Текст книги "Инженер Петра Великого 8 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Алексей весь подался вперед, сжав кулаки. На лице царевича так и плескалась отчаянная надежда. Он ждал этих слов.

– Командовать наземной группой…

– Я, Петр Алексеич, – перебил меня царевич. Он поднялся, опершись руками о стол. – Это должен быть я. Я хочу… Я должен доказать… себе, отцу, да всем… что я воин.

В его голосе звучал вызов. Взгляд в упор – выстраданное, взрослое решение. На миг я заколебался. Этот бой и впрямь был нужен ему. Но перед глазами встала другая картина: его обожженное, беспомощное тело под обломками, холодный взгляд Брюса… Нет. Риск был недопустим.

– Еще не время, Алексей Петрович, – ответил я. – Сейчас твой бой – здесь. Твое оружие – «Общая Компанейская Казна» и «Стальной Хребет». Пока мы будем воевать, ты будешь держать тылы. Если ты сейчас бросишь все и уйдешь со мной, наши враги в Москве и Петербурге сожрут все наши начинания за неделю. Уж ты-то прекрасно знаешь это. Если уж против наследника престола не боятся поднять голос, то кто их еще остановит? Ты нужен здесь не меньше. Как гарант того, что нам будет куда возвращаться. Это не менее важный и куда более сложный фронт. И я уверен, что ты это понимаешь. В свою очередь, я обещаю тебе, что ты не раз еще будешь на войне. К сожалению, без этого ни один Государь не смог достойно править.

Он смотрел на меня долго, тяжело. В его глазах надежда сменилась глухой обидой. Для него это был не довод разума, а ссылка в тыл. Не проронив ни слова, он сел. Он остынет и поймет меня. Наверное.

– Командиром наземной группы назначается капитан Дубов, – продолжил я, стараясь не смотреть в сторону царевича. – Ваша задача, капитан, – довести людей и машины. Не геройствовать. Не лезть на рожон. Сохранить силы для одного решающего удара.

Дубов встал и попытался возразить мне указывая на ошибку в звании.

– Все верно, капитан. Вы давно заслужили это повышение.

Дубов коротко, по-военному, махнул головой. На его непроницаемом лице не отразилось ничего, хотя я знал: для него это высшая честь. Еще больше он радовался тому, что простой армейский офицер получал под командование первый в мире механизированный отряд с оружием, которое сам помог создать. Это был его звездный час.

– Но и этого мало, – я склонился над картой. – Бить нужно с двух сторон. Заставить Булавина метаться, не дать ему сосредоточить все силы в одном месте.

Прочертив грифелем линию от Азова на север, я продолжил:

– Нужно отправить гонца к атаману Некрасову. Ему ставится двойная задача. Первое: собрать все верные сотни и демонстративно двинуться на Черкасск, пустив слух, что идет карать изменников. Это оттянет на него часть сил Булавина, заставит его оглядываться. Второе: лучшую, самую быструю сотню – налегке, без обозов – он должен послать форсированным маршем вот сюда. На соединение с отрядом капитана Дубова. Они станут нашими проводниками, нашей разведкой. Дубов поведет стальных черепах, а волки Некрасова будут кружить вокруг, выискивая добычу и оберегая от засад. Мы соединим мощь машин и хитрость степняков.

– А Некрасов точно на нашей стороне? – Тихо спросил Алексей.

– Вот и проверим, – вздохнул я.

В наступившей тишине каждый был задумчив и понимал, что план держится на хрупком балансе технологий, воли и слепой удаче.

– Вопросы?

Вопросов не было. Совет окончен.

С этого момента Игнатовское не спало трое суток. Время, сжатое до предела слилось в один непрерывный день без ночи и отдыха. Хлыстом, подстегивавшим нас, стало известие, что отряд Орлова держится, но силы его на исходе. Воздух пропитался резким запахом ружейной смазки и горячего металла.

На плацу перед арсеналом капитан Дубов без сна и отдыха гонял свой штурмовой отряд. Сотня лучших из «Охранного полка», казалось, сроднилась с новыми винтовками СМ-2 «Шквал». Въедливый Дубов добивался не умения – инстинкта. Разборка-сборка затвора вслепую, в дыму, под оглушительные крики «Ранен! Помогай товарищу!» – он вгонял их в ад тренировки, чтобы настоящий бой показался привычной работой. Эту идею, которую я подкинул, он умело воплощал.

У погрузочных доков мехцеха круглые сутки стоял грохот. Три «Бурлака», похожие на приземистых бронированных черепах, жадно поглощали снаряжение. К ним, вдоль всего маршрута, были созданы «базы» для заполнения топлива и воды. Под хриплые команды Федьки, который за эти дни, казалось, сросся со своими машинами, в их стальные чрева грузили ящики с патронами, бочонки с порохом, мешки с сухарями и солониной. Огромные колеса, обутые в черные бандажи из «резиноида», молчаливо обещали степным ухабам мягкую поступь.

А в самом дальнем ангаре, под светом сотен фонарей, шла самая тонкая и нервная работа – команда Нартова завершала монтаж «Катрины-3». Лишенные изящества, аппараты выглядели утилитарно, даже уродливо. Пузатый, чуть вытянутый пузырь монгольфьера, два неуклюжих винта и плетеная, просмоленная корзина-гондола. «Шар» был в разы больше «Катрины-2». Дитя компромисса.

Мое решение лично возглавить экипаж Нартов попытался оспорить, но я его пресек.

– Андрей, ты нужен здесь. Если с нами что-то случится, только ты сможешь построить эти машины. А я должен лететь. – Я положил руку на холодный медный кожух электродвигателя. – Этот дьявол слишком капризен. Только я досконально знаю все его повадки. Это технологическая необходимость., а не героизм.

Кроме меня, в экипаж вошли двое лучших гвардейцев и молодой лекарь. Пятым я взял толкового механика, ученика Нартова: он должен был не просто помогать, а учиться, впитывать каждое движение. Мне нужна была смена. Два оставшихся воздушных судна взяли под контроль люди из сотни Дубова. Он вместе со мной гонял их по навигации и управлению. Сложного там на самом деле не было ничего. Главное, что никто из них не боялся высоты.

На рассвете четвертого дня все было готово. У стартовой площадки, расчищенной в центре Игнатовского, собрались все оставшиеся. В «Бурлаках» уже ждал сигнала отряд Дубова.

Последним ко мне подошел Алексей. Все эти дни он не спал, лично контролируя отправку обозов и работу гонцов. За непроницаемой маской лица бушевала буря, которую выдавали старательно отводимые в сторону глаза. Он был лишним на этом празднике прощания, отстраненным от главного дела.

– Последние донесения, Петр Алексеич, – произнес он сухо, протягивая кожаную папку, пока мастера крепили к гондоле последние тюки с порохом. – От Брюса. Он одобряет план по освобождению Орлова и тоже отправил письмо Некрасову.

Я улыбнулся глядя на этого юношу. Как же все изменилось. Из того, что был в моей реальности он стал государственным деятелем, управленцем. Бояре теперь к нему и на пушечный выстрел не подходят, знают, что тот может их послать по известному адресу. Кстати, надо будет придерживать себя, а то ученик все впитывает, даже ругательства.

– Держи здесь все в кулаке, Алексей Петрович, – сказал я тихо. – Тыл – это половина победы. Без тебя нам конец.

Он криво усмехнулся. Его взгляд скользнул за мою спину, на готовые к стартам «Катрины». В нем бурлили эмоции – зависть, обида и, как мне показалось, толика страха за меня.

– Возвращайтесь с победой, Учитель, – процедил он, наконец.

Это «Учитель» прозвучало как упрек. Он развернулся и пошел отдавать приказ на выдвижение наземной колонны. Я забрался в гондолу.

– Отдать швартовы!

Мой голос прозвучал громче, чем я ожидал. Люди отпустили удерживающие канаты. Дрогнув, огромная махина с легким скрипом плетеной гондолы плавно оторвалась от земли. Земля медленно поползла вниз, превращая людей в маленькие фигурки, а Игнатовское – в игрушечную крепость на ладони. Набрав высоту, я дал команду на малый ход. С легким жужжанием ожил электродвигатель. Два огромных винта завращались, и «Катрина», подталкиваемая их слабой тягой, медленно развернулась и взяла курс на юг.

Внизу, у ворот, из которых выползала колонна «Бурлаков», Алексей все-таки остановился и поднял голову. Он стоял один, провожая нас взглядом. Лица я не видел, но был уверен: в этот момент он по-настоящему осознал всю тяжесть власти и одиночества, что легли на его плечи.

А мы летели навстречу неизвестности.

Первые часы полета прошли в обманчивом спокойствии. Неуклюжая на земле, в своей родной стихии «Катрина-3» двигалась послушно и даже грациозно. Под нами разворачивалось лоскутное одеяло полей и перелесков, а мы шли на небольшой высоте, экономя заряд батарей и тепло горелки. Легкий попутный ветер мягко подталкивал нас на юг, сама судьба благоволила нашему рейду. Поначалу напряженный экипаж немного расслабился. Молодой механик жадно впитывал каждое мое движение, люди всматривались в горизонт в поисках пыльного следа колонны Дубова, а лекарь проверял свои склянки. Уверенная работа машины убаюкивала.

Беда пришла не с земли, а с неба. Сначала на горизонте проступила тонкая, иссиня-черная полоса. Я ее заметил, правда недооценил. Фронт казался далеким, и по прикидкам мы должны были проскочить южнее. Но ветер вдруг сменил направление, потянул нас прямо в пасть надвигающейся бури.

– Снижаемся! – скомандовал я, пытаясь уйти под нижнюю кромку. – Живо!

Было поздно. Стена туч росла с пугающей скоростью, пожирая чистое небо и превращаясь в свинцовую, набухшую гневом массу. Она накрыла нас, всосала в себя. Мир исчез, утонув в клубящемся молоке. Аппарат швырнуло, как щепку, гондола резко провалилась вниз, потом ее подбросило вверх. Жесточайшая болтанка.

– Держаться! – прохрипел я, вцепившись в рычаги управления. Новый композитный вал стонал и скрипел под чудовищными, нерасчетными нагрузками. – Крепить груз!

Мои люди, вцепившись в борта, пытались закрепить оторвавшиеся ящики с боеприпасами (а ведь проверял крепления – намертво крепили.

Затем началось страшное. Температура за бортом упала мгновенно, влажный воздух тумана тут же превратился в лед. Звук вращающихся винтов изменился: шум стал глухим, тяжелым, с надрывным воем. Лопасти покрывались инеем, теряя аэродинамику и подъемную силу. Мы начали падать.

– Больше жару! – крикнул я механику. Тот, пошатываясь, пытался усилить пламя в горелке, но резкий порыв ветра едва не погасил огонь, опалив ему руки. Лекарь тут же бросился к нему.

Лед нарастал быстрее, чем мы успевали компенсировать потерю высоты. Он покрывал канаты, утяжеляя их, превращая в жесткие, непослушные тросы. Он нарастал на самой оболочке, и вес нашего, казалось бы, невесомого аппарата увеличивался с каждым мгновением.

А потом полыхнуло. Сноп голубоватых искр вырвался из-под медного кожуха электродвигателя. В наэлектризованном, ионизированном воздухе грозы наш «дьявол в проводах» начал сходить с ума. Щеточный узел пробивало. Каждый разряд мог стать последним.

Попытка удержать курс провалилась. Рядом, ослепив нас, ударила молния. Мы чуть не ослепли.

– Командир, нас сносит! – отчаянно крикнул один механик, пытавшийся разглядеть хоть что-то в серой мгле. – Потеряли колонну Дубова! Земли не видно!

Я боролся с вырывавшимися из рук рычагами, пытаясь выровнять аппарат, но это была битва с самой стихией. Мы были заперты в ревущем сердце шторма. Наша миссия по спасению превратилась в борьбу за выживание.

Где-то в задворках разума промелькнула мысль о том, что один раз я уже падал, но тогда мне безумно повезло. И сейчас, кажется, шкала везения у меня явно в минусовой плоскости.

Глава 10

С оглушительным стоном ивовых шпангоутов мы провалились в воздушную яму. Без предупреждения. Плетеная гондола под ногами выгнулась с протестующим скрипом, швырнув меня на борт с такой силой, что из легких выбило весь дух. Мир за пределами нашего хрупкого убежища превратился в ревущую взвесь из серой водяной пыли и хлещущих по оболочке потоков ледяной крупы. Грозовой фронт, казавшийся далекой синей полосой на горизонте, сожрал нас целиком.

– Держаться! – прохрипел я, вцепившись в леденеющие рычаги управления. Слова утонули в вое ветра.

Во мгле рядом то появлялись, то исчезали силуэты двух ведомых аппаратов, которые бросало из стороны в сторону в непредсказуемом, рваном танце. Нас несло, кувыркало и било. Каждый порыв ветра грозил переломить наши хребты, превратить выстраданный проект в груду мокрых тряпок и обломков.

Страшнее ветра был холод. Он пробирал до костей и убивал сам полет. Огромные лопасти несущих винтов, вращавшиеся с натужным, надрывным гулом, покрывались белой крошкой. Вся аэродинамика летела к чертям. Подъемная сила таяла. Несмотря на ревущую внизу горелку и максимальные обороты, мы падали.

– Командир! – крикнул молодой механик Федотов. Его лицо превратилось в белую маску с расширенными от ужаса глазами. – Теряем высоту!

Еще как теряем. Мозг лихорадочно перебирал варианты. Противообледенительных систем в этом веке не существовало даже в теории. Мы были обречены.

Во время очередного резкого крена мой взгляд зацепился за движение. Лопасть из нашего композитного «резиноида» под нагрузкой заметно изогнулась, и в тот же миг с ее упругой поверхности сорвался, разлетаясь в пыль, едва появившийся пласт намерзшего льда.

Вот оно! Недостаток, ставший спасением. Гибкость. Наш пружинящий материал попросту не давал льду схватиться в монолитную корку – хрупкое наслоение не выдерживало деформации основы.

– Федотов! На рычаги управления углом атаки! – рявкнул я. – По моей команде – резко меняй шаг винтов! Вверх-вниз! Создай вибрацию!

Он непонимающе уставился на меня, и попробовал выполнить приказ.

– Давай!

Рывки рычагов заставили лопасти изменить угол. Аппарат тряхнуло еще сильнее, с винтов с характерным треском посыпались ледяные ошметки. Гул стал чище, увереннее. Падение прекратилось, мы зависли в бешеной пляске стихии. Решением это не было, всего лишь отсрочкой.

Внезапно по гондоле ударил резкий запах озона, и сноп голубых искр вырвался из-под медного кожуха электродвигателя.

– Пробой на щетках! – доложил механик срывающимся голосом. – Коротнет, командир!

Дело дрянь. Ионизированный грозой воздух, влага… Идеальные условия для того, чтобы наша капризная электрическая душа испустила дух. Остаться без двигателя здесь – верная смерть.

– На байпас! – приказал я, перекрикивая рев ветра. – Отсекай поврежденные обмотки! Живо!

Это была последняя предусмотренная мной аварийная система – примитивный, надежный рубильник, позволявший сохранить хоть часть тяги. Цепляясь за раму, механик дотянулся до щитка и с силой опустил тяжелую медную рукоятку. Двигатель захлебнулся, замолчал на мгновение, а потом снова загудел – тише, слабее, натужнее. Мы потеряли половину мощности, зато остались в воздухе.

Ослепительная вспышка заставила зажмуриться, и на одно бесконечное мгновение вся клубящаяся мгла вокруг озарилась мертвенно-белым светом. Этот свет выхватил из мрака картину, которая теперь будет преследовать меня в кошмарах. С сухим треском, похожим на пистолетный выстрел, на правом ведомом лопнула одна из основных стальных растяжек. Лишенная опоры, часть каркаса тут же выгнулась под напором ветра. Натянутая до предела ткань оболочки пошла по шву, как гнилая мешковина, издав глухой, рвущийся звук.

В следующее мгновение силуэт аппарата просто сложился пополам, переломившись, как спичка. Беспомощно кувыркнувшись, он беззвучно, буднично исчез в серой хмари внизу. Пятеро моих людей, пять жизней, только что стертые стихией.

Внутри все сжалось. Не война и не вражеское ядро, просто безжалостная и равнодушная физика сделала свое дело. Моя конструкция – моя ответственность. Эта мысль давил. Нельзя сдаваться, нельзя позволить погибнуть остальным.

Сквозь облачную стену мелькнул разрыв. Небольшой, всего на несколько секунд, просвет, сквозь который виднелся другой, более спокойный, как мне кажется, и светлый слой воздуха внизу. Шанс. Один на миллион. Не факт, что я поступаю правильно, ведь действую на инстинктах, даже на чутье.

– Гаси горелку! – мой крик прозвучал дико.

– Командир, упадем! – в ужасе завопил Федотов.

– Выполнять! Мы проваливаемся!

С недоверием взглянув на меня, он все же потянулся к вентилю. Пламя, дававшее нам тепло и часть подъемной силы, с шипением втянулось в сопло. «Катрина» замерла на мгновение и, с сосущим чувством пустоты в желудке, начала проваливаться вниз.

Мы неслись сквозь ревущий мрак, ледяные потоки и турбулентность, которая грозила разнести нас на куски. Гондола металась, скрипела, готовая вот-вот оторваться. Краем глаза я видел, как оставшийся ведомый повторяет мой самоубийственный маневр. Умница, командир.

Это длилось вечность. А потом рев внезапно стих.

Мы вынырнули из ада в чистилище. Под свинцовым брюхом грозового фронта, оставшегося над головой, расстилалось относительно спокойное пространство. Дождь все еще шел, зато ветер стал ровнее. Мы выжили.

Я дал команду снова разжечь горелку. Аппарат, перестав падать, стабилизировался. Я помахал рукой ведомому, он ответил. Целы. Оба.

Картина открылась безрадостная. Каркас повело в нескольких местах, порваны придающие жесткость растяжки. Двигатели на обоих аппаратах работали на честном слове, пожирая последние остатки драгоценного заряда цинковых батарей. А главное – мы понятия не имели, где находимся. Компас бешено вращался, земли не было видно, а шторм унес нас неизвестно куда.

Мы прорвались. Однако миссия была на грани полного провала. Одни, посреди враждебного неба, на искалеченных машинах, без связи и почти без энергии.

Часы мучительного полета вслепую медленно тянулись. Пару дней ничего не происходило. Попытки найти Дубова провалились. Переговоры с выжившим соседним судном привели к тому, что перед тем как приземлиться нужно дойти до кого-нибудь крупного населенного пункта. Внизу – бесконечная серая пелена облаков, лишавшая всякой надежды на ориентир. Одуревший от близости электродвигателей, компас беспомощно крутил стрелку. Мы были потеряны. Единственной точкой опоры в этом безвременье оставался ведомый, послушно повторявший все мои маневры. Каждый скрип каркаса и перебой в работе истерзанного двигателя натягивал нервы. Батареи дышали на ладан. Еще час-другой такого полета, и мы превратимся в неуправляемые пузыри, обреченные дрейфовать до полного истощения запаса топлива для горелки.

– Снижаемся! – отдал я давно назревший приказ. – До бреющего полета! Искать реку! Любую!

Другого шанса у нас не было. Логика подсказывала: все ручьи и малые речушки в этих краях неизбежно впадают в одну из двух крупных артерий – в Дон или в его приток, Калитву. Где-то там, у слияния, должен был стоять острог Орлова. Нужно было лишь найти воду и следовать ее течению.

Мы медленно, с опаской, провалились сквозь облачный слой. Под нами развернулась унылая, размокшая от дождя степь – бескрайняя, серо-зеленая, без единого деревца, без единого дымка. И все же через несколько минут впереди блеснула тонкая свинцовая нить. Река.

– Взять курс вниз по течению! – скомандовал я. – Высота – сто метров! Глаза в оба!

Так мы и двигались иногда встречая куцые деревеньки. Питаться на Катрине было неудобно. Да и удобство и полет на первом в мире относительно управляемом воздушном аппарате – не про нас.

Через несколько суток мы пошли над самой землей, едва не цепляя винтами верхушки редких кустарников. Этот полет превратился в пытку. Напряжение стало почти физическим. По идее, скоро должны были дойти до орловского острога. Поручик с соседнего аппарата неплохо ориентировался, бывал в этой местности. Но одно дело быть здесь на дорогах, другой смотреть с высоты. Каждый изгиб реки, открывавшийся за очередным холмом, дарил и обманывал надеждой. Вот-вот из-за поворота покажутся бревенчатые стены, но нет – снова пустота.

Минуло, наверное, часа два, после того, как мы позавтракали холодным завтраком (мои хитрюги догадались еду подержать возле горелки, согревая ее). Механик Федотов доложил то, чего я и так ждал:

– Петр Алексеевич, батареи почти всё. На день хода, не больше.

Значит, пора. Либо находим их, либо приземляемся и пытаемся отыскать капитана Дубова. Отдать приказ об отступлении – означало подписать Орлову смертный приговор.

И едва я собрался произнести ответ, один из наблюдателей хрипло крикнул:

– Дым! Впереди по курсу!

Сперва едва заметная темная точка на горизонте начала расти, превращаясь в густой, черный столб, поднимающийся к самому небу. А под ним, у широкого слияния двух рек, проступили очертания крепости. Острог. Мы все-таки нашли его.

Но радости не было. Чем ближе мы подлетали, тем яснее становилась картина. Острог горел, окруженный со всех сторон тысячами людей – живой, кишащей массой, которая волнами накатывала на деревянные стены. Мы опоздали.

Схватив подзорную трубу, я с трудом поймал фокус – руки дрожали от холода, окуляр плясал. Наконец, изображение замерло. Это была агония. Казаки Булавина шли на штурм: лезли на стены по приставным лестницам, рубили ворота, тащили к укреплениям огромные, обитые мокрыми воловьими шкурами щиты-тараны.

Защитники еще отбивались. Ряды на стенах редели, стрельба становилась беспорядочной. Прямо на моих глазах одна из угловых башен, подточенная огнем, с треском накренилась и упала внутрь, увлекая за собой горстку людей. В образовавшийся пролом хлынула ревущая толпа.

И тут на уцелевшей центральной башне вспыхнул огонек. Я разглядел фигуру воина. Орлов жив.

Дубов с «Бурлаками» застрял где-то в степной грязи. Не успел. И теперь вся надежда этих людей – два наших изувеченных, еле дышащих аппарата. Ввязываться в прямую атаку – безумие. Нас просто сбили бы из сотен ружей. Нужно было действовать иначе. Я хмыкнул. Повторим азовский спектакль? Бить по разуму, по самому нутру их страха.

– Федотов! Сирену! – заорал я. – Готовь шумовые!

Он кинулся к рукоятке механической сирены, нашего «Гласа Архангела». По сигнальному флажку я передал ведомому: «Повторять мои действия».

Мы набрали высоту и направились в сторону острога. Я выждал немного и крикнул:

– Давай!

Механик с силой навалился на рукоятку. Над полем боя, над ревом тысяч людей, разнесся леденящий душу, потусторонний вой. Он не был похож ни на один звук, известный в этом мире: ни на рев зверя, ни на скрип телеги, ни на вой ветра – пронзительный, вибрирующий, рвущий душу звук, идущий прямо с небес.

Тысячи голов разом вскинулись вверх. Атака, казавшаяся неудержимой, захлебнулась. Казаки замирали на полушаге, роняя лестницы и опуская сабли. Их лица, обращенные к нам, были искажены первобытным ужасм. Они увидели два огромных, невиданных чудища, медленно плывущих в дымном небе и издающих нечеловеческий вопль.

– Шумовые! По готовности! – скомандовал я.

Двое моих гвардейцев взяли холщовые мешки. Внутри каждого, помимо основной смеси из магниевой стружки и селитры, находилась хрупкая стеклянная ампула с кислотой – простейший химический инициатор с небольшим грузиком.

– Огонь!

Ударив по мешкам и раздавив ампулы, они тут же сбросили их за борт. Четыре мешка – два с моего борта, два с ведомого – полетели вниз, в самую гущу штурмующих у пролома в стене. Несколько секунд падения, а затем земля взорвалась беззвучным, ослепительным светом. Четыре ярчайшие вспышки, каждая ярче полуденного солнца, на мгновение выжгли все краски мира, оставив лишь черные силуэты и белое, режущее глаза пламя. Мы хотя и подготовились, зажмурились и прикрыли глаза, все равно заметили. Следом ударил звук – оглушительный хрясть, от которого заложило уши даже у нас, на высоте.

Психику атакующих сломало. Сочетание воя с небес и слепящих огненных вспышек на земле оказалось сильнее боевого азарта. Суеверный ужас перед «небесной карой» и «громом Божьим» запустил цепную реакцию. Началась суматоха. Люди бросали оружие, отталкивая друг друга, пытаясь убежать как можно дальше от проклятого места. Некоторые просто падали на колени суеверно крестясь. Штурм превратился в паническое бегство.

Холодное удовлетворение. Получилось. На стенах острога, в проломах, появлялись фигуры защитников. Они стояли, ошеломленно глядя на нас. Их боевой дух возрождался из пепла.

Мы выиграли им время. Драгоценные минуты, может быть, часы. Однако вдали, за рекой, казачьи атаманы, оправившись от первого шока, уже пытались остановить бегущих.

Самые хладнокровные атаманы рубили саблями паникеров, криками и угрозами сбивая бегущих в сотни. Первый шок прошел, на смену суеверному ужасу в их крови закипала ярость. Они перегруппировывались. Через полчаса, час максимум, это будет налет разъяренных волков, стремящихся разорвать то, что их напугало.

Второй атаки нам не пережить. Нужно было вырвать у них сердце. Лишить самой возможности воевать.

– Высота – двести! – скомандовал я. Федотов, поддав жару в горелку, заставил наш аппарат снова набирать высоту. – Медленный круг над лагерем! Искать арсенал!

У Прута я тогда промазал, нужно реабилитироваться. На моих губах играла наверняка безумная улыбка.

Моя подзорная труба жадно впивалась в детали вражеского стана, раскинувшегося в излучине реки. Логика войны проста и неизменна во все века: армия – это люди и логистика. Артерии, по которым течет ее кровь – порох, свинец, провиант. Перережь главную, и самый могучий организм истечет кровью. Я искал их «пороховую бочку».

И нашел. В стороне от основного лагеря, в неглубоком, заросшем кустарником овраге, их с головой выдавала чрезмерная охрана. Десятки конных дозорных оцепили ничем не примечательное место, откуда к штурмующим отрядам и обратно сновали крытые рогожей повозки. Там. Без сомнения, там был их главный запас, и командовал всем этим какой-то буйный атаман.

– Вижу цель! – крикнул я, указывая на овраг. – Готовить «Изделие-1»!

Это были опытные образцы простейших снарядов. Четыре сигары, начиненные густой смесью на основе «резиноида», фосфора и селитры. Эдакий хирургический инструмент, которым мне предстояло провести сложнейшую операцию. Тросики «щук» только не успели сделать, слишком уж спешили, поэтому сделали все проще.

– Федотов, на управление! Ведомый, за мной! Заход с юга, против солнца, на предельно малой высоте!

Приказ передали.

Шанс был один: снизиться до ста метров, подставившись под огонь сотен ружей, чтобы я мог прицелиться. Солнце за спиной должно было хоть немного ослепить стрелков на земле.

Мы пошли на снижение. Земля стремительно неслась навстречу. Распластавшись на дне гондолы, я прильнул глазом к своему примитивному прицелу – простой деревянной рамке с перекрестием из конского волоса и медным отвесом, показывающим угол.

– Левее, левее… Держи… Так, хорошо! – выкрикивал я команды, пытаясь поймать в перекрестие едва заметную точку – крытую повозку, стоявшую чуть в стороне от остальных. По всем признакам, именно в ней хранили самое ценное и опасное: фитили, запалы и порох.

С земли ударили первые выстрелы. Пули со злым сухим щелчком принялись прошивать оболочку. Несколько попали в гондолу, выбив прутья и оставив рваные дыры. Один из гвардейцев охнул, схватившись за плечо.

– Высота сто! Скорость… – лихорадочно делая поправки в уме, я учитывал снос от ветра. – Еще немного… Есть!

Цель замерла в центре перекрестия.

– Пуск!

Механик, не отрывая взгляда от меня, замкнул контакт на распределительном щитке. Наша последняя энергия, накопленная в цинковых батареях, ушла, чтобы дать жизнь огню. Ведомый повторял за мной.

С глухим шипением четыре огненных хвоста сорвались с подвески под гондолой – четыре огненных пальца, указующих на цель. Секунда полета, показавшаяся вечностью.

Я не отрывался от прицела. Первая ракета ушла слишком высоко, перелетев овраг. Вторая и третья легли с недолетом, бесполезно догорая в мокрой траве. Неужели не получилось?

Ан-нет! Четвертая шла точно. Прямо в укрытый верх арсенала. На мгновение ничего не произошло. А затем…

Взрыв был каким-то сухим, злым. Повозки разорвало на куски, разбросав вокруг тысячи горящих угольков. Этого хватило. Один из них упал на соседнюю повозку, груженую явно пороховыми бочками. Она мгновенно заискрила и вспыхнула, огонь, подгоняемый ветром, перекинулся дальше. Началась цепная реакция.

Земля разверзлась. Из оврага вырвалось пламя, там родился маленький рукотворный вулкан. Огненный шар, клубясь, поднялся на сотню метров, а следом ударила звуковая волна, которая тряхнула нашу гондолу так, что заскрипели все крепления.

Поднявшись на ноги, я ухватился за борт. Картина внизу была грандиозной и страшной. Овраг превратился в ревущий огненный котел. Взлетали на воздух повозки, рвались бочки с порохом, разбрасывая фонтаны искр. Огонь жадно пожирал все, до чего мог дотянуться.

Войско бунтовщиков, собранное в кулак, замерло.

И сломалось. Кажись, осознали полное, абсолютное, технологическое превосходство неприятеля. До них дошло, что они со своими саблями и старыми мушкетами пытаются рубить паровой молот.

Часть отрядов, в основном голытьба, просто бросилась врассыпную, растворяясь в степи. Однако несколько сотен под командованием уцелевших есаулов, сохраняя строй, начали организованный отход, огрызаясь выстрелами. Враг был разбит, но не уничтожен.

Битва за острог выиграна. Орлов и его горстка героев спасены. Я посмотрел на ведомый аппарат, который шел рядом. Пилот вскинул руку, салютуя. Я ответил тем же. Мы сделали это. Победили.

И в самый апогей триумфа из-под кожуха нашего двигателя донесся протяжный, умирающий скрежет металла.

Торжествующий рев со стен острога потонул в визгливом скрежете металла из самого сердца машины. Из-под медного кожуха электродвигателя вырвался сноп ярких искр, следом повалил густой, едкий дым с запахом горящего лака. Истерзанный штормом и перегруженный последними маневрами, двигатель не выдержал. Он банально сдох.

Лишившись привода, наши огромные несущие винты сделали несколько оборотов по инерции и безвольно замерли. В наступившей тишине явно слышались свист ветра и далекий треск догорающего арсенала. «Катрина» превратилась в простой воздушный шар, полностью отданный на милость стихии.

И стихия тут же показала свой нрав. Ветер изменил направление, перестав подталкивать нас к острогу. Он начал медленно сносить «Катрину» на юго-восток. Прямо в степь. На путь отступающих и злых казачьих сотен.

– Командир, нас тащит! – крикнул Федотов, указывая на землю. – Прямо на них!

Из охотников мы превратились в добычу.

Взгляд лихорадочно шарил по расстилавшейся внизу местности. Степь, голая, как стол. И вот оно! Впереди, километрах в трех, темнела извилистая полоса – неглубокий широкий овраг, густо поросший лесом и кустарником. Единственное укрытие на многие версты вокруг. Наш единственный шанс.

– Садимся! – решение сорвалось с губ раньше, чем я успел его обдумать. – Готовиться к экстренной починке!

– Сюда? – недоверчиво переспросил механик, глядя на деревья. – Разобьемся!

– Лучше разбиться по своему выбору, чем быть растерзанным по чужому! – отрезал я. – Гаси горелку! Стравливай воздух помалу! И молись!