Текст книги "Инженер Петра Великого 8 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Взяв грифель, я прямо поверх его идеальных линий набросал грубую, угловатую схему.

– Смотри. Вместо десятка тонких тяг – две основных, втрое толще. Вместо сложных шарикоподшипников – простые втулки скольжения с гигантским запасом прочности. Да, мы потеряем в изяществе маневра. Да, разворот станет медленнее. Зато эта система выдержит прямое попадание пули. Она будет работать, даже если ее по уши засыплет песком. Переделывай. Упрощай. Жертвуй элегантностью ради тройного запаса прочности. У нас нет права на такой риск.

Я оставил его наедине с растерзанным чертежом, зная, что самые жестокие слова он сейчас скажет себе сам. Этот болезненный урок был необходим.

Выйдя из гулкого ангара, где пахло свежей стружкой и рухнувшими надеждами, я окунулся в ревущий ад мехцеха. Здесь, среди шипения пара и методичного лязга молотов, рождались «Бурлаки». Три приземистые стальные черепахи, обутые в черные упругие бандажи из «резиноида», выглядели почти готовыми. Не отвлекаясь ни на секунду, Федька руководил монтажом паровых машин. В этом цеху царил дух грубой, зримой силы, и проблемы были иного рода – не в хрупкости концепции, а в банальной нехватке качественных деталей. Однако я верил в Федьку. Его хватка была под стать этим монстрам.

В оружейной мастерской, куда я направился дальше, царила относительная тишина, прерываемая щелчками. Здесь вершил свой суд поручик Дубов. Он был немногословен. Вместо речей он брал очередную винтовку СМ-2, только что из рук мастера, и методично ее «убивал»: окунал в ящик с песком и водой, яростно передергивал затвор. К моему приходу он как раз отложил пятый по счету заклинивший ствол.

– Господин генерал, – произнес он тихо, не поднимая на меня глаз. – Это западня для солдата.

Он взял один из затворов и протянул мне.

– Сделано красиво. Точно. Каждая деталь притерта идеально. Но вот сюда, – его палец указал на крошечный паз выбрасывателя, – стоит попасть одной песчинке, и клинит намертво. Чтобы прочистить, нужно выбивать шпильку. В бою, под огнем, этим никто заниматься не станет. Мне кажется она слишком нежная для войны.

Затвор в моей руке казался ключом к пониманию. Слова Дубова эхом наложились на утренний спор с Нартовым, и в мозгу будто замкнуло два разных контакта. Вся схема проблемы проявилась.

Одна и та же системная ошибка. Одна и та же болезнь. Моя.

Притащившись из мира стерильных лабораторий и идеальных условий, я с упорством пытался насадить эту философию здесь. И гениальный автомат перекоса Нартова, и выверенный до микрона затвор моего «Шквала» – всё это были плоды одной и той же гордыни. Инженерного высокомерия. Я создавал шедевры для выставок, а не для окопов.

Память услужливо подкинула строки из старой статьи по истории оружия: вечный спор элегантных, но капризных немецких «Маузеров» и «Люгеров» против простого и безотказного автомата Калашникова, которое можно уронить в болото, вытащить, вытряхнуть из ствола лягушку, ударив прикладом о дерево, – и продолжать стрелять.

Дубов хотел от меня «Калашников».

Вернувшись к себе в кабинет, я со стуком швырнул на стол один из заклинивших затворов – так, что подпрыгнула чернильница. Оглушительная после грохота цехов тишина давила на уши. Здесь, в четырех стенах, можно было наконец сбросить маску и позволить себе на мгновение прикрыть глаза, втирая пальцами уставшие виски. Одна и та же ошибка. Одна и та же инженерная спесь. Какая ирония. От Нартова я требовал простоты и надежности, а сам спроектировал игрушку для швейцарского часовщика.

Затвор в руках был тяжелым, пах ружейным маслом. Шедевр точной механики. Идеально притертые детали, минимальные зазоры, сложная система рычагов. Попытка разобрать его голыми руками, как сделал бы солдат в поле, обернулась провалом. Огрубевшие от работы пальцы беспомощно скользили по мелким винтам. Попытка поддеть пластину выбрасывателя кончиком ножа закончилась тем, что лезвие соскользнуло, едва не вспоров ладонь. Чтобы добраться до боевой пружины или извлечь заклинивший выбрасыватель, нужно было открутить три крошечных винта, а потом, не потеряв пружинку размером с ноготь, аккуратно извлечь ось. Абсурд. Полный, оглушительный провал с точки зрения полевой эксплуатации.

В бессильной злости отшвырнув нож, я уставился на угол стола. Взгляд зацепился за диковинное пресс-папье – астролябический механизм, но мысль пошла в другую сторону. Память подкинула картинку из другой жизни: учебка, занятия по матчасти. В ушах зазвучал голос старого прапорщика, вбивавшего в нас разницу в подходах: «Запомните, сынки. Их танки похожи на часы. Наши – кувалда. Часы боятся грязи, а кувалде на нее плевать с высокой колокольни».

Следом, почти на физическом уровне, руки вспомнили привычные движения: неполная разборка АКМ за тринадцать секунд. Щелк – крышка ствольной коробки. Клац – возвратный механизм. Лязг – затворная рама с затвором. Поворот – газовая трубка. Ни единого винта. Всё на интуитивно понятных защелках. А потом – еще один щелчок в памяти: австрийский «Глок», пистолет, который разбирался на основные части за пять секунд сдвигом всего одного фиксатора. Простота, доведенная до абсолюта. Философия, рожденная в крови и грязи войн двадцатого века. Вот он, ключ. Вот она, цель.

Трофейное пресс-папье – тяжелый бронзовый механизм – со стуком упало на пол. Я его даже не заметил. В голове уже билась, обретая плоть и форму, новая идея. Полное переосмысление.

Схватив со стола чистый лист пергамента и угольный грифель, я начал чертить. Рука летала по бумаге, оставляя за собой жирные, уверенные линии. Прочь мелкие детали! Прочь винты и шпильки! Вся конструкция распадалась на три массивных, логичных блока.

Первый – личинка затвора с боевыми упорами. Монолитный кусок стали, отвечающий за запирание ствола. Второй – ударно-спусковой механизм. Вся система – ударник, боевая пружина, шептало – монтировалась в едином корпусе, как сменный картридж. Третий – узел экстракции, с мощным подпружиненным выбрасывателем и отражателем. Три простых, как кирпич, модуля.

Оставалось главное: как все это соединить? Ответ нашелся мгновенно: поворотный рычаг-фиксатор в задней части затвора. В закрытом положении он через систему эксцентриков намертво скреплял все три модуля внутри затворной рамы. Но стоило повернуть его на девяносто градусов, как фиксаторы убирались, позволяя просто вытряхнуть все три блока прямо в ладонь. Никаких инструментов. Никаких усилий. Разборка за три секунды.

– Солдат в бою, – бормотал я себе под нос, лихорадочно дорисовывая детали, – вынимает заклинивший модуль. Выбрасывает. Вставляет новый из подсумка. Поворачивает рычаг. Всё. Он снова в строю. А заклинивший блок почистит потом, в землянке у огня. Или просто сдаст оружейнику в обмен на исправный.

Это была новая философия оружия, опередившая свое время на триста лет. Философия взаимозаменяемости и модульности.

Я до боли дернул шнур звонка, вызывая адъютанта.

– Федора позови!

Федька явился через несколько минут, будто и не было бессонных ночей. С любопытством он проследил за моим пальцем, который остановился на готовом эскизе.

– Звали?

– Звал, – я постучал пальцем по эскизу. – К утру мне нужен один рабочий прототип. Бери своих мастеров, запрись в цеху. Я хочу держать в руках этот затвор. И чтобы он работал как проклятый. Справишься?

Его лицо накрыло шок от нереальных сроков и хищный азарт профессионала, который увидел совершенство детали.

Он взял чертеж, улыбнулся, и выбежал.

Одна из трех голов гидры была отрублена. Но две другие продолжали расти.

Едва за Федькой закрылась дверь, я свалился в кресло. Адреналин отступил, оставив после себя пустоту. Решение проблемы «Шквала» принесло облегчение, но это было все равно что заткнуть одну из многочисленных течей в тонущем корабле. Времени на передышку не было. Пневмопочта унесла записку царевичу.

Алексей появился почти сразу. Как и все в Игнатовском в эти дни, он был измотан – под глазами залегли темные круги, – однако держался с достоинством. Мальчик исчезал, уступая место государственному мужу. Не говоря ни слова, он положил передо мной несколько аккуратно исписанных листов и карту южных губерний, испещренную пометками.

– Обозное дело налажено, Учитель, – доложил он, и в его голосе действительно звучала сталь. – Согласно твоему замыслу, устроены три тайных провиантских склада. Вот, – его палец ткнул в точки на карте. – Под видом купеческих караванов, нанятых через Морозовых, туда уже свезены уголь для паровых машин, сало для смазки, провиант и фураж. Управляющие – наши люди, старые армейские каптенармусы, вороватые, благо – верные. Мы создали себе тыл в дикой степи.

Пробегая глазами ведомости, я видел стройную систему: цифры, расписки, имена, сроки – все сходилось. Он мыслил как прагматичный хозяйственник и это тешило мое самолюбие. Алексей очень сильно изменился под моим началом. Я был счастлив от этих перемен. А с учетом того, что я помнил про его судьбы в моей реальности – я вдвойне счастлив.

– Отлично сработано, Алексей Петрович, – искренне похвалил я. – Но здесь пометка о препоне. Что с князем Вяземским?

На упоминании князя лицо Алексея помрачнело.

– Самый короткий и удобный путь для «Бурлаков» лежит через его земли. Вчера прибыл его ответ на мое предписание.

Он протянул мне дорогой лист гербовой бумаги. Витиеватые, полные яда строки сообщали, что старый князь, один из столпов московской боярской оппозиции, «не потерпит на своих родовых землях проезда богомерзких, дымом дышащих повозок, кои сеют смуту и пугают скот государев». В конце следовало ехидное добавление, что он «молит Господа вразумить юного наследника, впавшего в прелесть заморских хитростей». Это был вызов.

Меня начинал раздражать этот человек. Неужели он не понимает всю ущербность своего мышления? Ради чего вся это спесь и гонор? Чтобы что?

– Драгун к нему послать! – вскипел Алексей, в его глазах блеснул огонь прежнего, вспыльчивого царевича. – Полсотни хватит, чтобы втоптать его в грязь вместе с его хвалеными псарнями!

– И что дальше? – спокойно спросил я, хотя так хотел согласится с ним, что еле сдерживал свой язык. – Он тут же отправит гонцов в Москву с воплями о бесчинствах. Вся его родня, эти Долгорукие и Голицыны, поднимут вой, заваливая Канцелярию жалобами. Пока мы будем воевать с Булавиным, они в тылу начнут бесчинствовать. Ты потушишь один пожар и разожжешь другой, куда более опасный.

Сжав кулаки, Алексей замолчал. Он понимал мою правоту. У меня же начинала созревать интересная идея. Она была на поверхности, и я очень хотел, чтобы ее озвучил сам царевич.

– Хорошо, – процедил он. – Тогда обойдем его владения. Потеряем сутки, но…

– Сутки, Алексей Петрович, – это жизнь или смерть для отряда Орлова. Нет у нас этих суток. Думай.

Он заходил по кабинету, мучительно ища выход. Я не мешал. Этот узел он должен был распутать сам.

– Он стар, – начал Алексей размышлять вслух, собирая образ врага. – И непомерно горд. Помнит еще отца моего деда. Считает себя хранителем старых устоев… Воевал под Чигирином, но с тех пор пороха не нюхал, сидит в своей вотчине, как паук в паутине. Жаден, но не до беспамятства. Главное для него – спесь. Честь рода.

Я пытался сдержать свою улыбку. Как же радостно от того, что твои труды приносят плоды. Алексей мыслит как я, разбивает задачу на подзадачи. Остановившись у карты, он медленно проговорил:

– Мы не можем его сломать силой… значит, нужно заставить его самого захотеть нам помочь. Сыграть на его гордыне.

Бинго!

Он повернулся ко мне, и в его глазах появился тот самый отцовский блеск. Нашел.

– Я отправлю ему второе письмо, – в голосе Алексея зазвучало неприкрытое торжество. – Я обращусь к нему, «будучи молод и неопытен в ратном деле», со смиренной просьбой – к нему, как к старому и мудрому воеводе, прославленному в походах, – дать мне отеческий совет по действиям в дикой степи. И «благословить» наш поход.

Мне оставалось лишь откинуться в кресле и слушать. Ход был дьявольски изящен. Я планировал перетянуть князя на свою сторону, заранее узнав его слабости. А царевич пошел дальше.

– Он не сможет отказать в «совете» Наследнику престола, – продолжил Алексей, входя в азарт. – Для него это будет знаком монаршей милости, который поднимет его в глазах всей московской знати. А дав совет и благословение, он формально, станет соучастником нашего предприятия. Отказать после этого в проходе собственным «благословленным» войскам – значит покрыть себя позором перед всей Москвой. Он сам себя загонит в ловушку из собственной спеси. Тут теперь главное ускорить все эти события.

Вот он, результат. Мой главный «проект» – наследник Империи – работает самостоятельно, превосходя самые смелые ожидания.

– Ты все сделал правильно, Алексей Петрович, – произнес я, и это была не просто похвала, а признание. – Будем ждать ответа. А пока…

Я осекся. Мог бы велеть ему отдохнуть, но мы оба знали – это пустые слова. В эти часы сон не шел никому.

Ответ от князя Вяземского пришел довольно быстро. Витиеватое, полное отеческих наставлений послание заканчивалось главным: «…и на проход войск Вашего Высочества через земли мои даю мое полное соизволение». Алексей одержал бескровную победу. Но отпраздновать ее мы не успели. Едва гонец отбыл, из ангара по пневмопочте прилетела капсула от Нартова с двумя словами: «Беда. Вал».

Я вошел в ангар и застал Нартова у испытательного стенда. У его ног, словно останки поверженного бойца, лежали два куска искореженного металла. Главный вал автомата перекоса, цельнокованый, выточенный из лучшей данеморской стали, во время финальных испытаний под предельной нагрузкой разлетелся вдребезги. Не выдержал. Лицо Андрея было как маска из серого камня, пока он, склонившись, изучал место разлома.

– Брак в поковке, – наконец констатировал он, поднимая на меня глаза. – Внутренняя трещина, которую мы не увидели. Чтобы выковать и обработать новый, нужно минимум три дня.

– У нас нет столько, – устало буркнул я. – Мы должны были подготовиться еще вчера. Надо думать. Как ускорить?

Он покачал головой.

– Никак, Петр Алексеевич. Процесс не обманешь. Ковка, многократная проковка для уплотнения структуры, затем медленный отжиг для снятия напряжений, потом точная обточка… Любая спешка – и мы получим еще один такой же обломок. Только он сломается уже в воздухе.

Подойдя к стенду, я взял в руки один из кусков. Тяжелый, массивный. В месте разлома темнел кристаллический излом.

– А если сделать его еще толще? С двойным запасом?

– Мы и так работаем на пределе, – возразил Нартов. – Сделать его толще можно. Он станет прочнее, но и тяжелее. Расчеты на доске. Каждый лишний фунт металла в этом узле – это фунт подъемной силы, который мы теряем. Мы увеличим прочность на десять процентов, а грузоподъемность упадет на двадцать. Мы не сможем поднять даже пилота, не говоря уже о боевом грузе. Это замкнутый круг.

Он был прав. Мы уперлись в фундаментальный предел – в стену, сложенную из законов физики и технологий этого века. Прочность требует веса, а вес убивает саму идею полета. Тупик.

Мозг лихорадочно искал выход, перебирая варианты. Усилить сплав? Нет времени на опыты. Изменить конструкцию рычагов? Это повлечет полную переделку всего узла. Я мерил шагами ангар, взгляд цеплялся за детали в отчаянной попытке найти подсказку.

Мой взгляд замер на приборной доске стенда. С одной стороны – массивный, сломанный обломок вала, символ грубой, но, как оказалось, хрупкой силы. С другой – тонкая, гибкая медная трубка, идущая к манометру. Она легко гнулась, но я знал, что способна выдерживать огромное внутреннее давление.

Жесткое и хрупкое против гибкого и сильного.

Противоречие. А в любом противоречии всегда скрыто решение.

Две, казалось бы, несовместимые концепции – монолит и пустота, жесткость и упругость – столкнулись в моей голове. В наступившей тишине ангара искра перескочила на нужный контакт. Идея пришла как некий принцип.

Я не сдержал хмыканья.

Нартов удивленно поднял на меня глаза.

– Поздравляю, Андрей, – произнес я, без прежнего напряжения в голосе. – Твой провал только что подсказал мне идею получше. Гораздо лучше.

– Какую идею?

Взяв грифель, я подошел к широкой, выбеленной стене ангара, где висели шаблоны, и одной жирной линией перечеркнул весь сложный чертеж его автомата перекоса.

На моих губах играла довольная, хищная улыбка.

Глава 9

Собравшиеся поодаль мастера молчали, переводя взгляды с меня на своего прямого начальника, а сам Андрей смотрел с оскорбленным недоумением творца, чье дитя только что обозвали уродцем.

– Андрей, – я покосился на Нартова. – Ты создал шедевр, изящный, точный, безупречный часовой механизм. Паутину из тяг и шарниров, способную творить чудеса в идеальных условиях. Вот только мы готовимся к драке в грязной степи. Нам нужна простая и надежная кувалда. Ломовой рычаг, которому плевать на песок, ветер и кривые руки перепуганного пилота.

Его кадык дернулся – он хотел возразить, – однако я остановил его жестом.

– Твоя конструкция гениальна. И при этом – хрупка, не прощает ошибок. Один срезанный штифт, одна песчинка в шарнире – и всё: мы теряем управление, машину и людей. Такой риск нам не по карману. Поэтому пойдем другим путем. Простым до безобразия.

Подойдя к выбеленной стене с шаблонами, я принялся набрасывать грубую, угловатую схему.

– Вместо десятка тонких тяг – две основных, втрое толще. Вместо сложных подшипников – простые втулки скольжения с гигантским запасом прочности. Да, мы потеряем в изяществе маневра. Разворот станет медленнее, неповоротливее. Зато эта система выдержит прямое попадание пули. Она будет работать, даже если ее по уши засыплет песком.

Нартов молча смотрел на мои наброски; на его лице боролись обида и расчет инженера, который не мог не признать моей правоты. Но теперь – главный удар.

– И вал, – я обвел центральный узел. – Главная проблема. Цельный – слишком тяжел. Делать его толще – значит приковать аппарат к земле. Мы сделаем его полым.

– Пустым? – в голосе Нартова прозвучало откровенное недоверие. – Но, Петр Алексеич, он же потеряет жесткость! При первой же серьезной нагрузке его поведет, он схлопнется! Это же основы механики! Пустота не может быть крепче стали!

– Сама по себе – не может, – согласился я. – Но мы заставим ее работать. Мы сделаем его полым и запрем внутри него силу.

Нартов нахмурился, пытаясь ухватить суть. Его мозг заработал с бешеной скоростью.

– Мы возьмем идеальную стальную трубу, – чертил я, объясняя на ходу, – выточенную с максимальной точностью. А затем, Андрей, совершим небольшое колдовство. Зальем в нее под давлением расплавленную медь.

– Но зачем? – не выдержал он. – Это же просто утяжелит конструкцию! Мы вернемся к тому, с чего начали!

– Не совсем. Подумай, что произойдет, когда медь начнет остывать. Она будет сжиматься, пытаться стать меньше. Но стальная клетка ей этого не даст. И что в итоге? Вал, который уже изнутри распирает чудовищная сила. Прежде чем внешняя нагрузка сможет его согнуть, ей придется сначала побороть эту запертую внутри мощь. Мы создадим хитросплетенный вал, где сталь отвечает за твердость, а медь, запертая внутри, придает ей невиданную прочность и гасит любую дрожь.

Я замолчал. Идея из учебников по сопромату маячила перед глазами. Нартов смотрел на чертеж, его губы беззвучно шевелились, повторяя мои слова, прокручивая в голове физику процесса. На лице медленно разгорался азарт исследователя, столкнувшегося с невозможной, зато завораживающей задачей.

– Давление… – прошептал он, скорее себе, чем мне. – Нужен пресс, чтобы закачать расплав. Идеальная герметизация… И температура… Если перегреть сталь, она потеряет закалку. А недогреешь медь – застынет на полпути…

Он принял идею и уже решал проблему.

– Справишься? – спросил я тихо.

Он поднял на меня глаза, в которых не осталось и тени сомнения.

– Сделаем, Петр Алексеевич. Будет вам ваша кувалда. Самая умная кувалда в мире.

Работа закипела с новой силой. Ангар превратился в сердце шумного организма, где каждый знал свою задачу. Пока одни мастера под руководством Нартова собирали примитивный, мощный винтовой пресс для заливки, а другие готовили форму, я с кузнецами заперся в горне, колдуя над внешней оболочкой – идеальной, бесшовной трубой из лучшей стали.

Когда остывала очередная поковка, я вышел глотнуть свежего воздуха, проветрить голову. Мысли сами собой вернулись к осажденному острогу. Успеем ли? Василь Орлов сейчас где-то там, в степи, отсчитывает последние патроны.

Процесс заливки напоминал священнодействие. Намертво закрепленная, в станине пресса лежала стальная труба. Рядом, в тигле, под пляшущим зеленоватым пламенем горелки, дышало жидким солнцем расплавленная медь.

– Давай, – кивнул я Нартову.

Он отдал команду. Мастера, натужно кряхтя, навалились на рычаги пресса. Из сопла, подведенного к торцу трубы, в ее нутро под давлением хлынул огненный поток. Злое шипение – раскаленная медь коснулась холодной стали. Несколько бесконечных секунд, и вот из противоположного конца трубы показалась первая капля расплавленного металла. Есть. Полость заполнена.

Теперь – самое мучительное: ждать. Ждать, пока природа сделает свое дело, пока остывающая медь будет пытаться сжаться, а сталь – сопротивляться. Пока внутри этого невзрачного цилиндра будут бушевать невидимые силы, спрессовывая его в монолит, прочнее которого мы еще не создавали.

Через несколько часов, когда вал остыл достаточно, чтобы его можно было взять в руки, мы перенесли его на испытательный стенд. Наша последняя надежда. Нартов лично закреплял его в зажимах, его руки двигались с точностью хирурга.

– Нагрузка – пятьдесят пудов на скручивание, – скомандовал я оператору стенда.

Скрипнув, рычаги натянули цепи. Вал не шелохнулся. Стрелка нашего примитивного силомера замерла на отметке.

– Семьдесят!

Снова скрип, натужный стон механизма. Вал держал.

– Сто! Предельная расчетная нагрузка для цельного!

В ангаре воцаилась тишина. Мастера затаили дыхание. Кулаки Нартова сжались. Рычаги натянулись до предела, цепи зазвенели, как струны. Стрелка силомера дрогнула и поползла дальше, за красную черту. Сто десять. Сто двадцать.

Раздался сухой, резкий треск. Но треснул не вал – чудовищного напряжения не выдержал один из зажимов стенда. Сам же вал остался невредим, тускло поблескивая в свете фонарей.

Восторженный рев мастеров разорвал тишину. Они обнимались, хлопали друг друга по плечам, кто-то даже подкинул в воздух шапку. Я повернулся к Нартову. Он поглаживал еще теплый металл вала, на его лице впервые за последние дни появилась улыбка.

Пока в ангаре не улеглась эйфория и мастера возбужденно обсуждали наш прорыв, я уже просчитывал следующие шаги. Из этого потока мыслей меня вырвал Леонтий Филиппович Магницкий, чьи строгие черты лица смягчил чуть ли не мальчишеский восторг. Он бережно нес в руках небольшой деревянный ящик.

– Петр Алексеевич, с Вашего дозволения, – заявил он торжественным тоном, – хочу явить Вам плоды наших трудов, без чего и новое сердце «Катрины» биться не сможет.

Поставив ящик на верстак, он аккуратно снял крышку. Внутри, на бархатной подкладке, покоились серовато-белые пластины металла и странная конструкция из медных и угольных пластин в стеклянном сосуде с густой жидкостью.

– Вот, – Магницкий с гордостью указал на невзрачные слитки. – «серебряная обманка». Или как Вы его еще именуете – цинк. Я был уверен, что вы вычитали о нем в каком-нибудь немецком трактате. Так вот, перерыв всю библиотеку Брюса, все фолианты по алхимии и металлургии, я не нашел ни единого упоминания! Ни у кого! Вы, Петр Алексеевич, его открыли. Это новый, доселе неведомый науке металл!

Он смотрел на меня с благоговением, явно ожидая, что я подтвержу свое «великое открытие». Оставалось пожать плечами. Пусть считает меня первооткрывателем, так даже лучше.

– Однако есть и худые вести, – продолжил он более деловым тоном. – Его катастрофически мало. Вся уральская руда, что привезли, дала нам лишь несколько фунтов этого сокровища. Хватит на три-четыре батареи, не более. Но, – тут его глаза хитро блеснули, – я поднял все приходные книги от поставщиков Демидова. И нашел! Один из рудознатцев, некий Ерофей Марков, в своих донесениях описывает похожую «свинцовую руду с серебристым отливом». Я уже отправил ему письмо через людей Морозовых. Уверен, мы найдем источник. С этим я разберусь.

Я хмыкнул. Магницкий, сам того не зная, нащупал ниточку к будущим богатствам Урала. Хотя сейчас меня волновало другое.

– Батарея, Леонтий Филиппович? Она готова?

– Готова и испытана, – он с гордостью указал на стеклянный сосуд. – Цинк-воздушная. Ваша идея брать один из элементов прямо из воздуха – это колдовство! Она дает стабильный и мощный ток, а весит вдвое меньше любой другой, что мы могли бы создать, судя по вашим записям. Мы получили кровь для нашей машины.

Он был прав. Источник питания мы создали – мощный, опережающий эту эпоху на два столетия. Но дальше начиналась территория компромиссов, где каждая победа покупалась ценой уступки. Наша «кровь» получилась чистой и сильной, но «сердце», которое должно было ее качать, – электродвигатель – оставалось капризным и ненадежным монстром.

Я подошел к испытательному стенду, где на станине был закреплен его прототип. Даже сейчас, неподвижный и холодный, он выглядел как клубок проблем.

Если батарея стала нашим химическим прорывом, то двигатель – памятником механическим ограничениям эпохи. За неимением легких и сильных постоянных магнитов, пришлось использовать тяжелые электромагниты: массивные железные сердечники, обвитые километрами медной проволоки. Значительная часть драгоценной энергии чудесных батарей теперь уходила не на вращение винтов, а на создание магнитного поля. Двигатель неминуемо должен был греться и пожирать ток, как ненасытный зверь, снижая общий КПД до удручающих величин.

А обмотка якоря? Сотни метров тончайшей медной проволоки, каждую жилку которой приходилось вручную покрывать лаком на основе нашего же «резиноида». Один дефект, один пузырек воздуха, одна микротрещина – и короткое замыкание превратит двигатель в бесполезный, дымящийся кусок металла.

Однако главной его ахиллесовой пятой стал щеточно-коллекторный узел. Нартов совершил чудо, выточив медные ламели коллектора с ювелирной точностью. Но щетки! За неимением графита их пришлось делать из подпружиненной бронзы, и это стало нашим проклятием. При пробном пуске они страшно искрили.

– Каждая вспышка – потерянная энергия и медленная смерть для всего узла, – глухо произнес подошедший Нартов. Он, как никто другой, понимал всю ущербность нашего творения (с учетом того, что я ему рассказывал о некоторых видах батарей, принципиально мощнее). – Он будет перегреваться, его будет клинить от металлической пыли. Капризная барышня получилась.

– Вот именно поэтому мы не можем пускать ее на бал без присмотра, – ответил я, постучав пальцем по чертежу. – Безопасность превыше всего. Андрей, я хочу, чтобы весь щеточный узел был заключен в герметичный медный кожух. С прокладками из «резиноида». Пусть искрит внутри, сколько ему влезет, но ни одна искра не должна вырваться наружу. Либо же направить все это вниз, подальше от конструкции «Катрины». Раз не можем устранить опасность, мы ее локализуем.

В этом и заключался компромисс. Мы не могли создать хороший двигатель, поэтому создали для него идеальные условия. Мощнейшая батарея компенсировала его прожорливость. Оболочка с горячим воздухом, делала аппарат «почти невесомым», снимала с него избыточную нагрузку. А роль двигателя была в точности, а не силе.

– Запомните, – сказал я, обращаясь и к Нартову, и к Магницкому. – Наша задача – не бороться с ветром, а помогать ему. Подруливать. Разворачиваться на месте, чтобы выбрать более удачное воздушное течение. Этот двигатель – рулевой на паруснике, а не гребец на галере Ему нужна послушность.

Вся наша «Катрина-3» была победой системного подхода, хрупким балансом прорывов и компромиссов. Надежный вал, гениальная батарея, капризный, но укрощенный двигатель и относительно простая система управления.

– Решение неоднозначное, – произнес Магницкий, глядя на чертеж защитного кожуха. – Но, боюсь, иного пути нет.

Я согласился.

Утром следующего дня мой кабинет превратился в ставку военного совета. За длинным столом, заваленным картами и донесениями, собрался весь цвет моего маленького государства: бледный Алексей, державшийся прямо; Андрей Нартов; Леонтий Магницкий; поручик Дубов. Чуть поодаль, у окна, стояла Изабелла. Сегодня она была здесь не как переводчица, а как глава Сводной палаты, мой главный аналитик. И, судя по всему, не только в этой роли.

Не успел я и рта раскрыть, как дверь отворилась и адъютант ввел капитана де ла Серду. Без шпаги, в простом камзоле, испанец выглядел постаревшим, хотя и не сломленным. Он остановился у порога.

– Я просила его впустить, Петр Алексеевич, – тихо сказала Изабелла, не оборачиваясь.

Вслед за ней поднялся Алексей.

– Капитан выполнял мой приказ, – хмуро произнес он. – Если кто и виновен в нарушении, то это я. Прошу вернуть ему шпагу и должность. Он нужен нам.

Я смотрел на старого испанца. Ни один мускул не дрогнул на его лице в ожидании моего решения. Заступничество царевича и молчаливая просьба в глазах Изабеллы – сильный ход. Но дело было не в них. Да, де ла Серда ошибся, его верность делу сомнений не вызывала. А в преддверии всего, что сейчас происходит на юге, разбрасываться такими людьми – непозволительная роскошь. И все же поступок испанца проел в моем доверии брешь. Он выбрал титул, а не меня. Все же нужно найти способ вытащить от Демидова Ушакова. Тот бы такой ошибки не совершил. Ушаков проверен временем, во всех смыслах этого понятия.

– Капитан, – позвал я, он вскинул на меня глаза. – Ваше место здесь, за этим столом. Адъютант, верните капитану его оружие.

Короткий кивок. Де ла Серда принял свою шпагу и занял место рядом с Дубовым. Он наверняка хотел много чего сказать, но было слишком людно, видать. В любом случае, команда снова была в сборе.

– Итак, господа, – я обвел всех взглядом. – Время разговоров кончилось. Техника готова. Теперь – план. Пойдем двумя эшелонами. Первый – воздушный авангард. «Катрина-3». Наша задача – прорваться к острогу, доставить Орлову весть, что помощь идет. Мы станем глазами, будем вести разведку и координировать действия основных сил.

Сделав паузу, я указал на три грубые деревянные фигурки на карте.

– Второй эшелон – основной ударный кулак. Три «Бурлака» с десантом из лучших преображенцев. Их задача – пройти по степи, не ввязываясь в мелкие стычки, и нанести один, сокрушительный удар по главным силам Булавина, осаждающим острог.