого кирпича дорожек, проложенных сквозь кущи старых акаций. Зина проскочила в глубину сквера мимо двух дам, читавших газеты, подумала: «Как будто не видно, что читаете для отвода глаз…» В глубине сквера акации были непрорежены, но кто-то затащил скамейку в самую гущу. На ней сидели парень и девушка. «Зеленые, а уже целуются», – с укором подумала Зина. Видимо, угрызения совести, щекотливость собственного положения и желание обелить себя заставляли ее быть сейчас моралисткой.
Строгова в сквере не оказалось. Зина дошла до цветочного лотка, купила три гладиолуса, нашла свободную скамейку и стала лихорадочно ощипывать лепестки.
Изредка она оглядывалась на тихую улочку.
На низеньком осле ехал киргиз в огромной рыжей меховой шапке, спешили пешеходы, больше штатские, изредка военные. Этот уютный сквер находился невдалеке от авиагородка. Вот Зина услышала четкую поступь строя. Двухшеренговая колонна военных бодро шагала к училищу. Это были механики, одетые в рабочие комбинезоны. С балконов на молодых людей смотрели девушки.
– Эй! – крикнула одна. – Привет «технарикам»!
– Привет и… до свидания! – не растерялся старшина, ведший колонну, и помахал ей рукой.
Механики ушли, стало тихо, только постоянный приглушенный шум промышленного города доносился до сквера. У белых туфель Зины, как клочки бумажки, белели лепестки. Когда пришел Строгов, гладиолусы были совсем ощипаны. Увидев его, Зина не вскочила, а как бы взлетела со скамейки.
– Ну, как у тебя? Неужели растрата? – По телефону она не успела спросить об этом. – Растрата, да? – допытывалась она, обхватив его руку.
– Успокойся, Зина, – ответил он с улыбкой, видя, что вся она напуганная, всполошенная. Вяло обняв ее за плечи, добавил: – Тревога была ложная. Ревизоры не нашли один счет на солидную сумму и сделали неправильный вывод. Счет нашелся. А за испытания всыпали, как положено. Но не сбили. Я удержался на высоте.
– Слава богу! – передохнула Зина и тут же напустилась: – Какой ты неосторожный! С бухты-барахты действуешь! Подвел меня под монастырь! Мой все знает! Зачем звонил?
Строгов оправдываться не стал, хотя Зина сама сказала ему, чтобы он по приезде позвонил на городскую квартиру, где она будет поджидать его. Он молчал, и Зина поняла это как обиду.
– Я очень рада, что ты удержался на высоте… Я вижу, ты очень дорожишь своим положением. Но… и моим дорожить надо… Ну, услышал мужской голос и вешай трубку. Зачем нужно было называть себя каким-то Григорием? – упрекнула она уже другим тоном.
– Сядем, – спокойно сказал майор. Вернулись к скамейке, у которой белели лепестки гладиолусов.
Зина села, не сводя с его лица глаз и забыв подобрать платье: ей не терпелось услышать – что же дальше?
После долгой паузы Строгов спросил:
– Зина, скажи честно: любишь его?
Не то Зине хотелось сейчас услышать. Вопрос майора показался ей неуместным.
– Ну к чему это? К чему? Где тут любовь, как же! Вот… – повернулась она той щекой, где был припудрен след от пощечин. – Полюбуйся!..
Строгов быстро нагнулся к ней. После раздумья он спросил:
– И прежде такое случалось?
– Ах, ну зачем эти расспросы… – Она чуть не плакала.
– Ты знаешь, Зина, что я вынужден платить алименты двум женщинам?
«Испытывает», – подумала она и сказала страдальчески:
– Ты меня убить хочешь… Убить… – зарыдала она.
– Где сейчас твой муж? – спросил он. Ее заплаканные глаза просияли.
– Наверно, дома.
– Пойдем, я не могу его не видеть…
Пучков все еще сидел у окна и думал, как же поступить ему дальше. В дверь постучали. Он не вышел, подумав: «Пусть хозяева открывают».
В комнату ввалились сразу четверо: майор в плаще, Виола, Борис да испуганная старушка-домработница.
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – сказал майор, – я… мне надо с вами поговорить…
– Пожалуйста, – ответил Пучков, догадываясь, что это и есть Строгов.
– Лучше на улице, дождь перестает, – сказал майор.
Пучков надел фуражку и плащ.
Идя к выходу, он успел шепнуть Чернову: «Знакомый жены».
Когда гость и пришелец вышли, старушка спросила:
– Запереть?
– Не надо, Сергей скоро вернется, – ответил Чернов и пошел по витой лестнице наверх,
Из окна второго этажа он видел, как Строгов и Пучков, о чем-то беседуя, двинулись по асфальтированной дороге к городу. Минут через двадцать Борис заметил, что они вернулись, а потом опять ушли в том же направлении…
Уже давно остыл на столе ужин и чай, оставленный для Пучкова, а его все не было.
– Да… – тяжело вздохнул Борис, выпуская папиросный дым в распахнутую форточку. Ему было видно, что они опять дошли до дома и повернули назад. Совсем стемнело. На мокром асфальте раскачивались тени деревьев. Чернова клонило ко сну…
Шаркая тапочками, вошла старушка.
– Боря, их все нету. Закрывать, что ли?
Половина дома, занимаемая врачом, имела отдельный вход.
– Ложитесь спать, тетя Глаша, – ответила Виола из плетеного кресла, – мы запрем.
– Да время-то нонче какое. Намедни всю обстановку с дачи Ходжиновых увезли…
– Ступайте спать, тетя Глаша.
Она ушла, но через час опять прошумели за дверью ее шаркающие тапочки.
– Ну, что же вы, Глафира Егоровна, – вышел на шорох Борис, – дайте ключи и ложитесь, давно уже слать пора.
– А сами-то чего сумерничаете?
– Сейчас ляжем… Виолетта, пожалей глаза… – И, как почти каждый вечер, Борис отобрал у жены книгу. На сей раз это были лекции о литературе французского литературоведа Тэна.
Виола зажгла ночной свет; большая комната, когда-то служившая кабинетом отцу (он теперь не принимал на дому), стала уютнее.
Виола разделась и подошла к окну, в которое то и дело выглядывал муж. От влажного ветра, от мельтешивших за окном теней ее охватила легкая дрожь. Поеживаясь всем телом, она поправила ночную рубашку и нырнула в постель.
– С ума сошли! Пучкову завтра на полеты… – Борис с досадой стал раздеваться.
Когда он лег, жена обвила его шею нежной, почти невесомой рукой и сказала печально:
– Знаешь, Боря, я сделала неприятное открытие…
– Какое?
– Я эгоистка…
– Это почему же?
– При виде чужого несчастья я испытываю какую-то особую радость, что мы живем с тобой без ссор, без адюльтера.
– Дура она, вот и довела до этого… – Он положил ладони под голову.
– Ты прав, Боря, это от недостатка интеллигентности.
– Спи, Виола.
– Хорошо, милый, я сейчас прикажу себе спать! – И она сомкнула свои глаза.
Вздрогнув, она проснулась часа через полтора, спросила:
– Сережа вернулся?
– Все стоят! – ответил Чернов, закуривая папиросу.
Было уже совсем светло, сквозь распахнутую форточку доносились голоса утренних птиц, а Пучков и Строгов еще стояли у забора сада и оба отчаянно жестикулировали…
– Ты куришь? Натощак? Ты совсем меня не слушаешься, – Виола с решимостью подошла к мужу, но, увидев у забора двух мужчин, двух соперников, стоявших лицом к лицу, она забыла о намерении вырвать папиросу и, потягиваясь со сна, засмотрелась на офицеров.
– Они любят ее… Любят! – воскликнула она восхищенно.
– Может, есть за что? Всю ночь воюют…
Виола подошла к мужу, взяла у него папиросу, спросила:
– Боря, а ты стал бы меня так отстаивать?
– Была охота… – улыбнулся он.
Виола потухла и медленно пошла к постели. Чернов стал обуваться.
– Ты куда, Боря? Отдохни немного перед полетом…
– До сна ли тут?
– Ну, а зачем меня обидел?
– Не будешь говорить глупостей! Ты ведь знаешь, я всегда считал, что только умная женщина может дать настоящее счастье… – проворчал Чернов и в чем был, в пижаме и ботинках на босу ногу, пошел за Пучковым.
Насильно оторвав друга от Строгова, Чернов под руку повел его домой.
– Ты с ума сошел! Через три часа вылет. Пойдем уснем хоть часок… – говорил он в сердцах.
– Мне не уснуть. Ты оставайся, а я поеду на аэродром, – сказал Пучков.
Чернов понял, что долгий, продолжавшийся всю ночь разговор ни к чему не привел, и, опасаясь оставить Сергея одного, поехал с ним.
Строгову ничего не оставалось, как вернуться к машине, в которой он оставил Зину.
Было уже совсем светло. Вовсю верещали скворцы. Над мокрой землей, на уровне голубевшего вдали соснового подроста, висела тонкая пелена розового тумана.
Подойдя к «Победе», стоявшей на луговине у асфальтовой дачной дорожки, Строгов увидел, что весь низ ее забрызган грязью, а верх в накрапах дождя, отражающих солнце. Он заглянул внутрь «Победы»: Зина спала сном праведника, растянувшись во весь рост. Уходя вечером для объяснений с ее мужем, он и шутку подсказал ей, что сиденья могут быть превращены в кроватью… Строгов распахнул дверцу. Зина проснулась и, быстро вскочив, отошла за машину – глянуть на себя в зеркало. Волосы были растрепаны, левую щеку перечеркивал след от рубца на обивке сиденья.
Кое-как причесавшись, она спросила:
– Уж не водку ли вы пили там?..
Сперва она радовалась, что Строгов принял решение поехать к Пучкову: зачем держать такое в тайне? Узел надо рубить и немедленно… Когда сквозь редкий дождь показался двухэтажный дом, где жил Чернов (она была в нем всего один раз), Зина упросила Строгова, чтоб он не вмешивал ее в это дело: неудобно смотреть мужу в глаза, ведь ничего плохого она от него не видела…
– А говорила, что бьет! – равнодушно заметил Строгов, выходя из машины.
Оставшись одна, Зина ерзала на сиденье от радостной, гордой мысли, что у нее два соперника и оба не какие-нибудь простые парни, а серьезные умные офицеры… Стало быть, в ней действительно есть что-то такое, чего нет во многих женщинах. Сознание собственного превосходства удовлетворяло ее тщеславие. Прошло часа полтора, и чувство это сменилось тревогой и даже страхом: не подрались бы! Но скоро она себя утешила: не мальчишки же они, в конце концов… Да почему и не подраться? Ведь в старину мужчины выходили из-за женщин на дуэль. Неужто теперь чувства так измельчали?
«Глупости лезут в голову, глупости, – думала она. – Они не будут драться… Но почему они так долго торгуются? Да и надо ли было ехать к Пучкову? Что она – его вещь, что ли? Зачем это нужно его согласие?»
От этой мысли она показалась себе жалкой игрушкой. Ей стало обидно, что у Строгова не хватило смелости решиться на женитьбу без всякого уведомления Пучкова.
«Это не благородство, это слабость, – рассуждала она. – Если по-настоящему любишь, то тебе наплевать, что будут говорить о тебе люди… Стало быть, Строгову недостает любви!» Зина надавила кнопку гудка. Но никто не внял крику ее испуганной, заплутавшейся души. Строгов и Пучков продолжали ходить, будто ничего не слышали.
Далеко за полночь Зина уснула…
На ее вопрос: «Уж не водку ли вы пили там?» – Строгов не ответил. Пока она причесывалась, он молча поднял сиденья, запустил и прогрел мотор. Молчание Строгова ее насторожило, но она решила ждать, когда он заговорит сам.
Но вот уже замелькали за окошками городские окраины, а Строгов все молчал.
– Что случилось? – испуганно спросила Зина, Майор молчал. Перед его мысленным взором стояло то растерянное и испуганное, то гневное и злое лицо ее мужа.
Узнав, с какой целью приехал Строгов, Пучков требовал не разрушать его семью, коль у майора не сложилось своей; негодовал и так смотрел на него все время, будто выбирал место на лице Строгова, куда бы двинуть своим железным, пропитанным техническим маслом кулаком.
– Вы спокойнее, – говорил ему Строгов. – Я вижу: вы любите жену… Но ей-то любить не прикажете… Давайте позовем ее… И она решит…
– За кого вы меня принимаете, товарищ майор? Она решила, поэтому вы здесь…
«Ведь и верно, глупости говорю», – подумал тогда Строгов.
– Да, товарищ майор, вы правы: любить не прикажешь. Природа обделила меня красотой. Но скажите: имею я право на семью?
И Пучков с таким негодованием начал говорить о подлецах, которые готовы разбить чужую семью, о своей службе в отдаленных гарнизонах, где не было женщин, о радостях первых месяцев супружеской жизни, что Строгов понял ясно: увести от него жену – это значило бы разорвать его душу и тело пополам.
Под конец своего рассказа Пучков вдруг стал угрожать, говоря, что он дойдет и до главного политического управления: разве это норма жизни, когда старший офицер разрушает семью младшего?
Строгов не испугался угроз, ему было по-человечески больно наносить рану этому, видимо, неглупому, но без ума любящему жену коротышке. А главное, что удерживало Строгова увести от Пучкова Зину навсегда, так это боязнь, что и с ней семейная жизнь у него не сложится. По опыту друзей своих он знал: если попадется женщина, бывшая замужем, она начнет сравнивать, какой муж был лучше. И при случае она поставит первого мужа в пример. А если у нее есть ребенок, то ей всегда будет казаться, что к ее ребенку второй муж относится хуже, чем к своему, хотя бы и было наоборот. Ожегшись на своей начальственной Валентине, Строгов начинал дуть, как говорится, на воду – мечтал загодя обойти будущие семейные рифы.
Хотя ему и нравилась Зина, он все-таки колебался и отчасти из-за этих колебаний решил по-честному объясниться с ее мужем.
Сейчас, въезжая в город, Строгов думал: «Еще одна ошибка и считай – семейная жизнь не сложилась. Женишься на ней, и всегда будет думаться, что построил семью на несчастье другого. Да еще и упрекать будет – первый муж был лучше… Как он казнился, что дал пощечину! Разве не видно, как он к ней относится? И лживая она, однако. Нет, хватит! Не мальчик, чтобы поступать сгоряча. Скоро сорок».
Сидя рядом с ним, Зина покачивалась на пружинах сиденья и не сводила с него вопросительного взгляда. Ей казалось, что он никогда не водил машину с таким вниманием. А на улицах было еще пусто. Это ее испугало.
– Ты чего, Сережа, превратился в шофера такси? – игриво спросила она.
– Ты должна вернуться к мужу… – негромко обронил он.
Минуты две Зина молчала.
– Я подвергала себя опасности… Позору… Осрамил перед всем честным народом… – зарыдала она.
– Видишь ли, Зина, в каждом из нас есть доля мальчишества. Я сперва не думал, что все так сложно. Твой муж офицер. Он любит тебя. Он пойдет в политотдел, и мне скажут: «Как? Свою семью развалил и принялся за семью другого офицера? Моральное разложение!..»
– Значит, дорога к офицерским звездам тебе дороже меня?..
– Куда тебя подвезти? – вместо ответа осведомился он.
– Высадить хочешь?
– Почему высадить? Поедем к дому…
– Какой галантный! – саркастически бросила Зина. – Интересно, скольких девушек ты обучал приемам самбо? Сколько соблазнил? – И в отчаянии она сама распахнула дверцу.
Строгов резко затормозил. Зина выскочила из машины словно с помощью сжатого воздуха.
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой несчастной. Асфальт был мокрый, дул утренний ветер, развевая плохо причесанные волосы, подол измятого платья.
Озираясь, Зина нырнула в узкий переулок и побежала домой, навстречу людям, спешащим на работу.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Пучков уложил Бориса в своем домике (летчики-инструкторы приходят на стоянку часа на полтора позже механиков). Он и сам подремал немного, сидя на стуле, затем пошел к палаткам, куда только что вернулись из столовой его «технари».
Издали завидев Пучкова, Громов встал лицом к стоянке, скомандовал:
– Эскадрилья! Станови-и-сь!..
Механики еще не успели снять гимнастерки и надеть комбинезоны (в столовую ходили в общевойсковой форме), поэтому в строй они становились медленно.
Громов не торопил, не накладывал взысканий на опоздавших. Ни в чём он не делал теперь попытки противопоставить себя Пучкову. Наоборот, было похоже, что он стал самым преданным исполнителем его правила: относиться к подчиненным справедливо. Особенно уважительно старшина относился к механикам самолетов. Во многих воинских частях (теперь даже не только в боевых, но и в училищах) механиков переаттестовывали на младших офицеров, и, узнав об этом, Громов многое передумал. Слова Корнева о том, что скоро вся армия станет технической службой, ему казались теперь пророческими. Однако это нисколько его не расположило к Корневу. Он знал, как тот относится к нему после подозрений в шпионаже, и платил ему еще большей неприязнью. Для этого были и другие причины: например, Громов считал, что стоит ему оступиться еще раз, и этот «прокопченный», как в мыслях именовал он своего земляка, станет на его место, старшиной.
Хотя Громову трудно было исполнять две обязанности сразу, он держался за прежнюю должность обеими руками. Старшина – это положение, да еще какое! Боясь, что его кем-нибудь могут заменить, Громов стал держать премудрость старшинства в тайне: забыл привычку заводить себе помощников; сам составлял строевые записки, сам вел учет материально-вещевого снабжения, а в каптенармусы попросил Мишу Пахомова. Конечно, Пучков согласился на это с радостью: душа его становилась спокойнее, когда рассеянный Миша находился подальше от самолетов. Громов тоже радовался, что перехитрил всех: Миша и шага сделать не мог без его разъяснений, а назначь каптенармусом Ершова, Корнева, Князева или Еремина, они, чего доброго, там освоятся, что комэск передаст им и старшинские бразды правления.
И все-таки каждый день Громов убеждался, что ничего больше не сулит ему эта канительная должность. Офицером стать – вот его цель. На днях он узнал, что в Академии имени Жуковского в прошлом году был недобор кандидатов-офицеров и поэтому на отборочные экзамены разрешено ехать механикам самолетов, имеющим среднее общее образование. По всем статьям он подходит; шутка ли сказать – в академию! И партийность при поступлении необязательна – Касимов врать не будет. Хоть это и техническая академия, так ведь в конце концов не обязательно после ее окончания работать по материальной части. Можно определиться в какое-нибудь инженерное управление или инспекцию: давать указания он любит…
Когда в строй встали все, Громов скомандовал:
– Шаго-ом… марш!
Колонна механиков, мерно колыхаясь, двинулась к стоянке.
Позади шли Пучков и Корнев с комбинезонами под мышкой.
Громов то и дело оглядывался. У грибка дежурного он развернул строй лицом к Пучкову. На этот раз инженер не давал заданий: каждый знал, что надо делать.
Все разошлись по своим самолетам. Громов остался.
– Товарищ старший техник-лейтенант, разрешите обратиться?
– Да.
Переминаясь с ноги на ногу, притворяясь виноватым, не заслужившим положительного ответа на просьбу, Громов прозондировал почву насчет того, чтобы Пучков помог ему поступить в академию. Ведь он исправно работает механиком и с отличием окончил техническую школу.
– Я знаю, что пришла разнарядка, – отвечал Пучков. – Но мы со старшим инженером уже составили Корневу аттестацию и ходатайство…
«Опять этот Корнев», – с досадой подумал Громов.
В этот момент к грибку подкатила штабная «амфибия».
– Эскадрилья, смирно! – раздался голос дежурного по стоянке.
– А с вами давайте так: время еще не ушло. Если ваша машина будет выруливать, как в эти дни, я посоветуюсь… – успел сказать Пучков и побежал навстречу майору Шагову, вышедшему из «амфибии».
Выслушав доклад, Шагов сказал, что желает осмотреть стоянку.
У первого же самолета он узрел клочок промасленной ветоши и поэтому долго отчитывал механика, доказывая, что ветошь могла самовоспламениться и привести к пожару.
Пучков не знал, как бы ему отделаться от незваного надзирателя. До Шагова ли было ему сейчас, когда через два часа выруливание на старт?
– Разрешите выполнять обязанности? – спросил он.
– Вы забыли устав внутренней службы? Вы обязаны сопровождать старших…
В эскадрилью приезжали разные начальники, но все они считали долгом не отрывать технический состав от дела. А Шагов любил, чтобы его сопровождали.
Пучков ходил за ним по стоянке больше часа. Не уйдешь ведь: начальник! Наконец Пучков не выдержал:
– Извините, товарищ майор, но мне некогда прохлаждаться с вами. Меня десятки людей и машин ждут…
Эти слова Пучкова могли показаться излишне резкими, но что ему было делать, когда на простые просьбы Шагов не обращал внимания.
– Идите, – сказал майор, – но пришлите замену.
– Слушаюсь! – И Пучков побежал к машине Еремина.
Меж тем стоянка уже гудела. Позади самолетов бушевала не буря, а целый тайфун.
Опробовав моторы, Громов полез в моторную гондолу: перед полетом хотелось проверить, нет ли подтеков в трубопроводах. Вчера было все нормально, но мало ли что могло случиться за ночь? Какой-нибудь пехотинец – часовой из роты охраны – открутит из любопытства винтик на хомуте – вот и авария, и пойдешь под суд. И Громов, ужом изгибаясь между агрегатов, проверял затяжку хомутов на трубопроводах. Упрется длинной отверткой в хомут – если он не провернется, значит, затянут туго. Так, начав снизу, Громов дошел до верхней обшивки крыла, где стоял изогнутый металлический переходник маслопровода. Отвертка сорвалась с хомута и проткнула переходник: в руки ударила струя горячего масла. Громов потряс кистью руки, выругался:
– Деятели!.. Всучили мне не самолет, а старую рухлядь. Меняла корневская бригада этот переходник или нет?
Струя масла лилась на колесо. Это увидел Ершов, тащивший стремянку в капонир.
– Что у тебя там? Давай помогу.
– Без вас управлюсь…
Ершов доложил о подтеке Корневу, исполнявшему вместо Пучкова обязанности техника бомбардировочного звена. Корнев прибежал.
«Опять этот Корнев! И в академию опередил и тут в контролеры лезет!» – подумал Громов и сказал раздраженно:
– Хомут ослаб. Сейчас подтяну, и все будет в порядке. Можешь быть свободным!
– Где ослаб хомут? – спросил Корнев, заглядывая в мотогондолу.
– Я отвечаю за самолет или уже нет?
– Разумеется…
– Ну и прекрасно! Я помощи не прошу.
– Я пришел не к тебе лично. А на самолет бомбардировочного звена…
– Добавь: «вверенного мне бомбардировочного звена»… – с издевкой заметил Громов.
– Забыть бы тебе пора. Вместе работаем.
– Да пустяки же! Иди готовься в академию, не то экзамены провалишь.
– В какую академию? – с удивлением переспросил Корнев.
– Хоть не притворялся бы! – сплюнул Громов и полез в моторную гондолу.
Но Корнев не притворялся. Он действительно еще ничего не знал об академии. Пучков умел заботиться о подчиненных незаметно, так, что они узнавали об этом последними.
Посмотрев на ноги Громова, скрывшегося в моторной гондоле, Корнев ушел. Однако уж слишком ярой показалась ему досада Громова, и он доложил Пучкову.
– Из-за какого-то хомута и вы требуете меня? Стыдитесь! Сам подтянет! Иди к Князеву, у него потек пожарный кран. Хотел ему помочь, да майор Шагов протаскал меня больше часа.
Неисправность, которую нечаянно ввел Громов, не казалась ему устрашающей. Он знал, что на фронте, да и теперь, механики обертывали переходник изоляционной лентой и обмазывали ее жидким стеклом. Стекло затвердеет – ленту и зубами не оторвешь. Конечно, было бы лучше, если слить масло, а потом уже отремонтировать переходник. Но разве успеешь? До выруливания – всего полчаса. Машина задержится, а из-за нее вся эскадрилья. Чрезвычайное происшествие. Разве пошлют тогда в академию?
И Громов решил, не сливая масла, обернуть маслопровод изоляционной лентой и замазать место прокола жидким стеклом.
Меж тем закончились последние приготовления к вылету.
– Готов! – подал сигнал старшина Князев.
– Готов! – вторил ему Ершов.
– Готов! – доложил и Желтый.
Громов счел, что жидкое стекло затвердело, и тоже крикнул:
– Готов!
Подошел летчик-инструктор Чернов. Громов доложил ему о готовности машины к вылету и принес тетрадь, где летчик расписался в приеме машины. С момента расписки за исправность самолета отвечал летчик-инструктор. На беду Пучков вызвался лететь с Черновым в качестве борттехника, что практиковалось редко…
Войдя в свою квартиру, Зина упала на диван, заплакала и стала скликать все беды на голову Строгова. Он никогда не любил ее! И чего она втрескалась, как глупая девчонка?
Она понимала, что всего честнее было бы сейчас собрать вещи и уехать: каково теперь смотреть мужу в глаза? Но сколько времени она проживет одна? Месяц, полгода? А потом что? Опять ходить в городской парк, опять на танцы? Но она пополнела, подурнела, теперь любая девчонка может спросить ее: «Тетенька, вы все еще танцуете?»
Будто воочию Зина увидела ту девчонку, которую когда-то вывела с танцевальной площадки, и пожалела, что сама-то она уже давно не девушка. Да, разве легко ей теперь найти хотя бы такого, как Пучков?
«Нет, надо разбиться, но удержать его во что бы то ни стало», – решила Зина. Он жаждал ее ласки, ее уважения. А она? И простит ли он?
Зина стала писать письмо.
Она просила прощения, клялась, что будет верной, преданной, любящей, что эта старая блажь менять ухажеров ударила ей в голову.
Последние строки письма ей вдруг показались излишними. Она разорвала письмо и, надев свое лучшее платье, поехала на аэродром.
Сойдя с попутной машины у развилки дорог и не заглянув в свою «спичечную коробку», Зина пошла по пахнущей бензином обочине к палаткам. Там, за палатками, не то на старте, не то на стоянке находился муж.
Вскоре она подошла к палатке дежурного. Из нее вышел Миша Пахомов и, как только увидел Зину, нахмурил брови.
– Вы к кому?
– Мне старшего лейтенанта Пучкова. Вызовите, пожалуйста, я его жена, – сказала Зина, не останавливаясь и намереваясь войти в палатку. Она помнила, что в палатке стоит телефон, как-то ей пришлось звонить оттуда на стоянку.
– Старший лейтенант вылетел с инструктором Черновым, – сказал Миша, загораживая собой матерчатую дверь.
– Спасибо, я приду через час… Он вернется к этому времени?
– Никак нет! Он теперь будет жить на самом далеком аэродроме. – Сказав это, Миша покраснел и потупил взгляд.
– Вы меня обманываете! Он здесь! – обиделась Зина. – Я сама позвоню.
И она попыталась проникнуть в палатку дежурного.
– Стойте! – Пахомов раскинул руки, загораживая вход.
– Я жена офицера! У нас несчастье! Какое вы имеете право?..
– Гражданским не положено!
– Так я сама пойду туда! – кивнула она на стоянку. – Мне он нужен, нужен! Как вы понять не можете?!
Зина зло ощерилась и пошла к аэродрому.
– Новиков! Винтовку мне! – скомандовал Миша. Солдат Новиков, из пополнения, вынес ему винтовку.
– Стойте!.. – закричал Миша. Но Зина продолжала идти.
– Стой! Стрелять буду! – в сердцах крикнул Миша.
Он рассердился не на шутку. Обогнав Пучкову, он вскинул оружие на изготовку и скомандовал:
– Шагом марш с аэродрома!
Изящным движением руки Зина отвела от себя штык и с той милой улыбкой, какой улыбалась понравившимся ей мужчинам, сказала:
– Молодой человек, хватит вам шутить, ну, позовите же моего мужа, голубчик!
Широкое, как лопата, лицо Миши Пахомова расплылось в улыбке: неловкий, неуклюжий, он за шесть лет службы ни разу не слышал от девушки или женщины ни одного ласкового слова. К тому же Зина ему нравилась, как нравилась каждая смазливая девушка. Но приказ есть приказ. Миша насупил брови, согнал с лица улыбку:
– Шагом марш с аэродрома! Идите скорей из лагеря… Я выполняю приказание! – И Миша крепче сжал винтовку.
– Уж не Пучков ли вам приказал?
– Откуда вы знаете? – спросил простодушный Миша.
– Спасибо, голубчик, – сразу все поняла Зина. – Ты не Миша ли Пахомов будешь?
– Да, я Пахомов, но откуда вы это знаете?
– Я всех вас знаю. И тебя в особенности. Муж часто мне рассказывал о твоей святой простоте.
– Вы это бросьте. Какой я вам святой? Мне приказано гнать вас из расположения эскадрильи. Бегите скорей, не то выстрелю. И мне ничего не будет! Ясно? Я на посту – ясно?!
Миша уже негодовал, что поддался на удочку.
Зина повернулась и медленно поплелась к лагерным домикам.
«Видно, Строгов сказал, что порвет со мной отношения, – рассуждала она. – А Пучков считает, что я у него прощения побегу просить… Нет, дорогой, я не побегу. Если ты грозил Строгову нажаловаться из-за меня, значит, я тебе нужна. А если нужна, сам придешь…»
Мгновенно у нее созрел план: она уедет из лагеря и будет жить в городе.
Через час Зина стояла на полустанке Актысук в ожидании пригородного поезда.
Вспомнился тот жаркий день, когда муж провожал ее в Крым. С платформы так же хорошо, как тогда, был виден аэродром, окаймлявшая его с севера речка, густая, клубящаяся туча, вылетавшие из нее самолеты…
Зина не верила, что машина Чернова с Пучковым на борту находится в полете. Но Пахомов ей сказал правду. Когда моторы бомбардировщика по-настоящему разогрелись, температура масла на правом стала медленно возрастать, а его давление падать…
– Попроси разрешение вернуться на аэродром, – подсказал Пучков.
Летчик так и сделал. Однако правый мотор, из которого вытекло масло, заклинило раньше, чем показался аэродром…
Взгляды ожидающих поезда были прикованы не к туче над аэродромом, а к тому месту речушки, где между поселком и аэродромом лежал на берегу поломанный самолет.
Его крыло было высоко поднято над водой. По нему разбегались мальчишки и, кувыркаясь в воздухе, прыгали в воду. От аэродрома к этой «купальне» шел строй. Речка была мелкая, а около самолета ее углубили экскаватором на радость местным мальчишкам и прожаренным солнцем «технарям».
На фоне голого аэродрома, истертого колесами учебных машин, и желтого жнивья окрестных полей пойма речушки, текущей из предгорий, являла собой оживляющее зрелище. Как бы расчеркнув поля зеленой полосой, пойма прижималась у поселка Актысук к шоссе, которое на десятки километров тянулось вдоль железной дороги. По шоссе из поселка Актысук и других пригородных селений ходили к республиканскому центру автобусы,
«А не взять ли такси», – подумала Зина, увидев зеленый свет за ветровым стеклом ехавшей вдоль платформы «Победы». Она замахала над перилами рукой, но «Победа» свернула у шлагбаума к аэродрому и помчалась по асфальтовой дороге, разделявшей поселок пополам.
«Кто-то из наших вызвал», – подумала Зина.
– Ло-жи-и-ись!.. – раздался испуганный крик, и все, кто был на платформе, пригнулись…
Со стороны города, волоча за собой длинную огненную ленту, прямо на платформу мчался двухмоторный бомбардировщик. Сердце Зины ушло в пятки. Она растянулась от страху на горячей цементной плите.
В этот момент, чуть не чиркнув концом крыла по станции, промелькнул самолет. Из патрубков мотора, который был ближе к платформе, выскакивало на мгновение и исчезало пламя. Правое крыло самолета было накренено и, казалось, вот-вот начнет сбивать телеграфные столбы, стоящие по ту сторону шоссе.
