Текст книги "Час цветения папоротников"

Автор книги: Виктор Гавура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– А что это за Николаевский цепной мост? Ты знаешь, где он находится? – оставив свои размышления, поинтересовался Алексей.

– Во время войны, когда наши отступали, они его взорвали. Примерно на том месте, где был Цепной, сейчас находится мост Метро, – поглядев на Алексея красными от недосыпа «глазами кролика», ответил Сергей, думая о другом.

Он сидел в кресле с опухшей с перепоя физиономией и лечился чаем «Greenfield» в чеканном серебряном подстаканнике. В эти парные подстаканники средины XVIII века Алексей недавно вбухал свой месячный оклад, и никак не мог на них налюбоваться. Сергей вдыхал едва различимо нежную дымку, курившуюся над поверхностью янтарного напитка. Неповторимые ароматы черного цейлонского чая с тонкими оттенками изысканного букета сочетались в нем с силой и полнотою запахов. Эти утонченные ароматы ассоциировались у него с общественной баней, где похоже благоухал распаренный веник.

Задалбывал похмельный нервяк, с трудом удавалось сдерживаться, чтобы не сказать какую-то колкость, о которой после придется жалеть. Все воспринималось с ранящей остротой. Слишком ярок был свет дня, четкость предметов раздражала своей резкостью. Солнце светило сильней, чем нужно. Ну, что за напасть, впору ослепнуть! Мысли шарахались из стороны в сторону, бараньим стадом сбивались в кучу, волнами накатывала тревога, ненадолго отвлекая от изводящего ощущения позорного провала и чувства виновности.

Отличный чай быстро опротивел (да неважнец), а превосходной работы подстаканники, на которые ему пришлось бы трудиться более года, вызывали лишь горькую иронию. Сергей действительно был беден, беден всеми видами бедности, но хуже всего было то, что он был беден сознанием своей бедности. Укоренившееся в нем осознание своей бедности убило желание что-либо менять, взлелеяло апатию, возвело скепсис в образ жизни. Он осторожно поставил подстаканник (то же мне, шикардос) на столешницу журнального столика из толстого, затейливо гравированного стекла, и с таким видом посмотрел на обтерханные до бахромы штанины своих джинсов, словно презирал себя, что было недалеко от истины.

Его не интересовал вопрос, где вход в подземелье. Сильно болела голова, будто ее долбили долотом. Пойти что ли на кухню, да отравиться газом? Нет, и без того отравлен, дальше некуда. Эх, не надо было вчера мешать водку с пивом! Такой замес называют: «Земля-Воздух», рубит под корень, зато головняк наутро гарантирован. Знал бы, что будет такой задвиг, вообще бы не пил. Но жизнь стала до того невыносима, что если не пить, она станет совершенно непригодной для проживания.

– Это был первый каменный мост в Киеве, упоминания о нем я встречал в нескольких изданиях, – понемногу оживляясь, рассказывал Сергей, припомнив все, что он знает о Цепном мосте.

– Полотно моста опиралось на пять каменных «быков», у основания они были выложены мощными гранитными глыбами. Остатки камня впоследствии пошли на пьедестал памятника Богдану Хмельницкому, что на Софиевской площади.

«Шершавопыльный гранит…» ‒ отчего-то вспомнились, задевшие его строки.

‒ А верх опорных быков украшали пышные порталы в виде полукруглых арок с башнями по бокам, в стиле английской средневековой готики. Раньше строили так, чтобы построенное радовало глаз, а теперь, чтобы уворовать побольше та втікти[8]8
  Удрать (укр.).


[Закрыть]. Быки соединялись между собой железными цепями. Они были настолько мощные, что вес отдельного звена цепи составлял 12 пудов. Представь себе такую цепуру, где одно колечко весит 192 килограмма. Все металлические части моста изготовили в Бирмингеме и на 16 кораблях привезли в Одессу, а оттуда на подводах, запряженных волами, доставили в Киев.

«Хочется к морю, ‒ подумал Сергей. ‒ Эх, Одэсса-мама! Ударить бы лихом об землю и поехать к синему морю, да денег нету…»

– Когда строили этот мост и цепи были уже натянуты, ‒ между тем продолжал Сергей. ‒ Один калужский каменщик по уполномочию своих товарищей был откомандирован за водкой. Во время пасхальной заутренней он сходил за оной с киевского берега на черниговский, по цепям. На левом берегу Днепра в вольной корчме на слободке цена водки была ниже, чем в городе, и за те же деньги ее можно было взять больше. Он и пошел за ней по цепям, на головокружительной высоте в бурный ледоход.

‒ Была непогодь, ветер и мокрый снег с дождем, самая что ни есть халепа. Внизу под ним трещали и сталкивались ледяные поля, крыги налетали одна на другую и разламывались о ледорезы опор с такой силой, что весь мост содрогался, а те гигантские цепи громыхали так, что было слышно в Киеве. Купив бочонок водки, тот делегат честной компании повесил его себе на шею, взял в руки шест для баланса и благополучно вернулся на киевский берег. Водку тотчас же распили во славу святой Пасхи. Понять их можно, Пасха – праздник праздников и торжество из торжеств, – устав рассказывать, Сергей надолго потух.

Похоже, Алексей не ошибся, Сергей и в самом деле знал все на свете и еще уйму разных вещей, сверх того. Алексей выставил перед ним на выбор: два сорта украинской водки (с перцем и без перца, а просто так), шотландский виски, французский коньяк и текилу. Но Сергей отказался похмелиться, философически заметив:

‒ Пить с утра не лучший способ самосовершенствования.

«Только начни, ‒ подумал он. ‒ Хрен остановишься».

Сам Алексей опохмеляться тоже не стал, с умным видом сказав:

‒ По мнению профессиональных алкоголиков, похмеляться вообще опасно. Можно вспотеть, простудиться и заболеть насморком, ‒ а подумал он, о том же…

Да, совместное возлияние со старым другом штука замечательная, но последующий день лучше не вспоминать. Поздняк угрызаться, пить надо в меру. Вообще-то одурманивать себя – не значит наслаждаться жизнью, меланхолично размышлял Сергей. Дельная мысль, сродни тем, которые возникают в отношении полового сношения после сношения…

Его сегодня донимал похмельный юмор, он сидел и между прочим, думал, что искать вход в катакомбы заведомый бесполезняк. Столько лет прошло, нечего корячиться, хрен найдешь, а вот завтра неизбежно приближалось и поутряку, хоть на четырех костях, но на дежурство идти придется. Вопрос с входом в пещеры оставался открытым. Но не такой-то это оказался серьезный затык, как нередко случалось, решение пришло тогда, когда он был занят посторонними мыслями. Неплохо отыскать эдакого Вергилия, который отведет их в нужное место, а там уж они сами разберутся.

– Нам бы найти подкованного чичероне[9]9
  Чичероне (итал. сicerone от латин. Cicero ‒ Цицерон), проводник, дающий объяснения туристам при осмотре достопримечательностей.


[Закрыть], который знает киевские пещеры. С ним будет намного проще… – с заметной прохладцей озвучил решение проблемы Сергей.

Его больше интересовало завтрашнее дежурство, а не пещеры. Работать в воскресенье, это какой-то мазохистский изврат, да к тому же и грех, осуждаемый христианской религией. Если же разобраться по справедляку, то будь он евреем, дежурить в субботу, тоже был бы грех, а если бы он был мусульманином, то и в пятницу, такой же грех, ничуть не меньше. Видно, работа – это сплошной грех. Все работают, каждое утро бредут на работу, как овцы. А, надо ли это? Или, так ли уж это жизненно необходимо? На х… упал этот гемор! Борясь с зевотой, Сергей прикрыл рот рукой и хрустнул челюстью. Алексей этого не заметил.

В последние годы Сергей все острее испытывал отвращение к своей работе, самой гуманной в мире. Наверное, постарел. Хотя, если говорить откровенно, Сергей понимал, что он не так постарел, как устал от этой пустой, никому не нужной жизни и нищенской оплаты своего подвижнического и всеми презираемого труда. Он знал свой диагноз: «Синдром эмоционального выгорания», так называлась его болезнь.

Работа врача скорой помощи довела его до эмоциональной опустошенности, физического и умственного истощения. Нелюбовь к своей работе переросла в нем в нелюбовь к себе и к окружающим. Но ничего другого, кроме как лечить людей, он не умел. В этом был его тупик, и тупик этот называется: «безрадостная жизнь». Как из него выбраться, он не знал, оставалось лишь скорбеть над несовершенством нашего мира… И неожиданно, не отдавая себе отчета в том, ему подумалось, что все былое, вся его жизнь, есть одна большая ошибка. Что только не взбредет в голову с перепоя.

Чтобы чем-то себя занять, Сергей принялся рассматривать висевшую против него на стене репродукцию «Черного квадрата» Малевича. Интересно, о чем он думал, когда писал свое «нетленное» произведение в 1913? Многие воспринимают его, как пошлый примитив, черная дыра ‒ символ пустоты. А может, он догадывался о грядущем распаде, интуитивно почувствовал, что Россия скоро превратится в вонючее пустое место? Пожалуй, не без того. Безусловно, он красочно написал финальную точку бытия, но не в упрощенном виде, дескать, всему конец, а напротив, конец одного бытия является началом новой жизни.

Эти, чуть различимые предчувствия новой жизни Малевич передал едва заметными, но значимыми неправильностями в абрисе и в окраске черного квадрата. Именно они превращают мертво застывшую форму надгробного камня бытия в нечто новое. И происходит чудо, «Квадрат», теплея изнутри, оживает, обещая новое будущее. Быть может, в этом художественном решении и воплощена мысль мастера, анализ, синтез и пластика?

Но, несмотря на это или, быть может, вследствие этого, все-таки, что это: брутальный разводняк или шедевр мирового значения? Так сразу и не скажешь, не очень-то одно отличается от другого. Но и эти размышления ему быстро надоели.

 
Горе горькое па свету шлялося
И на нас невзначай набрело…
 

Стал напевать Сергей, чтобы не уснуть. Скучая, он наблюдал за Алексеем, который абстрагировавшись от всего, внимательно изучал план подземных ходов. Сергей не понимал, что его так увлекает. Конечно же, не презренный металл. Хорошо зная своего друга, он в этом не сомневался. Впрочем, внутренний мир человека непредсказуемо сложен и сокрыт от окружающих, даже от самых близких, никому не дано заглянуть за его тонкие покровы и постичь, что движет поступками человека. Неожиданно Сергей подумал, что хоть они с Алексеем и друзья, хоть и пили вчера вместе водку, которая на некоторое время их сблизила, но каждый понимает и думает о своем, и до другого ему дела нет.

Алексей же отнесся к сказанному Сергеем более чем серьезно. Как всегда, Сергей умудрился выдать совершенно непредвиденную корреляцию, которая как ключ к замку, открывала решение задачи. Чтобы не сбиться с нужной мысли, Алексей напряженно раздумывал над тем, что ему известен один такой сталкер, любитель лазать по пещерам. Тот сам ему рассказывал: «У меня сидячая работа, сплошная бухгалтерия, просто усыхаю на ней. А под землей хорошая нагрузка на организм. Мне нравится куда-то залезть, а потом часами оттуда выбираться».

Это был его сослуживец, ведущий специалист отдела депозитарного обслуживания Геннадий Иванович по фамилии Напрасный. На каком-то совещании финансовый директор оговорился и назвал его Бесполезный. После этого его чуть было не перекрестили, поскольку новая фамилия полностью ему соответствовала. Однако сейчас среди сотрудников банка он был больше известен, как Гена Сифилитик. Хотя, на самом деле, сифилитиком он не был, но это не важно.

На одном из новогодних вечеров, куда в обязательном порядке должны были являться служащие главного офиса банка, традиционно стояла удручающая скука. На этих протокольных встречах все были торжественно напряжены и серьезны. Одних, изводил мучительный страх перед всемогущим начальством, и ужас потери высокооплачиваемой работы. Другие, боялись привлечь внимание своих хозяев каким-нибудь просчетом либо неловкостью, показаться смешным или, что еще хуже ‒ легкомысленным. Веселое лицо здесь могли принять за новогоднюю маску.

Скучающие жены сотрудников страдали больше остальных. Сплетничать или говорить о чем-то интересном было небезопасно. Все время приходилось быть начеку, чтобы не сказать больше, чем нужно, случайно не сболтнуть лишнее. Но и молча дожидаться конца протокола тоже было нельзя. Можно было лишь посочувствовать их утлым умственным челнам, вынужденным лавировать меж подводных скал потаенной банковской жизни. Напрягаясь что есть сил, благоверные банкиров тщательно взвешивали каждое слово, и обычно разговаривали только о погоде.

Однако в тот раз правление банка расщедрилось на шампанское (по фужеру на брата), не иначе, как с целью провокации. Бесплатная выпивка подействовала и привела к тому, что некоторых жен сорвало с якоря и понесло средь мелей и рифов, и они начали хвастаться друг перед другом невинными увлечениями своих мужей. Это была индифферентная тема, поддерживать-то разговор было необходимо, а то их, чего доброго, могли бы заподозрить в преступном сговоре с умыслом хищения банковских денег.

Стоят они, общаются, сжимая в руках бокалы с дармовым шампанским. Одна из жен говорит: «Мой муж охотник. Так любит охоту, ну, прям, не могу…» Вторая: «А мой – рыбак», и тоже не могу. Генина жена думала-думала, чтобы бы ей сказать о своем, а потом вспомнила и говорит: «А мой муж – сифилитик!» Реакция добропорядочных банкирш была соответствующей. По дороге домой Гена с пылающим лицом, в который раз растолковывал своей половине, что он не сифилитик, а спелеолог. «Ну, понимаешь, хобби у меня исследовать пещеры. По пещерам я лазаю, а не сифилисом болею. Поняла, ты, дура?!»

Гена был фанат киевского «Динамо» и после очередного матча, изрядно подналившись пивом, многократно повторял Алексею: «Я до всего могу опуститься, но до подлости – ни-ког-да! Такая у меня натура…» Для убедительности он с пьяной чванливостью стучал кулаком себе в грудь и тряс прядями сальных волос. Но Алексей ему почему-то не верил.

Было в Гене что-то скользкое, он весь был какой-то линялый: безликий, лживый и глупый с жидкими бесцветными волосами. Но, переламывая себя, Алексей старался поддерживать дружеские отношения с коллегами. Это постоянное «переламывание» дорого ему стоило. Хотя он и ходил с сослуживцами из банка на футбол, а по пятницам, – в бар пить пиво, он не любил ни того, ни другого. Его тайной мечтой было найти такое место на земле, где нет футбола.

Да и сослуживцы, как на подбор, были удручающе скучны, серый офисный планктон, но бдительны и очень проворны. Обо всех разговорах, которые велись на этих «дружеских» встречах, всегда хорошо был информирован директор департамента безопасности, а иногда и заместитель председателя правления банка. Вначале Алексей с интересом наблюдал за их холуйскими повадками, но спустя некоторое время его стала томить неутомимая предприимчивость их рабски вывихнутых мозгов.

Главное, в акционерном коммерческом банке – конфиденциальность информации, не будет ее, не будет и банка. Поэтому хозяева банка так неусыпно ее берегут, осуществляя постоянное наблюдение за своими работниками. А регулярное употребление алкоголя располагает к откровенности, к тому же помогает снимать профессиональный стресс, слишком крупные суммы проходят через их руки.

Алексей и Гена были одногодки, но в их банковской табели о рангах Алексей занимал более высокое положение. Гениному самолюбию льстило, что Алексей его внимательно слушает, в тот раз он разоткровенничался и рассказал Алексею, что за тысячи лет под Киевом вырыты запутанные катакомбы, в которых без проводника легко заблудиться. О существовании этих древних подземелий сейчас мало кто знает. Он же (Гена), недавно нашел никому не известный вход в киевские пещеры на склонах Днепра всего в пятистах метрах от станции метро «Днепр». Эта станция как раз находится в начале моста Метро.

Для Гены это был скорее выход, чем вход. Спустившись под землю, он заблудился и двое суток плутал в лабиринте пещер, а потом, как говорят подземники, «нашел ключи». По явным и интуитивным признакам, методом проб и ошибок он, к счастью для себя, отыскал почти засыпанный выход, который вызволил его из подземного плена. Освободившись, он поставил метку и завалил вход. Тогда, по той самой пьяной лавочке, Гена бахвалился, что этот неизвестный вход, да еще рядом со станцией метро, он всегда сможет выгодно продать. Алексей сразу догадался, что это и есть нужный им вход, и сказал об этом Сергею. Все складывалось удачно и решения, казалось бы, неразрешимых задач падали прямо под ноги.

– Дерзай, – усталым голосом, в котором сквозила скука, сказал Сергей, вяло пожал Алексею руку и пошел домой, отсыпаться.

* * *

Но возвращаться в постылые стены хрущобы Сергею не хотелось.

Собственное общество не доставляло ему удовольствия, и по дороге от Алексея он передумал ехать домой. Вообще-то он всегда с горечью сознавал, что так и не обрел то, что мог бы назвать своим домом. Он вышел из метро на станции «Крещатик». Стоял солнечный полдень, теплый и ветреный, хотя уже был декабрь. Если разобраться, по календарю на дворе была зима, но в связи с тотальным потеплением климата эта зима больше напоминала холодное лето или раннюю осень.

Напротив, через дорогу над Крещатиком вздымалась громадина Киевской городской администрации до половины, укрепленная глыбами из нетесаного красного гранита. Свойственный всему советскому гигантизм, подчеркивающий ничтожность человека перед всеподавляющей властью. Сергей вспомнил, как в мае 2006 в такую же субботу, он вынужден был наличествовать здесь на встрече киевлян с вновь избранным мэром Черновецким.

Сотрудников их подстанции скорой помощи в «добровольном порядке» понудили присутствовать на этой встрече. Заведующий подстанцией Маленко лично проводил перепись и учет присутствующих, присутствующих и сбежавших, и вовсе не явившихся. Сергея томило тягостное ощущение, будто его привели сюда продавать.

«Встреча с народом» была назначена на девять часов утра. Перед лестницей, ведущей на крыльцо администрации, установили заграждения в виде переносных металлических турникетов, за ними со стороны тротуара выставили три длинных ряда кресел. Занявшие здесь с ночи очередь киевляне, жаждущие пообщаться со своим мэром, с бранью и толкотней ринулись в схватку за кресла. Отвоевав себе кресло и умостившись на нем, они с чувством глубокого удовлетворения, гордо озираясь по сторонам, напоминая кур на насесте.

Среди нескольких тысяч собравшихся преобладали пенсионеры. Как васильки в безбрежном поле пшеницы, среди них растворились, согнанные сюда бессловесные представители бюджетной сферы. Пенсионеры были электоратом Черновецкого. Пообещав им все блага на свете, и вручив каждому по пайку, состоящему из кулька гречки и банки просроченных консервов, благодаря их голосам он был избран мэром Киева.

Чтобы как-то скоротать время, Сергей старался по наружности угадать, что привело сюда каждого пришедшего и что он при этом испытывает. Но у него ничего не получилось. Никогда еще Сергей не видел такого количества диковинных, неприветливых и откровенно враждебных лиц. Вскоре всё, что здесь столпилось, слилось перед его глазами в одно бесформенное желтовато-глинистое, меняющее очертание пятно.

Со всех сторон его окружало множество скомканных физиономий, насупленный войлок бровей, слезящееся мясо вывернутых век, тусклые, подслеповатые либо безумно вылупленные глаза, дряблые обвисшие щеки, перекошенные слюнявые рты. Казалось, всё это принадлежало какому-то одному, злобно гримасничающему, впавшему в старческое слабоумие существу. В общем, это была толпа престарелых, нечто смешное, и вместе с тем, жалкое. А, как же их хваленная мудрость?.. Лишь наивный может принять за мудрость их тупоголовый жизненный опыт.

Уже несколько раз среди собравшихся возникала тревога и всё вокруг, как во взбудораженном муравейнике приходило в движение. Поднималась сумятица и толкотня, нарастал шум, шаркали ноги, покачивались головы, вытягивались шеи, все взоры были устремлены на двери администрации, каждый старался приподняться, присмотреться, поднять голову выше головы впереди стоящего. Но тревога оказывалась ложной, ничего нового не происходило, и все снова принимались терпеливо ждать, не выражая, ни нетерпения, ни недовольства, согласные ждать, сколько будет нужно и вполне довольные этим. Слышался лишь несмолкаемый вокзальный гул, который всегда стоит над толпой.

Когда истек первый час ожидания, Сергей с унижением начал замечать, что он уменьшается в росте, стоя и ожидая неизвестно чего перед довлеющими хоромами власть ухвативших. На него накатило уныние, и он стал оглядываться по сторонам, готовясь к отступлению. Но позади, в качестве заградотряда, сталинским соколом перебегал с места на место Маленко, поминутно пересчитывая своих подчиненных, и с загадочным видом производя тайные пометки в блокноте. На высокое крыльцо администрации справа вело девять ступенек, а слева, их незаметно становилось десять. Сатанея от скуки, Сергей множество раз их пересчитал. Вначале он едва не подвинулся в рассудке от этого несоответствия. Чуть позже он понял, в чем дело, любуясь очередным обманом зрения. Оказалось место, где стояло здание администрации, как и везде в Киеве, было горбатым, и сметливые строители соорудили незаметно, как туз из рукава шулера, появляющуюся из-под земли десятую ступеньку.

Около одиннадцати из дверей администрации показался Черновецкий в окружении батальона охранников. Сергей всегда задавался вопросом, зачем народные избранники постоянно окружают себя охраной? Не иначе как остерегаются тех, кто их избрал. Черновецкий был очень бледный и ели ворочал языком, то ли с перепоя, то ли после передозировки наркотиков. Он чего-то там лепетал, но ничего не было слышно из-за яростно ревущих пенсионеров, которые только что так чинно восседали на своих креслах, исполненные важности и благоприличия, а теперь, перепрыгивая через них с воплями и воем, напирая и давя друг друга, рвались к турникетам. Черновецкому подали мегафон, его охранники в это время отбивались от буйствующих пенсионеров. Что они кричали, из-за невообразимого шума понять было невозможно, и охранники Черновецкого стали по очереди совать им под нос мегафон.

– Панэ мэр! Панэ мэр! – истошно завопил, прорвавшийся к заграждениям пенсионер.

Желающие высказаться оттаскивали его сзади за воротник, что-то выкрикивали, корча рожи и размахивая руками. Он же, ухватившись за поручень турникета, энергично отбивался, лягая их ногами, всячески изворачивался и продолжал вопить:

– У мэнэ бачок в унитаз протикае! Зробить що нэбудь! Благаю!

– Пишите заявление, сделаем, – приставав мегафон ему к уху, вяло пообещал Черновецкий.

– А у нас в подъезде двери не закрываются! По-мо-ги-ите! – завывая, прокричала какая-то растрепанная, трясущаяся пенсионерка, протягивая к нему иссохшие руки и, изловчившись, мертвой хваткой так впилась в мегафон, что его пришлось вырвать у нее чуть ли ни с рукой.

– Пишите заявление, поможем, – бодро пообещал Черновецкий. Он оживал прямо на глазах.

– А ось послухайтэ сюда! – вырвав мегафон из рук богатыря охранника, басом заревела в него другая безумная старуха. – Моя фамилия Битюгова! Мне соседи житья не дають, гнобят по три раза на день! Прошу их передушить!

– Давайте адрес, передушим! – еще бодрее отозвался Черновецкий.

Но тут желающие поближе пообщаться со своим избранником, опрокинув заграждения и смяв охрану, окружили Черновецкого, дергая его со всех сторон за одежду. Черновецкий свободной рукой отмахивался от них, как от назойливых мух, крича им через мегафон:

– Отойдите! Отойдите! Вы люди или не люди?!

Наконец, ему удалось вырваться и, прорвав окружение, он на бреющем полете впорхнул в здание администрации. Бравые охранники немедля сомкнули свои ряды у дверей и принялись мужественно отражать атаки электората. Неожиданно из бокового входа выскочил Черновецкий и что-то пискнул в мегафон. Видимо, распалившись, недосказал что-то важное. Толпа бесчинствующих пенсионеров погналась за ним, а он, вильнув из стороны в сторону и сообразив, что прорваться в здание администрации теперь уж не удастся, заполз под «Джип» какого-то депутата Киевского совета.

Однако отсидеться там ему не удалось, его вытащили за ноги и начали подвергать принудительному народному волеизъявлению. Но Черновецкий, как истинный народный избранник и здесь не растерялся, он из последних сил стал голосить в мегафон, что сейчас, вот сию минуту будет давать интервью и все им объяснит. Озадаченные пенсионеры, приготовившись слушать, что он им пообещает в этот раз. Отчего же не послушать прохвоста, когда сразу несколько из них, держали Черновецкого за шиворот. Черновецкий, надсаживаясь, начал выкрикивать в мегафон:

– Вот это демократия! Это настоящая демократия! Раньше у нас не было демократии! А теперь у нас есть демократия! А кому не нравится, пускай убирается ко всем чертям!

Он еще долго что-то причитал о новой демократии, делая то призывные знаки, то показывая кулак своим охранникам, пока те не сообразили и не отбили его у беснующихся пенсионеров. Для Черновецкого встреча с народом обошлось благополучно, всего-то оторвали воротник от пиджака.

Больше всего на этой «встрече» Сергея поразило, как среди разгоряченной толпы, внутри этого волнующегося моря голов ездил велосипедист. Это был серьезный мужчина лет сорока в полной экипировке велосипедиста: в желтой футболке и в черном пластиковом шлеме с маленьким рюкзачком за плечами. С вдумчивым видом он разъезжал среди плотно стоящих людей, подолгу замирая и балансируя, сидя верхом на велосипеде, перед нежелающими уступать ему дорогу. Идиотизм ситуации усугублялся тем, что каждый, в том числе и Сергей, понимал, что велосипедисту здесь не место и незачем ему ездить среди толпы и, тем не менее, уступал ему дорогу.

В субботу движение транспорта по Крещатику было запрещено и толпы людей бесцельно бродили в разных направлениях не только по тротуарам, но и по проезжей части улицы. Сергей пошел в сторону майдана Незалежности. Ему хотелось еще раз посмотреть, как изуродовали центр Киева. В этом нездоровом интересе было что-то мазохистское. Может, у него была извращенная натура?

Над проезжей частью Крещатика, как и везде по Киеву, на столбах болтаются транспаранты-растяжки с одним и тем же воззванием на желто-голубом фоне: «Любіть Україну!» Это новый проект правящего президента Ющенко. Сергей задавал себе вопрос, каким способом ее любить?.. Призывать любить свою родину так же дико, как призывать любить свою мать. Какая все-таки тоска таится в таких пустяках. С раздражением думал он. Вероятно, от того что они вызывают какие-то ассоциации, воспоминания. Совсем недавно на каждом заборе пестрели лозунги «Слава КПСС!». И где они теперь? Неужели, все повторяется? Возвращается та же дикость, только в другой, двухцветной обертке. Спору нет, патриотизм вещь в хозяйстве нужная, это последний, не закиданный яйцами зонтик, за которым прячутся обанкротившиеся правители. Нет, правильнее всего, не обращать на эти лозунги внимания, ничего не вспоминать и не думать.

Сергей вышел на майдан Незалежности. Одну из красивейших площадей Европы пронырливые дельцы превратили в торговый центр. Чтобы создать видимость красивости, по углам они расставили какие-то нелепые статуи, много золотого блеска и неприличной мишуры, а вокруг безобразные стеклянные крыши подземных ларьков. Этот агрессивный китч ‒ новый украинский жлоб-стиль: крикливо, вычурно и безвкусно. Сергея не оставляла мысль, что тот, кто все это придумал, долгие годы провел за колючей проволокой за изнасилование, а теперь насилует святое искусство. Нет, находиться среди этого воинствующего уродства, это эстетическое пыталово!

Из всех городов Украины Киев, единственный, не считая Одессы, имел свое лицо. Майдан Незалежности – лицо Украины, это лицо холуя, прогнувшегося перед фаллосом Запада и головка этого фаллоса, статуй на столбе с бабьей харей экс-президента Кучмы, символ ублюдочного украинского капитализма. А вокруг толпы нищих попрошаек. Повсюду, на перекрестках, в подземных переходах, в метро: голодные беспризорные дети, сидят на асфальте или стоят на коленях оборванные женщины с младенцами на руках, старики, инвалиды хватают за руки, едят глазами, просят, умоляют, требуют подаяния. Откуда это невиданное нашествие нищих? Известно, откуда: съезжаются в столицу побираться со всей Украины. Куда им еще податься?

Хватит, нагулялся! С горечью подумал Сергей, прервал свой вояж и направился обратно, в сторону метро «Крещатик». Перед ним вырастал до небес помпезный фасад Центрального почтамта, украшенный тринадцатью гранитными витринами и тринадцатью лепными капителями: тринадцать по тринадцать. Одно из самых распространенных суеверий, это число тринадцать ‒ «чертова дюжина». Столько было слухов и публикаций о нечистой силе, поселившейся здесь. Зачем было так строить, если число тринадцать приносит несчастье? Ведь всем давно известно, что если подкрасться к спящему человеку и изо всей силы гаркнуть ему на ухо: «Тринадцать!» Он тут же подскочит и начнет очумело озираться. Этот факт неопровержимо доказывает магическую природу числа тринадцать. Развлекал себя праздными мыслями Сергей, не предполагая, с чем шутит.

Здесь, возле почтамта, Сергей неожиданно повстречался со своей бывшей женой. Ирина первой его увидела и подошла.

– Ну, как ты? – спросила она, с настороженным вниманием осматривая Сергея.

Дешевая синтетическая куртка висела на его сутуловатой фигуре, как сломанные крылья черной птицы. Сколько она его помнила, он ходит в этой самой куртке. Неважно ты выглядишь, красавчик, не без удовольствия отметила Ирина. Настроение у нее заметно улучшилось. С ней всегда так бывало, когда она сравнивала себя с теми, кому хуже, чем ей, со всякими убогими и паршивыми.

– Прекрасно, – широко улыбнулся Сергей.

– А ты изменился. Что-то новое у тебя завелось, во взгляде, что ли? Глаза блестят по-другому. Ты кого-то встретил? А может, уже и влюбился? – спрашивала и одновременно утверждала Ирина, пристально наблюдая, какое впечатление производят ее вопросы.

Известное дело, радостный человек всем людям враг.

– Нет, пока… Но, весь в поиске, – снова улыбнулся он. – А ты как поживаешь? – заглянув в ее черные с дичинкой глаза, поинтересовался Сергей.

– Лучше всех. Иду на свидание со своей подругой. Сто минут секса под шампанское и музон… – пикантно повела глазами Ирина, с издёвкой наблюдая за Сергеем.

Она всегда была до жестокости откровенна, говоря вслух то, о чем другие предпочитают молчать. Сергей знал о лесбийских наклонностях Ирины. Вернее, узнал о них перед разводом, когда она перестала их скрывать, и ее безжалостность стала открытой. Он отнесся к этому равнодушно, считая, что мужские и женские гормоны у Ирины безнадежно перепутались. И не у нее одной. В результате эмансипации женственность теперь перешла к мужчинам. И стало все наоборот, появились женщины, желающие играть доминирующую роль мужчин и мужчины, тяготеющие к тому, чтобы их нянчили. И когда женщина от скуки предлагает мужчине: «Давай, сегодня я буду сверху», ‒ он, к ее удивлению, ложится на живот…