Текст книги "Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв."

Автор книги: Виктор Буганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Далеко продвинулось вперед в XVIII в. формирование всероссийского рынка, начатое в XVII в. Импульсы для того процесса давали многие факторы: рост населения России с учетом новых территорий, вошедших в сосостав (с 19 млн. чел. в 1760-е годы до 36 млн. чел. в 1790-е годы), городов (с 336 до 634 с 1725 г. до начала XIX в.), ремесла и промышленности, отрыв от земледелия больших масс крестьян, обнищание населения. В промышленных центрах увеличивается спрос на хлеб и другие продукты, на сырье. Их продавцами выступают помещики и «прожиточные» крестьяне, а также многие малообеспеченные крестьяне, которым деньги нужны были для уплаты оброчных и податных платежей, покупки самого необходимого.

Многочисленные ярмарки и торги действуют по всей стране. Из крепостных крестьян выделяется немалое число богатых торговцев. Дальнейшее развитие получают водные пути: волжский, северо– и западно-двинские, обский, енисейский, ленский и др. На водном транспорте и постройке судов работает до половины всех вольнонаемных рабочих. Гужевые тракты связывают самые отдаленные пункты – от Москвы и Петербурга до Охотского моря. В торговые связи, рыночные отношения включаются Белоруссия и Правобережная Украина, Причерноморье и Крым, Кубань и Кавказ. Большое значение для развития внутренней торговли имела отмена внутренних таможенных пошлин (указ от 20 декабря 1753 г.). Увеличивается объем внешней торговли.

Развитию торговли, внутренней и внешней, способствует правительственная политика поощрения свободы торгово промышленной деятельности в стране, протекционистские внешнеторговые тарифы.

Вторая половина XVIII в. – время появления капиталистического уклада в экономике страны. Однако развитие новых буржуазных отношений тормозилось старыми феодально-крепостническими отношениями. Несмотря на начавшееся разложение крепостного, барщинного хозяйства, оно продолжало сохранять господствующие позиции. Вся мощь абсолютистского государства, его карательных органов, финансовые возможности использовались для защиты интересов российского дворянства. Диктатура послед него во внутриполитической жизни еще больше усиливается, и это сказывается на еще большем ухудшении материального, юридического и бытового положения широких народных масс, в том числе русского крестьянства, прежде всего крепостного.

По третьей ревизии (переписи населения), проведенной в 1762–1766 гг. из 7 млн. 154 тыс. душ мужского пола всех крестьян насчитывалось 3 млн. 787 тыс. крепостных крестьян, т. е. 52,9 %. Четвертая ревизия (1781–1783 гг.) показала увеличение числа крепостных до 6 млн. 555 тыс. душ м. п. (из 12 млн. 123 тыс. крестьян). Таким образом, количество крепостных непрерывно увеличивалось. В среднем оно составляло от 45 % до 70 % всех крестьян по разным губерниям России (в некоторых больше, до 85 %, в других – меньше, например, в Поволжье и др., в третьих – не было совсем, как в Архангельской губернии, Сибири).

В последние десятилетия XVIII в. более половины крепостных крестьян (53,7 %) исполняли барщинные повинности, менее половины (46,3 %) платили оброк. В Черноземном Центре, к югу от Оки, в районе Среднего Поволжья на барщину помещики посадили до 90 % крепостных; для этого же района характерно крестьянское малоземелье и большие размеры барщины – обычно 3–4 дня в неделю, нередко до 6 дней. Часть своих крестьян дворяне переводили на так называемую месячину – крестьяне, лишенные наделов, всю неделю работали на владельца, получая от него продуктовое содержание на месяц («застольную пищу»). Других крестьян помещики переводили на положение домашних слуг. В результате русское крестьянство приходит к крайней степени бедности, нищает. Это, в частности, было характерно для Среднего Поволжья. Объясняя причины такого явления, прокурор Алатырской провинции в ответе на хозяйственную анкету Вольного Экономического общества писал, что «некоторые помещики чрезмерно крестьян своих употребляют для собственных своих работ»; в страдное время они «заставляют беспрерывно на себя работать»^[134].

Оброк господствовал в нечерноземных и северных губерниях; барская запашка составляла здесь не более 20–35 %, земель. Характерным для этих районов был рост оброка – в 4–5 раз за 1760–1790-е годы (с 1–2 руб. до 5—10 руб. на душу). В Среднем Поволжье он увеличился с 1,5 руб. в 1750-е годы до 2–4 руб. на душу в 1760 – начале 1770-х годов. Помимо оброчных платежей, крестьян обязывали вносить «столовые запасы» (мясо, масло, мед и т. д.), прясть, ткать, работать в садах и огородах, на постройках в имениях, рыть канавы, осушать болота и многое другое.

Повинности крестьян в пользу государства тоже возрастают на протяжении всего столетия. До крайности стесняются гражданские права, по существу теряются их последние остатки. По ряду указов 60-х годов крепостных крестьян лишают права жаловаться на своих помещиков. Последним разрешают по своему усмотрению ссылать своих крестьян на поселение или каторгу, сдавать в зачет поставки рекрутов. Дворянин был волен в жизни и смерти своего крепостного. Обычным явлением стали купля и продажа крестьян семьями или в одиночку, проигрыш и карты и дарение. Дворяне вмешивались в семейную поишь крепостных, насильно женили, выдавали замуж или наоборот, запрещали женитьбу или замужество. А крепостные гаремы русских бар времен «матушки Екатерины», их домашние хоры и театры не раз вызывали гневные тирады и грустные слова многих русских писателей и поэтов.

Обстановка бесконтрольного господства порождала отвратительные типы господ мучителей и палачей наподобие Дарьи Салтыковой («Салтычиха»), орловского помещика Шеншина, Жуковых, Куракиной и многих других. Их изуверские издевательства и пытки стоили жизни десяткам и сотням безвинных мужчин и женщин, стариков и детей из числа крепостных. Дело доходило до того, что что дворянские органы правосудия вынуждены были привлекать дворян к следствию и суду, при этом всячески, конечно, выгораживая и облегчая их судьбу. Характерно, что во время розыска, чтобы выяснить вину этих изуверок, пытали не их, а их дворовых и крепостных^[135].

До 40 % крестьян России составляли государственные (около 2,9 или. душ м. п. в 1760-е годы, около 5 млн. – в начале 1780 годов). К ним примыкали ясачные (в том числе нерусские) крестьяне, потомки мелких служилых людей по прибору, «пахотные солдаты», «прежних служб служилые люди». Наконец, в эту же категорию входили крестьяне, приписанные к заводам для различных работ; (приписные крестьяне – около 264 тыс. душ м. п. по ревизии 1781–1783 гг.).

Немало государственных крестьян проживало в Поволжье и на Урале, в Казахстане и Сибири. Ясачными крестьянами считались татары и башкиры, мордва и чуваши, мари и удмурты, казахи и калмыки и др. (за исключением тех, кто попал в крепостную зависимость). Немало здесь было черносошных, приписных, экономических крестьян, однодворцев. Среди крестьян этого района довольно заметно проявлялось имущественное неравенство. Большинство жило в крайней бедности – не хватало хлеба до нового урожая, они голодали, искали дополнительный заработок, влезали в долги. «Прожиточные» же крестьяне «между мужиками богачами почесться могут и богаче многих дворян». Они арендовали землю, нанимали работников, имели даже собственных крепостных. Поволжские богатые крестьяне имели гораздо больше в сравнении с бедными надельной земли, рабочего и рогатого скота; и их руках сосредоточиваются различные промыслы, торговля; они эксплуатируют и закабаляют односельчан. Те же богатеи становятся крупными заводчиками и купцами А бедные крестьяне идут в отход, поставляют кадры для формирующегося предпролетариата. В деревне, таким образом, появлялись зародыши новых классов – буржуазии и пролетариата. Для тех и других общим врагом были дворяне, крепостническая система, от которой страдали не только бедняки, но и «прожиточные», поскольку они оставались на положении крепостных, угнетаемых феодалами и государством; «когда было крепостное право, – вся масса крестьян боролась со своими угнетателями, с классом помещиков»^[136].

Среди работных людей первое место занимают выходцы из крестьян, затем – из посадских людей, солдат, самих «фабричных». Все большее их число порывает связи со своим деревенским хозяйством, разоряется. Положение работных людей, приписных крестьян на фабриках и заводах было исключительно тяжелым. Это приводило к большой смертности. Приписных заставляли ходить на заводские работы за несколько сот, а то и тысяч верст, их отрывали в страдную пору от полевых работ, заставляли отрабатывать за больных односельчан, покупать харчи в хозяйских лавках по высоким ценам. Многие из них разорились, покидали совсем свое хозяйство и «безотлучно» проживали и работали на предприятиях, превращаясь, таким образом, в постоянных рабочих, мастеровых. Так, в 1757 г. на уральских Авзяно-Петровских заводах 96 % мастеровых составили выходцы именно из приписных крестьян. Многих из них насильно переселяли на заводы.

Приписные отрабатывали подать, которую за них вносили в казну хозяева. Существовали определенные нормы отработок на одного рабочего, лошадного или безлошадного, летом или зимой. С учетом их нарушений, а также пребывания в пути фактический срок составлял от 77 до 156 дней в году.

В тяжелом положении находились крепостные работные люди, отданные по указам на предприятия нищие, беглые, незаконнорожденные, солдатские дети и др. Чуть лучше чувствовали себя вольнонаемные – хотя им платили большее жалованье, однако использовали почти только на вспомогательных работах, требовавших низкой квалификации. Задержки с выдачей жалованья и паспортов, штрафы, наказания, покупка продуктов в заводских лавках и другие притеснения сближали их с основной массой работных людей из числа приписных и крепостных.

Основную массу горнозаводских рабочих Урала составляли приписные, т. е. государственные, крестьяне. И они, и другие категории работных смотрели на заводы с ненавистью, связывая с ними свое по существу закабаленное состояние и нищету, бесправие и разорение.

Особо тяжелым было положение крепостных крестьян, принадлежавших заводчикам и фабрикантам. Будучи постоянными рабочими, в немалом числе квалифицированными, они полностью зависели от воли и распоряжений хозяев, заводской администрации.

На уральских заводах во второй половине XVIII в., несмотря на применение капиталистических форм эксплуатации и наличие наемных работников, преобладал труд крепостных. И это определяло характер идеологии большинства работных людей, остававшейся в значительной степени антифеодальной, антикрепостнической.

Характерно, что даже зажиточные крестьяне из приписных. выступавшие в роли подрядчиков при найме или мелких рудопромышленннков, приняли (наряду с некоторыми «капиталистыми», «первостатейными» крестьянами в сельской местности) активное участие в Пугачевском восстании. Делали они это по от бедности и нищеты. Давление крепостной системы было таково, что его удушающее влияние испытывали на себе и те крестьяне, которые «выбились в люди», накопили капиталец, нажились на торговых и промышленных делах.

Недовольство социальных низов, прежде всего крестьян, существующим положением, прорывавшееся на протяжении всего столетия в различных формах, приняло такие размеры, что их положение, классовая борьба, крестьянский вопрос становятся в центре внимания русски? писателей и поэтов, историков и публицистов второй половины века. Голос самих крестьян доносят до нас их челобитные и наказы, следственные дела и сочинения раскольников, фольклор и призывы самозванцев.

Основные массы русских дворян и их идеологи в лице М. М. Щербатова, А. П. Сумарокова и других выступали с позиций незыблемости крепостного права. Лишь некоторым из них, наиболее проницательные и дальновидные, понимая всю остроту положения, предлагали несколько смягчить крестьянские повинности и ограничить произвол помещиков. С их точки зрения, это необходимо предпринять в интересах дворян, иначе, как однажды выразилась императрица Екатерина II, «бунт всех крепостных воспоследует»^[137]. Ими двигал страх перед нарастанием классовой борьбы, ставшей характернейшей чертой жизни страны в третьей четверти столетия.

Дальше дворян-либералов, защищавших интересы своего класса, шли немногие. Например, А. Я. Поленов предлагал предоставить крестьянам право на землю и имущество. Он считал крепостное право результатом «насильства» и кабалы. Я. П. Козельский, депутат Уложенной комиссии 1767 г., предлагал то же, а также регламентировать повинности крестьян, барщинные работы (по два дня в неделю – на государство, на барина и на себя).

С критикой крепостного права выступают профессора Московского университета И. А. Третьяков и С. Е. Десницкий. О тяжелом положении крестьян пишут М. М. Херасков и Ф. А. Эмин, Д. И. Фонвизин и Н. И. Новиков. Все они обсуждали вопрос с позиций деятелей русского Просвещения. Изобличая ужасы крепостного состояния и произвол помещиков, они еще не ставили вопрос о насильственном свержении крепостничества, восстании против него самих угнетенных, как это сделает позднее, в 1790 г., А. II. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву».

В 1707 г. правительство Екатерины II созывает Комиссию для составления нового Уложения – кодекса законов (поскольку после принятия Соборного уложения 1649 г. прошло более столетия). Императрица этим жестом рассчитывала приобрести славу «просвещенной» правительницы. Депутаты, съехавшиеся для обсуждения проекта Сложения, должны были, по ее мысли, сказать о нуждах сословий и, самое главное, вознести хвалы «мудрости» императрицы. Но, наряду с верноподданническими выступлениями, на заседаниях Комиссии неожиданно для Екатерины и со приближенных прозвучали голоса протеста и недовольства.

В Уложенной комиссии представители черносошных крестьян жаловались на малоземелье, стеснение торговой и промысловой деятельности, свободы передвижения, на захваты земель и угодий помещиками и заводчиками, рост налогов и повинностей, тяготы заводских работ, произвол и притеснения дворян. Но в Комиссии этой, по словам А. С. Пушкина, «фарсе наших депутатов, столь недостойно разыгранной», вопрос об отмене крепостного права не затрагивался, да и не мог затрагиваться.

В своих челобитных крестьяне различных категорий, жалуясь на тяготы и лишения, исходили из того, что работа земледельцев является основой благосостояния во всем государстве. Помещики и их приказчики, чиновники и все остальные, кто причиняет им зло, – враги не только крестьян, но и государства. Управу на них они надеялись найти у праведных судей. Но, поскольку таковых, как правило, не находилось, все взоры обращались к монарху, который, казалось им, все поймет и рассудит. Отсюда идут идеализация Петра I, который «даром хлеба не ел, пуще бурлака работал», надежды на Екатерину II. Надежды на императрицу, однако, не оправдывались, распространение получили неприязненные высказывания о ней.

Протест угнетенных выражался в различных формах. Распространялось сектантство, «еретичество», получали широкое хождение произведения устного народного творчества и подпольной литературы – различные «подметные письма», подложные манифесты и указы. В 60-е годы в ряде подложных указов и манифестов сообщалось об освобождении некоторых категорий крестьян и их переводе в другие (например, помещичьих – в государственные, приписных – в ясачные). Дворян и попов, неправедных судей и чиновников-лихоимцев высмеивают народные повести и лубочные картинки, сказки и пословицы, солдатские стихи и песни. В ряде случаев произведения фольклора включают мотивы борьбы против существующих в стране социальных отношений, необходимости освобождения от крепостной неволи. Особенно ярко антифеодальные настроения выражены в «Плаче холопов», составленном, вероятно, в 1767–1768 гг.^[138]

Угнетенные мечтают о земле и воле, о том, чтобы «перевести» дворян – своих самых ярых врагов. И они не только мечтают об этом, но и открыто заявляют о своем недовольстве, о своих требованиях и стремлениях.

КАНУН КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ

Попытки найти управу на феодалов в суде, подана челобитных властям являлись пассивными формами борьбы обездоленных. Их бегство от господ означает уже более высокую ступень классовой борьбы, так как включает и активные действия: убийство помещиков, уничтожение их имущества и документов. Другими формами являются действия «разбойников», самозванство, волнения и восстания. Все они, вместе взятые, свидетельствуют о том, что на протяжении всего существования феодального строя не затихает классовая борьба угнетенных против угнетателей. «Свободный и раб, – говорится в «Манифесте Коммунистической партии», – патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов»^[139].

Широкие размеры приняло в XVIII в. бегство крестьян. Бежали от господских работ и платежей, издевательств и рекрутчины, от нищеты и бесправия. Уходили от одного владельца к другому, чтобы хоть на время получить льготы и облегчить свою участь. Помещики переманивали друг у друга крестьян, подавали в суд бесчисленные прошения о сыске и возврате беглых. Часто, чтобы освободиться от барина и налогов, уходили в необжитые места – на юг и восток, в Поволжье, на Урал и в Сибирь, а то и за рубеж.

По-прежнему шли в одиночку и семьями, целыми деревнями и селами. Главные центры, куда стекались толпы беглых, продолжали смещаться к востоку и юго-востоку по мере продвижения из центра к окраинам дворянского землевладения и укрепления государственного аппарата, его карательных органов. Особенно привлекала беглых Волга с ее караванами, рыбными и соляными промыслами. Здесь они находили работу по вольному найму. Многие уходили в места, еще слабо освоенные помещиками и чиновниками, в частности, в Заволжье^[140].

Многие беглые люди – крестьяне и дворовые, солдаты и работные – не ограничиваются только уходом от господ. Они поджигают имения, конфискуют в свою пользу имущество, убивают их самих, членов семей, приказчиков. Нередко беглые собираются в целые отряды – «разбойные партии», «шайки воровских людей», по терминологии правительственных документов. Это не должно удивлять, так как эти определения исходят от тех же феодалов, заклятых врагов этих беглых «разбойников».

В течение второй трети XVIII в. убийства помещиков были постоянным явлением. Так, в Московской губернии только с 1764 по 1769 г. крепостные расправились с 30 помещиками в 27 имениях. То же происходило и в других местах, в том числе и в Поволжье; здесь в местных тюрьмах содержалось немало колодников, которых обвиняли в убийствах помещиков, их управителей. Все это становилось известным правящим кругам. Екатерина в связи с письмом А. И. Сумарокова, в котором он говорил о любви крестьян к своим владельцам, которые-де спокойно живут в своих имениях, отметила: «и бывают отчасти зарезаны от своих»^[141].

Много «разбойных» отрядов гуляло на Волге. Они приняли участие в Крестьянской войне, а до и после пос вели борьбу с угнетателями в составе «понизовой вольницы». Среди них – беглые крестьяне и солдаты, дворовые и бурлаки, рекруты и посадские люди, всякий нищий л обездоленный люд.

Действия «разбойных партий» особенно усиливаются в конце 1760-х годов. Это было прямо связано с неурожаем 1767 г., дороговизной съестных припасов, голодом, падежом скота. Массы крестьян уходили на заработки, другие бежали, собирались в отряды и нападали на помещиков. Действия «разбойников» происходили по всей стране, особенно на юге, в Поволжье. Так, нижнеломовские дворяне в наказе в Уложенную комиссию 1767 г. жалуются, что их крестьяне «великое злодеяние чинят пожегом, грабежом, денным разбоем и лишением нас жизни». О действиях «разбойных шаек» сообщают казанский губернатор фон Брандт, власти и помещики Алатырского, Пензенского уездов, Уфимской провинции и многих других районов. Волга и Кама, Ока и Сура стали местами особенно решительных выступлений, которые В. В. Мавродин с полным основанием называет «своеобразной прелюдией к восстанию Пугачева»^[142]. Одна из «разбойнических партий», действовавшая на Суре в 1766–1767 гг., состояла из 48–60 человек. У них на вооружении, помимо бердышей и рогатин, имелись пистолеты, ружья и даже три медные пушки. Отряд жег многие помещичьи имения в районе Пензы, громил винокуренные заводы, конфисковывал имущество дворян и приказчиков. Один из участников борьбы беглый крестьянин И. И. Шаталин (село Трубетчины Пензенского уезда) показал на допросе, что он вступил в отряд, желая отомстить своей жестокой в обращении помещице^[143]. Во главе отряда, состоявшего из беглых крестьян и солдат, стоял яицкий казак Р. Карманов.

Более тридцати имений разгромил в Симбирском уезде в 1768 г. отряд наровчатского посадского человека И. Колчина. «Крайнее уныние» и ужас испытывали все дворяне Симбирского уезда и окрестных мест. Многим из них мстили их бывшие крестьяне и дворовые из этого отряда, в котором имелись также солдаты, работные люди, однодворцы. Многие помещики убегали из своих владений в города, и об этом хорошо знали «разбойники». Они планировали даже нападение на Симбирск, чтобы «с одного края зажечь, а с другова разбои учинить; и знаем-де, что все помещики из деревни в город выбираютца, то не оставят их и в городе найти».

Подобные «воровские партии» активно действовали по всему Поволжью и Приуралью в конце 60 – начале 70-х годов. Сведения о них доходили даже до столицы. Так, 10 мая 1771 г. отряд примерно из 30 человек напал на двор помещика П. И. Осокина у города Балахны, разгромил его и сжег. По набату против «разбойников» сбежались вооруженные балахнинские купцы и монахи, и началось настоящее сражение, в ходе которого повстанцы убили двух и ранили 13 человек. «Отважное злодейское предприятие», – так вынуждена была охарактеризовать их действия Екатерина II, узнавшая о них. Императрица приказывает применить «всевозможные способы» «во искоренение показанных злодеев», и вверх и вниз по Волге от Нижнего Новгорода местные власти посылают разъезды.

Отряд Рощина, действовавший с 1769 г. по Оке в пределах Шацкого уезда, впоследствии принял участие в пугачевском движении и продолжал борьбу после гибели Е. И. Пугачева.

«Разбойники» выступали не только против дворян и их прихвостней (приказчиков, управителей, старост), но и против «богатых мужиков» – «капиталистых» или «первостатейных» крестьян.

Отряды «разбойников» действовали и в других районах страны – в Придонье, Слободской Украине. Дворяне-козловцы в 1767 г. писали в наказе в Уложенную комиссию: «Везде только и слышно, что верноподданные ея императорского величества собравшись воровскими партиями, вооруженною рукой тирански бьют, огнем жгут и до смерти убивают и имения грабят»^[144].

В борьбе «разбойных» отрядов превалируют моменты мести и разрушения, быстрых и решительных, но скоротечных действий.

Более высоким уровнем отличаются волнения и восстания различных категорий угнетенных. Только за восемь лет, с 1762 по 1769 г., произошло более 120 крестьянских волнений (без учета выступлений приписных и церковных крестьян). Они происходят в Центральной России и Слободской Украине, Придонье и Поволжье.

Участники волнений и восстаний, как правило, стремятся освободиться из крепостного состояния и стать государственными крестьянами. Они изгоняют помещиков, забирают их имущество и документы на землю и крепостных, с большим интересом воспринимают сведения о «противностях и неповиновениях» своих собратьев в других местах. Власти посылают против восставших воинские команды. В ряде случаев крестьяне прогоняют солдат, но их выступления прекращаются под давлением силы.

Иногда волнения крестьян продолжались по несколько лет и отличались большим упорством, приводя даже в отдельных случаях к удовлетворению некоторых их требований. Такой характер имели, в частности, волнения крестьян Воронежской губернии в 1766 г.: слободы Петровской А. В. Бутурлина Козловского уезда, слобод Воропцовки и Александровки графа Р. Л. Воронцова (Добремский уезд), слободы Михайловки М. И. Сафонова (Павловский уезд), слободы Ковальской А. Плохова. Здесь против закрепощения выступили украинцы («черкасы»). Они «от послушания владельцам своим отказывались и чинили противности». То же происходило в 1768 г. в Белгородской губернии, Тверском, Волоколамском, Каширском, Клинском, Кашинском, Галицком, Симбирском, Саранском и других уездах.

Крестьяне села Ишевки Симбирского уезда, проданного Долгорукими А. А. Кротковой, отказались ее принять даже под угрозой применения силы. Они в феврале 1768 г. выступили против воинской команды, открывшей огонь, и обратили ее в бегство, захватив у солдат более десятка ружей. Потребовалась посылка целого батальона, который и привел восставших «к покорности». Смена владельцев привела весной 1765 г. к восстанию крестьян села Ивановского (или Одоевщина) Пензенского уезда. Они «учинили бунт», захватили господский дом и выгнали из него нового владельца коллежского секретаря С. Шевырева. Действовали они с помощью «всякого огненного и студеного оружия». Их поддержали крестьяне всей округи. Восставшие устроили в своем селе укрепленный лагерь, выбрали руководителей из своей среды (главный руководитель – крестьянин Петр Громов), собирали оружие, изготовляли новое, организовали охрану, выработали план борьбы с противником (разбили свои силы на три отряда). Наступавших солдат восставшие встретили огнем из оружия, камнями и поленьями. После артиллерийского обстрела они все ушли в лес, а свои дома пожгли. Такие же стойкость и наличие элементов организованности характерны и для других крестьянских восстаний.

Посылки воинских команд, наказания (битье кнутом, ссылка на каторгу и др.) и уговоры, «политика кнута и пряника» в конце концов приводили или к подавлению восстаний силой или их мирному окончанию. Однако их участники снова и снова поднимались на борьбу, впоследствии вливались в отряды пугачевцев, продолжали свои действия и после поражения последней Крестьянской войны. Так произошло, например, в вотчине Куракиных – селах Борисоглебском и Архангельском Пензенского уезда. Местные крестьяне в начало 70-х годов протестовали против увеличения оброка (с двух до трех рублей в год) и постройки винокуренного завода, на котором их заставили работать. Они «пришли в большое непослушание» – перестали платить оброки, недоимки, работать на винокуренном заводе. Собирались на мирские сходки, на которых выносили решения по своим делам, отказались слушаться владельцев и власти. Опекунский совет, управлявший этим имением, снял недоимки и закрыл винокуренный завод. Но волнения продолжались. Крестьяне сразу же включились в борьбу во время пугачевского восстания.

В отдельных случаях восставшие добивались отстранения ненавистных приказчиков, бурмистров и старост. Так произошло в 1766 г. в селе Знаменском Симбирского уезда – одной из многочисленных вотчин Шереметевых. Здесь против притеснений и жестокостей приказчика А. Подымова выступили по только крестьяне-бедняки, но и «лутчие», «прожиточные», нанимавшие своих обедневших односельчан, арендовавшие у них землю и т. д. Они тоже, по по-своему, со своих позиций протестовали против крепостнического гнета, который сковывал их хозяйственную инициативу. Восставшие добились в конце концов устранения приказчика.

50–60-е годы – время активнейших выступлений монастырских крестьян. Рост феодальной эксплуатации в течение первых третей XVIII в., наступление монастырей на права принадлежавших им крестьян (захваты у них пашен, лугов, пустошей, увеличение поборов и повинностей) привели к тому, что в это время буквально в десятках владений русских монастырей, от крупнейших до мелких, на западе и востоке России, вспыхивают волнения и открытые восстания. Убедившись, что с помощью подачи челобитных властям ничего не добьешься, что власти – на стороне эксплуататоров-мопахов, крестьяне бросают им открытый вызов. Они перестают работать на своих феодалов в рясах и клобуках, вносить платежи, выступают против них с оружием и дрекольем, громят монастыри, убивают монахов. Особой силой и решительностью отличались восстания крестьян, принадлежавших подмосковным монастырям: Савво-Сторожевскому, Николо-Угрешскому, московскому Новоспасскому и др. Дело доходило до сражений между ними и воинскими командами^[145].

Борьба монастырских крестьян была одной из причин секуляризации церковных земель. Еще по указу Петра III от 21 марта 1762 г. у монастырей отобрали крестьян и передали в ведение государственного учреждения – Коллегии экономии. Им передали всю землю и обязали платить подушную подать (семь гривен) и рублевый оброк с тягла. Однако Екатерина II, придя к власти, отменила этот указ. Но крестьяне отказались вернуться в прежнее состояние – не повиновались монастырским властям, не работали на них, не платили оброк. Опять в ход пошли репрессии – воинские команды расстреливают восставших крестьян. Но их «ослушание», «непослушание» приобретает массовый характер. Среди многочисленных волнений этой поры особо выделяется восстание крестьян Далматовского монастыря в Западной Сибири («Дубинщина»)^[146]. Этому монастырю принадлежало село Никольское и 21 деревня с 3 тыс. душ населения.

Когда осенью 1762 г. далматовским крестьянам прочитали указ Екатерины II, отменявший мартовский указ Петра III, они отказались повиноваться. Их восстание возглавил бывший монастырский служка К. Мерзляков, человек грамотный, знавший законы, энергичный и честный. Движение продолжалось с конца 1762 г. до весны 1764 г. Восставшие запаслись оружием, организовали два отряда (в 200 и 500 чел.), перерезали дороги в Шадринск и Челябинск, устроили завалы. Впоследствии некоторые участники этого восстания осаждали в составе пугачевских отрядов Далматов монастырь. Правительство вынуждено было пойти на уступки – указ 26 февраля 1764 г. провозгласил секуляризацию и перевод монастырских крестьян в категорию экономических, т. е. государственных. Секуляризация 1764 г. привела к снижению активности бывших монастырских, теперь экономических крестьян. Но их борьба продолжалась, принимая новые формы (борьба за землю с феодалами, «разбойничество» и др.).

По словам Екатерины II, в начале ее правления «внутри империи заводские и монастырские крестьяне почти все были в явном непослушании властей, и к ним начинали присоединяться местами и помещичьи»; первых, по мнению императрицы, насчитывалось 49 тыс. чел., вторых – 100 тыс., третьих – 50 тыс.^[147] Данные эти, конечно, неполны, так как в Петербурге получали донесения о наиболее крупных волнениях и восстаниях, но и они свидетельствуют о большом размахе классовой борьбы в среде крестьян этих трех категорий.