Текст книги "Инженер Петра Великого 8 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Она постучала ногтем по другим строчкам, обведенным красным.

– И вот это. Серная кислота – расход превышен десятикратно. А мел… Зачем им сорок возов мела, Петр Алексеевич? Будто они собрались белить все Игнатовское к приезду Государя. В пропитке, состав которой представил Андрей Константинович, эти компоненты не нужны. Все это – явно для совершенно иного химического процесса.

Картина сложилась. С одной стороны – медленная работа над моим проектом. С другой – гигантский, ничем не прикрытый увод ресурсов на что-то другое. Нартов вел за моей спиной какую-то ресурсоемкую разработку.

В момент, когда судьба отряда Орлова измеряется часами, мой лучший ученик и моя правая рука, играет в какие-то игры.

– Немедленно Нартова ко мне! – приказал я вошедшему адъютанту.

Через десять минут донесли ответ.

– Андрей Константинович на дальнем полигоне, господин генерал, – отрапортовал посыльный. – Проводят срочные испытания… этого… нового клеевого состава на разрыв под нагрузкой. Велели передать, что вернутся не раньше утра.

«Испытания на разрыв». Какая наглая, изощренная ложь!

Взяв с собой двух воинов из личной охраны, я направился прямиком в его лабораторию. Путь преградил новый замок.

Даже так?

– Высадить, – бросил я.

После удара плечистого гвардейца дверь с сухим треском подалась внутрь. Лабораторию заполнил густой, едкий запах кислоты. Внутри царил хаос, будто пронесся ураган: колбы, реторты, мотки медной проволоки, куски ткани в пятнах…

На большом столе, заваленном чертежами и придавленном тяжелым пресс-папье, лежал толстый рабочий журнал.

Я открыл его. Первая же запись, сделанная четыре дня назад: «П. А. отверг проект. Приказал строить „костер“. Он посылает людей на смерть. Я не могу этого допустить».

Дальше шли страницы, исписанные убористым, лихорадочным почерком. Расчеты, формулы, десятки эскизов. Он вел войну с самой физикой. Листая страницу за страницей, я ощутил, как гнев борется с неохотным, профессиональным восхищением. Нартов нашел способ удешевить получение водорода. Разработал систему клапанов для стравливания давления. Рассчитал оптимальную сигарообразную форму для уменьшения сопротивления воздуха.

А потом я увидел главный чертеж. Две оболочки, одна в другой, с подробным описанием.

«…„Газовая броня“ из тяжелого воздуха, – читал я его выкладки, – не только предотвратит возгорание, но и послужит амортизатором при резких порывах ветра, сохраняя целостность внутреннего, более нежного водородного баллона…»

Рядом с гениальными расчетами, на полях, был сделан маленький, торопливый набросок: крошечная фигурка человека в гондоле, машущего рукой земле. И подпись: «Ради них».

Я захлопнул журнал. Меня трясло. Этот сукин сын… Этот гениальный, упрямый, самонадеянный мальчишка. Он решил, что его инженерная правота выше моего приказа, выше военной дисциплины, выше здравого смысла. Он взвалил на себя ответственность за судьбу проекта и, не сказав мне ни слова, совершил чудо. Но идея была не плохой, надо признать – сделать две оболочки с разным наполнением, изолируя водород. Но ведь и тяжелее станет аппарат. Он продумал это?

Посреди разгромленной лаборатории во мне боролись двое: командир, обязанный отдать его под трибунал за саботаж и нарушение приказа, и инженер, который хотел пожать ему руку. Но прежде чем принять решение, нужно было увидеть все своими глазами.

Ночная прохлада, ударившая в лицо, когда я вышел из лаборатории, не смогла остудить кипевший внутри гнев.

– Седлать коней! – бросил я адъютанту. – Живо!

Из темной арки, ведущей во внутренний двор, беззвучно шагнула фигура капитана де ла Серды. Его лицо, выхваченное из мрака светом фонаря, было спокойным, однако в глазах я уловил напряжение, которое он не смог скрыть.

– Господин генерал, погодите, – произнес он безэмоциональным голосом. – Позволю себе посоветовать не торопиться. На Дальнем стрельбище сейчас небезопасно. Лучше дождаться утра.

Ложь. Неуклюжая, плохо прикрытая, да еще и от человека, который никогда мне не врал. Мой верный капитан, личный цербер – пытался преградить мне дорогу. Он не просто знал – он был частью этого. Прикрывал «заговор». Да что поисходит-то? Меня не было всего лишь три месяца! Неужели это спланированная операция с участием ключевых фигур моей команды.

– Капитан, – я еле сдерживал себя. – С этой минуты вы отстранены от всех дел. Сдайте шпагу и отправляйтесь в свои покои. Под арест. Разбираться с вашим предательством я буду позже.

На его лице не дрогнул ни мускул. С какой-то ритуальной медлительностью он молча отстегнул ремень, протянул оружие ошеломленному преображенцу, поклонился мне и, не сказав ни слова, растворился в темноте. Он сделал свой выбор. Теперь мне предстояло увидеть, ради чего он пошел на это.

Пока мы гнали лошадей сквозь ночной лес, стук копыт отдавался в голове тяжелыми ударами молота. В мыслях стучало не предчувствие катастрофы, мысль о предательстве. Чем ближе мы подъезжали к полигону, тем сильнее в воздухе чувствовался резкий, незнакомый запах, что стоял в лаборатории Нартова.

Дальнее стрельбище, или, как его прозвали мастера, Чертов овраг, было моим самым секретным объектом. Место, где мы впервые испытывали «Дыхание Дьявола» и где с тех пор в центре огромной поляны так ничего и не росло – черное, обугленное пятно, как клеймо на теле земли. Я велел оборудовать это место по последнему слову своей инженерной мысли: наблюдательные вышки по периметру, несколько врытых в землю бункеров-лабораторий и длинный крытый ангар, куда вела узкоколейка от главного цеха. Идеальное место для тайных дел.

Оставив лошадей и охрану в лесу, я в одиночку, пригибаясь, взобрался по скрипучей лестнице на наблюдательную вышку. Увиденное с высоты заставило забыть и о гневе, и о предательстве.

Картина походила на сон. Залитый светом десятков факелов, выстроившихся по периметру, Чертов овраг оживал. В центре, на мертвом, выжженном пятаке, рождалось к жизни нечто невероятное. Из распахнутых ворот ангара, шипя и покачиваясь, медленно выплывало огромное, почти двадцатиметровое сигарообразное тело из серой ткани. Уже наполненное, оно рвалось вверх, но десятки людей, цепляясь за отходящие от него канаты, сдерживали его, как зверя на привязи.

Я приник к окуляру подзорной трубы. В увеличенном круге света предстали все мельчайшие детали: осунувшееся, измазанное копотью, горящее фанатичным огнем лицо Нартова. Он почти шепотом отдавал команды, и люди – его люди, мои лучшие мастера – понимали его с полуслова, работая как единое целое, как одержимые одной идеей сектанты.

– Трави кормовой! Держать! Еще немного! – доносился до меня его напряженный голос.

Наконец, огромная сигара полностью выплыла из ангара и зависла в метре над землей, абсолютно бесшумно, если не считать натужного скрипа канатов.

– Отдать концы! – скомандовал Нартов.

Люди разом отпустили веревки. Аппарат, дернувшись, как живой, плавно и величаво поплыл вверх. Его заносило легким ночным ветерком, корма с привязанным мешком песка виляла. Он летел без огня, без дыма, без рева двигателя. Летел вопреки всему, что я знал о пределах технологий этого века.

Восхищение инженера во мне боролось с недовольством командира. Прорыв был налицо – Нартов приручил водород. Он победил. Но какой ценой? Я автоматически просчитывал увиденное: конструкция чудовищно тяжелая. Двойная оболочка, тонны клея и олифы, сложный каркас. Подъемная сила едва перекрывала собственный вес. Чтобы эта махина подняла хотя бы одного пилота и пару пудов пороха для Орлова, ее объем нужно было увеличить втрое. На это уйдет много времени. А то, что я видел сейчас… всего лишь лабораторный образец. Беспилотный. Идеальный в своей концепции и абсолютно бесполезный для нашей цели. Его максимум – использовать в виде «дронов», что я пока не представляю к реализации.

Нартов создал прекрасную химеру, не способную ни долететь до осажденного острога, ни нести нормальный груз. Ее скорость была меньше скорости ветра, а управляемость – нулевой.

Я опустил трубу и досадно поморщился. Весь этот титанический труд и обман – ради создания шедевра, которому место в кунсткамере, а не на поле боя. Я снова навел трубу на крошечную гондолу под брюхом аппарата. Она была пуста. Лишь внутри я разглядел мешок с песком, выполнявший роль балласта. И на нем кто-то грубо, по-детски, вывел мелом одно слово: «Пилот». Андрей выдернул это название из моего проекта.

Насмешка. Горькая эпитафия нашему провалу. Они создали машину, способную поднять в воздух лишь саму себя. Впустую потратили время, которое украли у нас.

Я продолжал неподвижно смотреть. Холодно, однако. Холод, казалось, пробирался под камзол, студил кровь. Горечь от такого очевидного технического провала медленно уступала место любопытству аналитика, вскрывающего чужой замысел.

Бунт был налицо, как и его прекрасно-бесполезный результат. Теперь предстояло вскрыть его архитектуру. Кто был мозгом? Кто дергал за ниточки, заставляя сложную машину Игнатовского работать на себя? Нартов, при всем его гении, был лишь исполнителем. Провернуть операцию такого масштаба, списать столько ресурсов, заставить десятки людей рисковать головой и молчать – нет, за этим стоял кто-то с властью и волей. Де ла Серда? Безусловно, его рука чувствовалась в безупречной организации охраны. Однако даже он был лишь мечом. Кто же был головой?

Словно палец хирурга, моя подзорная труба скользила по поляне, препарируя сцену. В окуляре – мастера из моего механического цеха, которых я вытащил из Охтинского и Тульского заводов и научил всему, что знал сам; теперь они работали с одержимостью, подчиняясь чужой воле. Дальше – люди капитана, оцепившие периметр. Мои глаза, ставшие ширмой для мятежа. Взгляд выискивал дирижера этого подпольного оркестра.

И тут тяжелая, окованная железом дверь бункера – моего же бункера – со скрипом отворилась.

На свет факелов вышел царевич Алексей.

С растрепанными волосами и пятном сажи на щеке, в простом расстегнутом камзоле, он нес себя как хозяин. К нему тут же подбежал Нартов, и они вместе, как равные, склонились над чертежом на вынесенном из бункера столе. Алексей слушал восторженный лепет инженера, взял уголек, перечеркнул какой-то узел на схеме и набросал рядом что-то свое.

Странно. Что царевич может такого нарисовать? За ним не наблюдалось ранее подобной тяги к конструкторским разработкам. Да что произошло за последние три месяца?

Нартов всмотрелся и энергично закивал, признавая правоту царевича. Затем к ним подошел старший мастер и с поклоном протянул Алексею какой-то образец. Может это новый клеевый состав? Наследник повертел его, поскреб ногтем, понюхал и, коротко кивнув, отдал какое-то распоряжение.

Мир сузился до маленького круга света в окуляре, все звуки стихли. В голове с безжалостной ясностью начала складываться вся картина.

Это был заговор. Хорошо организованный, с четким распределением ролей и безупречным прикрытием. Нартов – его технический мозг. Де ла Серда – его силовая рука. А Алексей был его политическим сердцем. Именно он, используя свой статус, дал Нартову карт-бланш. Именно его приказам подчинялись снабженцы. Именно его авторитет заставил осторожного де ла Серду пойти на измену. Мой лучший ученик-инженер и мой лучший ученик-государственник объединились.

Я опустил трубу. Холодный ветер бил в лицо. Внутри звенела пустота – ледяное осознание того, что за три месяца моего отсутствия, пока я воевал на юге, моя команда научилась работать самостоятельно. Они сдружились, сплотились перед лицом общих вызовов, стали настоящей семьей. В каком-то смысле это было хорошо – именно то, чего я всегда хотел. Однако у этого единства оказалась и обратная, темная сторона. Сплотившись, они научились принимать решения без меня, решив, что их коллективный разум правильнее моего единоличного.

Я так долго и упорно выковывал из них самостоятельные фигуры, учил думать, рисковать, брать на себя ответственность. И вот они научились, причем настолько хорошо, что создали за моей спиной свой собственный центр силы. Я хотел вырастить себе помощников, а вырастил равных. Конкурентов? Не знаю.

Эта сплоченная сила, уверенная в своей правоте и окрыленная успехом первого дерзкого проекта, только что бросила мне вызов.

Я снова поднял трубу, наводя ее на фигуру царевича. Он стоял, выпрямив спину, и смотрел на парящий в небе аппарат. В свете факелов на его лице играла счастливая улыбка. Прямого столкновения сегодня не будет, это бессмысленно. Но оно неизбежно.

Что же делать?

Глава 5

Спускаясь по скрипучим ступеням наблюдательной вышки, я погружался в холодный ночной воздух, который с каждым шагом давил на плечи, наполнял легкие тяжестью. Внизу, в свете десятков факелов, замерли мои лучшие мастера, моя личная гвардия, мой гениальный механик. Застыли у подножия своего творения – огромной серой химеры, беззвучно покачивавшейся над выжженной землей. Десятки глаз смотрели на меня. Мир сузился до этого пятачка света посреди ночного леса, и время в нем будто остановилось.

Мое появление не вызвало суеты – оно заставило всех замереть. Мастера опустили глаза; в пляшущем свете огня их лица походили на грубо высеченные из камня маски. Андрей Нартов, мой гений, побледнел так, что сажа на щеках проступила траурными пятнами. Капитана де ла Серды не было, поэтому они остались без своей силовой опоры. Да, я уже думал такими категориями предательства.

Я медленно шел к ним, втаптывая в пепел остатки своего гнева. Впрочем, гнева уже не было – осталась выжигающая нутро пустота. Миновав Нартова, даже не удостоив его взглядом, я остановился прямо перед царевичем.

Единственный, кто не отвел глаз – Алексей. Он смотрел в упор.

– Я отдал приказ, Петр Алексеевич, – спокойным тоном заявил он.

Решил «атаковать» первым?

– Ты учил меня принимать решения, – продолжил он. – И я их принял. Учил брать ответственность – я ее взял. Одолел князя Троекурова умом, как ты и наставлял. Остановил саботаж на стройке выгодой, а не кнутом, как ты хотел. Я сделал все, что ты требовал. А ты… ты до сих пор видишь во мне мальчишку для воспитания. Куклу на веревочках, которую нужно держать подальше от настоящего дела.

Он говорил, а я молчал, потрясенный этой злостью.

– Ты знал, что отец поведет армию в ловушку! – в голосе Алексея зазвенела какая-то даже внутренняя обида. – Ты всегда все просчитываешь на десять ходов вперед! Однако ты не рискнул ему перечить, не посмел остановить его безумие! А теперь, когда отряд Орлова гибнет из-за твоей осторожности, ты боишься доверить мне настоящий, прорывной проект, который мог бы их спасти! Твоя осторожность губит верных людей, генерал!

Последние слова он почти выплюнул мне в лицо. Удар получился точным. Алексей обвинил меня, он вскрыл мой самый главный страх, глубокую рану: неспособность пойти против Петра, даже когда тот очевидно неправ. На мгновение захотелось просто развернуться и уйти. Признать поражение. Но я заставил себя поднять глаза и вернуть разговор в единственную плоскость, где все еще был хозяином, – в плоскость цифр и расчетов.

– Ты говоришь о спасении, – ответил я, вздохнув. – Так давай поговорим о твоем «спасательном» аппарате. Передо мной блестящая инженерная химера. Шедевр, которому место в кунсткамере, а не на поле боя.

Я обвел рукой парящую над нами махину.

– Вес, – я загнул палец. – Твоя «газовая броня» чудовищно тяжела. Подъемной силы водорода едва хватает, чтобы оторвать от земли саму конструкцию. Управляемость, – второй палец. – Отсутствует. Этот пузырь летит туда, куда дует ветер. Твой мотор способен подправить курс при полном штиле. Полезная нагрузка, – третий. – Нулевая. Чтобы эта штука подняла хотя бы одного пилота и пуд пороха, ее объем нужно увеличить втрое. На это уйдет месяц. Месяц, Алексей Петрович! А отряд Орлова вырежут раньше. Вы потратили драгоценное время, измеряемое жизнями, на создание прекрасной, но абсолютно бесполезной игрушки.

Не выдержав, в спор вмешался Нартов. Он вышел вперед с фанатичным огнем в глазах.

– Это не игрушка, Петр Алексеич! – с жаром воскликнул он. – Это прорыв! Концепция «газовой брони» работает, она защищает от возгорания! Вытянутая форма снижает сопротивление! Да, она тяжела, но это лишь первый шаг! Мы на пороге создания целого воздушного флота, а вы… видите лишь недостатки!

Он был гениален. И слеп. Одержимый красотой замысла, он не замечал его практической несостоятельности.

Я посмотрел на пылающего праведным гневом царевича и на горящего инженерной верой Нартова. Их непоколебимая уверенность была почти осязаема. Прямой приказ или запрет сейчас были бы бесполезны – только унизили и сломали бы их. Они должны были сами убедиться в своей правоте. Или в своей ошибке.

– Хорошо, – произнес я медленно, и они оба замерли. – У вас есть аппарат, который может летать. Но может ли он воевать? – я посмотрел прямо в глаза Нартову, который уже открыл было рот для новых выкладок. – Сможет ли он к завтрашнему полудню подняться в воздух, неся на себе хотя бы один заряд «Дыхания Дьявола», и совершить управляемый полет?

Нартов замер. Его мозг инженера мгновенно включился в расчеты: вес заряда, система сброса, смещение центра тяжести… Он-то понимал, что задача на грани невозможного. Но прежде чем он успел ответить, Алексей сделал шаг вперед и властно положил ему руку на плечо.

– Сможет, – твердо и отрывисто, глядя мне прямо в глаза, отрезал царевич. Он принял решение за них обоих. Решение политика, для которого необходимость действия важнее любых расчетов.

Я позволил себе кривую усмешку.

– Тогда слушайте мой приказ, – я обвел их тяжелым взглядом. – Завтра в полдень – финальные испытания. Если ваш… хм… «почтидирижабль» успешно выполнит управляемый полет с боевым грузом, я снимаю все обвинения в нарушении приказа. Я передаю проект под ваше полное, совместное руководство. Получите все ресурсы, в том числе мою помощь. Если же нет… – я сделал паузу, – проект будет немедленно закрыт. А вы оба, – мой взгляд переместился с Нартова на Алексея, – и все, кто участвовал в этом «заговоре», отправляетесь на строительство «Стального Хребета». Руководите работами там. До конца войны.

Я замолчал. А почему бы и нет? Сами напросились, заговорщики мелкие. И добавил, глядя на Нартова, все еще ошеломленного решением царевича:

– Время пошло. У вас одна ночь, чтобы сотворить чудо.

Развернувшись, я пошел прочь, не оглядываясь. За спиной стояла тишина. Я дал им шанс доказать свою правоту и повзрослеть.

Ясный и безветренный полдень следующего дня застал меня на вершине наблюдательной вышки. Официально моя позиция объяснялась соображениями безопасности – негоже генерал-майору находиться в зоне проведения испытаний и мешать испытателям. Неофициально – меня заставили стать беспристрастным зрителем. Наверное, в этом был смысл. Я решил не нагнетать. Пусть так. Это был их экзамен, и я не имел права на подсказки. Нутро скручивало от предчувствий, правда внешне я оставался бесстрастен, превратив лицо в непроницаемую маску.

Когда из огромных ворот ангара показалось их творение, я невольно подался вперед, приникая к окуляру подзорной трубы. На миг я забыл и о споре, и об угрозе. Передо мной был не «почтидирижабль», каким я его себе представлял, а нечто иное: дикое, уродливое и, в своей асимметричной логике, гениальное.

Вместо единой оболочки – два огромных, вытянутых пузыря из серой, видимо, проолифленной ткани, расположенные параллельно друг другу. Эдакий воздушный катамаран. Снизу их соединяла сложная, но с виду прочная ферменная конструкция из ивовых прутьев и тонких стальных растяжек. Под этой центральной фермой, точно жало диковинного насекомого, был подвешен наш электродвигатель с двухлопастным пропеллером. Издалека даже видно было, что с моторчиком что-то еще делали. Какой Нартов мог сделать там апгрейд, интересно? А прямо над мотором, принайтованный к раме ремнями, покоился пузатый бочонок «Дыхания Дьявола». Вместо гондолы – лишь одно легкое кресло, в котором, нахохлившись, сидело набитое соломой пугало в старом солдатском тулупе. Манекен. Причем «кукла» чем-то походила на меня. Где они откопали парик с таким же цветом волос, как у меня – не понятно. Живым пилотом решили не рисковать, проверяя лишь саму возможность полета с эквивалентным весом. Шутники, хреновы.

Дьявольская хитрость. Разделив объем на две части, они добились большей устойчивости к боковому ветру, а вынеся двигатель и боевой груз на отдельную раму, разгрузили основные оболочки. Уголки моих губ дрогнули в усмешке. Мои птенцы переосмыслили проект. Создали то, до чего я сам не додумался.

Мне кажется, что не взлетит это «чудо». Но с моторчиком и пропеллером – интересная идея – могут удивить.

У входа в укрепленный бункер, превращенный в командный пункт, стояли Алексей и Нартов. Царевич, бледный от бессонной ночи, правда с горящими глазами, лично отдавал команды; его голос звучал властно. Осунувшийся Нартов сосредоточенно следил за показаниями приборов – анемометра и динамометра (а ведь я всего лишь набросал эти приборы, причем давно – сообразил же как сделать), контролирующего натяжение удерживающих тросов.

– Отдать швартовы! – донесся до меня усиленный рупором голос Алексея.

«Почтидирижабль» (ну не могу я назвать этот проект «Катрина-2»), дрогнув всем своим огромным телом, плавно, почти беззвучно оторвался от земли. Первые метры он набирал тяжело, неуверенно, слегка раскачиваясь. Меня кольнула досада, и в то же время – гордость. Они справлялись.

Первые минуты полета были безупречны. Аппарат поймал равновесие и устремился вверх, все быстрее и увереннее. В подзорную трубу было видно, как на командном пункте царит эйфория: Алексей что-то возбужденно говорил Нартову, тот, не отрываясь от приборов, коротко кивал, и на его лице впервые за последние сутки появилась тень улыбки.

– Включить двигатель! Малый ход! – скомандовал царевич.

Солдат дернул веревку (видимо снизу управляли рычагами). Под брюхом аппарата едва заметно затрепетал, а затем завертелся пропеллер. Подталкиваемое его слабой тягой, это чудо медленно начало разворачиваться. Ему удалось совершить плавный вираж, затем еще один, описывая широкую дугу над полигоном. Они сделали это. Доказали принципиальную возможность маневрирования. Они выигрывали пари.

И все же что-то меня тревожило. Оптика открывала то, что было незаметно снизу: легкую, но постоянную дрожь рамы, на которой висел двигатель. Каждый раз при смене курса вся конструкция на мгновение изгибалась под нагрузкой. Нартов, гений механики, в спешке создал монстра, но не успел просчитать резонансные частоты.

– Увеличить тягу! Выполнить разворот на три румба к северу! – голос Алексея звенел от торжества.

Мне кажется, это слишком резко и слишком самонадеянно.

На высоте примерно в сотню метров, когда аппарат начал выполнять команду, вибрация вошла в резонанс. В окуляре металлическое крепление двигателя выгнулось, покрылось сетью трещин и с сухим, едва слышным треском лопнуло.

Время замедлилось, превратившись в кисель. Катастрофа разворачивалась, как это ни банально звучит, по кадрово. Тяжелый электродвигатель сорвался с рамы, на мгновение завис в воздухе, а рядом с ним по инерции продолжал вращаться пропеллер. Безжизненно качнулось соломенное пугало в кресле. Пропеллер, превратившись в неуправляемую фрезу, снес на своем пути тросы управления; те лопнули, разлетаясь во все стороны, как перерезанные жилы.

«Икар» стал неуправляемым.

Лишенный веса в центре, он тут же потерял баланс. Две его половины задрались к небу, складываясь, как перочинный нож. Гигантская конструкция на мгновение замерла в высшей точке, а затем, медленно перевалившись на бок, начала беспорядочно, кувыркаясь, падать.

Я в доли секунды просчитал траекторию. Линия падения вела туда, где из дверей бункера, привлеченные странным поведением аппарата, вышли Алексей и Нартов, с недоумением глядя в небо.

Я отшвырнул подзорную трубу. Расстояние – двести метров. Высота вышки – тридцать. Скорость падения… Мой разум выдал безжалостный вердикт: не успеть. Ни добежать, ни крикнуть так, чтобы они успели среагировать. Я был зрителем, запертым в первом ряду на казни двух самых дорогих мне людей.

Все произошло в одно бесконечное мгновение. Падающий «недодирижабль» перестал быть неуклюжей конструкцией из ткани и дерева. Один из его сдвоенных баллонов, вспоротый обломком крепления, вспыхнул ярким, почти беззвучным пожаром, превратившись в несущийся с небес факел. Ослепительно-белое, неестественное пламя мгновенно охватило всю оболочку, с жадным шипением пожирая проолифленный шелк. Гениальная «газовая броня» Нартова, рассчитанная на защиту от внешней искры, оказалась беспомощной перед внутренним возгоранием.

Над полигоном повисла противоестественная тишина, будто сам воздух замер в ужасе. А в моей голове бушевала буря. Мой мозг, переключившийся в аварийный режим, работал на чистом адреналине, прокручивая и отбрасывая варианты возгорания с бешеной скоростью. Три версии, и каждая была страшнее предыдущей.

Первая, самая очевидная мысль – статическое электричество. Проклятый ясный денек, сухой воздух! Трение огромных полотнищ при хаотичном падении неминуемо должно было породить заряд. Малейшая утечка водорода, смешавшегося с воздухом в межслойном пространстве… и готовая гремучая смесь ждала лишь одной искры, чтобы полыхнуть. Простая, удручающая случайность, злая ирония судьбы, превратившая идеальные условия для полета в идеальные условия для катастрофы.

Вторая, от которой застыла кровь, – саботаж. Крепление двигателя! Оно не могло лопнуть! Андрей должен был рассчитать его с тройным запасом прочности! Значит, кто-то помог. Ослабил болты, подпилил у основания… Или все же Андрей напортачил из-за бешенных сроков?

И третья. «Серебрянка». Проклятая алюминиевая пудра. Я видел ее в лаборатории Нартова, он использовал ее для опытов! Он мог добавить ее в клеевой состав для улучшения герметичности, для отражения солнечных лучей… Эта дьявольская пыль в смеси с обычной ржавчиной, которой полно на любом производстве, под воздействием статического разряда… готовый термит! Локальный, высокотемпературный очаг, способный прожечь любую оболочку. Дьявольский парадокс: пытаясь создать защиту от огня, он создал самовоспламеняющийся саркофаг.

Забавно устроен мозг инженера – разбор ошибок вне воли самого инженера.

Все эти версии, пронесшиеся в черепе за один удар сердца, уже не имели значения. Реальность была проще и страшнее. Огненный шар, в ядре которого находился готовый к детонации термобарический боеприпас, неумолимо падал на двух самых важных для меня людей. На будущее Империи и на ее технологический гений.

Внизу, на земле, началась, самая что ни на есть, настоящая паника. Мастера бросились врассыпную, крича и спотыкаясь. Кто-то упал, кого-то сбили с ног. Их хаотичное бегство лишь подчеркивало неподвижность двух фигур у входа в бункер.

Время сжалось до предела. Нартов, вырвавшись из оцепенения первым, с отчаянной животной силой рванулся к Алексею, пытаясь оттолкнуть его, сбить с ног, утащить за собой в спасительную темноту бункера. Царевич же стоял как завороженный, не в силах оторвать взгляд от огненного шара, который, казалось, заполнил собой все небо. Он смотрел на падение своей мечты.

С вышки до меня донесся искаженный расстоянием, запоздалый крик Андрея, полный первобытного ужаса:

– Ложись! Алексей, он падает!

Я стоял, вцепившись перила, чувствуя, как они прогибаются под моими пальцами. Бессильный. Беспомощный. Запертый в первом ряду на казни. Я смотрел на них. Мир сжался до этого клочка выжженной земли, на котором разыгрывалась настоящая трагедия.

Последнее, что я видел в окуляре трубы, были глаза Наследника престола. Расширенные, полные какого-то странного понимания. В них отражалось белое, безжалостное пламя, летящее с небес. На моих глазах будущее Империи и ее технологический гений превращались в пепел.

И я ничего не мог сделать.

Глава 6

Взрыва я не услышал. Почувствовал всем телом. Жесткая, упругая волна воздуха ударила в бревенчатую стену вышки, заставив ее содрогнуться до самого основания. Меня швырнуло на дощатый пол; на миг из легких выбило весь дух, а мир зашатался. Подняв голову, я увидел, что прежнего мира больше нет. Исчезло пронзительно-синее небо, исчезла зеленая кромка леса на горизонте. Все заволокло едким, черным дымом, сквозь который пробивалось злое, оранжевое зарево – погребальный костер всех моих надежд в этом мире.

Концепция Нартова сработала. Черт бы его побрал, она сработала! Не было характерного для гремучей смеси оглушительного хлопка. Водород не взорвался – он выгорел за доли секунды, превратив «почтидирижабль» в гигантский факел. Но именно этот огонь стал детонатором. Мое собственное детище, «Дыхание Дьявола», сработало штатно. Направленный, бризантный удар, от которого не спасает никакая броня. Ирония, от которой хотелось выть.

Кубарем скатившись по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, я вбежал прямо в преисподнюю. Ноги вязли в рыхлой, вздыбленной земле. Воздух, густой от гари и запаха горячего металла, обжигал горло. В ушах стоял непрерывный, высокий звон, в котором тонули стоны и хрипы раненых – звуки, которые я скорее угадывал, чем слышал.

Передо мной разверзся ад. В центре полигона, там, где стоял командный пункт, зияла дымящаяся воронка. Укрепленный бункер, способный выдержать прямое попадание шестифунтового ядра, был смят, вывернут наизнанку, словно бумажный. Куски бревен, искореженные балки, обугленные доски – все это было перемешано с землей и кровью.

Первым мне на глаза попался поручик Глебов, старший офицер моей охраны. С окровавленной повязкой на голове он пытался организовать уцелевших, но в общем хаосе его команды тонули. Суета, крики, бессмысленная беготня. Нужно было немедленно брать все в свои руки.

Из дыма выплывали страшные картины. Вот лежат мои мастера… те, кого я по крупицам собирал со всей России, кого учил мыслить за рамками привычного. Те, кто еще вчера смотрел на меня с вызовом, а сегодня лежал на земле, накрытый грубым сукном. На мгновение внутри все сжалось, но я не дал этому чувству подняться выше. Не сейчас.

– Где Наследник⁈ – прохрипел я, схватив подбежавшего преображенца за плечо так, что тот ойкнул. – И Нартов где⁈

– Там, ваше благородие! У стены! Только что начали откапывать! – он махнул рукой в сторону руин бункера.

Я бросился туда, расталкивая суетившихся солдат. Они разбирали завал из обломков. Под ними виднелся кусок синего гвардейского сукна. Я замер, боясь дышать.

– Осторожнее, черти! Живее!