Текст книги "Инженер Петра Великого 8 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Тяжелая, – признал он, – и все равно немного травит. Несколько часов продержит точно!

Это неказистое, пахнущее вареной рыбой и льняным маслом полотно было прорывом. Нартов выгрыз решение упрямством и гениальной смекалкой, используя лишь те материалы, что были под рукой. За двое суток решил две сложнейшие проблемы.

Мы с Нартовым склонились над столом, покрытым расчетами. Воздух пьянил чувством близкой победы.

– Вот, Яков Вилимович, – сказал я, указывая на работающий генератор и кусок ткани. – То, чего вы ждали. Технология готова. Андрей Константинович совершил невозможное.

Брюс недоверчиво оглядел скромную установку, затем ткань. Сути он не понимал, но видел триумф на лице Нартова и железную уверенность в моем голосе.

– Теперь, – я взял чистый лист, – мы можем рассчитать наш корабль. «Катрину-2».

Мы погрузились в расчеты. Нартов диктовал точный вес герметичной ткани на квадратный аршин. Я добавлял вес облегченного ивового каркаса, гондолы. Цифры ложились на бумагу, выстраиваясь в стройные столбцы. Я уже видел изящный, сигарообразный корпус, скользящий в небе…

Но что-то пошло не так.

Конечная цифра подъемной силы, выведенная Нартовым, заставила его замереть. Он перепроверил расчет. Еще раз. Его лицо медленно вытягивалось, триумфальный блеск в глазах угасал, сменяясь недоумением, а затем – ужасом.

– Не сходится… – прошептал он, не веря собственным глазам. – Петр Алексеевич, здесь ошибка…

Я взял у него грифель. Пробежался по цифрам. Ошибки не было. Расчет был точен.

Проблема оказалась убийственно простой. Да, ткань Нартова была герметичной. Но для этого она была чудовищно тяжелой. Вес нескольких слоев клея и олифы сводил на нет все преимущества легкого водорода.

Итоговая выкладка лежала на столе. В нашей тяжелой оболочке подъемная сила водорода едва компенсировала вес самой конструкции. Чтобы поднять пилота, требовался дирижабль таких размеров, что на его постройку ушли бы месяцы. Прототип, который мы могли собрать за оставшиеся сутки, в лучшем случае поднял бы в воздух самого себя. Абсолютно бесполезен.

Величайший технологический прорыв обернулся сокрушительным провалом. Мы уперлись в фундаментальные законы физики и пределы технологий этого времени.

Я медленно поднял глаза. Нартов стоял, опустив голову, раздавленный. А у окна, молча наблюдая за этой сценой, стоял Яков Брюс.

Чуда не произошло. Время вышло.

Мы проиграли не Булавину и не генералам – физике. Материя этого мира оказалась упрямее и тяжелее наших замыслов. Все мои идеи и титанический труд Нартова разбились о простую, удручающую реальность: мы не могли создать достаточно легкую и прочную оболочку.

Нужно было что-то говорить, что-то делать. Признать поражение? Сказать Брюсу, что он был прав, и отправить гвардию на бойню? Мысль была невыносимой. «Бурлаки» в нескольких экземплярах собираются, ими занят Федька, но готовы они будут через месяц. СМ-2 на сотню солдат – тоже к тому времени будут.

Сдаться – значило погубить Орлова, расписаться в собственном бессилии.

И тогда, в звенящей тишине, мозг, работающий на чистом адреналине отчаяния, нащупал выход. Отступление. Возвращение на шаг назад, на старые, выжженные позиции, которые я сам же и оставил.

– Мы не можем построить дирижабль, – произнес я тихо. Нартов вздрогнул. Брюс медленно повернул голову. – Расчеты верны. В поставленные сроки – это невозможно.

Подойдя к столу, я решительно смахнул листы с расчетами по водороду. Под ними лежал старый, потрепанный эскиз, сделанный еще в Яссах. Неуклюжий, пузыреобразный силуэт монгольфьера.

– Значит, мы вернемся к тому, что работает. Построим улучшенный монгольфьер.

Нартов вскинул на меня растерянный, почти оскорбленный взгляд.

– Петр Алексеевич, это шаг назад! Ваш компромиссный вариант несет еще большие риски! Вес батарей и электродвигателя критически снизит его потолок и скорость подъема. Он станет идеальной мишенью! Мы строим летающий гроб!

– Да, – твердо ответил я. – Мы возвращаемся к проблемам, но на новом уровне. – Взяв чистый лист, я начал чертить. – Мы не будем строить шар. Мы сделаем его чуть вытянутой формы, чтобы уменьшить сопротивление воздуха. Добавим хвостовое оперение для стабильности – но это надо еще проверить, сработает ли. Оболочку сделаем из твоей новой ткани – она хоть и тяжелая, но гораздо прочнее и менее горюча, чем просмоленная мешковина.

Мой грифель летал по бумаге, набрасывая контуры гибридного, уродливого, но теоретически жизнеспособного монстра.

– А главное – сердце. Под него мы поставим нашу «Триаду».

– Но… батареи и двигатель слишком тяжелы! – воскликнул Нартов. – Они съедят всю подъемную силу!

– Не съедят, если их задача – не тащить нас против ветра, а лишь помогать ему. Мы поставим небольшой электродвигатель с пропеллером. Его тяги не хватит, чтобы бороться со встречным потоком, зато будет достаточно, чтобы маневрировать на малых скоростях, разворачиваться, выбирать более удачное течение. А для подъема… – я обвел на чертеже новую деталь, – … мы используем безопасную горелку новой конструкции, с принудительной подачей воздуха от небольшого вентилятора, работающего от батарей. Это даст стабильное и мощное пламя без риска выброса искр – но и здесь надо будет проверить опытно.

Получился прагматичный, уродливый компромисс. Инженерный костыль. Я предлагал построить пожарное средство, собранное из обломков наших великих планов. Медленный, неуклюжий, все еще зависимый от погоды аппарат, который мы могли построить. Быстро.

– Петр Алексеевич, это полумера! – в голосе Нартова зазвенело отчаяние. Загоревшись мечтой об идеальном дирижабле, он видел в моем предложении предательство инженерной мысли. – Мы построим неуправляемый пузырь с моторчиком! Мы должны решать фундаментальную проблему, а не латать дыры! Дайте мне еще два дня! Я найду способ облегчить оболочку!

Наш спор из технического мгновенно перерос в мировоззренческий. Он, как идеалист, одержимый совершенством, требовал времени на создание революционной машины. Я же, прагматик, на чьих плечах лежала ответственность за сотни жизней, требовал рабочего, пусть и несовершенного, решения – здесь и сейчас.

Наш спор кипел на глазах у Брюса и Алексея, который тихо вошел к нам. Они молчали, понимая, что решается нечто большее, чем судьба одного проекта.

– Двух дней у нас нет, Андрей! – я повысил голос. – У нас небольшой промежуток времени, за которые отряд Орлова либо получит помощь, либо будет вырезан до последнего человека. Твоя идеальная машина прилетит на их могилы.

Я устало посмотрел на Нартова.

– Я понимаю тебя. Поверь, мне больнее, чем тебе, отказываться от этого замысла. Но сейчас мы на войне. И наша задача – а спасти людей.

Затем я отвернулся от него к Брюсу, все так же неподвижно стоявшему у окна.

– Яков Вилимович, вот мой ответ. Через трое суток у нас будет летательный аппарат. Не тот, о котором мы мечтали, но он сможет долететь до острога Орлова и сбросить им порох и припасы. Он сможет оказать моральное воздействие на казаков – уж я создал этому проекту соответствующий авторитет – османы не соврут.

Я замолчал в ожидании вердикта. Брюс медленно подошел к столу, взял чертеж идеального дирижабля Нартова.

Глава 3

Интерлюдия.

Османская империя.

В главном приемном зале дворца Топкапы было шумно. Пропитанный ароматами сандала и розовой воды воздух, казалось, застыл, превратившись в мутный, душный янтарь. Даже яркий свет, что лился сквозь окна, не развеивал этот сумрак, он лишь подчеркивал покорность застывших фигур.

В самом центре этого замершего мира, на высоком троне, инкрустированном перламутром, восседал падишах, Повелитель Правоверных, султан Ахмед III – изваяние из слоновой кости в белоснежных шелках. Хотя его лицо под огромным, увенчанным изумрудом тюрбаном, хранило спокойствие, предписанное этикетом, большой палец правой руки выдавал напряжение. Медленно и неотступно он очерчивал одну и ту же холодную точку на подлокотнике. А в темных глазах разыгрывалась невидимая битва между гордыней властителя и унизительной неизвестностью.

Вокруг трона, на почтительном расстоянии, замерли высшие сановники империи. За массивной колонной, отделанной изразцами из Изника, тучный и обрюзгший второй визирь Реджеп-паша решился склонить голову к уху казначея Ибрагима.

– Говорят, от всего войска правоверных газиев… – прошипел он тихо, слова походили на шелест сухого листа, – … и десятой доли не осталось. А янычарский корпус…

– Молчи, безумец! – оборвал его казначей, не поворачивая головы. – Хочешь, чтобы твой язык намотали на твой же тюрбан? Великий Визирь… он вернется с победой. Как всегда.

– Аллах велик, – вздохнул Реджеп-паша. – Однако этот гяурский шайтан, Смирнов… Клянусь бородой Пророка, он заключил сделку с самим Иблисом. Небесный огонь! Летающие корабли! Это колдовство.

Ибрагим не ответил. Он с силой сжал свои четки. Оглушительный треск лопнувшей бусины заставил несколько голов дернуться в их сторону. Визирь с казначеем тут же окаменели, превратившись в статуи.

Чуть поодаль, на специально отведенном месте, стояли два европейца: изящный и утонченный французский посланник, шевалье де Вуазен, в напудренном парике и камзоле из синего бархата, и его английский коллега, сэр Реджинальд Крофт, одетый с нарочитой строгостью в темное сукно. Лица обоих выражали безупречное скорбное участие.

Привыкший к промозглой сырости Лондона, Крофт с трудом сдерживался, чтобы не ослабить тугой шейный платок. От невыносимой духоты по спине уже ползли липкие капли пота. Окинув взглядом застывших придворных – разодетых, трепещущих от слухов павлинов, – он мысленно усмехнулся. Пусть дрожат. Он-то, Реджинальд Крофт, знает правду, которая куда страшнее любых домыслов.

Его люди донесли суть произошедшего. Просто методичное, холодное, технологичное уничтожение, а не банальный разгром. Донесения пестрели невероятными подробностями о новом русском оружии, о невиданной тактике и, главное, о самом Смирнове. Этот дьявол во плоти превратил войну из искусства полководцев в бездушную работу машин. Он истреблял, а не сражался. Россия, которую в Европе все еще по привычке считали варварской, на глазах превращалась в что-то новое, в непредсказуемое чудовище, овладевшее адским знанием.

Сохраняя маску сочувствия, Крофт скорбно покачал головой, встретившись взглядом с де Вуазеном. Француз ответил тем же – комедия сострадания разыгрывалась безупречно. За этим маскарадом скрывалась одна цель, достигаемая разными путями: не позволить павлину на троне заключить поспешный мир. Война должна продолжаться – высосать из России все соки, обескровить ее, увязить в диких степях на десятилетия. Оставалось лишь ждать момента, когда у султана сдадут нервы, чтобы подтолкнуть его в нужном направлении – в пропасть разорительной войны.

Едва заметного движения султана, поправившего на пальце перстень с огромным сапфиром, оказалось достаточно. По залу пробежал легкий вздох, нарушивший оцепенение. Воспользовавшись этой паузой, сэр Реджинальд Крофт вновь обменялся коротким, многозначительным взглядом с французским посланником. Шевалье де Вуазен, ответив почти незаметным кивком, плавно отошел в тень массивной колонны, якобы заинтересовавшись старинной персидской вазой в нише. Англичанин неспешно последовал за ним. Здесь, вдали от чужих ушей, их маски союзников на мгновение сползли.

– Это выходит за рамки всего вообразимого, Крофт, – начал де Вуазен, с неподдельным изумлением. – Донесения наших людей… Этот Смирнов и со шведами себя проявил и на юге отметился. Он опасен.

– Факты – упрямая вещь, шевалье, – отозвался Крофт, не сводя тяжелого взгляда со спины султана. – Я читал отчеты наших наблюдателей при шведском флоте. Они описывали его оружие, «Дыхание Дьявола», – огненное облако, сжигающее корабли до ватерлинии. Наши лучшие умы в Королевском обществе до сих пор не могут понять, как это возможно. А летательный аппарат? Мой осведомитель в Валахии клянется, что видел его собственными глазами над турецким лагерем. Это самое худшее что могло быть – у них есть знание, которого у нас нет.

– Знание, сосредоточенное в одной голове, – подхватил де Вуазен с хищным блеском в глазах. – Пока этот человек дышит, любая армия, которую мы выставим против России – шведская, турецкая или самого дьявола, – обречена.

– Я думал об этом, – медленно проговорил Крофт. – Убийство? Слишком грубо. И опасно. Если след приведет в Лондон или в Париж, безумный царь Петр превратит Балтику в огненное озеро.

– Безумен, но не глуп, – возразил де Вуазен.

– Он не фокусник, шевалье, – продолжил Крофт, понизив голос до шепота. – Он – ось, на которой вращается вся новая русская военная машина. Выньте ось – и конструкция рассыплется в прах. Царь Петр – гениальный, но дикарь. Его генералы —талантливы, но – рубаки. Его вельможи – воры, как тот же Меньшиков. А Смирнов превращает этот сброд в силу, способную менять карту мира. И если эту ось нельзя сломать в бою… значит, ее нужно извлечь иначе. Тихо. Руками самих же русских. Деньги, шевалье, творят чудеса. Даже в этой пустыне.

Де Вуазен на мгновение замер. Слово «убийство» не прозвучало, но висело между ними. Прирожденный интриган, привыкший к яду и подкупу, француз содрогнулся от прямолинейной жестокости этой мысли, тут же признав ее логику.

– Да… – задумчиво протянул он. – Пожалуй, вы правы. Окончательное решение… Хотя дело это долгое и тонкое, а действовать нужно сейчас.

Султан снова пошевелился, его взгляд скользнул в их сторону. Пауза закончилась. Обменявшись последним взглядом – безмолвным пактом, – посланники вышли из тени. Их лица снова приняли выражение скорбного достоинства. Медленно, мысленно репетируя каждое слово и подбирая ключи к гордости османского владыки, они направились к трону.

Подойдя на предписанное этикетом расстояние, оба совершили глубокий поклон. Султан взмахнул рукой и в зале посторонних не осталось – только советники султана и европейцы. Заговорил Крофт.

– Великий падишах, Повелитель двух земель и двух морей! Наши сердца скорбят вместе с вами. Весть о несчастии на Пруте достигла и наших ушей. Однако мы прибыли не сыпать соль на раны, а предложить лекарство. Ваше доблестное войско столкнулось с дьявольским коварством. Против ваших храбрых воинов применили нечестное, бесславное оружие, недостойное истинных воинов. Просто временный успех гяурского обмана.

Он выдержал паузу, наблюдая, как по рядам советников пробегает одобрительный шепот. Слова о «бесчестном оружии» нашли отклик, удобно объясняя унизительный разгром.

– Но когда один путь закрыт, Провидение всегда открывает другой, – продолжил Крофт, понижая голос. – Наши люди только что донесли: в самом сердце Московии, в ее незащищенном подбрюшье, на землях донских казаков, вспыхнул огонь. Великое восстание! Их атаман, Булавин, поднял тысячи сабель против царя Петра. Это рана в спине у русского медведя, что будет кровоточить и гноиться.

Слова англичанина упали в душу султана ядовитыми семенами. Поддержать мятежников… Грязно. Недостойно. Однако сама идея – заставить царя Петра метаться по собственной стране, как затравленный зверь, тушить пожар в своем же доме – была мучительно сладка. Она отдавала горькой и желанной местью.

– Мы предлагаем, Ваше Величество, не дать этому огню погаснуть, – закончил Крофт, уловив перемену в настроении властителя. – Мы предлагаем подбросить в него турецкого золота, доброй османской стали и опытных наставников, что научат казаков воевать по-настоящему. Пусть этот бунт разгорится в пожар, который пожрет Московию изнутри! Пусть царь гяуров отведает того же бесчестного удара в спину, который он нанес вашему войску!

Лицо султана по-прежнему оставалось непроницаемой маской. Он молчал, его темные глаза, казалось, смотрели сквозь европейских посланников, сквозь стены дворца, туда, на север, где в кровавом тумане на берегах Прута осталась его армия.

Советники застыли, боясь дышать, и даже по спинам европейских посланников, мастеров самообладания, пробежал холодок. Ахмед III медленно поднял руку. Но ответ падишаха заглушил тяжелый, размеренный стук сапог.

Двери в дальнем конце зала распахнулись, и в проеме возникла фигура начальника дворцовой стражи, аги янычар. С суровым лицом, он прошел через весь зал под гулкий аккомпанемент собственных шагов и, остановившись у подножия трона, пал на одно колено.

– Повелитель Вселенной, – произнес он хрипло, – у ворот дворца русский парламентёр. Просит дозволения передать особый груз и личное послание от царя гяуров.

По залу пронесся вздох, похожий на шипение потревоженного змеиного гнезда. Русский парламентёр? Сейчас? Дерзость неслыханная. Султан не изменился в лице.

– Впустить, – приказал он.

Ага янычар поднялся и отступил в сторону. Через несколько минут в зал вошли восемь рослых гвардейцев. На плечах они несли длинный, плотно сбитый кедровый ларь, окованный железными полосами, наглухо заколоченный и опечатанный крупными сургучными печатями с двуглавым орлом. От ларя исходил слабый запах смолы и воска. Вслед за ними, ступал русский офицер – высокий, худощавый, державшийся с холодным, почти вызывающим достоинством.

Гвардейцы опустили свою ношу на мраморный пол в центре зала. Тишина стала абсолютной. Все взгляды приковались к этому молчаливому, зловещему предмету, в котором вдруг материализовались все далекие, нереальные слухи.

Султан всматривался в ларь. Он даже подумал, что если там сейчас находится одна из этих смирновских дьявольских штук, то его правление будет окончено. А если нет, то впредь нужно запретить вносить такие предметы во дворец. Но судя по относительно спокойному лицу аги янычар, он в курсе что там. Султан взял в себя в руки, отгоняя от себя секундный страх.

Русский офицер шагнул вперед и сдержанно, без подобострастия, поклонился трону. В руке он держал свиток, перевязанный черной лентой.

– Его Императорское Величество, царь Петр Алексеевич, – произнес он на ломаном турецком, но громко и отчетливо, – шлет свои соболезнования падишаху в связи с гибелью его верного слуги и доблестного воина, Великого Визиря Дамат Али-паши.

Он передал свиток ближайшему советнику, и тот, на дрожащих ногах, поднес его султану. Ахмед III медленно развязал ленту, сломал печати и развернул плотную бумагу.

Стоявшие поодаль Крофт и де Вуазен вновь обменялись быстрыми взглядами. Вернуть тело? Ход сильный, гениальный в своей рыцарственной дерзости.

«Дьявол… – невольно восхитился Крофт. – Этот Смирнов кует пушки, да, но и невысказанные слова бьют не хуже ядер. Проявить уважение и тут же напомнить о своей силе… Блестяще».

Де Вуазен, однако, увидел в этом жесте более тонкую и жестокую шпильку.

«Он учит падишаха справедливости, спалив дотла его армию! – пронеслось в голове француза. – Этот султан… он такого не проглотит. Никогда».

Глаза султана бежали по строкам, выхватывая слова: «…пал аки лев, доблести исполненный, во главе янычар своих…», «…тело же его огнем дьявольским зело обезображено…», «…и дабы недруга достойного предать земле со славою подобающей, повелел я останки его медом чистым и солью белою от тлена уберечь…». И в конце – это слово, выведенное почти каллиграфически: «адалет».

Султан дочитал до конца. На его лице разгорался яростный огонь. Он не зачитал письмо вслух, но каждый, кто видел его лицо, понял, что удар этого послания был страшнее удара ятагана.

Шедевр жестокого уважения. Царь Петр сообщал, что визирь пал, как лев, но тут же безжалостно констатировал: тело его обезображено новым «дьявольским огнем» – демонстрация мощи. А затем, прикрываясь тюркским словом «адалет» – справедливость, – этот северный варвар учил его, падишаха, благородству, используя его же культурные ценности как оружие.

Султан молча смотрел на кедровый ларь. Он еще не отдал приказ вскрыть его, но уже знал, что там. Там лежало доказательство его поражения. Противник отнял у него армию, саму суть войны, превратив ее из поединка чести в безжалостную работу адской машины, а после – прислал письмо на языке изощренного унижения.

С трудом оторвав взгляд от кедрового ларя, султан Ахмед III посмотрел на русского офицера. В его глазах не осталось ни растерянности, ни сомнений. Воинская честь, впитанная с молоком матери, презирала удары в спину. Но яд изощренного оскорбления уже растекался по венам. Воевать колдовством, прикрываясь благородством? Превращать войну в бойню, а после учить его, падишаха, справедливости? Нет. Ответить им тем же – не бесчестие. Это восстановление равновесия. Это… справедливость.

– Передай своему царю, – произнес он, – что Повелитель Правоверных оценил его… учтивость. Можете идти.

Русский офицер поклонился и с той же невозмутимой выдержкой покинул зал. За ним последовали гвардейцы. Когда тяжелые двери за ними закрылись, султан неожиданно поднялся с трона, вызвав испуганный шепот. Он неспешно спустился по ступеням и подошел к ларю. На мгновение замер, положив руку на грубое, пахнущее смолой дерево, словно прощаясь. Затем его лицо исказила маска ярости.

Не Петра это идея. Этот грубый варвар способен только топором махать. Другой. Тот, чье имя стало проклятием: «барон-шайтан» Смирнов. Это его дьявольский ум породил и «огненное дыхание», и этот унизительный жест с «адалетом». Не послание царя царю, а личный вызов, брошенный ему, султану, безродным гяурским инженером. Глумление над памятью друга, чьи изувеченные останки теперь покоились в этом ящике.

Резко развернувшись, султан властным взглядом нашел старого казначея Ибрагима и агу янычар. Оба сановника безмолвно поклонились, принимая невысказанное поручение и обратились в слух. Затем его взгляд отыскал двух европейцев.

– Подойдите, – приказал он.

Крофт и де Вуазен приблизились, сердца их заколотились от предвкушения. Их час настал.

– Я принимаю ваше предложение, – отрезал султан, глядя поверх их голов, и обратился к первому визирю: – Передай этим господам, что их совет услышан. Пусть готовят своих людей направлять огонь в землях гяуров. Я хочу, чтобы земля горела под ногами царя Петра. Я хочу, чтобы он захлебнулся в крови собственных подданных. Это будет мой ответ. Мой… адалет.

Последнее слово он произнес с такой ненавистью, что де Вуазен невольно поежился. Крофт же лишь сдержанно склонил голову, скрывая торжествующую улыбку. План сработал даже лучше, чем они ожидали. Хитрость русских, рассчитанная на одно, разбудила в султане жажду личной вендетты – куда более страшную, чем государственная вражда.

Они получили то, чего хотели: Османская империя оставалась в войне, она вцепится в незащищенный тыл России. В центре зала, словно алтарь новой войны, стоял кедровый ларь с телом Великого Визиря.

Конец интерлюдии.

От автора: если история Смирнова Вам по душе – не забывайте нажимать на❤

Глава 4

Промозглый утренний туман, казалось, просочился сквозь стены и осел на стопках бумаг в моем кабинете. Доклады со строительства «Стального Хребта» ложились друг на друга. Каждая страница кричала об одном и том же: величайший проект Империи вяз в человеческой апатии. С цифрами не поспоришь – темпы работ упали, гора бракованных шпал и криво насыпанных участков росла, а вместе с ней и пассивное сопротивление тысяч согнанных на стройку людей.

Мои смотрители писали о «нерадении», «лености» и «злостном уклонении». Однако, продираясь сквозь казенные формулировки, я понимал, что картина сложнее. Это был тихий, изматывающий бунт рабов, помноженный на целенаправленную диверсию. Такое ощущение, будто какие-то невидимые крысы, ходили по баракам, и их ядовито шептали – «Барон-антихрист строит дорогу в ад…», «Деньги – приманка, чтобы выявить смутьянов…», «Самых усердных заберут на вечную каторгу на Урал…». Глупости, конечно, вряд ли все так и было, ощущение было именно таким.

Я позвал Алексея. На лице наследника сдержанная буря эмоций. Его задача, шанс доказать самому себе свою состоятельность, оборачивалась, как выяснилось, унизительным провалом. Молча он положил передо мной очередной рапорт.

– Опять побег, Петр Алексеевич, – глухо произнес он. – Три семьи ночью ушли. Поймали, вернули. Я велел высечь зачинщика прилюдно… Так в прошлый раз после такого наказания на следующий день вовсе никто на работу не вышел. Стоят, молчат. Что ни делай – все впустую. Люд темный, упрямый. Ни уговоров не приемлют, ни кары не боятся.

В его взгляде читалась отчаянная надежда: он ждал, что я, как фокусник, извлеку из рукава очередное «чудо» – хитрый механизм или грозный указ, который все исправит. Однако дело было не в технологиях.

– Государь ждет от нас результата, Алексей Петрович, – сказал я постукивая пальцем по столу. – Не от меня, а от нас. Если мы его не дадим, он пришлет генералов. Они решат эту проблему по-своему – кнутом и кровью. И вся ответственность за тысячи загубленных душ и проваленный проект ляжет на нас. У нас есть время, чтобы этого не допустить.

Жестоко, наверное. Он должен был ощутить на плечах всю тяжесть ответственности.

– Но что я могу сделать? – в его голосе прорвалось отчаяние. – Я перепробовал все!

– Вы пытались управлять ими, как вещами, бездушным инструментом. – Я притянул к себе карту строительства. – А что, если посмотреть на них по-другому? Какой ресурс для них самый ценный, Алексей Петрович? Ценнее денег, еды, даже самой жизни?

Наследник нахмурился. Он вглядывался в карту, хотя взгляд его был устремлен вглубь себя. Долго перебирая варианты, Алексей поднял на меня глаза.

– Воля… – прошептал он. – Свобода.

– Вот именно. Думайте в этом направлении. У вас есть все рычаги «Общей Компанейской Казны» и мое полное доверие. Ищите решение.

После его ухода для наследника началось адское время. Я намеренно не вмешивался, просто наблюдая со стороны, как он мечется. Его попытки организовать артели и ввести пайки за выработку разбивались о глухую стену. Ночами он корпел над протоколами «Казны» и планами выкупа земель, пытаясь ухватиться за подкинутую мной нить. Потом пропал на целый день. И вот, когда я уже почти потерял надежду, дверь моего кабинета отворилась.

Он был измотан до предела, под глазами залегли тени, однако держался совершенно иначе. От прежней растерянности не осталось и следа. Передо мной стоял человек, принявший решение.

– Я нашел выход, Петр Алексеевич, – сказал он без предисловий. – И я уже отдал распоряжения. Завтра утром вы все увидите.

Утром мы были на самом проблемном участке, где накануне чуть не вспыхнул бунт. На широкую поляну перед временной конторой согнали тысячи рабочих – угрюмую, молчаливую массу, ожидающую очередной порки или бессмысленных приказов. На сколоченный плотниками помост поднялся Алексей.

– Мне донесли, – громко крикнул царевич толпе, – что вы почитаете работу на государевой стройке за каторгу. Что не верите ни царскому слову, ни моим обещаниям. Что ж, вы правы. Верить словам не нужно. Нужно верить делам.

По его знаку гвардейцы подвели к помосту сгорбленного старика в лаптях и всю его многочисленную семью – жену, сыновей, невесток, внуков. Я узнал в нем мастера-каменщика Потапыча, о чьей бригаде читал в отчетах: единственные, кто перевыполнял норму, несмотря ни на что. Толпа зашумела, решив, что сейчас начнется показательная казнь «усердных».

Алексей достал из ларца свиток дорогой гербовой бумаги.

– Именем Государя Императора и моею властью наследника престола, – зачитал он торжественно, – за усердие и верную службу на строительстве «Стального Хребта», Потап сын Игнатьев, со всем своим родом, отныне и вовеки объявляется вольным человеком!

Он развернул свиток, показывая всем огромную, витиеватую подпись и тяжелую сургучную печать.

– А в знак нашей монаршей милости, – продолжил Алексей, и голос его дрогнул от волнения, – ему и его потомкам даруется в вечное и наследное владение десять десятин пахотной земли и лугов у строящейся станции «Игнатовская» с полным освобождением от податей на пять лет!

Толпа замерла. Никто не мог поверить в происходящее. Люди смотрели то на Алексея, то на старика, ожидая подвоха. Пораженный, как громом, Потапыч стоял, беззвучно шевеля губами. Тогда Алексей спустился с помоста, подошел к старику и лично вложил ему в руки грамоту.

– Это твое, мастер, – сказал он тихо. – По праву.

И тут плотину прорвало. Старик упал на колени, целуя бумагу; его жена заголосила; дюжие сыновья неумело крестились, не веря своему счастью. Видя эту живую, неподдельную сцену, толпа взорвалась. Ее прорвал рев тысячи глоток, в котором было отчаянное, почти животное желание получить то же самое.

Дождавшись, пока волнение немного утихнет, Алексей снова поднялся на помост.

– У нас имеется достаточно и земель, и средств, – его голос теперь гремел над поляной. – Каждый из вас, каждая семья, что досрочно и качественно сдаст свой участок, получит то же самое. Право. Зарабатывайте!

Он все сказал. Развернулся и ушел, оставив за спиной людской муравейник.

Я хмыкнул и последовал за ним. Вечером в моем кабинете он уже докладывал.

– Производительность выросла втрое, – говорил он, с триумфальным блеском в глазах. – Зачинщики неповиновения изловлены и избиты самими рабочими. Началось соревнование между участками, работают и днем, и ночью. Они строят дорогу, а на самом деле – пробивают себе путь на волю.

Я смотрел на него еле сдерживая радостную улыбку. Алексей нащупал главный рычаг, способный перевернуть этот мир. Мой самый главный «проект» начал жить своей жизнью.

Успех Алексея на строительстве принес передышку, тогда как стратегическая обстановка накалялась с каждым часом. Главный узел напряжения затягивался там, где я ожидал его меньше всего – в технологическом сердце Игнатовского. Проект «Катрина-2», откровенно буксовал. Отчеты Андрея Нартова, ложившиеся мне на стол, превратились в образец бюрократической эквилибристики: мой гениальный, кристально ясный в мыслях инженер вдруг начал изъясняться туманно, ссылаясь на «непредвиденную гигроскопичность», «аномальное коробление» и прочую наукообразную чепуху. Каждый отчет был безупречен с технической точки зрения и абсолютно лжив по своей сути. Нутром я чуял обман. Нартов, способный из ничего собрать паровую машину, уже который день не мог склеить простой пузырь из ткани. Меня это удивило, я уж думал заявится к нему и самому все сделать, тыкнув носом в «ошибки».

Точку в моих сомнениях поставила Изабелла, когда она вошла в мой кабинет, с мрачным выражением на лице. Девушка положила передо мной сводную ведомость.

– Петр Алексеевич, я не понимаю, что происходит, – сказала она тихо. – По вашему приказу в производство было запущено три аппарата «Катрина-2»: один основной и два резервных. На это были отпущены материалы. Однако, судя по ведомостям, которых я с боем добилась от кладовщиков, ткани, клея и олифы со склада ушло уже на пять таких аппаратов. При этом в сборочном цеху стоит лишь один едва собранный каркас. Куда ушла ткань – для меня загадка.