Текст книги "Ювелиръ. 1808 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Никому не доверяя, я сам прикрутил сопло к концу толстого кожаного рукава, ощущая пальцами холод металла. Наблюдавший за мной Кулибин крякнул, выпуская в морозный воздух густое облако пара.

– Ну, с Богом, счетовод. Или с кем вы там у себя в книжках молитесь… с Архимедом, что ли? Гляди, чтоб твоя хитрая дудка нам всем портки не промочила.

Я лишь криво усмехнулся на его добродушное ворчание. Сегодня все расчеты подтвердятся на деле.

По моей команде двое дюжих солдат Ефимыча, скинув тяжелые полушубки и оставшись в одних рубахах, взялись за длинные дубовые рычаги насоса. Лица у них были сосредоточены, как у атлантов, готовящихся взвалить на плечи небосвод.

– Потихоньку, ребятушки, без рывков, – скомандовал Кулибин непривычно тихо. – Накачиваем.

Они начали. Заскрипели просмоленные оси, и насос ответил сытым, всасывающим звуком, который отдавался у меня в груди. Вцепившись взглядом в манометр, я следил, как стрелка дрогнула и медленно, в такт каждому качку, поползла вверх по часовой стрелке.

– Две атмосферы… три…

Котел отозвался тонким, едва слышным пением напряженного металла – звук, знакомый мне по стону камня под резцом.

– Пять… шесть…

Мышцы на спинах солдат вздулись буграми, лица налились кровью от натуги. У дверей мастерской замерла Варвара Павловна, невольно сжав кулаки. Из окна второго этажа, разинув рот, высунулся Прошка. Семь атмосфер… Боже, это же давление воды на глубине в семьдесят метров. Если рванет – разнесет в клочья, и собирать будет нечего. Давай, детка, держи…

– Семь! – мой голос прозвучал хрипло и чуждо. – Довольно!

Солдаты с облегчением отвалились от рычагов. Десятки глаз уставились на нас с Кулибиным. Старик стоял у массивного выпускного вентиля, положив на него широкую мозолистую ладонь. Я встретился с ним взглядом и коротко кивнул.

Он резко, одним слитным движением, повернул вентиль.

И в этот миг все пошло прахом.

Вместо тугой, разящей струи из сопла с оглушительным ревом вырвался жалкий, бесформенный веер брызг. Облако водяной пыли, шипя, словно пробитый паровик, не долетело и до середины двора. Оно бессильно осело, превратив сверкающий снег в грязное месиво. Гигантская садовая лейка, а не брандспойт.

Я удивленно пялился на результат. Но почему?

Рев стих через несколько секунд вместе с давлением, сменившись ленивым журчанием струйки, которой впору было поливать герань, а не тушить пожары. Воцарилась тишина. Этого не могло быть. Расчеты. Теория. Все было безупречно. Что, черт возьми, пошло не так?

Кулибин молча подошел к все еще шипящему соплу. Осторожно поднес к нему руку, ловя ладонью остатки пара и брызг. Затем, к моему полному изумлению, он приложил ухо к гудящему от напряжения медному котлу.

– Внутри кипит… – пробормотал он себе под нос, – как в самоваре перед самой заваркой.

Он выпрямился и медленно повернулся ко мне. На его лице виднелос мрачное, укоризненное любопытство.

– Поздравляю, счетовод. Ты, никак, самовар изобрел? Чай заваривать – в самый раз будет. Вода-то почти кипяток.

И тут до меня дошло. Кавитация. Холодное кипение. В расширяющейся части сопла, где скорость потока достигла пика, давление упало ниже точки кипения воды при данной температуре. Жидкость превратилась в пар. Яркая картинка из учебника физики… и полное забвение дьявола, что кроется в деталях. Я, гений-самоучка, применил законы газодинамики к несжимаемой, мать ее, жидкости! Мои знания из будущего, вырванные из контекста и примененные с тупой самоуверенностью, меня же и предали.

Самое обидное, что все это произошло на глазах у человека, чье уважение я только-только начал завоевывать. Наверняка я ему теперь казался не гением, а самонадеянным дилетантом.

Кулибин медленно, словно ступая по тонкому льду, подошел к моему соплу, сиротливо лежавшему в грязной снежной каше. Подняв его без единого слова, старик повертел бронзовую безделушку в мозолистых руках, и его взгляд впился в меня.

– Сними. Эту. Дрянь, – отчеканил он.

В его голосе – одно сплошное разочарование. Наш хрупкий союз умирал на моих глазах, я мог только беспомощно наблюдать за его агонией. Любой ответ или попытка оправдания застревали в горле тугим комком стыда.

– А ведь давление-то есть, – глухо проговорил он, больше для себя, чем для меня. – Я его нутром чую.

Развернувшись к углу двора, где на деревянных колесах застыл старый городской пожарный насос, привезенный «для образца», он схватил инструменты. Этот ржавый, неуклюжий монстр был его последней надеждой. Скрипя зубами от натуги, Кулибин бросился к нему, чтобы скрутить примитивный чугунный наконечник. Последний, отчаянный жест инженера, упрямо не желавшего признавать поражение.

– Степка! – рявкнул он в пустоту. – Помоги!

Растерянный Степа подскочил к нему. Вдвоем они кое-как скрутили тяжелую чугунную деталь и, матерясь сквозь зубы, навинтили ее на тонкую, чужеродную резьбу нашего рукава. Сочетание грубого наконечника с нашим тонко сработанным устройством было гротескным.

– А ну, ребята, еще разок! – крикнул он солдатам. – Качайте до упора!

Солдаты, переглянувшись и вновь навалились на рычаги. Я остался в стороне, уже чужой на этом празднике упрямства, просто ожидая финала.

– Пять… Семь… Восемь! Хватит! – скомандовал Кулибин. Он не смотрел на манометр – он будто кожей чувствовал давление, нарастающее в жилах машины.

Крепко ухватив тяжелый рукав, он направил его жерло в небо, на крышу мастерской.

– А теперь гляди, теоретик!

И он рванул кран на себя.

На этот раз все было по-другому. Из наконечника вырвалась мощная, плотная, тяжелая струя. Она взмыла вверх, перелетела второй этаж… Неужели? Так все дело было в моем проклятом сопле? Простое, дедовское решение оказалось единственно верным?

Но это триумфальное мгновение оборвалось.

Оглушительный хлопок заложил уши. Не выдержав чудовищного внутреннего давления, клепаный кожаный рукав лопнул посредине с отвратительным, влажным звуком рвущейся плоти. Высвобожденные десятки ведер воды затопили двор. Обезглавленной гигантской змеей, рукав забился в диких конвульсиях, хлеща во все стороны. Один из таких ударов сбил Кулибина с ног, отшвырнув его в мокрую снежную кашу. Водяной смерч пронесся по двору, окатывая промокших солдат, разметав по углам инструменты и с такой силой ударив в стену мастерской, что с нее посыпалась штукатурка.

Полный провал по всем фронтам.

Я рванул к Кулибину, помогая ему подняться. Он не обратил на меня ни малейшего внимания. Поднявшись на ноги, он, не замечая холода и не отряхиваясь, побрел к тому месту, где в луже плавал разорванный рукав. Он опустился на корточки прямо в ледяную воду и долго, будто не веря своим глазам, разглядывал рваные, разлохмаченные края кожи.

Побледневший Кулибин так и остался сидеть посреди двора, глядя в одну точку.

Вот и все. Финал. Мы создали машину, которая была слишком сильна для этого мира. Слишком сильна для кожи, железа и дерева, которые были у нас под рукой.

До срока оставалась неделя. И, что самое неприятное, – в голове была звенящая пустота. Ни одной идеи, как выбраться из этой ямы.

Ночь опустилась на мастерскую тяжелым, холодным саваном. Солдаты давно разбрелись. Степан и Илья, бросив на меня полные неловкого сочувствия взгляды, тоже испарились. Вскоре я остался один. Кулибин, не проронив больше ни слова, заперся у себя в каморке. Из-за двери доносились мерные шаги – от стены к стене, как ходит старый медведь в тесной клетке. Это давило на нервы.

Разбитый и выпотрошенный, я сидел в своем кабинете. Перед глазами навязчиво проигрывалась картина двойного провала: мое гениальное сопло, оказавшееся бесполезной плевательницей, и кожаный рукав, лопнувший, как перезрелый плод. Я снова и снова прокручивал в голове каждую секунду, каждый расчет, каждое слово. Где? Где именно я так фатально ошибся?

Сопло Лаваля? Точно! Вся моя спесь строились на этом единственном знании из будущего, и оно меня предало. Не потому что сам принцип был неверен, а потому что я применил его вслепую. Пытался заставить воду подчиняться законам газодинамики там, где правила бал простая, безжалостная гидравлика. Перемудрил. Это как лекарь, который лечит открытый перелом травяными припарками, забыв, что кости для начала нужно просто сложить. Внезапно в голове прояснилось, все начало раскладываться по полочкам. Я вспомнил главное правило своего мира: цифры не лгут.

Смахнув со стола бесполезные чертежи, я отправил их в угол. Красивая, умная, но ложь. Я пытался заставить рыбу летать по законам аэродинамики.

На чистом листе бумаги заскрипел уголь. Все с нуля. Простая конусная трубка, как и ворчал Кулибин. «Дедовский метод». Что ж, даже самый примитивный инструмент можно превратить в оружие, если довести его до совершенства. Никаких «на глазок». Я рассчитаю его так, как не делал еще никто.

Закрыв глаза, я представил себе поток воды – как живое, упругое тело. Как толпу, бегущую по сужающемуся коридору. Если стены гладкие, а сужение плавное – толпа лишь ускорится, вылетев наружу плотной массой. Но если на стенах заусенцы, выступы, если сужение слишком резкое… начнется давка. Хаос. Поток потеряет импульс и рассыплется на выходе.

Турбулентность. Вот имя этого врага.

Уголь замелькал по бумаге, выводя расчеты. Идеальный угол сужения, не создающий «давки». Та золотая середина, которая позволит потоку сжаться максимально плавно, без вихрей и потерь. А потом – стены. В памяти всплыли чугунные наконечники городских помп. Грубое литье. Их внутренняя поверхность была как наждак, шершавая, испещренная раковинами. Вода не текла по ним – она скреблась, терлась, теряя драгоценную энергию.

И тут сработала интуиция геммолога. Самое простое и гениальное решение. Полировка.

Внутреннюю поверхность нашего наконечника нужно сделать гладкой. Степан и Илья отполируют ее до зеркального блеска, как цейлонский сапфир, как самую дорогую оптическую линзу. Ни единого заусенца или царапины.

Надо заставить воду скользить.

Из наконечника Кулибина она вырвется разъяренной толпой. А из моего – отточенным, монолитным клинком. Сохранив всю свою плотность и силу. И эти последние, сэкономленные на трении проценты энергии дадут нам те несколько саженей высоты, что отделяют триумф от позора.

Я посмотрел на новый чертеж. Точный хирургический инструмент. И в этом была вся разница между ремеслом и наукой.

Работа захлестнула меня. Впервые за эти страшные часы я почувствовал твердую почву под ногами. Сквозь заиндевевшее стекло в кабинет заглядывала холодная луна. Далекий бой часов на городской башне отсчитал полночь. Шесть дней. У нас оставалось шесть дней.

Через открытую дверь кабинета я заметил тень. Кулибин с красными воспаленными глазами и серым лицом. Он тоже не спал. Не удостоив меня взглядом, он прошел мимо и отправился вниз, во двор, в свою импровизированную «мастерскую». Заинтригованный, я бесшумно последовал за ним, накинув на плечи сюртук.

Он миновал и насос, и котел. Его целью был разорванный кожаный рукав, валявшийся на земле, как мертвая змея. Его огромная тень, отбрасываемая лунным светом, накрыла его. Постояв с минуту, он присел на корточки, поднял обрывок и долго вертел его в мозолистых руках.

Затем он молча пошел к верстаку, взял катушку тонкой медной проволоки и, вернувшись, уселся прямо на землю. И начал медленно, виток к витку, обматывать кусок кожи.

Глядя на него из темноты галереи, я видел отчаянно работающий мозг старика. Идея корсета была гениальна в своей простоте. И ошибочна. Металл по гладкой коже – проволока неминуемо соскользнет под давлением. Внешний каркас не сцеплен с основой, ему нужно трение, нужна фактура, за которую можно зацепиться. И в голове лихорадочно, обгоняя друг друга, замелькали варианты. Пенька! Липкая, просмоленная пеньковая веревка! Если сначала обмотать рукав ею, она создаст рельеф, канавки, в которые проволока ляжет, как влитая. Кожа держит воду. Пенька распределяет давление. Проволока стягивает всю конструкцию. Это же многослойная броня! Композитный материал, черт побери!

Я едва не крикнул от восторга, вовремя прикусив язык. Я видел его ошибку так же ясно, как и свою собственную час назад. Но я видел и другое: сейчас он не услышит. Раненый зверь, зализывающий раны, любое вмешательство воспримет как нападение.

Ладно, нужно обмозговать появившуюся идею.

Я тихо вернулся в кабинет, оставив старика в холодной мастерской. Одного, наедине с его гениальной, но неполной идеей. Завтра будет очень тяжелый день.

Пока я, сосредоточенно высунув язык, доводил до зеркального блеска внутреннюю поверхность нового конического наконечника, Кулибин впал в священное безумие. Одержимый идеей победить рвущиеся рукава, он работал в одиночку, по-своему, по-ремесленному. Взяв новый кожаный рукав, он принялся виток за витком обматывать его медной проволокой, создавая внешний корсет, броню.

Наблюдая за его одержимостью, я не мог не видеть фатальной ошибки. Однако я молчал. Гордость не позволила бы ему принять подсказку от меня. Он должен был сам дойти до этого. Сам удариться о стену. Мое молчание было жестокой необходимостью, а не малодушием. Тем более, я уже прикинул что и как сделать.

В самый разгар этой лихорадки, когда мир сузился до куска металла в моих руках, я и заметил в зале новых посетителей.

Сквозь стеклянную стену галереи в торговый зал легко и бесшумно вошла Элен. Она была не одна. Рядом с ней была дама лет пятидесяти, может, чуть больше. Ее я видел впервые. Строгое, темно-лиловое платье, безупречная осанка и ни единого украшения, кроме скромной камеи у ворота. Ювелир во мне одобрительно хмыкнул: вкус безупречен. Но какого дьявола их принесло сюда именно сейчас?

К ним тут же метнулась Варвара Павловна, готовая, как всегда, грудью встать на страже моего уединения. Но Элен, видимо, сказала ей нечто такое, отчего моя железная управительница удивленно вскинула бровь и отступила. Элен и ее спутница целеустремленно направились к широкой дубовой лестнице.

Я устало поплелся к двери.

– Элен, извини, но я занят, ей-богу! – произнес я, когда их силуэты появились на галерее. – У нас каждая секунда на счету!

– Я знаю, – ее голос был обманчиво спокоен. – Именно поэтому я здесь. Григорий, я привела человека, который тебе нужен.

Я проворчал:

– Мне сейчас нужен не человек, а двадцать пять часов в сутках.

– Ты искал актера, искусителя, способного продавать мечту, – продолжала она, игнорируя мое ворчание. – Я долго думала. Тебе не нужен льстивый приказчик или смазливый щеголь. Тебе нужен тот, кто сам одержим красотой. Кто сможет говорить о как… ученый.

Раздраженно вытирая руки о ветошь, перепачканную полировальной пастой, я перевел взгляд на спутницу Элен. Проницательные глаза гостьи обводили взглядом нашу мастерскую, хаос из инструментов, чертежей и деталей. Она смотрела без праздного женского любопытства, это был скорее оценивающий интерес исследователя.

– Познакомьтесь, – произнесла Элен с лукавой улыбкой, явно наслаждаясь эффектом. – Мадам Лавуазье.

На мгновение все мысли выскочили из головы. Я переспросил, потому что уши отказывались верить собственным нервным окончаниям:

– Простите… как?

Для Григория, безродного петербургского счетовода 1807 года, эта дама была просто пожилой француженкой. Но для Анатолия Звягинцева из двадцать первого века, эта фамилия была одним из столпов, на которых держалась химия. Фундамент. Это было все равно, что услышать: «Познакомьтесь, это госпожа Ньютон» или «мадам Эйнштейн». Имя из пантеона научных богов.

Мозг лихорадочно скрипел, сопоставляя факты. Я был не в силах вымолвить ни слова.

Глава 14

Я смотрел на эту женщину с огромным интересом. Лавуазье.

Невозможный, абсурдный сон наяву.

– Григорий Пантелеич? – Тревожный голос Варвары Павловны вырвал меня из оцепенения. Судя по ее лицу, вид у меня был совсем никудышный.

Тряхнув головой, я попытался вернуть на лицо подобие светской маски.

– Прошу прощения, сударыни. У нас тут… рабочий беспорядок. Прошу в мастерскую.

Справившись с собой, я распахнул перед ними тяжелую дверь. Гостей немедленно окутал плотный мир запахов: горячего металла, масла, сосновой смолы и растворов. Кулибин, раздраженный бесцеремонным вторжением, демонстративно отвернулся к своему станку для навивки. Он покинул свою уличную кузню, чтобы в моей мастерской доделать свою задумку. Он замер с молотком в руке, недоверчиво прищурился и смерил незваных гостей взглядом быка, на чье пастбище забрели павлины, после чего вопросительно уставился на меня: «Это еще что за чудо?»

Элен было попыталась начать светский разговор, но мадам Лавуазье, остановив ее легким жестом, даже не удостоила меня взглядом. Ее внимание целиком поглотила наша мастерская, которую она изучала с неподдельным научным интересом. Скользнув мимо меня, она подошла к медному котлу и провела пальцем в тонкой перчатке по его еще теплому боку, внимательно изучая блестящий серебряный шов. И выглядела она так, будто смотрит не из праздного женского осмотра диковинок. Взгляд был цепкий, анализирующий, мгновенно начавший препарировать увиденное на составляющие.

Игнорируя и меня, и Элен, она направилась прямиком к Кулибину. Старик, заметив ее приближение, нахмурился еще сильнее, готовясь к обороне.

В шаге от него мадам Лавуазье остановилась.

– Мсье, – произнесла она с чистым парижским акцентом, лишенным манерной певучести. – Ваша идея с усилением этого рукава… она гениальна в своей простоте. Вы использовали принцип, который применял еще великий Вобан при укреплении орудийных стволов!

Кулибин медленно выпрямился, неловко вытирая огрубевшие ладони о кожаный фартук. Он явно ждал чего угодно – светской болтовни, праздных вопросов, насмешек, – однако никак не такого интереса.

– Так… надобно, – пробурчал он, явно не зная, как реагировать. Впервые за все время нашего знакомства старый мастер был сбит с толку.

Она поняла. Мгновенно, с одного взгляда! Она видит железяки и кожу, видит физический принцип, лежащий в основе!

– Вы создаете единое целое, где каждый материал выполняет свою задачу! – продолжала она, ее глаза горели. – Кожа держит воду, а проволока – силу. Мой покойный муж, Антуан, предсказывал великое будущее за такими… сопряженными материалами.

Кулибин окончательно смешался. Гений-самоучка привык к непониманию и снисходительности, а тут вдруг встретил человека, который говорил с ним на одном языке – читал его мысли.

Элен, заметив, что лед тронулся, тут же решила ковать железо, пока горячо:

– Мадам Лавуазье оказыжет честь, консультируя салон по вопросам искусства и науки.

Но мадам Лавуазье ответила уклончиво, не сводя с Кулибина своих проницательных глаз.

– Мадемуазель Элен, я приехала в Россию изучать… диковинки. И этот господин, – она сделала легкий жест в сторону Кулибина, – и его мастерская – самая интересная диковинка из всех, что я пока видела. Я буду приходить. Наблюдать. Возможно, напишу о нем для Парижской Академии. Что до работы… поговорим после того, как они закончат свою машину. Я не имею привычки впрягаться в повозку, которая еще не выехала.

С этими словами она развернулась и направилась к выходу. Но, поравнявшись со мной, замерла. Я пытался уложить в голове случившееся.

– У вас поразительная лаборатория, молодой человек, – сказала она тихо, так, чтобы слышал только я. – Особенно ваши сплавы. Тот серебряный припой… Я заметила его на швах котла. В нем есть цинк, не так ли? Для текучести.

Ее тихий голос заставил меня встряхнуться.

– Да, мадам. Цинк. Для снижения температуры плавления и улучшения текучести припоя, – ответил я, на автомате.

Она коротко кивнула, на лице промелькнуло профессиональное одобрение.

– Я бы хотела взглянуть на ваши опыты поближе… когда у вас будет время.

Они ушли, оставив за собой тонкий шлейф незнакомых духов. Я проводил их взглядом и обернулся к Кулибину. Тот все еще стоял столбом, машинально почесывая в затылке и глядя вслед удаляющимся дамам. На его суровом лице отражалась целая гамма чувств: изумление и какая-то задумчивая искра, которой я прежде не замечал.

Визит мадам Лавуазье взбудоражил наш ювелирный дом. Весь вечер Кулибин ходил сам не свой, бормоча что-то про «французских умниц» и «Вобана» – похвала из уст ее ученого, очевидно, проняла. Меня же, напротив, этот визит совершенно выбил из колеи. Встреча с человеком из пантеона науки, будто выдернула из глубин сознания прежнего Анатолия Звягинцева, заставив с новой, острой силой ощутить всю абсурдную нереальность моего положения здесь, в 1808 году.

На следующий день, пытаясь отогнать посторонние мысли, мы с головой ушли в работу. Пришла пора воплощать в металле и коже идею Кулибина об армировании рукава. Старик, уверенный в своем методе как никогда, руководил процессом с суровой уверенностью генерала, ведущего в бой последний резерв. Заскрипел наш самодельный станок, собранный из старой самопрялки, и на новый, промасленный кожаный рукав легла первая петля тонкой медной проволоки. По его замыслу, плотная навивка прямо по гладкой коже должна была удержать саму себя за счет силы трения.

Я наблюдал не вмешиваясь. Больше помогал Варваре по залу, иногда общаясь с клиентами. Пусть старик ошибется. Однако чем дольше я смотрел на эту бессмысленную работу, тем сильнее скреблись на душе кошки. Дело было не в его ошибке – в ней-то я не сомневался. А во времени. Мы теряли драгоценное время, утекавшее как песок сквозь пальцы. Ну же, старый хрыч, додумайся быстрее!

Работа, надо признать, шла споро. К полудню уродливый, блестящий медью рукав был готов, выглядя при этом мощно.

– Ну что, счетовод? – нехотя проворчал Кулибин, с плохо скрываемой гордостью оглядывая свое творение. – Поглядим, как твоя водяная кишка теперь плясать будет.

Испытание решили провести на малом давлении. Подключив рукав, мы принялись накачивать воздух, и все взгляды устремились на стрелку манометра.

– Держит! – радостно выдохнул Степан.

Но радость была преждевременной. Проволока и впрямь не лопнула, рукав не разорвало. Однако под давлением, распиравшим кожу изнутри, гладкая медь, не имея надежного сцепления, начала медленно, но неумолимо сползать по скользкой поверхности. Витки сбивались в кучу, образуя на поверхности рукава безобразные вздутия, похожие на грыжу. Через несколько секунд наш мощный «панцирь» превратился в жалкое, перекошенное нечто.

Снова неудача.

На скулах Кулибина заходили желваки. Не говоря ни слова, он стравил давление и, не глядя ни на кого, круто развернулся и ушел в свою кузню. Оттуда почти сразу же донесся яростный, оглушающий грохот молота – старик вымещал досаду на куске раскаленного железа. Он был в ярости. И не скажешь, что у старика столько сил.

Тяжелое молчание повисло в мастерской. Мастера замерли у своих верстаков, боясь издать лишний звук, даже Степан, кажется, перестал дышать. Нужно было срочно что-то предпринять, разрядить эту гнетущую атмосферу, пока он в гневе не наломал дров.

Вечером, дождавшись, когда вымотанный Кулибин немного остыл и вышел из своей кузницы-берлоги, я подошел к нему с альбомом в руках. Ни слова о насосе.

– Иван Петрович, отвлекитесь на минуту. Я тут бьюсь над замком для одной вещицы. Никак не могу придумать, как сделать его и надежным, и незаметным. Может, вы что присоветуете?

Я показал ему эскиз маски снежного барса, заказанной для Императрицы. Он с неохотой принял альбом.

– Варварщина какая-то, – проворчал он, однако палец его уже сам собой обводил хищные линии эскиза. – А крепить как? Обручем? Свалится.

– Вот над этим и бьюсь, – подлил я масла в огонь, делая вид, что полностью озадачен.

Он взял уголек, и мы, склонившись начали спорить, чертить разные варианты креплений. И в пылу этой маленькой инженерной дуэли, в споре о рычажках и пружинах, старик начал оттаивать на глазах.

Наш разговор о маске сработал как предохранительный клапан, стравивший излишки давления. Кулибин отправился спать в почти благодушном настроении. Однако утро не принесло ему забвения, только вернуло к горькой реальности – рукав по-прежнему не работал, и эта проблема вновь стояла перед ним. Мне кажется, что он начал о чем-то догадываться, замечая мою отстраненность к проекту. Может и это добавило ему вредности.

Я как раз проверял чертежи нового сопла, когда он подошел. Без предисловий он бросил на верстак кусок кожи и остро заточенный сапожный нож.

– Придумал, – проворчал он, и в голосе его звенело упрямство человека, отказывающегося признавать поражение. – Скользит – значит, сделаем так, чтоб не скользило.

На коже виднелись частые, неглубокие поперечные надрезы.

– Насечки сделаем. Как на винте резьбу. Проволока ляжет в эти канавки и никуда не денется.

Я скосил глаза на Колибина. Ослаблять материал, который и так работает на пределе прочности? Создавать сотни концентраторов напряжения? Это было глупо. Все равно что надпиливать канат, чтобы он не скользил в руках. Но я промолчал. Он должен был сам дойти до конца этого тупикового пути.

– Здравая мысль, Иван Петрович, – только и сказал я, чувствуя себя немного неловко. – Попробуйте.

Кулибин как-то подозрительно уставился на меня. Кажется точно что-то подозревает. Он схватил материал и ушел задумчиво что-то бубня про себя.

На это самоубийственное предприятие ушло еще полдня. Кропотливая, нудная, монотонная работа, от которой ломило спину и сводило пальцы. Степан, матерясь сквозь зубы, специальным резцом наносил на драгоценный рукав тысячи мелких насечек. Я в этом не принимал участия, хватало дел в зале.

Кулибин и Степа заправили рукав в станок и начали навивку. На этот раз проволока ложилась идеально ровно, с приятным щелчком вставая в подготовленные для нее канавки. Кулибин ходил вокруг, что-то приговаривая. Мне кажется, что он сам не верил, что получится что-то путное. Или ему казалось, что он обманул саму физику.

Второе испытание. На этот раз решили поднять давление чуть больше. На само испытание меня позвали. Я внимательно смотрел на процесс, развернувшийся во внутреннем дворе.

Кулибин дирижировал.

– Качаем!

Солдаты с натугой взялись за рычаги. Рукав держался. Никаких вздутий, как в прошлый раз. Проволока сидела на месте, вгрызшись в кожу, как влитая.

– Победа! – выдохнул Степа, вытирая пот со лба.

– Рано, – оборвал его Кулибин, но в его голосе уже пробивалась предательская надежда. – Дай подержать. Пусть постоит под давлением.

Мы ждали в напряженной тишине. Минуту. Две. И вот на поверхности рукава проступила первая, крошечная, почти невидимая капелька. За ней – вторая. Третья.

– Иван Петрович… – едва слышно позвал я.

Он затих, его взгляд прикипел к темнеющему пятну. Проволока, впившись в ослабленную надрезами кожу, под чудовищным давлением изнутри начала ее медленно, прорезать. Из сотен микроскопических порезов сочилась вода. Наш рукав начал «плакать». Еще несколько минут под таким давлением, и он превратился бы в решето.

Снова провал.

Кулибин смотрел на эти предательские бисеринки воды, довольно отстраненно. Он не сказал ни слова. Просто молча повернулся и, тяжело волоча ноги, побрел в свою каморку, плотно прикрыв за собой дверь.

Это была черная меланхолия раздавленного человека. Он, великий Кулибин, гений-самоучка, не смог решить эту простую задачу. Он уперся в стену. Он исчерпал себя.

Если я сейчас ничего не сделаю, мы потеряем не только пари.

Я оставил его на час – наедине со своим поражением. Наконец, собравшись с духом, я подхватил с верстака доску с нашими чертежами маски и вошел к нему. Дверь в каморку была не заперта. Он сидел на кровати, сгорбившись, словно под непосильной ношей, и буравил взглядом одну точку в полу. В каморке стоял тяжелый запах остывшего самовара.

Я положил доску ему на колени.

– Иван Петрович, посмотрите.

Он нехотя опустил взгляд.

– Пустое все это… побрякушки, – отозвался он.

– Не пустое, – возразил я, стараясь говорить как можно убедительнее. – Насос – это грубая сила, железо и пар. А это… это чистая, точная механика. Искусство. То, в чем вам нет равных во всем свете.

Он молчал, но палец его уже невольно потянулся к рисунку, обводя контур пружины. Его неукротимый гений, его инженерное любопытство еще боролось с черной апатией, отказываясь сдаваться. Я нарисовал очередную идею с маской. Дополнил саму маску вуалью, которая начиналась по низу маски и укрывала скулы и рот носителя маски.

– Тут замок нужен, – пробормотал он, уже забывая обо мне. – Пружинный. Чтобы на обруче сидела, как влитая. И чтобы одним нажатием…

Внезапно в его потухших глазах вспыхнул огонек. Словно искра перескочила на нужный контакт, и заржавевший механизм его мысли пришел в движение. Он забыл о обо всем.

– Одним нажатием из нее вуаль из шелка выпадала! Тонкая, как паутина! Представляешь? Стоит она, вся такая царица, а потом – раз! – и лицо под флером! Вот это будет фокус для твоей государыни!

Схватив уголек, он с лихорадочным азартом принялся дорабатывать механизм, сбивчиво объясняя мне тонкости работы с пружинами, рычажками, спусками. Он снова был в своей стихии. Я поддакивал, задавал уточняющие вопросы, искренне восхищаясь его решениями.

Работа над маской стала отдушиной, островком незамутненного творчества посреди производственного ада. Здесь мы спорили о плавности хода. Я мысленно вытачивал крошечные детали, он, словно волшебник, собирал их в единый механизм. И в эти часы передо мной был счастливый, азартный ребенок, увлеченно собирающий лучшую в мире игрушку.

На следующий день, воодушевленный нашим маленьким успехом, Кулибин выдвинул третье, последнее решение для рукава.

– Кожа по коже! – объявил он утром с порога. – Не проволокой, а тонкими кожаными ремнями обмотаем. Крепкими. Как кнут плетут. Кожа к коже прилипнет, скользить не будет.

Я поднял глаза от микромеханики замка, над которым мы бились, к нашему почти готовому творению, изящно лежавшему на верстаке. Мы вчера спорили, как заставить шелковую вуаль выпадать плавно, без рывка. Решение Кулибина было гениальным: крошечная пружинка-демпфер, гасящая инерцию. И вот, глядя на эту пружинку и на наш чудовищный, брутальный насос, я вдруг увидел их вместе.

Проблема была не в рукаве. Вернее, не только в нем. Проблема была в самом ударе. В том, как мы открывали вентиль. Слишком резко. Мы создавали пиковую нагрузку, гидравлический удар, который не выдержит ни один материал.

– Иван Петрович, – сказал я тихо, боясь спугнуть мысль. – Посмотрите на этот замок. Он работает плавно. Он не срывает, а отпускает.

Кулибин медленно посмотрел на мои эскизы.

– А что, если… – я говорил, и у меня самого перехватывало дыхание от дерзкой простоты решения. – Что, если нам нужен не просто кран «открыто/закрыто»? Что, если нам нужен предохранительный клапан? Который будет открываться не мгновенно, а постепенно, стравливая пиковое давление? Который будет работать на том же принципе, что и этот пружинный замок, только в чудовищном масштабе!