Текст книги "Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения"
Автор книги: Виктор Гюго
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 46 страниц)
ОБРЕЧЕННЫЕ
Пока в зале второго этажа шло совещание, на третьем спешно возводили баррикаду. Успех – это исступление, поражение – бешенство. Двум этажам башни предстояло схватиться в отчаянном поединке. Мысль о близкой победе пьянит. Второй этаж был окрылен надеждой, которую следовало бы признать самой могучей силой, движущей человеком, если бы не существовало отчаяния.
На третьем этаже царило отчаяние.
Отчаяние холодное, спокойное, мрачное.
Добравшись до залы третьего этажа – до последнего своего прибежища, дальше которого отступать было некуда, – осажденные первым делом загородили вход. Просто запереть двери было бы бесполезно, куда разумнее представлялось преградить лестницу. В подобных случаях любая преграда, позволяющая осажденным видеть противника и сражаться, надежнее закрытой двери.
Факел, прикрепленный Иманусом к стене возле пропитанного серой шнура, освещал лица вандейцев.
В зале третьего этажа стоял огромный, тяжелый дубовый сундук, в каких, до изобретения шкафов, наши предки хранили одежду и белье.
Осажденные подтащили сундук к лестнице и поставили его стоймя на самой верхней ступеньке. Размером он пришелся как раз по проему двери и плотно закупорил вход. Между сундуком и сводом осталось только узкое отверстие, через которое с трудом мог протиснуться человек, что давало в руки осажденным огромное преимущество, позволяя им разить одного наступающего за другим. Да и сомнительно было, что кто-нибудь отважится на такой шаг.
Забаррикадировав дверь, осажденные получили небольшую отсрочку.
Пересчитали бойцов.
Из девятнадцати человек осталось лишь семеро, в том числе Иманус. За исключением Имануса и маркиза, все остальные были ранены.
Впрочем, все пятеро раненых вели себя, как здоровые, ибо в пылу битвы любая рана, если только она не смертельна, не мешает бойцу двигаться и действовать; то были Шатенэ, он же Роби, Гинуазо, Уанар Золотая Ветка, Любовинка и Гран-Франкер. Все прочие погибли.
Боевые припасы иссякли. Пороховницы опустели. Вандейцы сосчитали оставшиеся пули. Сколько они, семеро, могут сделать выстрелов? Четыре.
Пришла минута, когда осталось только одно – пасть в бою. Они были прижаты к краю зияющей ужасной бездны. К самому ее краю.
Тем временем штурм возобновился, на этот раз его вели не столь стремительно, зато более уверенно. Слышно было, как осаждающие, поднимаясь по лестнице, выстукивают прикладами каждую ступеньку.
Бежать некуда. Через библиотеку? Но на плоскогорье стоят заряженные пушки и уже зажжены фитили. Через верхние залы? Но куда? Все ходы ведут на крышу. Правда, оттуда можно броситься вниз с вершины башни.
Семь уцелевших из этой легендарной банды понимали, что они попали в западню, откуда нет выхода, что они заключены среди толстых стен, которые охраняют, но и выдают их с головой врагу. Их еще не взяли в плен, однако они уже были пленниками.
Маркиз произнес громким голосом:
– Друзья мои, все кончено.
И, помолчав, он добавил:
– Гран-Франкер снова становится аббатом Тюрмо.
Вандейцы, перебирая четки, преклонили колена. Стук прикладов по ступенькам лестницы приближался.
Гран-Франкер, с залитым кровью лицом, так как пуля сорвала ему с черепа лоскут кожи, поднял правую руку, в которой он держал распятие. Маркиз, скептик в глубине души, преклонил колено.
– Пусть каждый из вас, – начал Гран-Франкер, – вслух исповедуется в грехах своих. Маркиз, начинайте.
Маркиз произнес:
– Убивал.
– Убивал, – промолвил Уанар.
– Убивал, – промолвил Гинуазо.
– Убивал, – промолвил Любовинка.
– Убивал, – промолвил Шатенэ.
– Убивал, – промолвил Иманус.
И Гран-Франкер возгласил:
– Во имя отца и сына и святого духа, отпускаю вам грехи ваши; мир вам.
– Аминь, – ответили хором шесть голосов.
Маркиз поднялся с колен.
– А теперь, – сказал он, – умрем.
– И убьем, – добавил Иманус.
Приклады уже били по сундуку, загораживающему вход.
– Обратитесь помыслами к богу, – сказал священник. – Отныне земные заботы для вас уже не существуют.
– Да, – подхватил маркиз, – мы в могиле.
Вандейцы склонили головы и стали бить себя в грудь. Лишь маркиз да священник стояли неподвижно. Все глаза были опущены, священник творил молитву, крестьяне творили молитву, маркиз был погружен в раздумье. Сундук зловеще гудел под ударами топора.
В эту минуту чей-то зычный голос внезапно прозвучал из темноты, из дальнего угла залы:
– Я ведь вам говорил, ваша светлость!
Все в изумлении обернулись.
В стене вдруг открылось отверстие.
Камень, искусно пригнанный к соседним камням, но не скрепленный с ними и вращающийся на двух стержнях, повернулся вокруг своей оси, как турникет, и открыл лазейку в стене. Камень свободно ходил в обе стороны, и за ним шли налево и направо два коридора, оба хоть и узкие, но достаточные для прохода поодиночке. В отверстие виднелись ступеньки винтовой лестницы. Из-за камня выглядывало чье-то лицо.
Маркиз узнал Гальмало.
СПАСИТЕЛЬ
– Это ты Гальмало?
– Я, ваша светлость. Как видите, камни иной раз все-таки вертятся, и отсюда можно бежать. Я пришел вовремя, но торопитесь. Через десять минут вы будете уже в чаще леса.
– Велико милосердие божье, – сказал священник.
– Бегите, ваша светлость, – прокричали все разом.
– Сначала вы, – ответил маркиз.
– Вы пойдете первым, ваша светлость, – сказал аббат Тюрмо.
– Последним.
И маркиз произнес сурово:
– Борьба великодушия здесь неуместна. У нас для этого нет времени. Вы ранены. Приказываю вам жить и уйти немедля. Спешите воспользоваться лазейкой. Спасибо, Гальмало.
– Стало быть, нам приходится расстаться, маркиз? – спросил аббат Тюрмо.
– Внизу мы, конечно, расстанемся. Бежать нужно всегда по одному.
– А вы, ваша светлость, изволите назначить место встречи?
– Да. На лужайке в лесу, около камня Говэнов. Знаете, где он?
– Знаем.
– Я завтра буду там ровно в полдень. Всем, кто может передвигаться, быть на месте.
– Будем.
– И мы снова качнем войну, – сказал маркиз.
Тем временем Гальмало, который стоял, опершись на вращающийся камень, вдруг заметил, что он больше не движется. Отверстие теперь уже не закрывалось.
– Торопитесь, ваша светлость, – повторил Гальмало. – Камень что-то не поддается. Открыть-то проход я открыл, а вот закрыть не могу.
И в самом деле, камень, который простоял неподвижно долгие годы, словно застыл в проеме. Невозможно было сдвинуть его с места.
– Ваша светлость, – продолжал Гальмало, – я надеялся закрыть проход, и синие, ворвавшись сюда, не обнаружили бы в зале ни души; пусть бы поломали себе голову, куда вы делись, уж не с дымом ли через трубу вылетели? А камень, гляди, упирается. Теперь враг заметит открытое отверстие и бросится за нами в погоню. Поэтому мешкать не годится. Скорее сюда.
Иманус положил руку на плечо Гальмало:
– Сколько времени, приятель, потребуется, чтобы пройти через эту лазейку и очутиться в лесу в полной безопасности?
– Тяжелораненых нет? – осведомился Гальмало.
Ему хором ответили:
– Нет.
– В таком случае, четверти часа хватит.
– Значит, – продолжал Иманус, – если враг не придет сюда еще четверть часа…
– Пусть тогда гонится за нами, – все равно не догонит.
– Но, – возразил маркиз, – они вернутся сюда через пять минут. Старый сундук не такая уж страшная для них помеха. Достаточно нескольких ударов прикладом. Четверть часа! А кто их задержит на эти четверть часа?..
– Я, – сказал Иманус.
– Ты, Гуж ле Брюан?
– Да, я, ваша светлость. Послушайте меня. Из шести человек пять раненых. А у меня даже царапины нет.
– И у меня тоже.
– Вы вождь, ваша светлость. А я солдат. Вождь и солдат – не одно и тоже.
– Знаю, у каждого из нас свой долг.
– Нет, ваша светлость, у нас с вами, то есть у меня и у вас, один долг – спасти вас.
Иманус повернулся к товарищам.
– Друзья, сейчас важно одно – преградить путь врагу и, по возможности, задержать преследование. Слушайте меня. Я в полной силе, я не потерял ни капли крови, я не ранен и поэтому выстою дольше, чем кто-либо другой. Уходите все. Оставьте мне оружие. Не беспокойтесь, я сумею пустить его в дело. Обещаю задержать неприятеля на добрые полчаса. Сколько у нас заряженных пистолетов?
– Четыре.
– Клади их все сюда, на пол.
Вандейцы повиновались.
– Вот и хорошо. Я остаюсь. Будет кому их встретить. А теперь бегите скорее.
В чрезвычайных обстоятельствах слова благодарности неуместны. Беглецы едва успели пожать Иманусу руку.
– До скорого свидания, – сказал маркиз.
– Нет, ваша светлость. Надеюсь, что свидание наше не скоро состоится: я здесь сложу голову.
Пропустив вперед раненых, беглецы поочередно прошли в проход. Пока передние спускались, маркиз вынул из записной карманной книжечки карандаш и написал несколько слов на вращающемся, отныне неподвижном, камне, уже не закрывавшем зияющий проход.
– Уходите, ваша светлость, вы последний остались, – сказал Гальмало.
С этими словами Гальмало стал спускаться по лестнице.
Маркиз последовал за ним.
Иманус остался один.
ПАЛАЧ
Четыре заряженных пистолета вандейцы положили прямо на каменные плиты, так как в зеркальной не было паркета. Иманус взял из них два, по одному в каждую руку.
Затем он встал сбоку от двери, ведущей на лестницу, загороженный и полускрытый сундуком.
Нападающие, очевидно, боялись какого-то подвоха со стороны врага, они ждали взрыва, который может принести нежданную гибель в решительную минуту и победителю и побежденному. Насколько первый натиск прошел бурно, настолько последний был медлительным, осторожным. Солдаты Говэна не могли, а может быть, и не хотели с размаху разнести сундук; они разбили прикладом дно сундука, изрешетили крышку штыками и через эти отверстия пытались заглянуть в залу, прежде чем проникнуть туда. Сквозь эти щели пробивался свет фонарей, освещавших лестницу.
Иманус заметил, что к отверстию в днище сундука припал чей-то глаз. Он приставил пистолет прямо к дыре и нажал курок. Раздался выстрел, и торжествующий Иманус услыхал страшный вопль. Пуля, пройдя через глаз, пробила череп солдата, глядевшего в щель, и он свалился навзничь на ступеньках лестницы.
Наступающие в двух местах осторожно расширили отверстие между досками сундука и устроили две бойницы. Иманус воспользовался этим обстоятельством, просунул в отверстие руку и выстрелил из второго пистолета наудачу в самую гущу нападающих. Очевидно, пуля пошла рикошетом, так как послышались крики; должно быть, выстрелом Имануса ранило или убило трех-четырех человек; на лестнице раздался громкий топот сбегавших вниз людей.
Иманус отбросил два теперь уже ненужных ему пистолета и схватил два последних; затем, крепко зажав пистолеты в руке, он посмотрел в щелку.
Он убедился, что первые выстрелы не пропали даром.
Атакующие отошли вниз. На ступеньках корчились в предсмертных муках раненые; винтовая лестница позволяла видеть лишь три-четыре ступеньки.
Иманус ждал.
«Все-таки время выиграно», – подумал он.
Между тем он заметил, как какой-то человек осторожно ползет по ступенькам лестницы; в то же время над последней площадкой лестницы показалась голова солдата. Иманус прицелился и выстрелил. Раздался крик, солдат упал, и Иманус переложил из левой руки в правую последний оставшийся у него заряженный пистолет.
В это мгновенье он почувствовал страшную боль и дико взвыл в свою очередь. Сабля вонзилась ему прямо в живот. Рука, рука человека, который полз вверх по лестнице, просунулась во вторую бойницу, устроенную внизу сундука, и эта-то рука погрузила саблю в живот Имануса.
Рана была ужасна. Живот был распорот сверху донизу.
Но Иманус устоял. Он заскрежетал зубами и прошептал: «Ну ладно ж!»
Потом, шатаясь, едва передвигая ноги, он добрался до железной двери, положил пистолет на пол, схватил горящий факел и, поддерживая левой ладонью выпадающие внутренности, нагнулся и поджег пропитанный серой шнур.
Огонь в мгновение ока охватил шнур. Иманус выронил из рук факел, который не потух от падения, снова взял пистолет, рухнул ничком на каменные плиты пола и, приподняв голову, стал слабеющим дыханием раздувать фитиль.
Пламя, пробежав по шнуру, тут же исчезло под железной дверью и достигло замка.
Убедившись, что его гнусный замысел удался, гордясь своим злодеянием, быть может, более, нежели своей добродетелью, этот человек, за минуту до того бывший героем и ставший теперь просто убийцей, улыбнулся на пороге смерти.
– Попомнят они меня, – прошептал он. – Я отомстил. Пусть их дети поплатятся за наше дитя – за нашего короля, заточенного в Тампле.
ИМАНУС ТОЖЕ УХОДИТ
В эту минуту раздался страшный грохот, под мощными ударами рухнул сундук, и в образовавшийся проход ворвался в зеркальную человек с саблей наголо.
– Это я, Радуб! А ну, выходи! Надоело мне ждать. Вот я и решился. Я тут одному сейчас распорол брюхо. А теперь выходи все. Идут за мной наши или не идут, а я уже здесь. Сколько вас тут?
Это действительно был Радуб, в единственном числе. После побоища, учиненного Иманусом на лестнице, Говэн, боясь наткнуться на скрытую мину, отвел своих людей и стал совещаться с Симурдэном.
Радуб, стоя с саблей наголо у порога, зорко вглядывался в полумрак зеркальной, еле освещенной пламенем потухающего факела, и снова повторил:
– Я тут один. А вас сколько?
Не дождавшись ответа, он двинулся вперед. Догоравший факел вдруг ярко вспыхнул, и последняя вспышка угасавшего пламени, которую можно назвать предсмертным вздохом света, осветила все уголки залы.
Радуб вдруг заметил маленькое зеркало, висевшее на стене в ряд с другим, подошел поближе, поглядел на свое залитое кровью лицо, на свое полуоторванное ухо и сказал:
– Здорово попортили фасад.
Потом, обернувшись, с удивлением убедился, что зала пуста.
– Да здесь никого нет! – закричал он. – В наличии ноль.
Его взгляд упал на повернутый камень, он заметил проход и позади него лестницу.
– Ага, понятно! Удрали… Сюда, товарищи! Идите скорее: они улизнули. Ушли, ускользнули, улетучились, убежали. Этот каменный кувшин оказался с трещиной. Вот через эту дыру они, канальи, и прошли. Попробуй-ка одолей Питта и Кобурга с их фокусами! Держи карман шире! Не иначе как сам черт им помог. Никого здесь нет!
Вдруг раздался пистолетный выстрел, пуля слегка задела локоть Радуба и сплющилась о камень стены.
– Вот как! Оказывается, здесь кто-то есть. Кто это пожелал мне уважение оказать?
– Я, – ответил чей-то голос.
Радуб вытянул шею и с трудом различил в полумраке какую-то темную массу, другими словами – распростертого на полу Имануса.
– Ага, – закричал Радуб. – Одного все-таки поймал. Все остальные убежали, зато тебе, голубчик, не уйти.
– Ты в этом уверен? – спросил Иманус.
Радуб сделал шаг вперед и остановился:
– Эй, человек, лежащий на полу, кто ты таков?
– Я хоть и лежащий, да смеюсь над вами, стоящими.
– Что это у тебя в правой руке?
– Пистолет.
– А в левой?
– Собственные потроха.
– Ты мой пленник.
– Плевать я на тебя хотел.
С этими словами Иманус потянулся к тлеющему шнуру, дунул на него из последних сил и умер.
Через несколько минут Говэн, Симурдэн и солдаты вошли в зеркальную. Они сразу увидели отверстие в стене. Обшарили все закоулки, обследовали лестницу – она выводила на дно оврага. Сомнения быть не могло – вандейцы спаслись бегством. Попробовали встряхнуть Имануса. Он был мертв. Говэн с фонарем в руке осмотрел камень, послуживший дверью беглецам; он давно слышал рассказы об этом вращающемся камне, но тоже считал их пустыми баснями. Исследуя камень, Говэн заметил на нем какую-то надпись, сделанную карандашом; приблизив к ней фонарь, он прочел следующие слова:
«До свиданья, виконт.
Лантенак».
К Говэну подошел Гешан. Преследовать беглецов было бессмысленно – они успели скрыться, и скрыться надежно: весь край, каждый куст, каждый овраг, все чащи, любой крестьянин были за них и к их услугам. Кто же отыщет их в Фужерском лесу, когда весь Фужерский лес представляет собой огромный тайник? Что делать? Все приходилось начинать сызнова. Говэн и Гешан, не скрывая досады, обменивались своими соображениями.
Симурдэн молча и серьезно слушал их беседу.
– Кстати, Гешан, – вспомнил вдруг Говэн, – а где же лестница?
– Не привезли, командир.
– Как же так, ведь мы сами видели повозку под охраной конвоя.
Гешан ответил:
– На ней привезли не лестницу.
– А что же тогда привезли?
– Гильотину! – сказал Симурдэн.
НЕ СЛЕДУЕТ КЛАСТЬ В ОДИН КАРМАН ЧАСЫ И КЛЮЧ
Маркиз де Лантенак был не так уж далеко, как предполагали преследователи.
Тем не менее он находился в полной безопасности, вне пределов досягаемости.
Он шел следом за Гальмало.
Лестница, по которой они с Гальмало спустились вслед за другими беглецами, вела в узкий сводчатый коридор неподалеку от арок моста и рва. Коридор, в свою очередь, выводил в естественную глубокую расщелину, которая одним концом упиралась в овраг, а другим – в опушку леса. Непроницаемо густая зелень, среди которой извивалась расщелина, надежно укрывала ее от людских глаз. Здесь был в безопасности любой беглец. Достигши этой расщелины, он мог ужом проскользнуть в лес, и тут найти его было невозможно. Строители даже не потрудились замаскировать потайной выход, так как сама природа превосходно спрятала его в зарослях колючего кустарника.
Маркиз мог свободно уйти этим путем. Менять костюм ему было незачем. С первого дня своего прибытия в Бретань он носил крестьянское платье, считая, что его знатности ничто не может умалить.
Он только снял шляпу и бросил ее в кусты вместе с портупеей.
Когда Гальмало и маркиз выбрались из потайного хода в расщелину, пятеро их товарищей – Гинуазо, Уанар Золотая Ветка, Любовинка, Шатенэ и аббат Тюрмо уже скрылись.
– Птицы-то, как видно, упорхнули, – заметил Гальмало.
– Последуй и ты их примеру, – сказал маркиз.
– Значит, ваша светлость, вы желаете, чтобы я вас оставил?
– Конечно. Я тебе уже говорил. Бежать можно только поодиночке. Где пройдет один, там двое попадутся. Вдвоем мы только привлечем к себе внимание. Я тебя погублю, а ты погубишь меня.
– Ваша светлость, вы здешние места знаете?
– Да.
– Значит, встреча назначена у камня Говэнов, ваша светлость?
– Да, завтра. В полдень.
– Я приду. Все мы придем. – Гальмало помолчал. – Ах, ваша светлость, подумать только – мы вдвоем плыли с вами в открытом море, и я хотел вас убить, – я ведь не знал, что вы мой сеньор. Вы могли бы мне это сказать, да не сказали! Вот какой вы человек!
Маркиз прервал его:
– Англия! Больше помощи ждать неоткуда. Надо, чтобы через две недели англичане были во Франции.
– Я еще не успел вам, ваша светлость, отдать отчет. Я все ваши поручения выполнил.
– Поговорим об этом завтра.
– Слушаюсь. До завтра, ваша светлость.
– Погоди. Ты не голоден?
– Да как сказать? Я так торопился. Теперь уж и не помню, ел я нынче что-нибудь или нет.
Маркиз вынул из кармана плитку шоколада, разломил ее пополам, протянул одну половину Гальмало и сам откусил от другой.
– Ваша светлость, не заблудитесь, – сказал Гальмало, – направо будет ров, а налево – лес.
– Хорошо. А теперь оставь меня. Иди.
Гальмало повиновался. Вскоре он исчез во мраке. Сначала слышен был хруст веток под его ногами, потом все смолкло; несколько секунд спустя уже невозможно было отыскать его след. Вандейский Бокаж, ощетинившийся, густо заросший и неприступный, был славным пособником беглецов. Здесь человек даже не исчезал, а как бы растворялся без остатка. Именно эта способность противника мгновенно рассеиваться настораживала наши армии, и подчас они останавливались в нерешительности перед этой неизменно отступающей Вандеей, перед ее неправдоподобно проворной ратью.
Маркиз стоял неподвижно. Он принадлежал к той породе людей, которые умеют подавить в себе все чувства, но и он не смог сдержать волнения, вдыхая свежий воздух после запаха крови и резни. Знать, что ты спасся, после того как ты уже был на краю гибели, видеть перед собой свою разверстую могилу и вдруг оказаться в безопасности, вырваться из лап смерти и возвратиться к жизни – все это могло потрясти даже такого человека, как Лантенак; и хотя ему уже доводилось бывать в подобных переделках, он не мог оградить свой неприступный дух от мгновенного потрясения. Он не мог не сознаться себе, что он доволен. Но он быстро подавил это движение души, пожалуй, походившее на обыкновенную человеческую радость.
Он вытащил часы и нажал репетир. Который сейчас мог быть час?
К великому его удивлению, было всего десять. Когда человек только что пережил одно из тех грозных испытаний, где все поставлено на карту, он невольно поражается: как, неужели эти столь насыщенные минуты – не длиннее всех прочих? Пушечный выстрел, известивший о начале штурма, грянул незадолго до захода солнца, и через полчаса, то есть в восьмом часу, когда уже начало смеркаться, на Тург двинулась колонна республиканских войск. Следовательно, эта гигантская битва, начавшаяся в восемь часов, кончилась в десять. Вся эпопея длилась только сто двадцать минут. Иной раз трагические действия развертываются молниеносно. Катастрофы обладают удивительной способностью сводить часы к минутам.
Но, по здравому размышлению, следовало бы удивляться другому: целых два часа небольшая горстка людей сопротивлялась большому отряду, чуть ли не армии, – вот что было поразительным; эту битву девятнадцати против четырех тысяч никак нельзя было назвать краткой, а конец ее мгновенным.
Однако пора было двигаться в путь. Гальмало, конечно, успел уже уйти далеко, и маркиз рассудил, что нет никакой нужды оставаться здесь дольше. Он положил часы в карман, но не в тот, из которого их вынул, а в другой, так как убедился, что там лежит ключ от железной двери, врученный ему Иманусом, и побоялся, что от соприкосновения с тяжелым ключом стекло может разбиться; затем он направился вслед за прочими беглецами к лесу.
Но когда он уже повернул влево, ему вдруг показалось, что сквозь густой покров зелени пробился неяркий луч света.
Он обернулся и заметил, что заросли кустарника внезапно с поразительной четкостью выступили на фоне багрового неба, стал виден каждый листок, каждая веточка, а весь овраг залит светом. Он тронулся было обратно к замку, но тут же остановился: что бы там ни произошло, оказаться в освещенном месте бессмысленно, да и какое в конце концов ему до всего этого дело; поэтому он повернулся к тропинке, указанной ему Гальмало, и пошел в сторону леса.
Он уже вступил под шатер скрывавших его ветвей, как вдруг услышал где-то над своей головой страшный крик; крик, казалось, шел с плоскогорья, там, где оно переходило в овраг. Маркиз вскинул голову и остановился.
