Текст книги "Инженер Петра Великого 8 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Начался самый сложный маневр за весь полет. Лишенные двигателя, мы могли управлять лишь скоростью снижения. Я встал у рычагов, превратившись в единое целое с аппаратом, пытаясь поймать воздушные потоки, заставить эту махину планировать. Получив мой сигнал, ведомый аппарат начал снижение следом.

Земля неслась навстречу. Ветки деревьев на краю оврага уже казались протянутыми костлявыми руками.

– Еще! Трави!

Оболочка просела, мы резко провалились вниз. Удар. С оглушительным треском подломилась одна из опорных стоек гондолы, нас сильно накренило. Аппарат проскрежетал по верхушкам деревьев, сдирая с себя куски прочной ткани, и, завалившись на бок, замер на дне оврага, запутавшись в ветвях. Рядом, чуть удачнее, приземлился второй.

Оглушительная, давящая на уши тишина. Мы были на земле. Живы.

– Все целы? – прохрипел я, выбираясь из накренившейся гондолы.

Люди, охая и потирая ушибы, выбирались наружу. Раненый гвардеец стонал, лекарь тут же бросился к нему.

Мы выжили. Прошли сквозь шторм, выдержали обстрел, совершили аварийную посадку – и были целы.

Федотов вдруг рассмеялся нервным, срывающимся смехом. Его подхватил один из гвардейцев, и вот уже вся команда, глядя друг на друга, на наш побитый аппарат, смеялась в голос. Выплеск пережитого ужаса, смешанный с чистой эйфорией победителей.

– Она выдержала, Петр Алексеич! – крикнул механик Федотов, восторженно хлопая по упругому боку оболочки. – Чертовка, выдержала!

Он был прав. Наш некрасивый, компромиссный «уродец» оказался крепким бойцом. Плетеная гондола самортизировала удар. Прочная оболочка лишь порвалась в нескольких местах. Конструкция доказала свою жизнеспособность.

– Молодцы, – сказал я, также улыбаясь. – Все молодцы. А теперь нужно ее подлатать.

Эйфория схлынула, уступив место деловой суете.

Глава 11

Смеявшиеся от облегчения люди, стряхнув с себя оцепенение, бросились к аппаратам: мой молодой механик Федотов уже ползал по перекошенной раме, оценивая повреждения, а гвардейцы, распутывая стропы, проверяли целостность оболочки.

Обойдя нашу искалеченную «Катрину» по кругу и заглянув под кожух двигателя, я быстро осознал всю тщетность этой затеи. Настроение стремительно портилось. Да, конструкция в целом выдержала, однако дьявол, как всегда, крылся в деталях. Повело главный вал несущего винта – несильно, на глаз почти незаметно, но достаточно, чтобы при запуске он пошел вразнос. А кожух двигателя, хваленая защита от искр, треснул при ударе, обнажив нежные внутренности щеточного узла. А главное – несколько ивовых шпангоутов в каркасе оболочки переломились, нарушив геометрию.

– Петр Алексеевич, тут работы на пару дней, не меньше! – доложил Федотов, вытирая со лба пот, перемешанный с грязью. – Вал править надо, а для этого нужен хотя бы стапель и горн. Да и с двигателем так не разберешься.

Он подтвердил мои худшие опасения. В полевых условиях, голыми руками, нам этот аппарат не поднять. Мы застряли в самом неподходящем месте.

Овраг, казавшийся спасительным убежищем, обернулся ловушкой. На его дне, словно приманка для хищников, покоились два огромных, полусдувшихся тела наших «Катрин». Видимые за версту, в голой степи эти гиганты были обречены на обнаружение. Небольшой лесок слабо укрывал овраг. Да и наше аварийное приземление не могли не заметить. Вопрос стоял иначе: не «найдут ли нас», а «когда». С другой стороны, выхода у нас не было, приземляться нужно было. По-другому никак.

Взобравшись на склон, я осмотрелся, но открывшаяся картина не радовала. Мы были как на ладони. Отсюда, снизу, конный отряд на гребне холма будет выглядеть грозной силой.

– Всем прекратить работы! – скомандовал я, спускаясь обратно. – К оружию! Организовать оборону!

Команда выполнила приказ без вопросов. Механики, отложив инсрументы, взялись за винтовки. Воздушный десант превращался в горстку пехотинцев, запертых в складке местности. Пройдясь по позициям, я проверил сектора обстрела, похлопывая по плечу то одного, то другого. Все были измотаны до предела, на лицах застыли усталость и тревога, однако в руках они уверенно держали свое главное утешение – СМ-2 «Шквал». Свою я пристроил рядом с импровизированным командным пунктом у корзины головного аппарата.

– Командир, – тихо позвал Федотов, теперь выполнявший роль наблюдателя. Его лицо было в саже и свежих царапинах. – Движение. На гребне.

Прильнув к окуляру подзорной трубы, я увидел вырисовывающиеся на фоне серого, умытого дождем неба силуэты. Один, второй, десятый… Вскоре весь северный край оврага почернел от всадников. Казаки. Не меньше трех десятков. Они не спешили, сидели на конях, разглядывая нас сверху.

Из их рядов выехал вперед всадник на крупном вороном коне. Судя по богатому кушаку и булаве – есаул. Подъехав к самому краю, он остановился и некоторое время молча смотрел вниз. Затем его голос, усиленный сложенными рупором ладонями, разнесся по склонам оврага:

– Эй, бесята небесные! Выходи по одному! Сабли кидай под ноги, да на колени! Тому, кто первый выйдет, быструю смерть обещаю. Остальных на ремни порежем!

Его слова утонули в гоготе и свисте. Я поднялся во весь рост, выходя на открытое место, оружие демонстративно оставил у гондолы – жест, который, впрочем, никого не обманул.

– Мы русские люди, как и вы! – крикнул я в ответ. – Воюем за одного царя, за одну веру! У нас с вами общий враг – басурмане, что топчут нашу землю на юге! К чему кровь проливать?

Есаул откровенно расхохотался – грубо, издевательски.

– Слыхали, хлопцы? Он нам про басурман поет! А кто нам хуже басурмана? Вы, царские прихвостни, что пришли на нашу землю волю нашу ломать! Кто подводы с едой в пепел обратил? Кто арсенал наш огнем пожег? Вы, дьявольское отродье! Нет у нас с вами ни веры одной, ни царя! Наш царь – вольный Дон!

Выхватив из-за пояса нагайку, он со свистом стегнул воздух.

Хм, один из снарядов попал в телеги с провиантом – учтем. Значит с едой у них не густо. Еще одно наблюдение меня немного обнадежило – практически полное отсутствие огнестрельного оружия. Только три-четыре человека имели монструозные фузеи.

– Последний раз говорю! Выходи! Или мы вас оттуда выкурим, как лис из норы!

Переговоры закончились, толком не начавшись. Их ненависть была слишком старой. Они пришли мстить за потерянный арсенал, за страх под вой наших сирен. Медленно отступив к своим позициям, я бросил людям:

– Готовсь.

Казаки увидели, что мы не спишим выполнять их требования. Они, спешившись, растеклись по краю оврага. Атака началась с диким, рвущим душу гиканьем. Они неслись вниз по склонам с двух сторон неровной, рваной лавиной, уверенные в своем численном превосходстве. Впереди, размахивая саблями, бежали самые отчаянные. Я выждал, пока они спустятся на половину склона, пока их фигуры станут четкими, уязвимыми мишенями. Расстояние таяло.

– Огонь!

Мой голос потонул в трескучем грохоте. Десяток «Шквалов» заговорили одновременно. Стволы слились в единый, непрерывный рев рвущегося металла. Словно заработал гигантский механизм, перемалывающий живую плоть.

Первый ряд атакующих просто перестал существовать. Людей не отбрасывало назад – их сбивало с ног, прошивало несколькими пулями сразу, разворачивало на месте. Ураганная скорострельность превратила склоны в зону сплошного поражения. Те, кто бежал следом, налетали на стену свинца, падали, спотыкаясь о тела товарищей. Их боевой азарт разбился о бездушную механику моих винтовок.

Все закончилось так же внезапно, как и началось, не прошло и минуты. Со стороны противника послышалось несколько выстрелов – на этом все. Грохот стих, оставив после себя звон в ушах да едкий запах пороха. На склонах оврага лежали три десятка неподвижных тел. Ни криков, ни стонов. Только тяжелая, оглушающая тишина бойни.

Мои люди молчали, опустив дымящиеся стволы. На их лицах – шок и опустошение.

Глядя на эту картину, я ощутил во рту горький, металлический привкус, и дело было не только в пороховой гари. Какая-то часть меня – та, что помнила другую жизнь, – содрогалась от вида механизированной бойни. Свои же… русские мужики, пусть и одурманенные бунтом, скошенные за мгновение, без шанса, без поединка. Однако инженер и генерал этой Империи уже задвигал эмоции на задний план. Привыкший к анализу мозг заработал, выдавая сухие, безжалостные выводы: «Расход боеприпасов, интенсивность огня – и ни одного сообщения о заклинивании. Модульный затвор выдержал. Плотность огня на дистанции в пятьдесят саженей оказалась абсолютной. Никто не добежал. Ни один».

Это была не столько победа, сколько демонстрация. Подтверждение концепции. Оружие, меняющее правила игры. Оружие, которое позволит горстке обученных солдат сдерживать сотни. Я создал инструмент, способный сохранить тысячи жизней моих солдат в будущих, неизбежных войнах. И цена этого инструмента – вот она, лежит на этих склонах. Жестокий необходимый обмен.

– Проверить оружие, перезарядить кассеты, – тихо приказал я. – Наверняка скоро придут основные силы.

Опустившись на колено, я поднял свою винтовку. Холодная сталь приятно легла в ладонь.

Обманчивая тишина, накрывшая овраг после короткой и жестокой стычки, не вводила меня в заблуждение. Наверняка один-два казака уцелели, из тех, кто коней стерег, и теперь во весь опор мчались разбегающимся отрядам с вестью о «небесных бесах» со скорострельными ружьями. Через несколько часов вместо трех десятков удальцов здесь могут появиться сотни разъяренных воинов. Сидеть и ждать их – добровольно лезть в петлю.

Главная цель оставалась прежней – прорваться к Орлову, однако теперь к ней добавилась вторая, не менее важная: сохранить «Катрины». Бросить здесь, в степи, два аппарата, воплотившие все наши последние прорывы, было бы преступлением. Значит, нужно заставить врага поверить, что искать тут больше нечего.

Собрав своих людей, я начал без предисловий:

– Слушать приказ! Сидеть здесь нельзя. Будем прорываться к острогу. Но сначала мы исчезнем.

Люди переглянулись. Исчезнуть вместе с двумя двадцатиметровыми махинами? Похоже, командир тронулся умом.

– Федотов, с двумя бойцами, – повернулся я к механику. – Сворачиваете полотнища, стропы. Ваша задача – укрыть наши «Катрины». Сверху – ветки, дерн, все, что найдете. К вечеру на дне оврага должно быть два заросших холма, и ничего больше. Заставим их поверить, будто мы бросили свои «колесницы» и сбежали.

Мой отряд начал споро помогать сворачивать «Катрины». Пока они споро принимались за дело, я отозвал в сторону двух гвардейцев.

– У нас работа потоньше, – сказал я, раскладывая на земле содержимое одного из ящиков со снаряжением: мешочки с магниевой стружкой и селитрой для светошумовых зарядов да мотки бикфордова шнура. – Будем готовить врагу сюрприз.

Мой план был прост. Силой нам их не взять – ее у нас попросту не было, – зато можно было ударить по главному страху: по суевериям.

Едва сгустились сумерки, мы втроем выбрались из оврага и ползком направились к месту недавнего боя. Зрелище открылось не для слабонервных: на мокрой траве темнели неподвижные, застывшие в неестественных позах тела, воздух казался тяжелым. Стараясь не смотреть на лица, мы принялись за дело. Быстро и методично я превращал поле боя в минное поле нового типа.

– Собирайте пороховницы, – шептал я. – Все до единой.

Опустошив скудные трофейные казачьи пороховницы, мы смешивали их содержимое с нашей магниевой стружкой и селитрой, а затем снова плотно набивали. С магниевой стружкой – отдельная история, благо, мои лаборатории теперь способны производить и не такое (опять Магницкий будет в библиотеках рыться в писках этого вещества). В итоге, каждая пороховница превращалась в мощную светошумовую гранату. Эти «сюрпризы» мы раскладывали рядом с телами, маскируя в траве. От каждой «мины» тянулся тонкий, едва заметный фитиль – бикфордов шнур, который мы аккуратно присыпали землей.

Все фитили сходились в одной точке, в густых зарослях кустарника. Там я установил инициатор – простое, надежное устройство: трофейный казачий пистоль, закрепленный на колышках и нацеленный на пучок шнуров. К спусковому крючку я привязал тонкую, почти невидимую в темноте медную проволоку и протянул ее через все поле боя, закрепив на другом конце. Получилась гигантская растяжка. Расчет был прост: казаки, придя забирать своих павших, обязательно заденут проволоку. Щелчок кремневого замка, вспышка на полке пистоля – и по земле побежит огненная змейка, запуская цепную реакцию.

Вернувшись в овраг, мы застали почти завершенную картину. Вместо «Катрин» теперь возвышались два больших, бесформенных холма, кое-как прикрытых ветками. Издалека, особенно в темноте, сойдет.

– Отряд, ко мне, – собрал я всю группу. – Оставляем все лишнее. С собой – только винтовки, по три кассеты на брата, гранаты и сухари. Двигаемся налегке. Задача – прорваться к острогу.

Мы выступили за полночь. Двигались медленно, пригибаясь, используя каждую складку местности, каждую тень. За спиной овраг, где прятались наши «Катрины». Впереди, в нескольких верстах, в ночной мгле едва угадывались очертания острога, где из последних сил держался Орлов.

Напряжение нарастало с каждым шагом. Мы уже почти миновали опасную открытую местность, когда со стороны поля с нашим «сюрпризом» донесся протяжный, испуганный крик.

Я резко обернулся. Огненная искра, родившаяся у кустов, змеей побежала по земле, и через мгновение поле боя взорвалось. Одна за другой, с оглушительным треском, начали рваться наши «мины». Каждая вспышка, ярче молнии, на миг выхватывала из темноты мечущиеся фигуры казаков и застывшие тела их товарищей. Огонь бежал от тела к телу, будто сама смерть пришла собрать свою жатву.

Для людей восемнадцатого века, не знавших химии, это означало одно: дьявольщина, осквернение павших, адский огонь, пожирающий души. Крики, доносившиеся оттуда, были вопли первобытного ужаса. Ловушка сработала. «Мины» не убивали физически – только пугали. Суеверный страх, помноженный на темноту, сделал свое дело. Заметались факелы – многие бросились туда, на помощь, или просто поглазеть на невиданное доселе чудо.

– Вперед! – прошипел я. – Пока они там разбираются!

Пользуясь всеобщим замешательством, мы рванулись к спасительным стенам острога.

Огненное представление за нашей спиной дало нам ровно ту фору, на которую я рассчитывал. Пока казачий лагерь, привлеченный взрывами и криками, метался в суеверном ужасе, мы, пригибаясь к самой земле, неслись вперед. Ночная степь стала союзником. Каждый овражек и заросшая полынью балка служили нам укрытием. Мы текли по местности, сливаясь с ней, превращаясь в тени.

Впереди уже маячили темные, приземистые стены острога. Измотанные, мы почти добрались. Оставалось пересечь последнюю, самую опасную полосу – ровную, как стол, поляну перед крепостным рвом. На стенах уже виднелись огоньки, доносился приглушенный говор часовых. Пжар успешно потушили, судя по его отсутствию. Осталось еще немного, еще один рывок.

Внезапно тьму вспорол окрик:

– Стой! Кто⁈

Нас заметили. Из-за невысокого холма, который мы считали пустующим, высыпал казачий заслон. Сотня, не меньше. Я рассчитывал, что все разбежались по степи. А ту кто-то сумел организовать толпу.

– К бою! – мой крик утонул в треске первых выстрелов.

Мы упали на мокрую траву, открывая ответный огонь. В первые секунды преимущество было за нами: несколько казаков, выскочивших на открытое место, скосил град пуль из наших «Шквалов». Но их было слишком много. Рассыпавшись цепью, они занимали позиции, обходя нас с флангов. Пули со злым сухим щелчком начали вгрызаться в землю, выбивая комья грязи. Плотный огонь прижал нас к земле, запер на этом проклятом пятачке. Кажется, в отряде появился еще один раненный. Тихий всхлип справа говорил именно это.

Со стен острога тоже ударили редкие, нестройные выстрелы – Орлов понял, что свои здесь, и пытался помочь. Несколько раз горстка его бойцов даже пробовала сделать вылазку, но их тут же прижимали огнем. Силы были слишком неравны.

Патроны таяли на глазах. Одна кассета, вторая… Мои гвардейцы – матерые волки, прошедшие огонь и воду, – действовали без суеты, однако их выдержка не была бесконечной. Еще десять, может, пятнадцать минут такого огня, и нас просто задавят числом. Ситуация стремительно становилась безнадежной. Времени не оставалось.

Я уже мысленно готовился к последнему броску гранат, когда задрожала земля. Сперва едва ощутимо, потом все сильнее, будто под степью проснулось нечто огромное, древнее. А следом из темноты на западе донесся низкий, вибрирующий рокот, в котором смешивалось шипение пара и методичный лязг металла.

Дрожь услышали и казаки. Стрельба с их стороны стала реже, головы поворачивались в сторону непонятного шума. Что-то приближалось, что-то большое и страшное.

На гребне холма, на фоне еще не рассветлевшего неба, выросли три силуэта. Приземистые, угловатые, извергающие из труб снопы искр. Они двигались медленно.

«Бурлаки».

Для казаков, никогда не видевших ничего подобного, это зрелище оказалось страшнее любого фантомного огня. Их ряды дрогнули. Несколько человек, не выдержав, вскочили и бросились бежать. А машины, набирая ход на спуске, уже катились прямо на них.

Из открытого люка головного «Бурлака» донесся усиленный рупором, спокойный и ледяной голос капитана Дубова:

– Первая и третья машины – «Карусель»! Вторая – прямо! По изменникам… огонь!

И начался ад. Головная машина пошла напролом, изрыгая свинцовый ливень, не давая казакам поднять головы. А две другие, вместо простого охвата с флангов, начали описывать широкий круг, поливая мятежников огнем с разных направлений. Двигаясь без остановки, они превратились в огненный смерч. Этот маневр, который Дубов окрестил «Каруселью», создавал у врага полное ощущение, что их окружили десятки таких машин, наносящих удары со всех сторон.

А после, со стен острога ударил согласованный залп. Молот и наковальня сомкнулись.

Это было избиение. Казаки, зажатые в кольцо, окончательно сломались. Уцелевшие бросали оружие и бежали врассыпную, растворяясь в предрассветной мгле.

Я поднялся на ноги, отряхивая с себя комья земли. Дубов только что на моих глазах сдал экзамен на звание командира новой эпохи. Он выполнил приказ и блестяще реализовал замысел, использовав тактическое превосходство своих машин на все сто процентов.

Грохот «Бурлаков» стих, уступив место шипению остывающего пара. Со стен острога прогремел рев: десятки людей, высыпавшие на бревенчатые укрепления, кричали и махали шапками. Для них это было спасение, чудо.

– Капитан Дубов! – улыбнулся я.

Спрыгнув с брони, он четко откозырял; лицо в копоти, зато глаза горят победным азартом.

– Отлично сработано. Выставь дозоры. Собери трофеи. Раненым оказать помощь. И, – я указал в сторону оврага, где ждали наши люди и техника, – отправить команду, пригнать аппараты сюда. Аккуратно. Мы их в овраге спрятали.

– Будет исполнено, господин генерал! – Он принялся отдавать распоряжения, и его отряд, не успев перевести дух, вновь пришел в движение.

Федотова взялся сопроводить. Пока солдаты занимались делом, я подошел к головному «Бурлаку. Провел рукой по черному резиноидному бандажу колеса – отметины от пуль есть. К счастью, мой 'резиноид» выдержал испытание степью.

– Докладывай, капитан, – сказал я, когда Дубов снова подошел ко мне. – Как добрались?

– Тяжело, – выдохнул он, снимая пропотевший шлем. – После того как вас унесло штормом, мы остались слепы. Уж думал, конец вам. Шли по карте, гроза превратила степь в сплошное болото. Дважды чуть не утопили машину в размытом овраге, думал, придется бросать. Но колеса… чертовщина какая-то. Гребут, цепляются, вытаскивают эту махину из любой грязи. А лебедка на головной машине – просто спасение. Без нее бы мы там и остались.

– Сопровождение отстало? – спросил я.

Дубов на мгновение замялся.

– И очень сильно. Мы оторвались от основных сил в пару тысяч ковалерии на пару дневных переходов. А с рассветом до нас донеслась эта шумиха. Сразу понял, что вы либо уже здесь, и вам нужна помощь, либо острог падает в руки бунтовщиков. Я принял решение идти на звук. Понимал, что рискую, но медлить было нельзя.

– Правильно сделали, капитан, – твердо ответил я. – Вы спасли и нас, и людей с острога.

Он с облегчением выдохнул, словно с плеч его свалился огромный груз. Уже рассветало.

– Разворачивайте мастерскую, – продолжил я, обращаясь уже и к подошедшему механику второй «Карины». – От паровой машины «Бурлака» запитаемся. Нужно как можно скорее вернуть «Катринам» летную годность. В этой степи без воздушной разведки мы слепы.

Вокруг кипела работа. Бойцы отряда Дубова смешались с выжившими из моей группы, возбужденно обсуждая детали боя. Атмосфера была пропитана братством, рожденным в общем бою. На «Бурлаке» довольно быстро привезли «Катрины». Федотов деловито распутывал полотна.

В разгар этой суеты кто-то, указывая в сторону острога, заявил:

– Командир… гляньте.

Из разбитых ворот крепости медленно брела небольшая группа. Оборванные, закопченные, больше похожие на тени, чем на живых людей, они едва переставляли ноги. Впереди, тяжело опираясь на саблю и прихрамывая на левую ногу, шел высокий человек. Его офицерский мундир превратился в лохмотья, лицо заросло щетиной и покрылось слоем пороховой гари.

Но эту походку и упрямый наклон головы я узнал бы из тысячи.

Василь Орлов. Живой.

Забыв про все на свете – и про чины, и субординацию, – я бросился ему навстречу. Он поднял голову, увидел меня, и его потрескавшиеся губы растянулись в широкой, измученной, бесконечно счастливой улыбке.

– Петр… Алексеич… – выдохнул он, когда я подхватил его под руки, не давая упасть. – А я уж думал, не дождусь. Ты все-таки прилетел, чертяка…

Я крепко обнял его, хлопая по спине. Вырвать товарища из лап смерти – это оказалось эмоционально сильнее любой победы.

Глава 12

Интерлюдия.

Инсбрук, лето 1707 г.

В кабинете Инсбрукского замка уже второй час фельдмаршал, принц Евгений Савойский, стоял у высокого стрельчатого окна, за которым серая пелена скрывала горы. Перед его мысленным взором был залив Тулона.

Провал. Короткое, рубленое слово. Его лучшая в Империи армия отступила, оставив под стенами твердыни тысячи убитых и раненых. Перед геометрией фортов маршала Вобана оказался бессилен гений маневра. Его кавалерия бесполезно гарцевала вне досягаемости вражеских ядер, а прославленная пехота, раз за разом бросавшаяся на штурм, таяла под огнем артиллерии. Но главным врагом оказались проклятые французские дороги, раскисшие от дождей, стали непреодолимой трясиной, в которой застряли обозы, увязли пушки и растворились все его стратегические замыслы. Он проиграл проиграл инженерам, каменотесам и дорожным рабочим. Эта мысль была невыносима.

Почти беззвучно отворилась дверь. Вошел канцлер Вратислав, и по одной лишь его осторожной поступи принц понял, что вести дурные. В руках канцлер держал документы с донесениями с востока, вид у него был такой, словно он нес урну с прахом.

– Ваша Светлость, – голос Вратислава был тих, – прибыли сведения от наших людей из Саксонии и Порты. Касательно дел московитов. Боюсь, они лишь добавят горечи.

Евгений не обернулся.

– Читайте, граф. После Тулона меня уже ничем не удивить.

Однако канцлер ошибся. Каждое слово из доклада подбрасывало крупинки соли в незажившую рану фельдмаршала.

– Наши наблюдатели при шведском короле подтверждают: русская пехота теперь вооружена ружьями с невиданной скорострельностью. Капрал фон Штольц описывает это как «сплошную стену свинца, которую невозможно преодолеть». Лучшая в Европе шведская кавалерия во время недавних стычек, была уничтожена, не успев даже обнажить палаши. Русские решили проблему плотности огня.

Принц сжал кулаки. Перед его глазами вставали собственные кирасиры, тщетно пытавшиеся прорваться к французским редутам, и то, как их сметала картечь. А русские добились того же эффекта простой пехотой.

– Далее. Инженерный штурм, – Вратислав перевернул страницу. – После анализа допросов пленных турок и свидетельств шведских офицеров из-под Евле мы можем говорить о применении московитами нового вида оружия. Они называют его «Дыханием Дьявола». Это не порох и не селитра. Нечто, создающее объемный огненный взрыв, который буквально выжигает воздух и обрушивает любые укрепления. Осады, которые должны длиться месяцами, они завершают за считанные дни.

Прикрыв глаза, Евгений задался вопросом: сколько его солдат полегло под стенами Тулона в попытках пробить брешь? Сколько недель ушло на то, чтобы вскрыть скорлупу этого орешка? А эти варвары просто сжигают крепости, как старые сараи.

– Третий пункт, Ваша Светлость. Логистика. Их главный инженер барон Смирнов создал самодвижущиеся повозки. Машины по отчетам способны тащить двенадцатифунтовое орудие по осенней распутице. Более того, они форсируют строительство какой-то необычной дороги в южные пределы. Если они ее завершат, то смогут перебрасывать полки из Петербурга на границу с османами за две-три недели.

Этот удар оказался самым жестоким. В памяти принца тут же всплыли колонны телег, застрявших в прованской грязи, голодные солдаты, проклятия интендантов. Его, великого стратега, победила грязь. Одолело расстояние. А какой-то русский инженер запряг телегу маханизмом, посрамив все законы военной науки.

– И последнее, – почти прошептал Вратислав. – Они летают. Наши лазутчики в Яссах подтверждают: у русских есть управляемые, как их назвали местные, «воздушные шары». Они видят все. Расположение лагеря, маршруты движения, слабые места в обороне.

Канцлер замолчал. Евгений Савойский медленно повернулся. Лицо его было пепельно-серым. Перед ним разворачивался отчет о победах далекого царя, детальный, безжалостный разбор его собственного поражения. Русские, один за другим, решили все те проклятые вопросы, что стоили ему Тулона и славы. Они превратили войну из поединка доблести в холодный промышленный процесс. И руководил этим процессом один человек, чье имя уже вызывало у принца иррациональную, почти личную ненависть.

– Этот Смирнов, – глухо произнес Евгений, – производит победы, как на мануфактуре.

– Боюсь, Ваша Светлость, вы правы. И эта мануфактура работает на полную мощность. Последнее донесение: на Дону, в самом сердце Московии, вспыхнуло восстание. Некий Кондратий Булавин разбил царские войска и грозит отрезать юг. Страна погружается в гражданскую войну.

Подойдя к карте, Евгений прочертил пальцем линию от Тулона до далекого Дона. Два очага пожара. Один – его личный, другой – русский. Но причина у обоих была одна.

– Это интересно, Вратислав, – сказал он, довольно задумчиво. – Это наша единственная возможность сломать их машину, пока она не набрала полную мощь. Пока ее создатель отвлечен.

На лице величайшего полководца Европы, потерпевшего самое унизительное поражение в своей карьере, медленно проступила усмешка.

За несколько дней похоронная атмосфера в кабинете фельдмаршала рассеялась. Карты Франции исчезли со стола; их место заняла огромная, испещренная пометками карта Восточной Европы – от разоренной Саксонии, где униженный шведский король зализывал раны, до диких, охваченных пламенем степей Дона. Склонившись над пергаментом, Евгений Савойский и граф Вратислав искали рычаг, способный сдвинуть политическую обстановку.

– Финансировать Булавина напрямую – не лучшая затея, – отрезал канцлер, постукивая ногтем по области, обозначенной как «Земли Войска Донского». – Все равно что бросать золото в костер. Казачья голытьба пропьет его, а их атаманы передерутся за остатки. Они неуправляемы.

– Нужен кто-то, кого мы сможем контролировать, – не отрывая взгляда от карты, добавил Евгений. – И который имеет реальную силу на месте. Кто-то, кто стоит между этим пожаром и нами.

На губах Вратислава мелькнула легкая, всезнающая улыбка.

– Ваша Светлость, такой человек сам ищет нашей помощи. Неделю назад в Вену, под видом закупки церковной утвари, прибыл тайный эмиссар. Он просит аудиенции от имени гетмана Войска Запорожского, Ивана Степановича Мазепы.

Принц медленно поднял голову. Имя гетмана было хорошо известно в Европе: старый, хитрый лис, уже тридцать лет правящий Гетманщиной и умудрявшийся лавировать между Москвой, Варшавой и Стамбулом. Верный вассал царя Петра. Слишком верный.

– Мазепа? – в голосе Евгения сквозило недоверие. – Вернейший пес московского царя думает вдруг отвязаться от цепи? Теперь, когда его швед разбит, а царь провозгласил себя Императором? Поздновато спохватился. Что ему нужно?

– То же, что и любому правителю, чье государство медленно пожирается более сильным соседом, – ответил Вратислав, раскладывая на столе другой свиток – аналитическую записку своей канцелярии. – Спасения. Царь Петр, теперь уже Император, выжимает из Гетманщины все соки. Казачьи полки истекают кровью в Прибалтике, их руками строят новую имперскую столицу на болотах. Царские воеводы хозяйничают в их городах, а Москва планомерно урезает старые казачьи вольности. Мазепа понимает, что в новой Империи, которую строит Петр, для казацкой вольности места не останется. Он зажат в угол. Бунт Булавина для него – подарок небес.

Евгений слушал с легкой усмешкой на губах. Мазепа был идеален. Земли гетмана – Гетманщина – клином врезались между Речью Посполитой и Доном, создавая идеальный коридор. В его распоряжении была дисциплинированная армия, а не разбойничья ватага Булавина, регулярные казачьи полки. И главное – у него был мощный мотив.

– Он хочет гарантий, – произнес принц, уже просчитывая ходы. – И хочет знать, что мы не бросим его на растерзание этому новоявленному Императору.

– Именно, – подтвердил Вратислав. – Его посланник, генеральный писарь Пилип Орлик, добрался сюда, он здесь, в Инсбруке. Ждет вашего решения.

– Пригласите его, граф.

В вошедшем Пилипе Орлике Евгений сразу признал равного. Высокий, с умными, проницательными глазами, одетый в дорогой кунтуш, генеральный писарь держался с достоинством европейского дипломата, а не степного атамана. Говорил он на безупречной латыни, речь его была образованна.

Орлик начал с тонкой лести, поздравив фельдмаршала с успехами в войне против Франции, и лишь затем перешел к делу. Он говорил о «нестабильности» на восточных границах Империи, о том, что разгром Швеции создал опасное явление – отсутствие силы на территории. Это все стремительно заполняет Москва. Он тонко намекал, что гетман Мазепа, как мудрый правитель, озабочен сохранением «равновесия сил» и готов содействовать Вене в этом, если получит определенные гарантии…

Нетерпеливым жестом Евгений прервал его на полуслове.

– Оставим дипломатические экивоки, пан Орлик. Равновесие сил уже нарушено. И сломал его не царь Петр, а его инженер. Давайте говорить о настоящей угрозе.