Текст книги "Ювелиръ. 1808 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Ваш гений, Иван Петрович, неоспорим. В одиночку вы способны создать вещь, которую не повторит никто в целой Империи. И в этом, – я чуть понизил голос, заставляя всех вокруг напряженно вслушиваться, – ваша главная беда… и трагедия для всего нашего Отечества. Ваш дар уникален, а потому смертен. Его нельзя передать, нельзя научить ему сотни других.

Мой жест указал на витрины, где рядом с уродливыми камнями лежали изящные эскизы.

– А моя цель – создать порядок, а не создать еще одно неповторимое чудо. Систему, чертежи, станки и методы, которые позволят тысячам простых мастеров, не гениев, делать вещи точно и правильно. Вы всю жизнь создавали уникальные часы. Я же хочу построить мануфактуру, которая даст по тысяче точных хронометров в год! Вы – великий мастер-одиночка. А я, Иван Петрович, – ювелир. В этом веке, нравится вам это или нет, победу одержит правильно устроенное дело, а не одинокий гений

Громом пораженный, Кулибин стоял с землистым лицом; его руки безвольно обвисли вдоль тела. Удар пришелся в самую суть его трагедии, и он, кажется, впервые за много лет услышал безжалостный анализ своего пути. Кадык его дернулся, но слова застряли в горле. Он молчал.

Мне тяжело было все это говорить. При всем восхищении этим великим человеком, я не мог иначе.

Зал, казалось, перестал дышать. Происходящее вышло за рамки светского конфуза. На глазах у всего двора, на глазах у Императора, мальчишка-ремесленник публично отчитал живую легенду, и той нечего было ответить. Мельком взглянув на Александра, я заметил, что он больше не сторонний наблюдатель. Легкое любопытство в его глазах сменилось досадой. Что за балаган я тут устроил? Положение у него было отчаянное: осадить Кулибина – значит оскорбить «народный гений»; позволить ему растоптать меня – расписаться в том, что государев протеже – пустышка.

– Довольно!

Голос Императора заставил всех вздрогнуть. Он встал между нами. На его лице не было и тени улыбки.

– Что за представление вы тут устроили? Перед всем светом! – он обвел зал тяжелым взглядом, и придворные невольно потупились. – Один попрекает другого в безделье, другой – в невежестве. Стыдно, господа. Стыдно!

Повернувшись к окну, за которым сгущались синие январские сумерки, он спустя несколько секунд задумчиво произнес, будто обращаясь к самому себе:

– Вчера горела Гороховая. Дом выгорел дотла. Люди на улице. А почему? Потому что вода из пожарных труб едва долетала до окон второго этажа. Вот где настоящее дело, а не в спорах о том, чья гордыня выше.

Он резко обернулся. Кажется, император нашел выход – столкнуть нас.

– Я назначаю пари, – сказал он так, словно зачитывал приговор. – Императорское пари. Я хочу видеть машину. Отбросим ваши словесные баталии, докажите все на деле. Сделайте пожарную помпу, какой еще не было в России.

Не давая нам опомниться, он чеканил слова, как монеты:

– Задача такая. Срок – месяц. Казна выделяет тысячу рублей на расходы. Мастерская – вот эта, – он тыкнул пальцем на второй этаж моей мастерской. – Ответственность делите.

Его палец указал на меня.

– Вы, мастер Григорий, хвалитесь расчетами. Будьте добры, представьте мне проект. Полный, детальный, с чертежами и выкладками. Чтобы любой толковый механик понял, что к чему.

Затем его палец нацелился на Кулибина.

– А вы, Иван Петрович, хвалитесь руками. Вот и докажите, что они способны построить то, что начертает этот… хм… теоретик. Вы отвечаете за металл и сборку.

Лицо Кулибина скривилось в презрительной гримасе. Работать с этим «пустозвоном»? Для него это было хуже каторги. Меня и самого бросило в холод от перспективы впрягаться в одно дело с упрямым, ненавидящим меня стариком, который наверняка будет саботировать каждый шаг. Это же безумие.

– Требования к машине простые, чтобы не было кривотолков, – продолжил Александр, отрезая нам путь к отступлению. – Первое: чтобы с ней управлялись двое, а не десять человек. Второе: чтобы была на колесах, легкая, поворотливая. И третье, – он поднял палец, – чтобы струя воды из рукава доставала до конька вот этого самого дома!

Он ткнул пальцем в потолок моего зала. Задача при технологиях этого века была почти невыполнимой.

– Если через месяц, – его голос стал ледяным, – вы представите мне здесь, перед этим домом, действующий образец, я утрою награду и дарую вам обоим патент. Если же нет… то оба отправитесь работать над государственными заказами на год. Вместе. В молчании и согласии. Как провинившиеся школяры. Выбор за вами, господа.

Он замолчал. В тишине было слышно как кровь стучала в моих висках. Это был ультиматум. Отказаться означало признать свое бессилие и навсегда стать посмешищем. Согласиться – впрячься в одну телегу с человеком, который тебя презирает, и тянуть заведомо неподъемный груз.

Император смотрел на Кулибина, ожидая ответа. Старик молчал, желваки перекатывались под кожей. В его глазах боролись уязвленная гордость, азарт механика, которому бросили вызов, и лютая ненависть ко мне. Наконец, с трудом выдавив из себя и не глядя ни на меня, ни на государя, он прохрипел:

– Дело… путное. Быть по-вашему.

Теперь все взгляды впились в меня. Я – канатоходец над пропастью. Один неверный шаг – и конец. Но именно в этом и был мой единственный шанс. Единственный способ заполучить гения, сломать его упрямство и заставить работать.

– Я принимаю ваше пари, Ваше Величество, – сказал я, склоняя голову.

– Вот и славно! – На лице Императора мелькнуло облегчение. Не дожидаясь, пока мы передумаем, он продолжил: – Надеюсь, господа, ваш вынужденный союз принесет Империи больше пользы, чем вреда.

Его едва уловимый, повелительный жест в нашу сторону был не приказом – скорее, намеком. Но в этом зале намеки государя были весомее всего на свете. Он хотел скрепить сделку. Публично.

Тяжело вздохнув, словно собирался нырнуть в ледяную воду, Кулибин медленно повернулся ко мне. Из его глаз исчезла открытая ненависть. Не глядя на меня, он устремил взгляд куда-то в пространство, словно прикидывая в уме вес будущей конструкции или прочность металла, и нехотя, будто отрывая от себя, протянул руку.

Я вложил в нее свою. Его пальцы сомкнулись с силой кузнечных клещей. Короткое, жесткое, лишенное всякого тепла рукопожатие. Мы зафиксировали условия капитуляции перед непреодолимой силой.

– Что ж, господа, – кивнул Александр, довольный соблюдением ритуала. – Не смею более мешать вашим трудам.

Император с матерью, которая почему-то была довольна всем произошедшим, вместе со свитой двинулись к выходу. Зал тут же ожил, зашелестел шелками, зазвенел шпорами. Гости, бывшие свидетелями публичной порки, спешили засвидетельствовать почтение монарху, унося с собой главную новость сезона. Завтра весь Петербург будет обсуждать императорское пари, а не мои драгоценности.

Пиар. Он, наверное, полезен.

Отвечая на поклоны, я провожал их взглядом, уже не различая лиц. В голове намертво отпечатались и пульсировали цифры: тысяча рублей, месяц, два человека, три этажа. Мысли неслись вскачь, обгоняя друг друга. Поршневой насос – отказать: слишком большие потери на трении, неравномерный ход. Нужна крыльчатка, центробежная сила. Однако для нее требуется скорость вращения, которую не дадут два человека, просто качая рычаг. Значит, нужен редуктор, повышающий обороты в десятки раз. А это – шестерни. Идеально подогнанные, с минимальным зазором, из прочной, но легкой стали. И все нужно подогнать с ювелирной точностью.

– Эй, сочинитель!

Скрипучий голос Кулибина вырвал меня из транса. Зал почти опустел. У лестницы сбились в кучку мои встревоженные мастера, а Варвара Павловна смотрела на меня с восхищением.

– Хватит столбом стоять, – проворчал старик. – Деньги казенные, срок царский. Где у тебя тут кузня? Не в этом же балагане железо мять. Я пока без твоей мазни попробую что-то придумать.

Обведя мой сверкающий зал презрительным взглядом, он задержал его на парящей маске.

– И эту твою штуку сними. От нее только мухи дохнут да голова кружится.

Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы собрать в кулак остатки самообладания. Спорить с ним все равно что переубеждать гранитную скалу. Инициативу нужно было перехватывать, иначе этот старый черт сядет мне на шею и свесит ноги.

– Кузня у меня есть, Иван Петрович, – ответил я максимально спокойно. – И горн, и наковальня, и все, что нужно для начала. Но прежде чем мять железо, надобно решить, где будете мять перину вы.

Он удивленно вскинул выцветшие глаза.

– Чего?

– Где вы остановились, спрашиваю? – я посмотрел на его дорожный, потертый сюртук, на отсутствие всякого багажа. – Вряд ли в ваши планы входило задержаться в столице на месяц.

Он нахмурился, явно застигнутый врасплох этим простым, бытовым вопросом.

– Да какая тебе разница? – буркнул он. – На постоялом дворе переночую. Не на бархате привык спать.

– На постоялом дворе, значит, – я покачал головой. – Где клопы размером с ноготь, а из щелей дует так, что к утру примерзнешь к подушке? И бегать оттуда сюда через весь Невский? Нет, так дело не пойдет. Нам месяц работать бок о бок, а не в догонялки играть.

Повернувшись к Варваре Павловне, с напряженным любопытством следившей за нашей перепалкой, я попросил:

– Варвара Павловна, голубушка, распорядитесь, пожалуйста. Комната для гостей, та, что рядом с вашей, свободна? Нужно ее срочно приготовить для Ивана Петровича. Постель чистую, воды горячей для умывания, да самовар поставить. Человек с дороги, устал.

Варвара, мгновенно оценив мой ход, бросила на Кулибина строгий, хозяйский взгляд и удалилась отдавать распоряжения. Старик застыл в полном замешательстве. Готовый к спору, к драке, к саботажу, он оказался совершенно не готов к такой прозаичной, въедливой заботе.

– Это еще что за выдумки? – проворчал он, хотя в голосе уже не было прежней агрессии. – Я тебе не кисейная барышня, чтобы обо мне так пеклись.

– Вы мне не барышня, – согласился я. – Вы мне теперь – самая дорогая и капризная деталь в механизме. Если эта деталь простудится, схватит горячку или, не дай Бог, ее покусают клопы, вся машина встанет. А у нас срок – месяц. Так что будьте любезны, Иван Петрович, не хворать и позволить себя обиходить. Не любезность – производственная необходимость. Или вам так хочется с годик поработать на благо Отечества в захудалой государственной мануфактуре?

Он открыл рот, но возразить было нечего. Моя железная логика обезоруживала. Он посмотрел на меня, на моих мастеров, потом наверх, в сторону мастерской. В его взгляде промелькнула усталость. Он приехал сюда на битву, а его заставляют мыть руки и пить чай.

– Прошка! – позвал я.

Мальчишка тут же подлетел ко мне.

– Сбегай на постоялый двор, где остановился Иван Петрович, забери его вещи. Если они есть.

Кулибин только махнул рукой.

– Нету там никаких вещей. Сумка со сменой белья да вот этот узелок, – он кивнул на сверток, который все это время держал в руке. – Я ведь на день-два ехал. Поглядеть на тебя, пустозвона, да обратно.

Слово «пустозвон» прозвучало уже беззлобно, по привычке. Он был обескуражен. И, кажется, впервые за весь вечер по-настоящему устал.

– Тем более, – заключил я. – Значит, завтра первым делом отправимся покупать вам все необходимое. А сейчас – ужинать и отдыхать. Война войной, а обед, вернее уже ужин, по расписанию.

Я поручил Прошке проводить его наверх. Старик пошел, не споря, только на лестнице обернулся и бросил на меня задумчивый взгляд.

Лишь когда их шаги затихли наверху, я позволил себе прислонится к стене. Ноги гудели. День выдался на редкость длинным. Глядя на огоньки многочисленных свечей, я пытался осознать все, что произошло: триумф, унижение, безумное пари, невыносимый союзник под моей крышей… Голова шла кругом.

Боковым зрением я заметил фигуру. Капитан Воронцов. Прислонившись к косяку, он молча наблюдал за мной. Сколько он здесь? Видел ли сцену с Кулибиным? Его непроницаемое лицо не оставляло сомнений, что все он видел.

Появление Воронцова стало логичным завершением этого безумного дня.

– Ну что, мастер, поселил у себя грозу? – тихо произнес Воронцов, проходя в зал. – Думаешь, справишься?

Я пожал плечами, следя, как он подходит.

– Выбора у меня немного, капитан. Придется справляться.

– Спокойствие твое напрасно, – он повернулся, и его глаза блеснули. – Ты приютил смертный приговор для всего пожарного дела в столице. И те, кому этот приговор не по душе, уже точат ножи.

Я не понял к чему он клонит. Под кожей шевельнулся холодок.

– Думаешь, почему Кулибин так долго сидел в своем Нижнем, а его гениальные идеи пылились без дела? – Воронцов усмехнулся, но усмешка вышла злой. – Дело не только в косности чиновников. Любая его толковая машина грозила оставить без хлеба десятки, а то и сотни людей, кормившихся с поставок и ремонта старого барахла. Его несколько раз пытались… образумить: пара сожженных сараев, пара крепких молодцев в темном переулке. Он упрямый, однако не дурак. Затих.

От его слов картина мира, которую я так старательно выстраивал, трещала по швам.

– А теперь ты вытащил его на свет божий, – продолжал Воронцов, – и те, кто его караулил, пошли следом. Мои люди сняли двоих с его хвоста на въезде в город. Очень любопытные господа. Говорят, некий купец попросил их «присмотреть» за стариком. Уберечь от напастей.

– Я…

– Погоди, – он поднял руку, останавливая мой готовый сорваться с языка вопрос. – Давай сначала на «ты». После ночных прогулок по заведениям мадам Элен, думаю, мы можем себе это позволить. Не находишь?

Неожиданный переход сбил меня с толку.

– Так вот, Григорий, – он подошел ближе. – Купец этот – верхушка. А под ним – целая свора шакалов. Артельщики с Лиговки, мелкие подрядчики… Все те, для кого твоя новая «водокачка» – убыток. И они не будут ждать, пока ты его доделаешь. Нападение на твой дом не их дело, конечно. Но то, что сам факт нападения был уже говорит о том, что можно списать на этих нападавших свои делишки.

– Не очень-то у них вышло, – пробормотал я, вспоминая хруст кости под дубовой доской.

– Вот именно, – жестко сказал Воронцов. – Ты не испугался – ты огрызнулся. А сегодня еще и впряг в это дело Кулибина. Теперь вы оба – кость в горле. Идеальная мишень под одной крышей.

Он замолчал, давая мне прочувствовать всю глубину ямы, в которую я угодил. Я-то искал союзника, чтобы менять мир, а получил напарника по расстрельному списку.

– Что же мне делать? – вопрос вырвался глухо.

– То, что и всегда, – пожал плечами Воронцов. – Работать. Строить свою машину. И превратить этот дом в настоящую крепость. Я обеспечу наблюдение снаружи. Но то, что происходит внутри, – твоя забота.

Он посмотрел наверх, в сторону комнат.

– Государь не любит, когда срывают его планы. Особенно из-за такой мелочи, как чей-то труп в канаве. Так что береги своего старика.

С этими словами он, не прощаясь, ушел в ночь, растворившись в ней так же бесшумно, как и появился.

Глава 9

Утро после императорского пари было неоднозначным. Моя «Саламандра», дала трещину, разделившись на два враждующих мира. По одну сторону тяжелой дубовой двери, в сверкающем торговом зале, царила моя стихия: прохлада, тишина, аромат дорогого воска и морозная свежесть, которую заносили на мехах редкие посетители. Здесь все подчинялось логике и красоте. По другую же сторону, во дворе, начинался ад. Оттуда несся грохот, рваный ритм молота о наковальню и сердитое ворчание – презрев моих мастеров, Иван Петрович Кулибин в одиночку раздувал горн, начиная свою личную войну с металлом. Как и с кем он договорился, чтобы притащили материалы для горна за такой промежуток времени – для меня тайна.

Изображая радушного хозяина для графини Зубовой, я за конторкой проводил экспресс-диагностику ее фамильных драгоценностей. Так, посмотрим… камни чистые, «первой воды», однако огранка – «роза». Прошлый век. Явное наследство. Оправа тяжеловесная, золото почти красное – меди не пожалели. Экономили, даже когда сорили деньгами. Вся эта конструкция держится на честном слове да паре крапанов, готовых вот-вот разжаться. Продать боится – память. Носить – уже неприлично. Классический случай «собаки на сене».

– Мы вернем им голос, ваше сиятельство, – раскладывая перед ней эскиз, убеждал я. – Дадим воздуха, легкости. Камень должен парить, а не лежать на груди булыжником. Платина даст холодный блеск, который заставит их внутренний огонь вспыхнуть с новой силой.

Она слушала, затаив дыхание, лицо аж засияло. Отобразить в драгоценностях это ее настроение – вот в чем состояла моя работа.

Тяжелая дверь со двора распахнулась так резко, словно по этому гладкому паркету провели грубым напильником. Неся с собой облако угольной пыли, в зал ввалился Кулибин. Лицо в саже, руки по локоть черные, кожаный фартук прожжен в нескольких местах. Не удостоив меня и взглядом, он прошагал в сторону графини.

Остановившись, он с прищуром оглядел ее, будто перед ним была непонятная конструкция. Его взгляд впился в ее колье.

– Разрешите, матушка, – пробасил он и, не дожидаясь ответа, протянул свою мозолистую, черную от металла ладонь. Графиня, оцепенев от такой наглости, машинально сняла колье и вложила ему в руку.

Кулибин взвесил украшение, подбросил его несколько раз, как мешок с картошкой.

– Экая тяжесть! На шее-то носить – всё равно что кандалы. Золота сюда навалили без толку, будто мост строили, а не побрякушку. Шею-то не ломит к вечеру? То-то же. Наш-то умелец из этой вот штуковины три таких же сделает, да еще и легче будут! Что есть то есть, ему только с побрякушками возиться.

Графиня ахнула. Я мысленно закатил глаза. Старик-то, конечно, был прав – даже он, не ювелир, видел инженерный просчет в работе старых ювелиров. Однако общаться так с клиенткой! Ох, и намучаюсь я с этим гением.

С непроницаемым лицом из-за колонны выскользнула Варвара Павловна и тихо приказала Прошке, дежурившему у входа:

– Прохор, проведи Ивана Петровича на кухню, блины готовы. Горячие.

Однако графиня Зубова, оправившись от первого шока, оказалась дамой не робкого десятка. Она смерила Кулибина оценивающим взглядом и игриво поинтересовалась:

– А вы, сударь, я погляжу, не только в механизмах, но и в женских шеях толк знаете?

Кулибин, не уловив иронии, серьезно кивнул и вернул ей колье.

– В тяжестях, матушка, в тяжестях. Лишний вес – враг любого дела, что в самобеглой коляске, что на дамской шейке.

Я постарался отвлечь Зубову, поглядывая на удаляющуюся фигуру Кулибина, которого вели поесть блины.

Когда графиня, оставив за собой облако пудрового аромата, наконец отбыла, день покатился под откос. Мой же замысел обернулся ловушкой. Я хотел создать театр, но забыл, что в нем нужны не только режиссер и актеры, но и билетеры.

Весь день я разрывался между двух огней. То мелкий вельможа битый час выматывал нервы, торгуясь из-за серебряных запонок, чтобы в итоге уйти ни с чем. То приходилось гасить конфликт между Кулибиным и Степаном, моим мастером: привыкший считать себя главным по железу, Степан едва не сошелся в кулачном бою с гением, который без обиняков обозвал его работу «бабьей» и отобрал самый удобный молот.

Я должен стоять здесь, в зале, улыбаться и продавать безделушки, пока в голове гудят формулы, а во дворе старый черт пытается заново изобрести колесо. Варвара Павловна, при всем ее гении, – фельдмаршал тыла, а не авангарда. Она способна управлять стройкой и вести счета, однако продавать легенду – не ее стезя. Мне нужен человек на передовую. Актер, искуситель, который сможет отличить настоящую нужду от пустого любопытства. Но где такого взять в этом мире лавочников и приказчиков? Нужно будет навестить Элен, думаю, у нее будет пара мыслей на этот счет.

Ночь принесла выстраданное одиночество. В тишине дома я поднялся в свой кабинет и зажег свечу. Ее дрожащий свет выхватил из полумрака листы бумаги, увлекая меня в единственное, что имело сейчас значение, – в холодный, беспощадный мир цифр.

Именно там, в тишине, меня и накрыло отчаяние, что приходит от усталости. Шаг за шагом я методично вскрывал суть императорского пари, и с каждым новым разрезом надежда умирала.

Сначала – требуемая мощность. Я мысленно поставил на рычаги двух моих гвардейцев, Семена и Луку. Потом еще двоих. И еще… Картинка получалась абсурдная: условно, чтобы забросить ведро воды на крышу Зимнего, мне понадобится взвод солдат, качающих один несчастный насос. Император не просил построить галеру. В цифрах этот абсурд выглядел так: высота конька – около восемнадцати метров, поток – ведро в секунду. Итоговая мощность – не меньше трех-четырех лошадиных сил. Приговор.

Затем – доступная мощность. В памяти всплыли ощущения из прошлой жизни: работа на станке, усталость в мышцах, предел. Два здоровых мужика, работая на износ, выжмут из себя чуть больше одной «лошади». И то – лишь на несколько секунд. Дальше силы начнут таять, как снег на ладони. Разрыв между нужным и возможным оказался не просто большим – он был абсолютным. Все равно что пытаться расколоть гранит молоточком для чеканки. Усилие есть, а толку ноль.

Прямой привод невозможен. Вывод был беспощаден. Любой, даже самый совершенный поршневой насос Кулибина, был обречен. Скомкав лист с расчетами, я швырнул его в темный угол и подошел к окну. Внизу чернел Невский. Редкие фонари выхватывали из темноты пролетающие сани. Город жил своей жизнью, не ведая о моих проблемах, и я почти физически ощутил на себе насмешливую улыбку императора. Он подсунул нам нерешаемую задачу. Чтобы сломать. Чтобы показать, чего на самом деле стоит наша гордыня. Или он так хотел «привязать» нас к его проектам?

Я налил в стакан воды. От резкого движения на дне заплясали крошечные пузырьки воздуха, рвущиеся вверх, к свободе. В голове возникла дурацкая картинка из детства: я надуваю воздушный шарик, а потом отпускаю, и он с визгливым шипением носится по комнате. Неуправляемая, бесполезная сила… зато какая мощная!

Этот детский образ зацепил.

Хорошо, Толя. В лоб не получается. А если обойти? Если я не могу генерировать нужную мощность в реальном времени, могу ли я ее… накопить заранее?

Накопить. Аккумулировать. Пружина? Нет, слишком громоздко. Гиря? Неэффективно. А если… воздух? Как в том шарике. Он ведь сжимается. Вода – нет. Закон Бойля-Мариотта. Бросившись обратно к столу, я разгладил скомканный лист и на обратной стороне начал быстро набрасывать схему.

Вот оно! Пневматический аккумулятор!

Идея оказалась до смешного простой. Я не буду создавать энергию – я буду одалживать ее у времени. Я потрачу десять минут слабой, неспешной работы двух человек, чтобы сконцентрировать всю их мощь в одном коротком, тридцатисекундном сверхмощном выбросе.

Обман? Ну уж нет. Правила пари выполнены. Хитрость. Единственный путь.

Радость от найденного решения была острой. Однако ее тут же сменила более сложная проблема – из мира людей, а не физики. Как заставить гордого, упрямого Ивана Петровича Кулибина, презирающего мои «бумажные выдумки», строить машину по чертежам какого-то «пустозвона»? Он никогда не согласится. Он будет до последнего биться над своим поршневым насосом, пока не провалит пари и не утянет меня за собой на дно.

Тяжелая голова и вкус вчерашнего отчаяния – таким я встретил утро. Ночь, проведенная в обнимку с расчетами, выпила все соки, оставив после себя лишь пустоту. Спустившись в торговый зал выжатым лимоном, я тут же попал под хмурый взгляд Варвары, уже распоряжавшейся у конторки.

– Григорий Пантелеич, на вас лица нет, – произнесла она тоном, не терпящим возражений. – Мешки под глазами – хоть картошку в них носи. Идите-ка к себе, поспите пару часов. С посетителями я денек и сама справлюсь.

Спорить с ней было бессмысленно. Да и права она. Я поплелся наверх и свалился в кровать прямо в одежде.

Проснулся после обеда, покрутился в зале, клиентов не было, зато под вечер заявился Воронцов. Войдя, он принес с собой запах мороза и смерил меня насмешливым взглядом.

– Ну и видок у тебя. Словно всю ночь с русалками на Неве хороводы водил. Хватит киснуть в четырех стенах. Пойдем, проветримся. Я покажу тебе кое-что.

Его дружеская ирония взбодрила. Я накинул сюртук и под одобрительный взгляд Варвары поплелся за Алексеем.

Через черный ход мы нырнули из парадного Невского в его темную, зловонную изнанку, мимо остывшего горна Кулибина. Мы шли по щелям между домами. Мне казалось, что можно дотянуться руками до обеих стен, над головой висел узкий клочок о неба. Воняло так, что слезились глаза. Безнадега будто въелась в стены домов, где люди перестали мечтать. Да уж, знатные виды Петербурга.

Мы остановились в тени напротив неказистой и оживленной чайной. В глаза сразу бросался диссонанс: у грязного, обледенелого крыльца останавливались слишком дорогие, ухоженные кареты, из которых, озираясь, выходили солидные господа и тут же исчезали внутри.

– Не простая чайная, – произнес я.

Воронцов одобрительно кивнул. Указав на только что подъехавшую карету, из которой вышел грузный, уверенный в себе человек в бобровой шапке, он пояснил:

– Вовремя мы. Граф Фёдор Васильевич Ростопчин. Недавно вернулся в Петербург. Умен, деятелен и люто ненавидит все новое, особенно идеи Сперанского. Считает их французской заразой.

Минуту спустя к крыльцу подошел другой человек, в мундире.

– Обер-полицмейстер Эртель. Его глаза и уши в городе.

Я пытался вспомнить что помню про указанных лиц, но что-то не очень хорошо получалось.

– Ростопчин собирает вокруг себя всех недовольных реформами, – продолжил Алексей. – А для большой политики нужны большие деньги. Теперь, – он сделал паузу, – смотри, кто у них казначей.

К чайной подкатил простой и крепкий возок. Из него вышел Артамон Сытин, подрядчик по пожарным трубам. Держался он уверенно, по-хозяйски, и бросил монетку нищему явно чтобы показать свою власть, а не из жалости.

– Сытин поставляет гнилые рукава. Он же поставляет Ростопчину наличные. А взамен получает полную безнаказанность. Его люди не тушат пожары, Григорий. Они ими управляют. Приезжают без воды, с «испорченными» помпами. Ждут, пока огонь разгорится, а потом вымогают деньги у погорельцев. Кто не платит – сгорает дотла. Такое редко, конечно бывает, в основном – явные недруги «больших» людей.

Значит, я мешаю воровать. Более того, я лезу в карман к людям, которые решают, кому завтра править Россией. За такое не бьют канделябром по голове. За такое стирают в порошок, не оставляя даже имени.

Обратно мы возвращались в тишине. Мой жизненный опыт опыт подсказывал, что лобовая атака на такую систему – глупость. Победить их как ювелир я не смогу. Я должен переиграть их как стратег.

Вернувшись в мастерскую, я уселся в кресло на втором этаж и лениво поглядывал в вниз через стеклянную стену.

Для врагов угроза – это я, Григорий Пантелеевич. За мной они и следят. А этот старый, ворчливый механик для них – безобидный чудак, живая реликвия. В этот миг Кулибин из проблемы превратился в решение. В мое главное оружие, в щит, идеальное прикрытие.

Пусть все, и враги в том числе, сосредоточат свое внимание на последней гениальной работе великого Кулибина. Пусть они следят за ним, за его насосом, за его ворчанием во дворе. А я нанесу удар оттуда, где его не ждут.

Но тут еще требовалось решить проблему вовлечения Кулибина в мою орбиту. План, прямо скажем, был грязный. Манипулировать стариком, было мерзко. Но шестьдесят пять лет жизни, а особенно последние месяцы, научили меня: когда на кону стоит всё, сантименты – непозволительная роскошь. Я не мог позволить его упрямству похоронить нас обоих.

Два следующих дня я не выходил из своей лаборатории, превратив ее в операционную, где готовился к сложнейшей манипуляции. Прежде чем запереться, я выглянул в торговый зал. Внизу Варвара Павловна с ледяным спокойствием объясняла какому-то разгневанному барону, почему его заказ будет готов на день позже: «Форс-мажорные обстоятельства государственного значения, ваше сиятельство». Тыл был надежно прикрыт.

Кулибину я был не нужен, поэтому какое-то время у меня есть. Я строил ловушку для гения. Каждая деталь в ней имела двойной смысл. Корпусом стала толстостенная аптекарская реторта из богемского стекла. Работая с ней, я ловил себя на мысли, что обращаюсь нежнее, чем с самым дорогим алмазом. Она должна была треснуть, но не взорваться – красивый, наглядный провал. Мембрану я склеил из нескольких слоев тончайшего шелка, пропитывая их липким, вонючим раствором каучука, который я раздобыл у торговца редкостями – Савельича. Единственное успокоение я находил в привычной, микронно точной работе, вытачивая из латуни насос и клапаны.

Когда все было готово, я пригласил Кулибина в лабораторию, нарочито подчеркивая контраст с его грязной уличной кузней.

– Иван Петрович, – обратился я тоном прилежного и сомневающегося ученика. – Мои расчеты говорят, что давление можно накопить. Но бумага не знает жизни. Нужен ваш глаз практика, чтобы найти изъян.

Он вошел, оглядел мою стеклянную конструкцию с презрительной усмешкой.

– Опять твои аптекарские штучки? Ну, давай, показывай свой фокус. А то я уже думал, ты там от страха в своей норе забился.

Мы начали эксперимент. Кулибин, с видом человека, делающего великое одолжение, взялся за ручку насоса. Процесс пошел. Вода поступала в реторту, сжимая воздух. Ртутный столбик в манометре медленно и уверенно полз вверх. Скепсис на лице Кулибина начал отступать под натиском любопытства.

– Три атмосферы… Четыре… – комментировал я показания.

Давление достигло расчетной отметки.

– Держит! – с наигранным триумфом воскликнул я.

Резко открыв выпускной кран, я выпустил напор: мощная, резкая струя воды вылетела из сопла, с металлическим звоном ударив в медный таз на другом конце лаборатории. Принцип был доказан.

И в ту же секунду ловушка захлопнулась.

Раздался тихий, отчетливый треск. По стеклу реторты мгновенно разбежалась изящная паутина трещин, а из-под латунного хомута одновременно забили тонкие, как иглы, струйки воды.

Кулибин смотрел на треснувшее стекло и на лужицу, расползавшуюся по чистому полу. На его лице не было злорадства, что радовало. Зато было видно профессиональное удовлетворение диагноста, чей мрачный прогноз полностью подтвердился.

– Стекло! Что ты ждал от стекла? У него нет души, оно хрупкое. И тряпка твоя… шов не выдержал, – проворчал он, подсознательно признавая саму идею. – Принцип-то твой, может, и верен. Да только исполнение – мальчишеское баловство.

Прежде чем я успел разыграть свою сцену капитуляции, он ткнул в мою конструкцию мозолистым пальцем.

– Хорошо, теоретик. А как ты собираешься эту бочку на морозе отогревать, когда в ней вода замерзнет? А? Бумажка твоя об этом что говорит?