Текст книги "Инженер Петра Великого 8 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Эта мысль, как мне кажется, дошла и до него. Усталость сменилась злой энергией. Пропасть, в которую его толкал Булавин, оказалась куда ближе и страшнее, чем риск открытого мятежа.

Мы оба поняли в какой ситуации оказался именно Зимин.

– Я согласен, – выдохнул он.

Бинго. Я сдержал облегченный вздох.

Колебаний больше не было. Быстро, сжатыми фразами, мы проговорили основы плана: где стоят его верные сотни, кто из старшин поддержит, а кого нужно нейтрализовать в первую очередь. Я вставил только одну деталь, основанную на опыте штурмов.

– Главное – бейте по помосту, не по охране. Свалите его с трибуны, лишите голоса. Он силен, пока вещает свысока. На земле, в давке, он просто человек.

Он коротко кивнул, принимая совет. Условный сигнал. Его люди должны быть готовы к рассвету. Поднимаясь, он выдохнул и развернулся к двери.

– Удачи, атаман, – сказал я ему вслед.

– И тебе не хворать, генерал, – ответил он, не оборачиваясь.

Когда дверь скрипнула и захлопнулась, я остался один. Снаружи донеслись приглушенные голоса, короткий разговор, и шаги Зимина удалились.

Я медленно подошел к столу. Огарок свечи догорел почти до последней отметки. Там, снаружи, Дубов наверняка не сводит глаз с этого крошечного, пляшущего огонька, вцепившись в поручни «Бурлака». По нашей договоренности, ровный свет означал одно: «Ждать». Погасшая свеча стала бы сигналом к штурму. К кровавой бойне, в которой я мог погибнуть первым. Крохотный дерринжер вряд ли спас бы меня.

Фитиль я гасить не стал. Вместо этого, накрыв свечу широкой ладонью и погрузив избу во мрак, я тут же убрал руку. Тусклый свет снова вырвался наружу. Раз. Другой. Третий. Простой, незаметный для охраны сигнал, который Дубов должен был понять однозначно: «План в действии. Готовность. Ждать моего знака на площади».

Я вглядывался в темноту, где чернел силуэт головного «Бурлака». Через несколько бесконечно долгих секунд там, наверху, так же трижды мигнул крошечный, едва заметный огонек ручного фонаря. Как же все зыбко было в моем плане. Одна только мысль о том, что меня бросили бы в темницу, а не в избу (а значит без доступа к окнам) уже сводила на нет любой план. А если бы меня обыскали? Правда генерала все же уважали тут. Не так озлобился народ. Но как же все зыбко. Я поймал себя на мысли, что вся эта затея мне нужна была из-за адреналина в крови. Но быстро отогнал эти мысли. Я нутром чуял, что можно обойтись малой кровью, можно.

Связь установлена. Моя невидимая армия приведена в боевую готовность. Оставалось дожить до рассвета.

Рассвет над Черкасском выдался серым, воздух – густой замес вчерашнего перегара. Спал я тяжело, скорее в полудреме был, сном это не назовешь. Нервишки шалят, однако. Из избы меня выволокли на уже гудящий майдан. Едва я появился на крыльце, в меня впились тысячи глаз. Вчерашнюю пьяную ярость в них сменило нечто худшее: трезвое и голодное любопытство хищника перед кормежкой.

Под руки меня подхватили двое дюжих казаков Булавина, заломив их до хруста в суставах. В затылок уперлось холодное дуло тяжелого пистоля.

А вот это неожиданно.

Всё. Пространство для маневра исчезло. Я больше не игрок – мешок с костями на убой. По пути к помосту я лихорадочно сканировал ряды старшин. Напрасно. Место Ильи Зимина пустовало. Вместо него сидел какой-то незнакомый мне бородатый атаман с пустыми глазами. Провал. Тотальный, оглушительный провал. Злая, горькая мысль обожгла: вся моя многоходовка, завязанная на одном человеке, сломалась. Струсил. Или его уже взяли, и сейчас он корчится где-нибудь в подвале, проклиная тот час, когда послушал «барона-искусителя».

Да как так-то?

Меня швырнули на доски помоста, и я упал на колени. С этой точки площадь превратилась в море голов – враждебных, чужих, жаждущих моей смерти. Какая-то старуха, беззвучно шевеля губами, слала проклятия и плевала в мою сторону. Мальчишка смотрел на меня, своего личного антихриста, с дикой смесью восторга и суеверного ужаса. По знаку Булавина поп-расстрига у края помоста затянул гнусавую отходную. Последняя сводка от пластунов мелькнула в голове: «Посадят на кол, да не простой, а медленный». По спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с утренним морозом. Умереть в бою – одно. А вот так, под улюлюканье толпы, медленно и унизительно… Воля сжалась в тугой комок, заставляя держать спину прямо.

Внимание толпы переключилось. К моим «Бурлакам», замершим у края площади, двинулся отряд казаков во главе с есаулом Хохлачом.

– Слышь, гвардия! – проорал он, подъезжая к головной машине. – А ну, вылазь из своей железки! Оружие на землю, и марш сюда, к барону своему!

Люк-дверь на «Бурлаке» открылся. Из него показался спокойный Дубов.

– Мой приказ, есаул, – громко и четко заявил он, – быть свидетелем всего здесь происходящего, дабы донести до Государя-Императора каждое слово и дело. Посему поста своего я не покину.

– Ах ты!.. – Хохлач потянулся было к сабле, его люди загомонили, напирая на стальную громадину. Однако Дубов и его люди, показавшиеся из-под щитов тягача, стояли как изваяния. Оружия не показывали, но всем своим видом давали понять: первый, кто дернется, умрет.

Я мысленно выругался. Верный солдат, Дубов исполнял приказ. Но его упрямство сейчас ничего не решало. Даже если он откроет огонь, пока его машины преодолеют сотню шагов до помоста, меня уже не будет в живых. Расчет прост: три секунды на выстрел, еще одна – на удар клинком. «Бурлак» не успеет.

Булавин, сидевший на своем импровизированном троне, поморщился. Эта заминка, мелкий, упрямый очаг имперского порядка, нарушала его триумф. Но и превращать казнь в побоище с горсткой гвардейцев он не хотел, упиваясь своей властью над тысячами.

– Оставь их, – бросил он Хохлачу, презрительно махнув рукой. – Пущай глядят. Тем горше будет их барину.

Повернутые в сторону «Бурлаков» нескольких пушек его обнадеживали. Теоретически, при грамотном наведении, это могло сработать. Теперь понятно спокойствие вождя бунтарей относительно «Бурлаков».

Булавин медленно поднялся. Толпа замерла. В этой тишине, которой он упивался, воздух буквально звенел. Готовясь произнести приговор, он поднял над головой тяжелую, окованную серебром атаманскую булаву. Время растянулось, почти остановилось. На серебре тускло бликовало утреннее солнце. На его лице застыло торжествующее, безумное выражение. Гул толпы стих, сменившись напряженным, выжидающим молчанием.

Вот и допрыгался ты, Петр Смирнов. А ведь как красиво все начиналось. С самых низов дошел до титула барона. От простого подмастерья до генерала, начальника Инженерной канцелярии, собственника первых Кампании в России. И что теперь? Смерть от рук бунтовщика? Неужели вся моя жизнь была для этого? Я попал сюда, чтобы умереть от рук Булавина?

С другой стороны, я же выполнил свой главный проект – взрастил правильного Алексея. А враги… Они всегда будут. И Алексей справится. Наверное. Я нащупал дерринжер. Им тяжело кого-то убить. Но ранить Булавина я успею. Наверное.

В этот момент, сквозь оглушительную тишину ворвался пронзительный, режущий ухо свист.

Не успел его отзвук стихнуть, как с трех сторон ударили по помосту. Из боковых проулков, из самой толпы, оттуда, где их никто не ждал, вырвались сотни казаков. Они не кричали «Ура». Двигались молча, быстро, и в этой тишине лязг выхватываемых клинков звучал особенно страшно. Люди Зимина.

Неужели? Не нарушил уговор!

Началась резня. Короткая, безжалостная. Булавин отскочил назад, под защиту охраны. Меня грубо толкнули его охранники, я упал на доски, чудом увернувшись от чьего-то слепого удара. Вокруг закипел ад. Казаки Зимина, как волки в овчарне, врезались в ряды опешившей личной гвардии Булавина. Запрокидывались столы, летели скамьи, кто-то падал, захлебываясь криком. Два пластуна Некрасова, возникнув из ниоткуда, настигли у края помоста пытавшихся бежать иностранных советников. Короткий взмах сабли – и кукловоды остались лежать в грязном снегу.

Сам Илья Зимин, появившись во главе ударного отряда, прорубил себе дорогу через телохранителей и сошелся с Булавиным лицом к лицу. Поединок вышел грязным и коротким. Развернувшись, Булавин замахнулся булавой – удар фанатика, полный ярости. Зимин, не отступая, шагнул в сторону, пропуская оружие мимо себя, и нанес один-единственный, короткий удар клинком под ребра. Булавин захрипел, выронил булаву и тяжело осел на доски помоста, заливая их кровью.

В тот же миг просвистели двигатели «Бурлаков». Быстро они, наверняка заранее взгрели. Дубов не ждал приказа. Получив самый явный сигнал, он бросил свои стальные машины вперед – не стреляя и не угрожая. Он просто двинулся напролом, на тех радикалов, что сбились в кучу и пытались сопротивляться. Зрелище трех неумолимо ползущих железных чудовищ оказалось страшнее залпа. Толпа шарахнулась, давя друг друга, и очаг сопротивления был смят, рассеян и уничтожен весом и сталью. Канониры, которые должны были стрелять по «Бурлакам», были смяты в общей давке людьми Зимина.

Переворот занял не больше пяти минут. Время, за которое одна эпоха на Дону сменила другую.

Хаос схлынул так же внезапно, как и начался. Над майданом повисла мертвая тишина. Толпа распалась на тысячи ошеломленных, испуганных людей. Они стояли в оцепенении, раздавленные скоростью и жестокостью произошедшего. Их вождь-мессия лежал в луже крови, а на его месте стоял молчаливый и страшный в своей новой силе атаман Зимин.

Я медленно поднялся на ноги, не замечая смятого и испачканного мундира. Адреналин, гудевший в крови, сменился спокойствием победителя. Рядом, тяжело дыша, выпрямился сам Зимин; его кафтан был забрызган кровью, в руке – все еще дымящийся клинок. Наш вид на залитом кровью помосте, рядом с телами Булавина и его иностранных «советников», сам по себе был заявлением: родился новый порядок.

Нельзя было давать им опомниться, нельзя было позволить страху перерасти в ярость. Я подошел к краю помоста и проорал во всю мощь легких.

– Бунт окончен! – каждое слово я чеканил. – Безумие, в которое вас втянули чужаки и самозванцы, закончилось!

Толпа вздрогнула. В тысячах глаз читалась растерянность. Они ждали расправы, ждали царского гнева, который должен был обрушиться на их головы.

– Именем Государя-Императора, – я говорил громко, чтобы слышали на самых дальних окраинах площади, – я объявляю помилование! Всякому, кто сейчас сложит оружие и мирно вернется к своему куреню, не будет ни суда, ни расправы. Пролитая здесь кровь смоет вину тех, кто был обманут. Однако всякий, кто поднимет саблю вновь, будет считаться врагом Войска Донского и изменником родной земли!

Слово «помилование» недоверчиво прошелестело по толпе. Они не ожидали такого. Не давая им времени на раздумья, я поднял тяжелый свиток, валявшийся у «трона» Булавина и обагренный его кровью – тот самый, что вчера стал поводом для моего ареста. Оттиск имперской печати ни с чем не перепутаешь.

– Государь-Император подтверждает все, что было обещано вчера! Отныне жизнь ваша будет строиться по новому закону – Донскому Уложению! – я развернул пергамент, и гербовая печать полыхнула на солнце. – Беспошлинная торговля вашим хлебом и рыбой! Прямые государевы заказы на коней и провиант, с платой вперед! Десятая деньга с каждого пуда соли и сукна, сделанных на вашей земле, – в вашу войсковую казну! На вечные времена! Все это становится законом!

Я говорил о деньгах, о контрактах, о будущем – на языке, который они понимали лучше, чем язык фанатичной веры. На их лицах страх сменялся задумчивостью, а затем – живым, расчетливым интересом в глазах степенных, хозяйственных казаков.

Закончив, я повернулся к Зимину, который все это время стоял неподвижно, как скала, за моей спиной. Я положил ему руку на плечо – жест, передающий власть на глазах у всего Войска.

– Гарантом этого Уложения и воли Государя на Дону отныне и вовеки будет новоизбранный войсковой атаман – Илья Матвеевич Зимин!

Последние слова я снова выкрикнул, и они потонули в поднимающемся над площадью гуле.

Судя по некоторым рожам, не всем по душе все что произошло. Думаю, процентов тридцать ночью сбегут. Тяжело будет Зимину бандитов «отстреливать».

Зимин, не теряя ни секунды, вышел вперед и отдал свой первый приказ. Его привыкший командовать голос пророкотал:

– Сотникам! Оцепить площадь! Раненым помочь, мертвых убрать! Кто не повинуется – под арест! Живо!

Новая власть начала работать. Кто-то из ближних сотников Зимина первым снял шапку. За ним другой, третий. По площади прошла волна, и через минуту большинство уже стояло с непокрытыми головами. Хотя в дальних рядах несколько групп хмурых бородачей просто молча развернулись и растворились в проулках. Настоящая работа только начиналась.

Едва я спустился с помоста, как ко мне, расталкивая людей, пробился чуть осунувшийся Дубов. Он подбежал и, забыв про чины, сгреб меня в объятия так, что чуть ребра не хрустнули.

– Живой, Петр Алексеич, живой! – выдохнул он мне в ухо.

– Да живой, живой, – я хлопнул его по спине, – Но это пока. Сейчас же раздавишь меня, медведь.

– Я уж думал, все, – он отстранился, смущенно отводя глаза. – Признаться, генерал, чуть портки не обмочил, пока булавой-то махать начали. Думал, не успею…

Тут я не выдержал. Громкий смех, до слез, вырвался из груди, выпуская весь ужас последних часов. Этот простой, солдатский юмор был лучшим лекарством. Да и нервный это смех был. Не припомню, чтоб так близко я был к смерти.

Бунт, который в моей, прошлой истории должен был обескровить юг России на долгие годы, был обезглавлен изнутри. Я смотрел на своих игнатовских гвардейцев, на растерянных казаков, на Зимина, уже наводящего порядок, и впервые за все это время пришло острое, пронзительное, почти болезненное счастье. Я предотвратил катастрофу, спас тысячи, может быть, десятки тысяч жизней, переписав одну из самых кровавых страниц истории моей родины.

Операция по умиротворению Дона, на которую в ином случае ушли бы годы и целая армия, была завершена. Почти не начавшись.

Глава 16

Странное утро выдалось в Черкасске. На смену вчерашнему реву толпы пришло молчание, от которого становилось только хуже. Стоя на крыльце комендантской избы, я вдыхал мерзкую смесь из запахов гари и пролитой браги. Бой выигран, а война только начинается.

С серым лицом и глубоко запавшими тенями под глазами ко мне подошел Илья Зимин, новый атаман. Ночь для него, очевидно, выдалась не легче моей.

– Ну что, Петр Алексеич? – хрипло буркнул он. – Зачинщиков за ночь похватали. Однако народ затаился. Ждет, когда твои гвардейцы за веревки примутся.

На площади люди сбивались в кучки, провожая каждого моего солдата тяжелыми взглядами исподлобья. Они ждали привычного сценария: пришел царский генерал, бунт подавил, теперь начнутся расправа и грабеж. И этот сценарий нужно было ломать.

– Виселицами сыт не будешь, Илья Матвеич, – ответил я. – Страх – плохой помощник в делах. Мне нужно, чтобы они работали, а не боялись.

– Не верят они ни во что, кроме сабли. Многие ночью убёгли, страшатся, – покачал головой Зимин. – Да и в машины твои, прости господи, как в нечистую силу верят.

– Вот это мы сейчас и поправим.

По моему знаку из-за угла выехал Дубов.

– Петр Алексеевич, прикажете начинать зачистку?

– С точностью до наоборот, Дубов. Начинаем расчистку.

Лицо моего капитана вытянулось.

– То есть… хламье убирать? Нашими-то силами?

– Не хламье, а хаос, – поправил я. – Сейчас это самое важное. Выполнять.

«Бурлак», натужно вздохнув паровой машиной, медленно выполз на площадь. Толпа вздрогнула и отхлынула, словно от огня. Матери хватали детей, мужики невольно тянулись к оружию, которого у многих уже не было. Все ждали, что стальной монстр начнет давить и стрелять.

Но машина, проигнорировав людей, подползла к огромному завалу из обломков телег и бочек, перегородившему самый широкий проулок к пристани. Не обращая внимания на перепуганных зрителей, механик ловко зацепил стальным тросом лебедки самую крупную телегу.

– Тяни! – рявкнул Дубов, и его голос гулко разнесся над притихшей площадью.

Двигатель зафыркал, из трубы вырвалось облако пара. Трос натянулся, как струна, заскрипел металл. На мгновение показалось, что ничего не выйдет: «Бурлак» натужно замер, резиноидные колеса провернулись, взрывая грязь. Из толпы донесся чей-то злорадный смешок.

Трос лопнул. Оглушительный щелчок – и стальной канат хлестнул по броне, оставив на ней глубокую царапину. Смех в толпе усилился. Кто-то выкрикнул:

– Сдулась нечистая!

Дубов нахмурился и резко обернувшись ко мне. Я спокойно покачал головой: продолжай. Эта мелкая неудача, впрочем, оказалась на руку. Машина предстала не всесильным божеством, а просто железом, которое тоже ломается. Суеверный ужас в глазах толпы заметно поубавился.

– Цепь давай! – прорычал Дубов механику.

Со второй попытки, уже с помощью толстой якорной цепи, дело пошло на лад. С чудовищным треском ломающегося дерева и визгом сминаемого металла завал поддался. «Бурлак», натужно дыша, одним движением оттащил всю эту груду хлама в сторону, освобождая проулок к реке.

Смешки стихли. Наступила тишина, но уже другая – изумленная. На эту работу у них ушла бы целая артель и полдня времени. Машина сделала это за пять минут.

Не давая им опомниться, я указал Дубову на следующий объект – полусгоревший кабак, черным скелетом торчавший в центре площади. Это здание – символ вчерашнего пьяного бунта.

На этот раз «Бурлак» действовал проще: уперся в угол строения массивным протобампером и просто надавил. С долгим, мучительным скрипом гнилые балки поддались, и кабак сложился внутрь, как карточный домик, подняв тучу пыли и трухи.

Этот акт осмысленного, целенаправленного разрушения произвел на толпу еще большее впечатление, чем расчистка завала. Они увидели, как сила, которую они считали дьявольской, на их глазах наводит порядок. Уничтожает символ их вчерашнего безумия, расчищая место для чего-то нового.

Зимин, стоявший рядом, задумчиво поглаживал бороду.

– Хитро, барон, – проговорил он. – Очень хитро. Ты им показываешь, как надо.

– Они должны сами захотеть этого порядка, Илья Матвеич. Захотеть, потому что он выгоден. А теперь – время для второго шага. Мне нужны люди.

– На виселицы?

Я сдержал смешок.

– На работу.

Отведя его в сторону, подальше от любопытных ушей, я изложил свой план:

– У меня в обозе казна. Небольшая, правда. Готов прямо сейчас выдать подряды на полную расчистку города, ремонт причалов, восстановление моста. Платить буду серебром. Каждый вечер, по итогам работы. Ты, атаман, отвечаешь за артели. Набери людей, поставь над ними десятников, следи за работой. Я плачу, ты – организуешь.

Зимин нахмурился, прикидывая что-то в уме.

– Деньги – это хорошо, однако голытьба работать не привыкла. Грабить проще.

– А мы сделаем так, что грабить станет невыгодно и опасно. Твои рабочие артели, Илья Матвеич, будут считаться на государевой службе. И получат право защищать свои объекты – склады, лесопилки, стройки – с оружием в руках. Любой, кто попытается им помешать, будет объявлен врагом Войска Донского. И судить его будешь ты. Своим, казачьим судом.

В глазах атамана блеснул огонек. Он понял, что я даю ему инструмент власти. Легитимное право карать тех, кто не подчиняется новому порядку, прикрываясь и моим, и своим атаманским авторитетом.

– Это дело, – коротко кивнул он. – С этим можно работать.

Я вернулся к Дубову, который уже командовал установкой нового троса.

– Капитан, теперь мы строители. Твоя задача – доказать этим людям, что наш металл может кормить.

– Будет сделано, Петр Алексеич, – ответил он, вытирая сажу с щеки. – Уже прикинул, как к «Бурлаку» плуг присобачить. Землю им пахать будем, не знаю получится ли.

Я похлопал его по могучему плечу. Вот и испытаем. В сознании этих людей нет места для сложных политических конструкций. Для них мир делится на «барина», который отнимает, и «хозяина», который дает. Моя задача – доказать, что Империя в моем лице прислала им Хозяина. И лучшими аргументами в этом споре станут стальной плуг и полновесные серебряные рубли. Война за Дон переходила из горячей фазы в экономическую, а здесь у меня было явно больше козырей.

Следующие дни превратили Черкасск и его окрестности в одну большую демонстрационную площадку. Молва о генерале, что не рубит головы, а платит серебром за работу, быстро облетела станицы, и к нам потянулся народ. Одни шли из простого любопытства, другие – в надежде пристроиться к подряду, третьи – с затаенной злобой и недоверием.

Ареной для главного представления я выбрал заброшенную делянку за городом, прозванную местными «чертовым плешом». Земля там была плодородная, зато сплошь усеянная вековыми пнями и валунами. Всю ночь Дубов со своими молодцами колдовал над «Бурлаком», прилаживая к нему самодельный корчеватель – жуткую конструкцию из рамы разбитой пушки и толстых цепей, больше похожую на челюсть доисторического зверя.

На рассвете, когда мы вывели машину на поле, там уже собралась приличная толпа. «Бурлак» взревел и двинулся на первый, самый крупный пень. С хрустом вгрызшись в дерево, корчеватель напрягся, колеса провернулись, двигатель натужно закашлял черным дымом. На мгновение показалось – не выйдет. В толпе послышались смешки.

– Гляди-ка, зуб сломал, идол железный! – выкрикнул какой-то бородач под одобрительный гул.

Раздался оглушительный металлический скрежет – одна из цепей корчевателя с треском лопнул и отлетел в сторону. Машина дернулась и замерла. Хохот в толпе стал увереннее. На броне появился Дубов.

– Ничего, бывает, – бросил я ему достаточно громко, чтобы слышали в первых рядах. – Железо тоже устает.

Механики, матерясь вполголоса, принялись за ремонт прямо на глазах у народа. Эта мелкая поломка оказалась лучшей агитацией. Машина в их глазах потеряло демоничность – всего лишь сложный инструмент, который требует умения и может ломаться. Суеверный ужас сменился сперва знакомым злорадством, а затем – живым любопытством.

– Да они цепь не так закрепили, – авторитетно заявил один из кузнецов в толпе. – На излом пошла. Надо было через скобу пускать.

Через полчаса, починив и усилив конструкцию, «Бурлак» снова взялся за дело. На этот раз пень поддался. С жутким треском рвущихся корней его выворотило из земли и отбросило в сторону. За ним последовал второй, третий. К полудню половина «чертова плеша», расчищенная до широкой полосы взрыхленной земли, лежала перед ними. Казаки молчали. Их хозяйское нутро видело не дымящее чудовище, а гектары новой пашни, которые можно было получить не за год каторги, а за один день. Смешки прекратились.

Не хочу считать насколько выгодно использовать эту махину с дорогим обслуживанием и содержанием на такого вида работы. Главное, что есть возможность поставить дело на поток (в том числе и производство этих тягачей). Не все же мерить деньгами.

Второго «Бурлака» мы поставили на берегу Дона, где мои механики, используя трофейные детали и мой наспех нарисованный чертеж, сооружали временную лесопилку. Работа там превратилась в настоящее поле битвы. Рядом с нашими игнатовскими умельцами я приказал Зимину поставить артель из местных плотников – якобы в помощь, а на деле – для обучения и присмотра.

Местные с ходу принялись за глухой саботаж: работали спустя рукава. Терпение лопнуло, когда во время пробного запуска ременная передача соскочила со шкива и едва не убила одного из моих механиков.

Пришлось вмешаться лично. Собрав обе бригады, я вместо криков и угроз взял кусок мела и на большой доске начертил простую таблицу: «План – 100 досок в день. Оплата – 2 рубля на артель. За каждую доску сверх плана – 5 копеек премии. За каждую испорченную – 10 копеек штрафа со всех». А затем добавил: «Отвечают за результат и распределяют деньги обе артели. Сообща».

Цены были приличные, к примеру, на 2 серебряных рубля можно было купить 100 кг мяса. Либо в полтора раза больше – рыбы. При этом средняя дневная зарплата рабочего 5–10 копеек.

Правда был косяк. Не все умели читать, поэтому пришлось еще и разжевать.

К счастью, шестеренки завертелись. Игнатовские, заинтересованные в премии, перестали смотреть на местных свысока и начали их учить. А местные, не желая платить штрафы из своего кармана, сами приструнили саботажников (хотя там не о саботаже наверное речь, а о банальной лени). Через два дня лесопилка работала, а на берегу росла гора свежих, пахнущих смолой досок. Сама по себе технология была ничем, но помноженная на правильно выстроенную мотивацию, она творила чудеса. И только потом я узнал, что это золотая жила для местных.

Параллельно на площади, у всех на виду, шла модернизация третьей машины. Дубов, войдя в раж, превратил ремонт в настоящее техническое шоу. Он громко, на всю площадь, распекал своих механиков за ошибки и тут же объяснял казакам-зрителям, почему именно сюда нужно наварить дополнительный лист брони, а вот эту медную трубку в системе охлаждения заменить на более толстую.

– Двигатель, как конь добрый, – вещал он, обращаясь к обступившим его бородачам. – Ему в жару пить надо больше! Вот мы ему и делаем водопой пошире, чтобы не запалился в самой пахоте!

Он говорил с ними на их языке, сравнивая сложный механизм с понятными вещами, и они слушали и видели, что за грубой силой стоит мысль, расчет и постоянное улучшение.

Разумеется, без диверсий не обошлось. Ночью кто-то перерезал приводные ремни на лесопилке. На следующий день в одном из двигателей «Бурлака» обнаружился песок, насыпанный в маслобак. Зимин рвал и метал, обещая повесить виновных на первом же дереве.

– Не надо вешать, – остановил его я. – Повешенный – плохой работник.

Немудреная шутка развеселила самих казаков.

Мы усилили охрану объектов, изменив ее состав. Теперь в караулы вместе с моими гвардейцами заступали казаки из рабочих артелей – те самые, что получали от меня серебро. Я не сомневался: источник своего дохода они будут охранять яростнее любого наемника. И точно: через два дня они сами изловили и приволокли к Зимину двух бандитов, пытавшихся поджечь склад с досками.

К исходу недели Черкасск было не узнать. Страх и безделье сменились лихорадочной, деловой суетой. Пьяных на улицах почти не осталось – кто хотел заработать, работал; кто не хотел – был быстро поставлен на место своими же станичниками.

Вечером, сидя с Зиминым на крыльце, я наблюдал за улицей. Мимо проехала телега, груженая досками, которую охраняли два казака с фузеями наперевес – вчерашние бунтовщики, а ныне – защитники собственности.

– Знаешь, Петр Алексеич, – задумчиво сказал Зимин, – я, кажется, понял твою науку. Ты не порядок привез, а работу. А где работа, там и порядок сам заводится.

Я усмехнулся. Атаман уловил суть. Я всего лишь создавал условия, при которых им стало выгоднее строить порядок самим. Первый этап, демистификация технологии, был завершен. Теперь предстояло встроить этот обновленный, прагматичный Дон в экономику всей Империи.

На следующий день в полутемной комендантской избе, я собрал Зимина и десяток самых влиятельных из уцелевших атаманов. Я собирался предложить им сделку.

На грубо сколоченный стол легли трофеи – два пузатых кожаных мешка с казной Булавина.

– Это, господа атаманы, то, что было собрано на войну с Государем, – обведя их тяжелым взглядом, я сделал паузу. – По закону военного времени, все должно отойти в имперскую казну. Но Государь у нас милостив. Посему, половина – на возмещение убытков Империи. А вот вторая… – один из мешков я небрежно пододвинул к Зимину, – … остается здесь. В казне Войска Донского.

Атаманы затаили дыхание. Ох и влетит мне за самоуправство от государя – но он сам виноват, неча мне столько власти давать. В универах по госуправлению не учились, поэтому «рулим, как могём».

Мой ход ломал все их представления: царские воеводы всегда только забирали, и чтобы кто-то отдавал захваченное – такого на их памяти не было. Напряженные лица искали подвох, в каждом взгляде читался один и тот же вопрос: в чем уловка?

– Деньги – кровь земли, – продолжил я, намеренно используя их же поговорки. – И эта кровь должна работать. С сего дня объявляю о первых государевых подрядах.

Разложив на столе карту, я перешел к делу.

– Дороги разбиты, мосты сожжены, торговля стоит. Кто готов взяться за восстановление Большого тракта? Кто возьмет на себя охрану купеческих караванов?

Молчание. Атаманы переглядывались. Их мир не знал подрядов, он знал приказ и добычу.

– Что молчите? – усмехнулся я. – За работу платить будут. Серебром. Но не за красивые глаза, а за сделанное. Примем у вас сажень дороги – получите деньги. Охраните караван – вот вам доля.

– А кто судить будет, ладно ли сделано? – подал голос хмурый атаман с перебитым носом, Матвей Сизый. – Опять приказные приедут, начнут носом крутить да мзду требовать? Знаем, плавали.

– Судить будет ваш атаман, – указав на Зимина, ответил я. – И принимать работу будет он. Я лишь казначей. И платить буду по его слову.

На их глазах выстраивалась система. Я встраивался в их структуру, предлагая новый, экономический двигатель.

– Создавайте артели, – повысил я голос. – Набирайте людей. Ставьте десятников. Но учтите, спрос будет строгий. За пьянство и брак – штраф. Причем не с меня, а с вашей же войсковой казны.

Первые дни обернулись сущим адом. Система, логичная на бумаге, разбилась о реальность. Наспех сколоченные артели тут же перессорились из-за аванса; первая же попытка ремонта моста провалилась – половина бревен уплыла по реке по вине пьяных караульных. Качество работы оказалось чудовищным. Матвей Сизый, взявшийся за дорожный подряд, приволок ко мне своего десятника с разбитым лицом.

– Этот сукин сын, – прорычал он, толкая вперед казака, – половину денег себе заграбастал, а людям недодал! Народ бунтует, работать не хочет!

– Это твой десятник, Матвей, и твои люди, – спокойно ответил я. – Разбирайся сам. По вашему обычаю. Мое дело – принять готовую дорогу. Не будет дороги – не будет и денег. Ни тебе, ни твоим людям.

Сизый сплюнул. Через час по его лагерю прокатился короткий, жестокий суд, и работа возобновилась с удвоенной силой. До людей начало доходить: воровать можно, но воруешь ты теперь не у далекого царя, а у себя и у своих товарищей. Система начала саморегулироваться через самую понятную им вещь – круговую поруку и страх перед гневом своего же атамана.

Сложнее всего было переломить вековую привычку к праздности и грабежу. Каждый вечер кабаки сотрясались от драк: те, кто вкалывал на подрядах, сбивали спесь с тех, кто пытался жить по-старому, пропивая остатки былой «воли». Зимину пришлось несколько раз лично выводить свою сотню, чтобы утихомирить особо буйных. Эта ломка шла медленно и мучительно. Порядок прорастал из простого желания одних заработать и защитить свой заработок от других. Будет глупостью сказать, что свободолюбивые казаки вдруг резко стали мечтать о работе. Здесь надо учесть положение бывшего булавинского войска. Ведь не т хорошей жизни сам бунт завертелся – зато именно к этой хорошей жизни привела новая власть.