Текст книги "Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв."

Автор книги: Виктор Буганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Поражения под Тором и Азовом сильно ухудшили положение булавинцев. Воспрянули духом домовитые, многие из которых боролись против восставших во время азовского сражения 6 июля. А черкасские старшины, воспользовавшись благоприятной для себя обстановкой, открыто выступили против Булавина. 7 июля они с оружием в руках осадили его дом. Атаман долго отстреливался, убил двух или трех домовитых. Курень начали обстреливать из пушек. В конце концов старшины ворвались в избу, и предводитель восстания был убит. Убил Булавина его бывший есаул С. Ананьин. Труп Булавина заговорщики отослали в Азов, а его губернатору один из организаторов заговора И. Зерщиков (которого тут же избрали войсковым атаманом) сообщил, что Булавин якобы покончил самоубийством. Эту версию подхватили современники и очевидцы событий: властям было выгодно изображать отважного предводителя восстания трусом и самоубийцей; к тому же самоубийц по обычаю не хоронили по православному обряду, а бросали в ямы на свалках и отхожих местах. Все это нужно было для дискредитации народного движения и оправдания предателей-старшин^[119].

События 1707–1708 гг., неразрывно связанные с именем Булавина, своим размахом показали, на что способен восставший народ, поднявшийся против угнетения и насилий феодалов. Под знаменем Булавина боролись массы подневольного и бедного люда. Сами каратели не раз признавали, что участниками борьбы были прежде всего бедные, «гулящие» люди, беглые, во множестве собравшиеся на окраинах России. Отправляя своих представителей на Дон сыскивать и возвращать беглых, Петр I писал; «Известно нам учинилось, что из русских порубежных и из иных розных наших городов, как с посадов, так и из уездов, посадцкие люди и мужики розных помещиков и вотчинников, не хотя платить обыкновенных денежных податей и оставя прежние свои промыслы, бегут в розные донские городки, а паче ис тех городков, ис которых работные люди бывают на очереди на Воронеже и в ыных местах…и укрываютца на Дону з женами и з детьми в розных городках…тех беглецов донские казаки из городков не высылают и держат в домех своих»^[120].

Основными движущими силами Крестьянской войны, развернувшейся на Дону и в прилегающих к нему русских уездах, в Нижнем Поволжье и Слободской Украине, являлись различные категории крепостных крестьян, казаки, посадские и работные люди, русские и нерусские (украинцы, отчасти калмыки и др.). Ведущее место занимало среди них крепостное крестьянство; к тому же известно, что подавляющая часть донских казаков, этих застрельщиков и организаторов движения, игравших очень большую роль на всем его протяжении, являлась выходцами из крепостных крестьян русских уездов.

Все эти люди выступали против гнета феодалов, владельческих работ и повинностей, против налогов и принудительных работ, рекрутских наборов и притеснений всякого начальства.

Особенно активную роль играли в восстании беглые крестьяне, «новопришлые» казаки (из беглых, не проживших на Дону положенных лет). Московское правительство распорядилось считать новопришлыми всех, кто появился на Дону после 1695 г. Естественно, что это вызывало ненависть большой массы пришельцев на Дон – крестьян (помещичьих, дворцовых, монастырских и др.), работных людей (бурлаки и т. д.), посадских и служилых людей по прибору (стрельцы, городовые казаки и др.), солдат.

В восстании активное участие приняли социальные низы Войска Донского. Старшина, отдельные представители которой по тем или иным Причинам примыкают к ним в качестве временных попутчиков, в целом выступает на стороне правительственного лагеря. Оли помогали Ю. В. Долгорукому переписывать беглых на Дону (недаром в ходе расправы с ним повстанцы кричали: «Черкасских старшин бить до смерти!»). Такое же классовое деление по отношению к восстанию характерно для украинского, запорожского казачества, припавшего активное участие в третьей Крестьянской войне.

Весьма решительно вели себя во время Крестьянской войны работные люди с лесных пристаней и торговых судов (бурлаки), рыбных и соляных промыслов, корабельных верфей и железоделательных заводов.

Немалую роль играли в движении и раскольники, проживавшие по Хопру, Медведице и другим рекам; из их числа вышли выдающиеся предводители восставших – И. Некрасов, Н. Голый, возможно, Л. М. Хохлач и, наконец, сам К. А. Булавин. Этот немаловажный факт нашел отражение в содержании прелестных писем повстанцев, в их идеологии. Нередко булавинские прокламации говорят о борьбе восставших «за истинную веру христианскую» и т. д. А в одном из воззваний Никиты Голого говорится: «А мы стали за старую веру и за дом пресвятые богородицы и за вас, за всю чернь…»; «…за бога и за великого государя и за дом пресвятые богородицы, и за крест животворящий, и за истинную веру»^[121].

Идеология участников третьей Крестьянской войны сходна с идеологией их предшественников.

Главный лозунг повстанцев – бить, уничтожать, «сажать в воду» князей, бояр и дворян, помещиков и вотчинников, панов и арендаторов («рандарей»), богатеев и начальников, казацких старшин и подьячих, прибыльщиков и судей неправедных – всех эксплуататоров, «обидчиков», «злых людей», кто причиняет обиды и разорение бедным, «худым людям». К'«злым» причисляются и «немцы», т. е. иностранцы, находившиеся в это время в России и верой и правдой служившие царю, русским феодалам.

Повстанцы начала XVIII в., как и в XVII в., делили своих классовых врагов на «добрых» и «злых», «худых», «супостатов». Отсюда их вера в «доброго царя», обращения с «примирительными» письмами к Петру I и его «полководцам». Они соглашались служить ему по-прежнему и готовы просить о «милосердом» прощении, если царь позволит жить им «по казачьей обыклости», т. е. с учетом их старых прав и обычаев, в том числе права принимать на Дону беглых людей. Исключительно важно, что Булавин и его повстанцы, вначале рассчитывавшие на милость Петра I, быстро отказались от своих надежд. В конце мая Булавин под угрозой смертной казни запретил говорить о царе, о принесении ему повинной. Один из черкасских старшин-предателей В. Фролов так сообщил об этом в Азов: «Да он же, Булавин, учинил в Черкасском заповедь под смертной казнью, чтоб никто про именование великого государя по вспоминал; а буде кто станет говорить, чтоб принесть великому государю повинную, и тех людей похваляетца казнить смертью»^[122].

Повстанцы выступали с антифеодальных, антикрепостнических позиций. Их воззвания обращены к населению Войска Донского и Запорожья, южных и центральных уездов Европейской России – к крестьянам и казакам, работным людям и посадским, к торговцам и «начальным добрым людей». Они призывают «не мотчать и не спущать» всем народным притеснителям, которые «неправду делают». Восставшие, по словам прокламации Н. Голого, «стали… за всю чернь».

В идеологии восставших, их планах и намерениях было много неясного, незрелого. Их лозунги, как можно было убедиться выше, страдают расплывчатостью и ограниченностью. Выступая против феодально-крепостнических порядков и уничтожая его носителей, восставшие не представляли себе тот политический строй, который мог бы прийти на смену существующему. Среди них не было единства. Одни из них, выступая за казачьи вольности, не хотели появления помещиков и, стало быть, крепостничества на Дону. Другие резонно считали, что нужно уничтожить крепостнические отношения по всей стране, для этого они и замышляли поход на Москву. На сторону своего правого дела повстанцы и их предводители не прочь были, особенно в начале движения, привлечь «добрых» начальных людей, бояр и немцев.

Но репрессии карателей, предательство «домовитых» обусловили радикализацию лозунгов повстанцев. Это отразилось на содержании прелестных писем Некрасова и Голого с их более четким и ясным противопоставлением «черни» и «бояр» и «немцев», которые «неправду делают», с их обвинениями в адрес черкасской старшины в убийстве Булавина.

ПОСЛЕ ГИБЕЛИ БУЛАВИНА

Петр I испытывал чувство неподдельной радости, получив известие о гибели Булавина. 23 июля в Горках Могилевской губернии, где он находился, по этому случаю устроили молебен и салют. Правительство попыталось изобразить это событие как конец восстания. Так сообщали сам Петр и его Ближняя канцелярия в письмах губернаторам и воеводам. Об этом же писали своим правительствам иностранные послы, находившиеся в Москве.

Подобное письмо от царя получил и В. В. Долгорукий, которому царь велел даже идти «назад», так как «сие дело, слава богу, счастливо окончилось». Однако командующий карательными войсками отнюдь не считал, что с восстанием ужо покопчено. Пе говоря уже о том, что оно продолжалось по Дону и Поволжью, на Украине и в центре России, даже в самом Черкасске не все было спокойно. Долгорукому стало известно, что во время обсуждения на круге вопроса о выдаче булавинцев казаки разделились: одни высказывались за выдачу, другие возражали.

Домовитые не без оснований полагали, что полностью свою власть на Дону они могут восстановить только с помощью полков Долгорукого. Так и заявил майору представитель черкасской старшины В. Поздеев, когда приехал к нему с повинной от Войска Донского.

26 июля Долгорукий с войском подошел к Аксаю под Черкасском «и полки поставил все во фрунт». Сюда же прибыли и оставшиеся в живых черкасские старшины во главе с Зерщиковым. Они молили о прощении, всячески открещиваясь от единомыслия с Булавиным и его сторонниками. В ответ на требование Долгорукого о выдаче «воров и бунтовщиков» старшины привели сына и брата Булавина, сына Драного и других, всего 26 человек, и добавили, что казаки «все сплошь равны в воровстве».

На следующий день войско Долгорукого вошло в Черкасок. 28 июля жителей города и близлежащих станиц (всего до 1,5 тыс. чел.) привели к присяге в верности. А еще через несколько дней, 3 августа, каратели повесили около 50 булавинцев.

Однако репрессии не привели к прекращению Крестьянкой войны. Летом 1708 г. продолжалось восстание крестьян и других обездоленных в Тамбовском, Борисоглебском и соседних, уездах. Восставшие действовали около Тамбова, а также Острогожска, Ольшанска, по реке Битюг. «Неспокойно» было на Украине, в Запорожье.

Крупные военные действия развернулись на Нижней Волге. Здесь казаки, беглые стрельцы и солдаты захватили Дмитриевск (Камышин). А отряды Игната Некрасова, казака Голубинской станицы (у него было 2 тыс. конницы), и Ивана Павлова (1,5 тыс. «гулящих людей» и др.) «жестоко… приступали» к Царицыну. Им помогали камышницы, работные люди с волжских судов. Повстанцы разбили у урочища Сарпинский остров присланный из Астрахани солдатский полк Бернера, хотя и сами потеряли до 800 чел. Затем возобновился штурм царицынских укреплений. Они засыпали землей ров, набросали дров и бересты и зажгли, «с великой силой приступили и тем огнем осадной городок взяли». Затем казнили царицынского воеводу и нескольких его помощников. В городе, как и в других местах, новую власть организовали на началах казачьего самоуправления^[123].

Одновременно с движением на юге и юго-востоке продолжалась классовая борьба и в других районах страны. В Башкирии и соседних местах бушевало восстание нерусских народностей; к западу от Москвы крестьяне Вяземского, Дорогобужского и Смоленского уездов бежали от своих помещиков, громили их имения, оказывали вооруженное сопротивление солдатским командам. «Воровские отряды» из крестьян действовали в районе Волжско-Окского междуречья, в Лесном Заволжье, появлялись около Нижнего Новгорода. Отряд Г. Старченка и Ефремова разорил вотчину Ф. А. Лопухина в Ветлужской волости. 21 июля восставшие захватили Унжу, разгромили здесь приказную избу и воеводский двор, «многие дела… подрали и денежной казны взяли, из тюрьмы колодников роспустили»^[124].

Для правительства существовала опасность объединения разных очагов движения, и оно принимает энергичные меры. Воеводы шлют войска в район восстания на Дону и Волге, чтобы воспрепятствовать продвижению его участников на север. Однако противоречия и разногласия в среде повстанцев ослабляли их силы. Так, на круге в Царицыне 19 июля возник ожесточенный спор между сторонниками И. Некрасова, который предлагал взять из города артиллерию и идти на Черкасск, и И. Павлова, выступившего за поход на Волгу и Каспийское море. В результате Некрасов, соблюдавший интересы своего «тихого Дона», направился к родным станицам. А Павлова, оставшегося с небольшим войском (1 тыс. чел.) в Царицыне, разгромили 20 июля астраханские полки Бернера и Левингстона. Последние взяли Царицын. Павлов же со своим отрядом, который по пути увеличился до 3 тыс. чел., пришел в донской Паншин городок. Каратели жестоко расправились в Царицыне с пленными повстанцами.

В начале августа отряды казанского и саратовского воевод вошли в Камышин, из которого повстанцы ушли незадолго до этого. Здесь тоже начался розыск.

Вскоре в Голубинской станице, родине И. Некрасова, снова объединились его отряд и отряд И. Павлова. Некрасов, который в это время фактически становится во главе движения, продолжающегося на Дону, рассылает по всем городкам и станицам прелестные грамоты – он призывает казаков прислать своих представителей в Паншин для обсуждения плана дальнейших действий. Сюда собираются со всех сторон казаки. На совещании у Некрасова было выработано обращение («отписка») к атаманам донских городков. Посланная во все места, она была получена 8 августа и в Черкесске. В ней ставился вопрос к войсковому атаману И. Г. Зерщикову и его сторонникам: «За какую вину вы убили Булавина?». Более того, «атаманы-молотцы», участники августовского совещания в Паншине, сообщали о своем решении: «…У нас по рекам и по городкам… положили итить к Черкаскому», «мы всеми реками и собранным войском будем немедленно… в Черкаской ради оговорки и подлинного розыску: и за что вы бес съезду реки так учинили?»^[125].

Некрасовцы недаром выступают как представители подавляющего большинства населения Войска Донского; оно их действительно поддерживало – в Паншин собирались казаки из всех городков, даже из тех, которые подчинил Долгорукий. Именно это давало основание Некрасову и его товарищам обвинять Зерщикова и старшину в заговоре, который вызывал ненависть донской голытьбы. Это понимал и Долгорукий. «И не токмо, государь, – писал он Потру, – что по Дону и по Донцу и по другим рекам, и в Черкасском трети нет, на ково б было надеетца, а то все сплошь воры и готовы к бунту всегда; что час от часу, то бедство от воров прибавляетца»^[126].

План повстанцев состоял в том, чтобы совместными усилиями разгромить части Долгорукого и Зерщикова в Черкасске. Они решительно и смело заявили себя продолжателями дела Булавина, о чем поется в одной из песен некрасовцев:

А привыкать вам, донским казакам, к бою-подвигу,

Ой да, привыкать вам нападать на царевы полчища,

Да мы царю же не сдадим вольной вольницы,

Ой да, за Булавина отдадим свои буйные головы.

Да не убить-то царю да славный род людской,

Ой да, постоим же за правду грудью-кровью мы.

Повстанцы хотели захватить Черкасск, расправиться с карателями и избрать в войсковые атаманы И. Некрасова. Долгорукий же, получая известия о сборе сил вокруг Некрасова, с беспокойством писал в одном из писем: «А на Дону Некрасов збирает великие войска воровские. Боже сохрани от него, ежели зберетца не плоше Булавина»^[127].

У Некрасова собралось до 10 тыс. повстанцев. Но он их– разделил – одна часть расположилась в Паншине, другая – южнее, в хорошо укрепленном и расположенном (с трех сторон окружен водой) Есаулове городке. На соединение с Некрасовым двигалось по Северскому Донцу войско Н. Голого (более 3 тыс. чел.). Часть его во главе с С. Ф. Беспалым и И. Лоскутом переправилась через Дон и присоединилась к Некрасову, который с 2 тыс. повстанцев шел к Есаулову городку, где находилось до 3 тыс. чел. К нему же шли еще 4 тыс. повстанцев из Паншина. Таким образом, силы восставших опять распылились.

На Паншин и Есаулов с трех сторон надвигались каратели: с юга по Дону войско В. В. Долгорукого, с Волги – казанского воеводы П. И. Хованского (в его распоряжении были и калмыки хана Аюки, подкупленного властями), о севера – регулярные полки, подчинявшиеся тому же Долгорукому. Им удалось предотвратить соединение основных сил повстанцев Дона и Северного Донца.

Еще 26 июля острогожские полковник И. И. Тева шов и подполковник В. Рыкман под Ровенками разгромили полутысячный отряд повстанцев Е. Ларионова. Затем каратели Долгорукого преградили путь основной части войска Голого, который не смог соединиться с Некрасовым. С отборной конницей Долгорукий спешно прибыл к Есаулову, чтобы по дать соединиться его защитникам и повстанцам Некрасова. И это ему удалось.

В Есаулове находилось 3 тыс. восставших. С Долгоруким же пришло 7,5 тыс. ратников (2,5 тыс. драгун, 4 тыс. конных казаков Шидловского, 1 тыс. донских казаков И. Зерщикова). Каратели 22 августа пошли на приступ, по отступили, так как защитники городка «учинили… жестокий бой» из пушек и ружей. Но, поняв, «что им в том городе не отсидеться», а Некрасов не сумеет им помочь, есауловцы на следующий день сдались. По приказу Долгорукого четвертовали есауловского походного атамана Василия Тельного и повесили каждого десятого из повстанцев, виселицы с телами казненных расставили вокруг Есаулова городка и на плотах, которые пустили вниз по Дону. Всего было казнено более 200 чел.

23 же августа под Паншином потерпело поражение от П. И. Хованского 4-тысячное войско повстанцев. Они сражались упорно и мужественно, что засвидетельствовал даже Хованский: «И никогда я не помню, чтоб так казаки крепко стояли, а больше того разумею, что крепко стояли! беглые драгуны и из полков солдаты». Каратели разбили повстанческий обоз, перебили многих повстанцев, других взяли в плен. В их руки попали трофеи – 1,5 тыс. телег, 8 пушок, знамена повстанцев.

Сам Некрасов, его сподвижники Беспалый, Лоскут, Павлов и другие, всего до 2 тыс., понимая безнадежность дальнейшей борьбы, ушли на Кубань.

«Замирив» восстание на Дону, каратели взялись за его участников, действовавших по Северскому Донцу. Здесь повстанцев возглавлял Н. Голый, который продолжал борьбу за правду и волю. В своих призывах он адресовался к бедноте: «А нам до черни дела нет. Нам дело до бояр и которые неправду делают. А вы, голотьва вся, идите изо всех городов конные и пешие, нагие и босые, идите, не опасайтеся; будут вам кони и ружье, и платье, и денежное жалованье… А вы, стольники и воеводы, и всякие приказные люди, и заказные головы, не держите черни и по дорогам не хватайте, и пропускайте вы их к нам в донецкие городы. А хто будет держать чернь и не будут пропускать, и тем людей будет смертная казнь»^[128].

Повстанцы Голого, местом сбора которых стал Донецкий городок, хотели выступить против Долгорукого. Потом, «как его, князя Долгорукова, с полками разобьют, то де чернь к ним, собрався, пристанет от многих несносных податей и от тягости, и от прибыльщиков к ним, ворам. И, поимав городы, пойдут до Москвы побить бояр и немцев и прибыльщиков»^[129].

Во время сражений у Есаулова и Паншина войско Н. Голого и И. Рысколова (более 3 тыс. чел.) находилось в Обливенском городке. Затем повстанцы отступили. Долгорукий, преследуя их, расправлялся с непокорными, жег городки, приводил население к присяге. Повстанцы довольно долго ускользали от карателей, намного превосходивших их в численности и вооружении. Восставшие пришли в конце концов к Донецкому городку и недалеко от него в конце сентября сумели хитростью захватить караван из 170 будар с хлебом и припасами, пленить 1,5-тысячный отряд и его полковника И. Бильса.

1 октября Голый переправился через Дон и направился к Айдару «под укрепленные городы». По пути он разбил у Мигулинокой станицы отряд из 400 чел. во главе с С. Изваловым.

К Донецкому городку, где находилось до тысячи повстанцев, 26 октября подошел Долгорукий. После штурма правительственные войска взяли городок. Многие восставшие погибли, а из более чем 300 пленных каратели повесили 150 человек; городок они выжгли «без остатку». 4 ноября Долгорукий нагнал 7,5-тысячное войско Голого у Гещетовской станицы. В ходе ожесточенного сражения повстанцы были полностью разгромлены, более 3 тыс. из них «положили» на поле боя «трупом»; других расстреливали, когда они плыли в ледяной донской воде. Потом казнили 120 пленных повстанцев, разорили городок. Голый «сам-третей» сумел бежать. Начались преследования и расправы: за укрывательство отважного предводители казнили и «сажали в воду» (так поступили с женок и матерью Голого), выжигали станицы. Атамана и его помощников схватили 1 февраля 1709 г.

Войска Долгорукого и Хованского, продвигаясь по Дону, Донцу и их притокам, жгли и казнили без милости и пощады. Тысячи убитых, казненных и пленных, выгоревшие дотла станицы – так каратели мстили повстанцам, поднявшимся в защиту своих попранных прав. Калмыцкий хан Аюка, выделивший для борьбы с восставшими более 10 тыс. чел., которые помогали Хованскому в веровьях Дона, говорил, что там «казаков никого не осталось». Каратели уничтожали все новоприхожие городки. К указу Петра I от 28 июня 1708 г. о борьбе с восставшими была приложена роспись тех городков, которые указывалось смести с лица земли: «По Хопру сверху Пристанной по Бузулук. По Донцу сверху по Лугань. По Медведице – по Усть-Медведицкой, что на Дону. По Пузулуку – все. По Айдару – все. По Деркуле – все. По Калитвам и по другим запольным речкам – все. По Илавле – по Илавлинской. По Дону до Донецкого надлежит быть, как было»^[130]. Каратели действовали точно по инструкции Петра.

Жестокие репрессии привели к обезлюдению многих донских городков, в которых уничтожались все или почти все повстанцы. Оставшиеся в живых разбегались по лесам, переправлялись на Кубань.

Несмотря на разгром движения на Дону, борьба продолжалась в других местах – в Поволжье и особенно в Придонье. Зимой, весной и летом 1709 г. восставшие действовали у саратовского города Петровска, по Хопру и Медведице. Они захватывали селения, казачьи городки, снова планировали, «собрався, итти на Русь». Власти высылали против них военные отряды, калмыцких тайшей.

С Кубани Некрасов засылал на Дон агитаторов. Так, в I марте 1709 г. они появились около Курманьяра, позднее – в других местах. А в мае следующего года сам Некрасов, с 3 тыс. казаков, калмыков и кубанских татар появился на реке Берде. Однако поднять новое восстание на Дону ему не удалось.

Вплоть до 1709 г., начиная с 1707 г., совместно с буланинцами боролись крестьяне ряда уездов к северу от Войска Донского: Воронежского, Борисоглебского, Козловского, Тамбовского, Верхне– и Нижнеломовского, Усманского, Усердского, Белгородского, Пензенского, Шацкого, Симбирского и др. В одном 1708 г. крестьянские восстания происходили в 43 уездах Европейской России; правда, отнюдь не все они были связаны с тем, что происходило на Дону и в соседних областях.

Вели борьбу с феодалами и царским самодержавием народные низы Украины и Башкирии. В верховьях Волги и по Оке продолжали действия «разбойные» отряды крестьян, расправлявшиеся с помещиками, воеводами и купцами, нападавшие также на монастыри и на сельских богатеев. Район, охваченный их действиями, включал Костромской, Ярославский, Кинешемский, Муромский, Нижегородский, Лухский, Суздальский, Галицкий, Юрьевецкий, Московский, Тверской, Старицкий, Каширский и другие уезды. В целом народное движение охватило в 1709–1710 гг. примерно 60 уездов. В этих местах крестьяне в ряде случаев освобождались, хотя бы на время, от эксплуататоров, не работали на них, не платили подати. В народной борьбе в центральных уездах страны, в Поволжье и Запорожье активное участие приняли многие повстанцы, бежавшие с Дона в ходе кровавого подавления здесь карателями народного движения. Их брали в плен каратели в Среднем Поволжье и в других местах.

Некрасов с отрядами повстанцев и позднее, в 1713 г. и и 1717 г., действовал в Харьковской губернии, по Волге, Медведице и Хопру, громил воевод, помещиков и домовитых казаков. Даже в 1727–1728 гг. некрасовцы появлялись в русских уездах и подговаривали крестьян к бегству на Кубань. Однако в целом окончание народной борьбы во время третьей Крестьянской войны относится к 1710 г.

Третья Крестьянская война, продолжавшаяся несколько лет и охватившая большую территорию, закончилась. Ее отзвуки еще долгое время внушали беспокойство российским феодалам и властям, не останавливавшимся ни перед чем, чтобы подавить сопротивление «подлого» люда. Однако борьба эксплуатируемых продолжалась в течение всего XVIII столетия.

ЧЕТВЕРТАЯ КРЕСТЬЯНСКАЯ ВОИНА

НА ПУТИ К ПОСЛЕДНЕЙ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЕ

XVIII столетие – важнейший этан в истории России периода феодализма. Это относится к ее экономическому развитию, для которого характерно нарастание элементов капиталистических отношений, сложившихся в определенный уклад, к политической эволюции Российского государства в эпоху «просвещенного абсолютизма». Страна, переживавшая один из переломных моментов своей истории,! оставалась феодально-крепостническим государством, в котором основой производства было сельское хозяйство, а главным непосредственным производителем – крестьянство (96 % всего населения России). Крепостное право, достигшее высшей ступени своего развития именно в это время, «на практике… ничем не отличалось, – по словам В. И. Ленина, – от рабства»^[131].

Исследователи, изучавшие развитие сельского хозяйства России XVIII в., отмечают его очень замедленные темны. Так, в области сельскохозяйственной техники внедрение плуга шло медленно, основными орудиями труда, как и столетия до этого, оставались различные тины сох – от сравнительно совершенных до примитивных. В крестьянских хозяйствах не хватало лошадей, к тому же у бедняков они были слабосильными; отсюда – нехватка навоза, плохая удобряемость полей. Неурожаи (а в XVIII в. более 30 лет отмечены ими) приводили к дороговизне хлеба.

Русский крестьянин производил основную массу товарного хлеба. Его производством на продажу занимались и помещики, которые для увеличения доходности своих хозяйств увеличивают эксплуатацию крестьян. В XVIII в. сильно возрастает размер денежного оброка, который получает еще большее распространение. Помещичье предпринимательство преследует те же цели. Дворяне заводят винокуренные, полотняные, суконные, парусинные и другие предприятия. Например, в 1767 г. в Пензенской прожитии насчитывалось 16 помещичьих винокуренных заводов, в Казанской – 5 и т. д.^[132] Они были основаны на подневольном, т. е. бесплатном труде крепостных крестьян, не заинтересованных в его результатах, и это тоже толкало дворян к усилению режима эксплуатации.

В XVIII в. продолжается стремительный рост землевладения дворян. Только за 1762–1796 гг., т. е. время правления Екатерины II, они получили 800 тыс. крестьян с землями – в центре страны и особенно на Украине, в Поволжье, Приуралье. Закрепощаются все новые массы людей. Например, в Среднем Поволжье в 40—60-е годы число крепостных крестьян возросло в два раза, помещиков – к полтора. К началу 70-х годов крепостные составляли 16 % сельского населения. Крепостными становились русские крестьяне, бежавшие в свое время из центра на окраины, и местные нерусские жители. В этих местах увеличивалось число помещиков, русских и нерусских, – в их ряды вступали представители местной нерусской знати. Права и привилегии русских дворян получают те, кто раньше их не имел, например, украинская и донская казачья старшина.

Роскошь и мотовство дворян, неудачи в предпринимательских делах сопровождались ростом их задолженности, в том числе от своих же крепостных крестьян из числа «прожиточных», «капиталистых». Последние все больше занимаются предпринимательством, покупают и арендуют землю. Эти новые явления, наряду с другими, свидетельствовали о начале формирования буржуазной земельной собственности. Старая же феодальная форма собственности все больше становилась тормозом на пути новых отношений.

Дальнейшее развитие во второй половине XVIII в. получает промышленность. К 1767 г. в России действовало 663 промышленных предприятия, в том числе 182 железоделательных и медеплавильных завода и 481 мануфактура – суконные, хлопчатобумажные, полотняные и др. большое число заводов (84) по выплавке и обработке металлов имелось на Урале. Россия в это время занимала первое место в мире по выплавке чугуна, ее уральские доменные печи были крупнейшими в мире. Европа получала из России железо. Однако применение в больших масштабах крепостного труда, старой техники, низкий уровень жизни работных людей – все это обусловило отставание в будущем русской промышленности от промышленности Западной Европы и Америки.

Возрастает число вотчинных, т. е. дворянских, мануфактур. Ввиду незаинтересованности крепостных крестьян в результате своего труда, поскольку они, работая на барской мануфактуре, фактически исполняли один из видов барщины и не получали заработную плату, эти предприятия не могли играть заметной роли в промышленном прогрессе страны.

Главной линией в развитии промышленности было увеличение числа капиталистических мануфактур, применение вольнонаемного труда. Этот процесс стал характерным для текстильной промышленности Иваново-Вознесенского района, промышленности Украины, ряда заводов и фабрик других районов, в том числе и Урала. Рынок вольнонаемного труда расширялся в результате имущественного расслоения крестьян, выделявших из своей среды, с одной стороны, сотни тысяч бедняков, которые искали сродства существования в отхожих заработках, с другой – «капиталистых», зажиточных крестьян, сельских богатеев, занимавшихся промышленным предпринимательством, торговлей, ростовщичеством. Немалое число мануфактур основывают купцы – в ряде случаев выходцы из тех же богатых крестьян, которые за огромные деньги выкупались на волю у своих помещиков.

Вольнонаемный труд в широких для XVIII в. размерах применялся на текстильных мануфактурах, в винокурении, табачной, кожевенной, металлообрабатывающей промышленности, на водном и гужевом транспорте, в судостроении и на погрузо-разгрузочных работах, в мелких крестьянских предприятиях. В 1760-е годы насчитывалось до 220 тыс. наемных рабочих, к концу столетия – 420 тыс.^[133]Имеет место и отход на сельскохозяйственные работы.

Развитие русской промышленности тесно связано с возрастанием числа и роли крестьянских промыслов, крестьянской «безуказной» промышленности. В связи с этим правящие круги пошли в 1760–1770-е годы на отмену ограничений и провозглашение свободы в занятиях промышленной деятельностью. Это создавало дополнительные стимулы для вовлечения крестьян и представителей других недворянских слоев населения в предпринимательство, для развития капиталистических отношений в стране.